Тот, кто умер

***

      Тебе кажется, что кожу опалит холодом, — таким, как кусок сухого льда, — просто потому, что здесь не может тепло. Слишком много белого. Белые стены, бесцветные трубки ламп над головой, блики стылого света, пробивающегося сквозь жалюзи и залежи рыхлых теней по углам. Но здесь не холодно, и ты не мёрзнешь.               Ты всё равно остаешься стоять в дверном проходе, будто увязши по голень в снегу.               Ладонь ложится на плечо, но ты почти не замечаешь. Не замечаешь слов, ударившихся в макушку, — что-то асептическое и безличное, наверняка заготовленное ещё в машине. Тебе неважно, какую банальщину выдавливают обескровленные губы в добром чи над головой. Цю Ге, походу, неважно тоже.               Ещё пару мгновений твои глаза не могут оторваться от линолеума под ногами. Через неделю кремовые с серым плитки станут знакомы тебе, как собственные пять пальцев, но сейчас ты цепляешься за них взглядом, чтобы не смотреть перед собой. Писк приборов и гул работающей помпы кажутся оглушающими — не менее оглушающими, чем иллюзорный грохот выстрела, зазвучавший в ушах.               Стоя по ту сторону двери, ты полагал, что внутри будет пахнуть солью, но единственный запах в палате — это запах антисептика. На бинтах нет ни пятен, ни побуревших полос. В глаза бросается лишь уплотнение: слой смоченной обеззараживающим раствором марли поверх того места, куда вошла пуля, крошечное ядро свинца и латуни, выпущенное почти в упор. Ещё с минуту ты разглядываешь жилистый торс, лишь до половины прикрытый простыней. Рубцы — округлые, выпуклые, рваные, разные, — и тонкие нитки шрамов.               Ты думаешь: каждый становится оттиском своего дела, в особенности если дело это — смерть.               Брат кажется постаревшим, и ты не можешь понять, в больничном ли освещении причина или же в том, что у висков Чэна наметилась седина. В холодном свете узких ламп он выглядит тщедушным, куда более измождённым, чем ты можешь вспомнить. Обман зрения, не более. В любой момент жизни брат высился над тобой, как исполинская пагода Чанчжоу: безразлично, недосягаемо — простая данность, которую ты привык принимать. Медикаментозный сон нисколько не смягчил его выражения. Наоборот, черты его лица сделались суровыми, как две капли воды похожими на старые кости: остовы минувших лет и останки того, кем он мог стать, но так и не стал. Останки того, кто для тебя умер.               (Или так тебе хочется верить.)               Ты молчишь, но чувствуешь, как подошва ботинка нервно чиркает по линолеуму — на кремово-сером остаётся кривоватый росчерк. Скулы отзываются ощущением чего-то влажного и тёплого, и ты поспешно прижимаешь ладонь к щеке.               Не слёзы.       Всего лишь фантомное прикосновение щенячьего носа, уткнувшегося тебе в лицо.       Под глазами всё равно начинает печь.               До того, как войти сюда, ты ожидал ощутить… Облегчение, ликование, злорадство?.. То бурлящее чувство, когда причинивший тебе столько боли лежит и едва-едва побуждает кардиомонитор пищать?..               Но вот ты здесь и вовсе не чувствуешь подъёма. В груди разливается лишь тяжесть, как если бы твои собственные рёбра словили свинца.               Тебе вдруг важно увидеть, узнать — представить лицо брата в момент, когда раздался выстрел. Играла ли на нём привычная бесстрастная маска, или выражение было иным? На мгновение открытым, лишённым налёта цинизма, надломленным, — таким, каким оно было, когда Чэн обнял тебя, прежде чем столкнуть с борта полыхающей яхты? Вокруг клубилась темнота; ты чётко помнишь бледное в отсветах пожара лицо, с каждой секундой отдаляющееся в ночь, как проблеск маяка.               Цю Ге наклоняется к приборам, проверяет дисплей, цифры которого ни тебе, ни ему ни о чём не говорят, поправляет подушку: чересчур вовлечённо для телохранителя, но недостаточно лично для чего-то ещё. Ты слышишь глухой шелест. Но это не наволочка шуршит, а бежевая ткань штанов наматывается вокруг твоего кулака.               Тебе вдруг нужно увидеть, узнать лицо подонка, спустившего курок. На пропахшей бензином подземной парковке ли, в занюханном притоне — ты не знаешь, что сделал бы, но тебе и неважно. Ты просто хочешь найти. Хочешь унять закопошившийся под кожей зуд, унять подрагивающие фланги пальцев…пока через мгновение тебе не становится страшно.               Нет, не обманывайся.       Ты точно знаешь, что сделал бы.