Орден, который построит Джинн

      Джинн (несколькими месяцами ранее)       Сентиментальный бессмысленный флешбек, который можно пропустить без вреда для сюжета.              Прохладный ночной ветерок остудил щёки Джинн, раскрасневшиеся от вина. С балкона Доли Ангелов открывался хороший вид на улицы Мондштадта: притихшие немного по сравнению с полуденной суетой, опустевшие, сумрачные.       Городское освещение, подумала Джинн, в этом квартале нужно бы выправить немного. Таверна – место, которое притягивает разных людей. Нельзя плодить вокруг неё тёмные, неосвещённые переулки и пособничать возможным преступлениям. Хотя, Кэйя может запротестовать: ему эти самые тёмные переулки половину работы делали – когда нужно подловить кого-то, заманить, обмануть или толкнуть на неправедный путь…       Потом осеклась: да что же такое. Ей сказали: пей вино, чтобы хотя бы этим вечером ни о чём рабочем не думать, и Джинн выпила, чтобы теперь, кажется, снова думать о рабочем, но медленно, тягуче и сквозь хмельную хмарь.       Веселье на первом этаже таверны не спадало; судя по голосам, к празднованию присоединились новые рыцари Ордо Фавониус, всем хотелось поднять кружку за здоровье действующего магистра. Пожалуй, хозяин таверны вовсе не потерял в выручке за сегодняшний вечер, когда разрешил провести день рождения Джинн в Доле Ангелов и отпустил пораньше остальных завсегдатаев.       Дверь на балкон скрипнула. Джинн обернулась – бочком, с двумя стульями в руках, в дверной проём протиснулся Кэйя.       – Если я прерываю твоё романтичное уединение с луной, то так и скажи, – весело предложил он. Под мышкой у него – как только не уронил по дороге! – оказалась свёрнутая шаль. – А это Лиза попросила передать. Предупредила, что если мы застудим ей магистра, то за чаем от похмелья можем с утра даже не приползать. Возьми-ка, пожалей бедные головы своих подчинённых.       – Да? – Джинн повернулась спиной, и Кэйя накинул шаль ей на плечи, заботливо расправив складки. От нежной ткани едва уловимо пахло свежестью моющего растительного средства, и ни капли – самой Лизой; она никогда не пользовалась ни духами, ни маслами, ни ароматной водой – говорила, что запахи слишком легко впитываются в книги и потом годами не выводятся, а потому их нужно избегать. – А мне казалось, когда я уходила, Лиза была не настолько трезвой, чтобы подумать о моём здоровье.       – А вот и неправда, – оскорбился Кэйя, подставляя Джинн стул. – Лиза, между прочим, о тебе думает и денно и нощно, как и мы все! Даже самое лучшее вино память не перебьёт. О-о, я завидую иногда даже, сколько людей готовы ради тебя последнюю шаль на груди порвать и отдать. Или просто отдать?.. Зачем она тебе рваная!       Кэйя, очевидно, и сам уже был не слишком трезв, иначе бы не выдавал так легко и свободно всё, что у него крутилось на языке. В таком состоянии – по-настоящему расслабленном и доброжелательном, хмельном, без притворства и алхимических снадобий – его в последние годы увидеть можно было редко, но это и неудивительно.       Джинн заняла правый стул, Кэйя левый; подвинулся поближе так, что их колени соприкоснулись: ещё одно доказательство того, что алкоголь завладел им. Словно фокусник вытащил бутылку вина и два стакана.       – Два стула, шаль и стеклянные тары? Боюсь даже спросить, как и чем ты их держал, – пробормотала Джинн.       Звонко шлёпнула пробка.       – Ай-яй, магистр, – Кэйя засмеялся. – Главное же, что донёс!       Вино он выбрал сладкое, с едва уловимой кислой ноткой – ровно как любила Джинн. Сам Кэйя всегда предпочитал сухое, а в последние годы и вовсе всё чаще отдавал предпочтение крепким коктейлям. Ими, говорил он, проще всего подпоить кого-то – ну, или напиться самому. Сразу отключают всю мозговую активность, пропуская стадию, где ты уже не трезв, но ещё в сознании и любишь весь мир. Если пить – так уж качественно, чтобы отключаться по щелчку и оставлять за чертой всё, что хочешь залить алкоголем.       – Моя матушка раньше очень переживала, что я могу влюбиться в тебя, – сказала Джинн, задумчиво глядя на их соединённые колени. Кэйя тоже посмотрел – изумлённо, как будто только сейчас заметил, – и тут же отодвинулся немного назад вместе со стулом.       – А ты была в меня влюблена? – жадно поинтересовался он.       Джинн задумалась. Была ли? В ранней юности обходительность Кэйи – слишком бесхитростная, чрезмерная для правил аристократии – её скорее больше смущала, чем волновала. Тот Кэйя, с которым они уже несколько лет упорно перестраивали орден, мог бы подобраться ближе к её сердцу, но обстоятельства уже слишком переменились, сделали из них других людей. Какая уж там влюблённость.       – Наверное, нет, – пожала она плечами. Можно сказать «да», польстить, конечно, но врать друзьям Джинн не очень-то любила.       Кэйя схватился за грудь и жалобно застонал:       – Архонты, это слишком жестокий удар! А я был так уверен в своей неотразимости… И почему самые лучшие женщины этого мира спускают меня с небес на землю?       Он снова засмеялся, подлил ещё обоим вина и поставил бутылку прямо на пол, подальше от их ног, чтобы не уронить ненароком.       – А кто ещё? – спросила Джинн, невольно отмечая, что и ей алкоголь тоже потихоньку не только притуплял привычную собранность, но и развязывал язык.       – Наша дорогая Лиза, – пожал плечами Кэйя. – Но ей ничего не надо ни делать, ни говорить – рядом с Лизой я порою чувствую себя зарвавшимся мальчишкой, так она хороша. О, ну и, конечно, Розария. Конечно же, это она! Тогда, годы назад, я действительно считал, что могу завоевать любое сердце, а потом Роза высмеяла меня и сказала, что для человека, который целоваться-то не умеет, я чересчур самонадеян.       – И?       – И она взяла меня на слабо, – признался Кэйя. – Вообще, если так подумать, чему она меня только не научила, а я – её… И всё исключительно дурное! Ну не чудо ли женщина?       Кэйя лукаво замолчал, и Джинн поняла, что следующим он задаст ей закономерный вопрос: а если не в меня, то была ли ты влюблена в Дилюка? В того героя, который даже руку твою готов попросить, лишь бы защитить от притязаний матушки?       Она уже открыла рот, чтобы опередить его и сбить с мысли, но дверь скрипнула ещё раз. Дилюк, появившийся на пороге, недовольно уставился на петли – кажется, наутро работников таверны ждёт выговор.       – Джинн, я… – начал он, но, повернув голову, увидел Кэйю и осёкся. – А. Я не вовремя.       – В своей же таверне – и не вовремя? – Кэйя подскочил с места. – Упаси Барбатос! Это я здесь лишний, ну, так не буду мешать.       Эти двое могли долго перекидываться острыми словами точно горячей картошкой из костра, как будто никак не могли определить, кому же больнее жжётся. Между ними Джинн никогда не лезла, но ей, признаться, хотелось посидеть ещё немного здесь, на этом балконе, в мире и спокойствии.       – Всё вовремя, – сказала она. – Но, глядя на вас, начинаешь думать, что лишняя здесь я.       Кэйя покосился на неё немного виновато, но назад не присел.       – Предлагаю компромисс, – сказал он. – Раз уж я встал, то схожу за соком, ещё одним бокалом и стулом. Можно не пить вина, но сидеть в празднующей компании с пустыми руками – только плодить неловкость. Уж владелец таверны должен в таком разбираться!       Он протиснулся боком мимо Дилюка, подарив ему сладкую улыбку, и исчез за порогом. Каблуки гулко застучали по деревянным полам таверны.       Действительно, компромисс: и атмосферу не испортил, и дал возможность поговорить наедине, если именно за этим Дилюк и пришёл.       Джинн указала рукой на стул, и Дилюк, помедлив, присел немного неуверенно.       – Тебе нравится этот вечер? – спросил он. – Есть ли какие-то пожелания?       – Всё прекрасно, спасибо, – Джинн склонила голову в знак признательности. – Я глубоко тронута, что ты разрешил воспользоваться таверной. Ребята так хотели устроить мне настоящий праздник…       – Ты много работаешь на благо города, – заметил Дилюк. – Я слышал разговоры: все очень обеспокоены тем, как сильно ты устаёшь. День рождения – отличный повод оставить заботы хотя бы на один вечер.       Вежливые слова Дилюка просто не могли быть более фальшивыми, чем эти. Он не считал, что Ордо Фавониус работают достаточно, не признавал праздной суеты, а свой день рождения помнил исключительно как день траура. Быть не может, чтобы праздничная атмосфера таверны сегодня не напомнила ему тот роковой день собственного восемнадцатилетия.       Может быть, в этот самый момент Дилюк от всей души презирал и ненавидел рыцарей, которые вместо того, чтобы защищать родной город, прикладывались внизу к бутылке.       Дилюк втайне презирал всё то, что было сутью, основой деяний Джинн, и та чувствовала, как начинает невольно заражаться нелюбовью к нему в ответ. Что заставило его задержаться сегодня? Чужие уговоры или опасения, что рыцари разгромят таверну?       Но Джинн ни в чём Дилюка уличать не собиралась. Если мастеру угодно вместо того, чтобы перейти к делу, вести пустые, ничего не значащие равнодушные светские беседы – так тому и быть. Но как же тяжело осознавать, что всё, что между ними теперь осталось – только равнодушие. Даже преданность городу у них нынче совершенно разная.       – Вино отменное, – сказала Джинн, качнув бокалом. – Уже и не помню, когда я в последний раз видела продукцию «Рассвета» у себя в руках, а не в налоговых декларациях. Очень приятное разнообразие.       – Я бы принёс в следующий раз с отчётностями подарок, но, боюсь, это могут счесть за взятку, – покачал головой Дилюк, поддержав шутку. – А вот капитан Альберих мог бы разок и донести вино до штаба в бутылке, а не в себе, раз уж магистр лично в таверны заглядывает нечасто.       – Так если я принесу вино магистру, – весело сказал Кэйя, который, видимо, успел расслышать последнюю фразу, – то это тоже будет считаться взяткой, только не за налоги, а за рабочие часы, потраченные на посиделки в таверне.       Бутыль виноградного сока, по цвету не отличимого от вина, и бокал он принёс, а вот стул – нет. Вместо этого просто примостился на перилах балкона и зубами принялся выкручивать пробку.       Дилюк посмотрел недовольно, но промолчал. Весь вид его как будто говорил: ну расшибёшь свою пьяную, глупую голову – и расшибёшь, я тебе тут не указ. Пусть магистр и командует, если ей всё ещё нужен один конкретный капитан.       Но и Джинн не стала ему указывать. Кэйя был точно кошка: вывернется, приземлится на обе ноги и дальше пойдёт, насвистывая. Рисковать в мелочах – а иногда и в серьёзных делах – он любил, как будто без этого его жизнь стала бы до безобразия серой. Но рисковал обыкновенно не Мондштадтом, не магистром и не собственной жизнью; и это всё, что нужно было знать Джинн, чтобы доверять ему и не обмирать от тревоги каждый раз.       – Выпей с нами, – Кэйя, наконец, справился с пробкой, наполнил бокал соком и передал Дилюку. – Первый тост, конечно, за прекрасную Джинн Гуннхильдр, да благословит её анемо Архонт!       Дилюк от тоста не отказался, звонко соприкоснулся бокалами сперва с Джинн, потом и с Кэйей. Отпил немного, и плечи его расслабились, как будто он до последнего подозревал, что в бокале вовсе не сок, и Кэйя вздумал подшутить над ним от всей души.       – А в Лиюэ, – сказал Кэйя таким тоном, будто это была самая захватывающая информация в жизни, – обычно бокалами не чокаются. Когда говорят тосты, то просто поднимают чарки обеими руками. Эула эти тонкости знает превосходно. Когда её приглашают заключать контракт, то, значит, точно будут наливать. Хорошо ещё, если по своим меркам, а то прознают, что ты из Мондштадта – и примутся наполнять бокал до тех пор, пока не отключишься! Вино у них не такое, как у нас: крепкое, рисовое и отвратительное.       – Ну, тогда выпьем за то, чтобы людям Мондштадта довелось поднимать чарки с нашим, местным вином ещё долгие годы и столетия, и только по радостным поводам, – решила Джинн.       Вновь звякнули бокалы.       – Я пришёл не просто так, – Дилюк огляделся, раздумывая, куда можно поставить сок, и аккуратно пристроил его на перилах рядом с Кэйей. – Джинн, я хотел вручить тебе подарок. Он совсем символический, поэтому не принимай близко к сердцу. Проходил сегодня мимо торговки из Лиюэ, которая стоит возле таверны, и подумал…       –Да ну что ты, не нужно было ничего! – всё-таки смутилась Джинн. – Лучший подарок – то, что сегодня я могу провести время с дорогими мне людьми, и этого достаточно…       Кэйя вдруг покосился на Дилюка.       – Какое совпадение, – сказал он. – И я по пути в Долю Ангелов сегодня проходил мимо этой торговки, она как раз разложила всё добро перед собой. У неё в запасах оказались совершенно чудесные товары, ручная работа, чувствуется рука мастера; как увидел кое-что, тут же подумал про Джинн и не удержался. Осмелюсь предположить, что имеет место интересное совпадение…       Он достал из кармана небольшую коробочку, перевязанную цветной лентой, и протянул вперёд на ладони. Дилюк возмущённо посмотрел на Кэйю, и это объяснялось очень легко: его подарочная коробочка выглядела один в один, даже ленты одного цвета.       – Полагаю, – засмеялся Кэйя, – тебе лучше открыть их одновременно, Джинн.       Джинн потянула за ленты, сдвинула крышки и почувствовала непреодолимую тягу тоже засмеяться. В обеих коробочках лежали изумительные, одинаковые нефритовые заколки в виде кристальных анемо бабочек. Резные крылья посеребрили сверху так, что они таинственно мерцали при лунном свете – точно как у живых их товарок.       Смех, наконец, вырвался наружу. Может, в Джинн говорило вино, а может – и искренность, но вся эта ситуация показалась ей донельзя забавной.       Дилюк отвернулся; скулы его заалели. На его бледной коже и смущение, и гнев обычно расцветали так ярко, что скрыть их никак не выходило. Кэйя же воодушевлённо вытащил обе заколки.       – Повернись-ка, – велел он.       Джинн послушалась. Ловкие пальцы распустили её хвост, перебрали пряди, а потом кожей головы она почувствовала холод нефрита. Кэйя подкалывал волосы аккуратно – так, что ни боли, ни тяжести. Он ведь, подумала Джинн, ещё не забыл, как управляться с длинными волосами, потому что в юности они с Дилюком часто помогали друг другу в этом перед тренировками. Все девушки из рыцарского корпуса бегали посмотреть на этих двоих, а потом перед сном, в казармах, хихикали под одеялами и перешёптывались: о, как бы им хотелось, чтобы и за ними кто-нибудь так же поухаживал!       Мечты сбываются, подумала Джинн с иронией. Но не у всех и не всегда именно так, как хочется.       – Смотрится? – спросила она.       – Не то слово, – Кэйя удовлетворённо хмыкнул. – Уверяю тебя, Дилюк тоже согласен. Но он слишком смущён, чтобы делать сейчас кому бы то ни было комплименты.       Джинн, конечно, думала иногда, что об их общем детстве сентиментально вспоминала уже только она одна, будучи в глубине души всё той же девочкой, что тянулась к нежности и сказкам. Но ведь привлекли внимание Кэйи и Дилюка именно эти заколки-бабочки.       Те самые кристальные бабочки, которых они когда-то давным-давно ловили для Джинн и выпускали в ночи, чтобы развеселить. Однажды бабочка не захотела улетать, а села на её нос, и Кэйя долго хохотал, что анемо Архонт подарил поцелуй своей верной дочери. Вот увидишь, говорил он, пройдёт немного времени – и он одарит тебя совсем по-другому.       Джинн не поверила ему тогда, но будущее показало, что Кэйя оказался прав.       – Кем же мы теперь стали, – вдруг пробормотала она неожиданно даже для самой себя. – Кем мы теперь стали и что с собой сделали…       И что мы сделали друг с другом.       Горечь просочилась в душу, но Джинн наскоро запила её сладким вином.       – Ну, – весело сказал Кэйя, который умудрялся слышать даже то, что для него не предназначалось, – может быть, мы с мастером Рагнвиндром и выросли в людей таких себе, но ты уж точно стала самой лучшей женщиной Мондштадта. Впрочем, довольно об этом. Лучше вернёмся к теме, о которой мы говорили до того, как мастер Рагнвиндр нас прервал.       – И что это за тема? – послушно спросил Дилюк, когда пауза затянулась, и стало очевидно, что Кэйя ждёт именно его реакции.       – О, любовь, конечно же! Что ещё можно обсуждать такой тихой лунной ночью в замечательной, душевной компании, да под бутылку восхитительного вина с «Рассвета»? Хотя, скорее, мы говорили не о любви, а о не-любви. Правда, магистр?       Джинн замерла, представив, как тот самый не озвученный вопрос Кэйя задаст ей сейчас, но только уже при Дилюке, и ей волей-неволей придётся отвечать. Откровенностью за откровенность, душой наизнанку за бабочек. И её ответ, который тоже будет про не-любовь, обиды и разочарования, отстранит их ещё дальше друг от друга, за какую-то черту, откуда уже не будет возврата.       – О любви?.. Вы пьяны, – вздохнул Дилюк.       – Но ведь напиться и было целью сегодняшнего вечера, не правда ли? – развёл руками Кэйя. – И ты, пустив нас в таверну, сознательно стал соучастником. Ах, нет. Выражаясь юридическим языком – организатором. Это уже другая статья, знаешь…       Он лукаво посмотрел на Джинн и, сполна насладившись её встревоженностью, продолжил:       – Так вот, любовь. Помните, как однажды мы нашли в библиотеке сборник стихов на старомондштадтском языке? И переводы их, конечно, иначе бы эта книжица никакой ценности для нас не представляла. Интересные были стихи.       И верно. Старый библиотекарь, довольный, что молодёжь не чурается литературы, книги отдавал на имя Кэйи стопками. Добычу они делили между собой: романы отходили Джинн; истории про войны и сражения – мальчишкам. Легенды же и приключения нравились всем, и иногда, в редкие минуты отдыха, они читали их друг другу или пересказывали.       Сборник стихов попал в их руки почти что случайно, но оказался местами интереснее даже прозы.       – Кажется, – припомнил Дилюк, – мы тогда заучивали их наизусть и спорили: то, что выучено в стихотворной форме, уже никогда не забудется, или вылетит из головы через пару лет?       – Думаю, – поиграл бровями Кэйя, – настало время это проверить.       И впрямь, было дело. Джинн нахмурила брови, пытаясь вытащить из памяти хоть какие-нибудь строки. Они так и вертелись на краю сознания, но никак не складывались в единое целое. Хотелось, конечно, припомнить что-нибудь про героев, отвагу и доблесть, но Кэйя сказал: «любовь», и теперь мысли крутились только вокруг этого одного слова.       – Я в ладонях любовь несла… – начала она и умолкла, пытаясь сообразить, что было дальше. – Тонкий листик? Саженец? Нет, не так…       – Хрупким саженцем, – Дилюк, чьи мысли уж точно не путались под влиянием алкоголя, попытался помочь Джинн. – Тонким листиком.       – Архонты! – изумился Кэйя. – Дилюк, ты ли это? Ты втайне тогда выучил – и до сих пор помнишь – стих о любви? А мне клялся, что это всё глупые эфемерные бредни поэтов!       Дилюк вспыхнул: то ли снова от смущения, то ли теперь уже от негодования.       – Это из цикла баллад о Декарабиане, – заспорил он. – Там были разные: про героев, про безымянного барда, про восстание. А эта часть – о древнем боге и его любовнице. Я просто… запомнил и этот кусок тоже, вот и всё.       – Ну так рассказывай, – откровенно веселился Кэйя.       Пожалуй, без вина он себе до такой степени подтрунивать над Дилюком обычно не позволял, потому как заканчивалось всё нешуточной перепалкой.       – Кто начал – тот пусть и рассказывает, – категорично отрезал Дилюк.       Это было справедливо. Джинн, наконец, собрала нужные слова воедино.       – Я в ладонях любовь несла… – снова начала она. Осеклась, потому что подумала: ну и зачем их Кэйя втянул в очередную свою глупость, а они послушно повелись? Стихи декламировать, как будто они бардами нанялись в таверну на этот вечер. Потом решила: а, собственно, почему бы и нет?              – Я в ладонях любовь несла хрупким саженцем, тонким листиком.       Мне шептала ночная мгла, что не выдержит, что не выстоит –       Заморозят мою любовь почвы стылые, индевелые.       И расклад-то такой не нов, и конец один, что ни сделаешь.              Я руками ломала лёд, берегла её, незабвенную.       Поливала всё от щедрот кровью терпкою, горяченною.       Согревала дыханьем суть до последнего, до победного!       Говорила ей: только будь. И была она, заповедная.              Обошёл стороной недуг, лёд не стал ей плитой надгробною…       А вот я – без крови, без рук. Ни на что уже не способная.              – Печально, – вздохнул Кэйя, – хоть и исторически. И опять вроде как про не-любовь. Нравится всё же людям воспевать чужие трагедии, верно? А вот как думаете, сложат ли через сто лет баллады о нас? Воспоют ли в стихах то, как мы жили, любили – или не любили, конечно же, – как боролись и как закончили свой путь?       – Надеюсь, что нет, – Дилюк дёрнул плечом. – Потому что, как ты сам сказал, люди охотнее увековечивают в веках великие потрясения, нежели большую радость.       – Ах, да если б хоть одно поколение могло прожить без великих потрясений – это уже можно назвать большой радостью!       – В любом случае, – прервала Джинн их философствования, – получается, что выиграли спор мы с Дилюком. Ну, раз уж мы хотя бы что-то наизусть из того сборника запомнили.       Кэйя возмущённо упёр руки в бока.       – А вот и нет, – ревностно сказал он. – Я, вообще-то, тоже один вспомнил, хотя не такой длинный и не из раздела героических баллад; это вы мне не дали шанса проявить себя. Вот, послушайте:              И в холод, и в пекло, в похмельном бреду       Я вслед за тобою бездумно иду.       Неистово каждое слово твоё       Мой разум, измерив, в веках воспоёт.              Когда запятнает тебя, запылит,       У мира смогу я тебя отмолить.       И, даже узнавши твой каждый изъян,       Я верю тебе. По-другому нельзя.              Его стих пронизывали совсем иные чувства, нежели любовную балладу. А может, дело заключалось в том, что Джинн зачитывала наизусть как перед учителем отвечала: душевно, но не пропуская через себя. Кэйя же любую историю – хоть свою, хоть чужую – обычно подавал на надрыве, из самого сердца, словно всё вокруг было его личным счастьем или личной трагедией.       Видят Архонты, если бы не пошёл он в рыцари, то точно подался бы в барды. Без моры в кармане никогда бы не остался.       – «Тебе», «тебя»… – Дилюк, который слушал весь их нетрезвый бред на удивление внимательно, искривил губы. – Кажется, тот, кто переводил этот стих, не слишком старался. Или же автор не так хорошо владел словом. Впрочем, чего ждать от древних стихов – у них вообще был автор, или это народный сборник?       – Ого, какой литературный критик нашёлся! – восхитился Кэйя. – Сразу видно, кто уроки словесности в детстве не прогуливал.       – Можно подумать, у тебя есть другое объяснение, – пожал плечами Дилюк.       – Представь себе, есть, – Кэйя многозначительно поднял палец вверх. – Может быть, автор настойчиво хотел подчеркнуть важность для рассказчика того, к кому этот стих обращён? Тот самый случай, когда чувства настолько сильны, что первым по важности человек ставит не собственное «я», а чужое «ты». Такое в нашей жизни тоже иногда встречается.       Эта мысль настолько глубока, что за неё определённо полагается выпить, – подумала Джинн, и глотнула из бокала; Кэйя тут же последовал её примеру.       – Ну и о чём, по-твоему, этот стих? – спросил Дилюк, которому виноградный сок не давал таких же преимуществ на литературном поприще и в ораторском искусстве. – Тоже о любви?       – Не совсем. Скорее, просто об очень глупом человеке, – Кэйя пожал плечами. – Согласитесь, подобные переживания хороши для берущего за душу старого стиха, но никак не для реальной жизни. «Верю, потому что по-другому нельзя»? Ха! Слепые, безусловные чувства ещё никогда и никому не шли на пользу.       Он сказал это почти что равнодушно – но, Джинн готова была поклясться, с едва заметным сожалением.       Интересно, почему из всех стихов Кэйе запомнился именно этот?       – Да, – согласилась она. – Наверное, ты прав – можно открываться другим, можно доверять, но никому и никогда нельзя слепо верить, и никого нельзя слепо любить. Если так подумать, то баллада об Амос и Декарабиане учит нас тому же самому. Слепота – страшная вещь, она лишает тебя возможности мыслить здраво и ранит в самое сердце, когда наступает миг прозрения. Нет, нельзя. Но ведь… знаешь… иногда так этого хочется. Любить и верить кому-то безусловно.       Слова Джинн, казалось, поставили какую-то точку в их небольшом споре.       Тишину ночи некоторое время разбивали только счастливые голоса с первого этажа таверны – сквозь закрытую дверь они доносились глухо, невнятно, будто сквозь толщу воды. Будто балкончик их отрезали от всего мира, отгородили непроницаемым барьером. Где-то на крыше зазывно мяукнул кот, по карнизу пробарабанили мягкие лапки, и всё стихло.       Кто знает, сколько бы они ещё просидели вот так, втроём, в темноте, в своих мыслях – но звон разбитой бутылки долетел даже сквозь закрытые двери.       – Так, – сказал Дилюк, поднимаясь. – Надеюсь, твои рыцари, магистр, не разнесут мне всю таверну. Вынужден вас покинуть. Не забудьте потом занести стулья внутрь – они отсыреют, если утром пойдёт дождь.       – Да, – вежливо улыбнулась Джинн. – Мы тоже скоро пойдём, завтра рабочий день. Ещё раз спасибо за сегодняшний праздник, мастер Дилюк.       – И ещё раз с днём рождения, магистр.       Кэйя проводил Дилюка взглядом, а потом одним плавным движением скользнул на освободившийся стул.       – Нагрел, – сказал он. – Ну, этот огненный мужчина даже деревяшку раскалить сможет. Тёпленько…       – Если замёрз, а вино уже не помогает, могу шаль отдать, – предложила насмешливо Джинн. – Но с Лизой будешь сам потом объясняться.       – Мне хватит и этого, – Кэйя пьяно стёк по спинке стула и поджал под себя ноги. – Сейчас, магистр… ещё пяток минут погреюсь в чужом тепле, и можно будет уже возвращаться. Назад, к неприветливым холодным будням и нашей суровой работе.       – Хоть все десять, если надо, – щедро разрешила Джинн.       – Надо, – вздохнул Кэйя.       Подвески на бабочках в волосах Джинн закачались, смешно пощекотав шею, когда она согласно наклонила голову.