// «Мы оба знаем, что ты не можешь измениться.» //
Разница между настоящим моментом и тем, когда были сказаны эти слова, в том... Что раньше Дазай никогда не хотел меняться. Для этого никогда не было причины. Но когда его пара манит его после завтрака, поднимая руки, чтобы Дазай мог отнести его в сады — потому что сейчас сезон цветения камелий, и альфа обещал показать ему, — он понимает, что причина всегда была — она просто немного потерялась, где-то далеко. И где бы он ни заблудился снова — его пташка всегда будет следовать за ним.— ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ —
— МАМ! Чуя потирает пальцами виски, когда крик его сына сотрясает весь коридор, заставляя нескольких слуг подпрыгнуть. — Что на этот раз? — ПОЙДИ СЮДА И ЗАБЕРИ СВОЮ ДОЧЬ, ПОКА Я НЕ ОСУЩЕСТВИЛ СВОЮ ДАВНЮЮ МЕЧТУ СТАТЬ ЕДИНСТВЕННЫМ РЕБЁНКОМ В СЕМЬЕ... (Его ярость, разумеется, сопровождается хихиканьем его сестры, и Чуя может лишь догадываться.) — Ты человек множества граней, Шого, но не массовый убийца... — ворчит Чуя, потому что сам он мог бы им быть. Учитывая его собственные аппетиты (и тот факт, что его муж вообще никогда ни в чём не отказывал Чуе), у них довольно внушительный выводок детей за время их брака. Их последний был всего два года назад, и с тех пор Чуя больше не обнаруживал себя беременным. (Он любит своих детей, но после шестого это была приятная передышка.) — Харука, не могла бы ты, пожалуйста, отстать от своего брата... — Почему ты всегда считаешь, что это моя вина? — ноет его вторая старшая дочь, высовывая голову в коридор. Из всех них она больше всех похожа на своего отца — с длинными тёмными волосами, такими же глазами и озорным блеском веселья, когда она говорит. — Серьёзно, ты должен винить его за то, что он такой зажатый... Её брат следует за ней, выражение его лица мрачное и разъярённое. Возможно, он и унаследовал размеры Дазая, но на этом сходство заканчивается — у него огненно-рыжие волосы, пронзительные голубые глаза, и его легко вывести из себя. — Не тогда, когда ты рассказываешь половине омег во дворе, что у меня... — он останавливается, издавая слегка сдавленный звук, когда понимает, что чуть не сказал что-то подобное в присутствии своей матери. — ... — Чуя хмурится, наклоняя голову. — У тебя что? — Да, нии-сан, — ухмылка Харуки хитрая, как у кошки, её руки довольно невинно сложены за спиной, когда она смотрит на него, — Чем я тебя так обидела? — ... — Шого тёмно-бордовый, пыхтит, как бушующий медведь, переводя туда-сюда взгляд с сестры на мать, и... — Она... рассказывала... — Придворным омегам, я слышал, — Чуя сухо вздыхает. Это был долгий день, и в отсутствие Дазая у него плохое настроение. — Рассказала им что? — ...что у меня есть... — он прожигает Харуку взглядом, которая, как и любая пятнадцатилетняя альфа, хихикает, — ...дефект. Чуя озадаченно хмурится. — Ну, это неправда, любовь моя — я видел каждый сантиметр тебя, ты совершенен. Это заставляет Шого немного смягчиться (юного альфу всегда легко успокаивал его мать, даже если это не работает ни с кем другим). — Да, ну, я— — Я не думаю, что речь шла о каждом его сантиметре, матушка, — Харука сладко улыбается, — скорее о недостатке сантиметров в некоторых аспектах. — ... — это занимает минуту, и как только Чуя догоняет, издавая шокированное "оу!", эти двое снова возвращаются к тому, откуда начали — на этот раз с Шого, преследующим её по коридору, крича о том, что его мечты касательно того, чтобы быть единственным ребёнком, наконец, осуществятся. Чуя мог бы погнаться за ними и разобраться с этим, но... Но сейчас уже далеко за полдень, сегодня утром он проснулся один в своём гнезде, и он устал. Естественно, он счастлив иметь те возможности, которые у него есть. Муж, который захотел разделить политическую власть, и свекровь, который научил Чую ловко ею пользоваться. С момента отставки Фукузавы двенадцать лет назад пара Дазая стала одной из самых активных королев, и это... Пришло не легко. Первые годы его брака были неплохими, в основном счастливыми, но сложными. Они любили друг друга — очень, очень сильно, — но Дазай тогда был чересчур потрёпанным и немного грубоватым, и Чуя испытывал большие трудности с пониманием. Но основы их отношений всегда были прочными, даже в самые худшие моменты. Нет, проблемы Чуи всегда приходили извне. Из королевского двора, возмущённым молодым избранником принца: иностранный акцент, тяга к западной одежде. А потом, когда Дазай стал королём, Чуя не получил такого же автоматического уважения, как его муж. Нет, Чуя должен был заслужить его. Трудная гора для восхождения, особенно для молодой матери с двумя детьми и мужем, который так часто отсутствовал (не потому, что тот хотел, Дазай никогда не хотел быть вдали от него, а потому, что с тех пор, как начали развиваться технологии, мир стал меняться очень быстро — и с этим изменением возникали конфликты). Конечно, сейчас омега более чем способен удерживать внутренний фронт железным кулаком, — что полезно, когда Дазай отсутствует уже три месяца. Что королева ненавидит. Вражда с русскими была давней, с несколькими короткими конфликтами, которые Дазай, казалось, всегда улаживал с новым царём, прежде чем война станет неизбежной, но... Но на этот раз всё гораздо серьёзнее, и Чуя волнуется. В их браке Дазай делился с ним всем. Силой, возможностями и знаниями — он многому научил Чую, но есть одна вещь, от которой он всегда был полон решимости держать его подальше. Война. Даже сейчас, когда он точно не тот тепличный (и, по общему признанию, избалованный) ребёнок, каким был, Дазай отказывается подпускать его к ней. В ранние дни их брака, когда на юге произошло небольшое восстание, в тот момент, когда появился намёк на риск, Дазай фактически отослал Чую, когда тот был беременен. Он никогда даже не говорит с ним об этом — даже о гражданской войне, которая была в те дни, когда они были так молоды. Эти воспоминания он хранит при себе — далеко запертыми от людей, которых любит. Чуе позволено видеть шрамы, старые и новые, ухаживать за ними и обнимать Дазая, пока тот не забудет, — но эта его часть всегда будет немного чужой для Чуи. Всё, что он знает из письма Дазая, это то, что у русских сейчас есть нечто, называемое паровыми кораблями, и они пытаются использовать их для оккупации севера... И это, даже для Дазая, оказалось непростой задачей. Он останавливается в коридоре, заглядывая в спальню Фумии... и видит, что маленький мальчик мирно спит в своей постели. Он у них второй по младшести, сейчас ему всего четыре — и единственный, кто никогда не жаловался на лишний раз поспать. — ...Мама? — устало бормочет тот, и Чуя виновато морщится. — Прости, родной, я тебя разбудил? Его сын мотает головой, прижимая подушку к животу, и переворачивается. — Я слышал, как кричал Шого-нии... Чуя хмурится, не удивляясь. Они вели беседу по поводу ругани их старшего брата и сестры во время тихих часов. — Он просто снова вел себя глупо, ягнёночек... — рыжий подходит ближе, поудобнее укутывая сына одеялом. — Поспи ещё немного, хорошо? Я пришлю за тобой, когда придёт время ужина. Фумия зевает, кивая. Вынашивать его было единственным разом, когда Чуя по-настоящему испытывал трудности. Он думал, что с Шого было трудно, но это было только потому, что это была его первая беременность. С Фумией всё казалось нормальным, пока Чуя к концу срока не заболел — сильно, — и мальчик появился очень рано. Он потерял так много крови в процессе, что почти ничего не помнит, только что он боялся, умоляя кого-нибудь сказать ему, дышит ли его сын, и— И что это был единственный раз, когда он видел Дазая в ужасе. Его муж до сих пор бледнеет, когда они вспоминают об этом. И когда Чуя снова забеременел их младшим, последние месяцы Дазай отказывался оставлять его, какой бы ни была причина. (Что Чуя ценил, потому что ему тоже было страшно.) В результате Фумия всегда был меньше своих братьев и сестёр, гораздо более склонен к усталости... и в итоге у Чуи вошло в привычку печься о нём. И души в нём не чаять, потому что он такой милый, всегда смотрит на Чую большими сонными глазами, ещё и эта копна спутанных тёмных волос. — Мама? — Да? — гудит он, наклоняясь, чтобы поцеловать его в макушку. — Папа скоро вернётся домой? — Фумия зевает. — Мне кажется, его не было слишком долго. Он должен вернуться сейчас же. Он говорит последнюю часть очень серьёзно, как будто это указание, которое Чуя должен со всей серьёзностью обдумать. И его мать может понять, почему. Дазай часто уезжает, да, но никогда на так долго. Обычно это длилось всего месяц за раз. Отчасти потому, что Дазай никогда не позволял Чуе проводить течку в одиночестве, с тех пор как они поженились, и потому, что был один период, когда Шого было три года, и Дазай так долго отсутствовал, что маленький мальчик перестал называть его "папа" на несколько недель, вместо этого привязавшись к Фукузаве. И Дазай был просто безутешен. Но прошло уже более тринадцати лет с тех пор, как он отсутствовал так долго — и для Фумии это было никогда невиданным отсутствием. — Ох, — Чуя гладит его по волосам, — я не думаю, что он задержится ещё на очень долго, — заверяет он. — В своём последнем письме он сказал, что с нетерпением ждёт твой день рождения, так что, похоже, он скоро вернётся. — О-о, надеюсь, — бормочет Фумия, — Мне приснился сон о морже, и я хочу рассказать ему о нём. Он тоже любит моржей, — объясняет маленький мальчик, как будто это очень важный факт в очень серьёзном деле. — Если его не будет слишком долго, я могу забыть об этом до того, как он вернётся. Чуя совершенно уверен, что сон о морже потеряется в песках времени, если только Дазай не вернётся домой к ужину, но он улыбается, наклоняясь, чтобы поцеловать своего ребёнка в лоб, его грудь полна обожания. Серьёзно, теперь, когда Шого не за горами восемнадцать, тот почти мужчина... это заставляет Чую ценить это время намного больше, когда они всё ещё такие маленькие, милые и совершенные. — Я уверен, что он вернётся, ягнёночек, — бормочет мать ему в лоб, собираясь уходить, — А теперь спи. — Мама, — хнычет Фумия, как только он начинает отстраняться, — вернись. Его сердце сжимается, и он не может отказать ему, наклоняясь обратно... только для того, чтобы Фумия неуклюже, громко поцеловал его в щёку. — Поспи со мной, — бубнит маленький мальчик, обнимая Чую за шею, и... омега вздыхает, потому что ему хочется этого, но сегодня ещё так много чего нужно сделать. — Я бы с радостью, зайка, но ты можешь посидеть со мной за ужином, как это звучит? — ... — Фумия размышляет. — ...Мне грустно, — вздыхает он, — но я всё равно люблю тебя. Чуя сдерживает фырк, снова целуя его, прежде чем выпрямиться. — Спасибо, я тоже тебя люблю. Если ты сейчас поспишь, у тебя не будет шанса соскучиться по мне до ужина. Его сын зевает, исчезая под одеялом. — В этом есть смысл. Затем Чуя оставляет его, осторожно закрывая за собой дверь, и шагает обратно по коридору, заканчивая свой обход. Сейчас они приближаются к концу лета, а это означает две вещи: сбор урожая и фестивали. И то, и другое наполняет дворец звенящей энергией, но сегодня здесь было в основном тихо. Утром прошли сильные дожди, и над городом повисла тихая сонливость, которую, похоже, никто не хочет нарушать. Чуе всё ещё нужно закончить читать отчёты о поставках зерна и убедиться, что Тоума не сбежал в который раз с уроков фехтования. Но бывают тихие моменты, как этот — когда он может шагать по бальному залу, его обувь мягко стучит по деревянным полам (недавно отремонтированным), и смотреть через комнату. Место, где так много истории. Так много трагедии. Люди до сих пор говорят о ночи пожара — когда сгорел безумный король, а их принц восстал из пепла. Тем не менее, большая часть истории остаётся неизвестной — даже Чуя знает только частицы, доверенные ему по крупицам на протяжении многих лет. Он на ходу лезет в задний карман, вытаскивая сложенный кусок пергамента, и открывает его, смотря на тот же самый знакомый почерк, который он читал с тех пор, как был мальчиком, так, так давно — | Мой драгоценный, Его обращения из письма в письмо отличаются — сохраняя только самое старое прозвище Чуи для особых моментов. Но, проведя так много времени врозь... Дазай не просто писал Чуе больше — он писал ему чаще, страстно, овладевая искусством заставлять Чую чувствовать его присутствие простыми словами, когда его рук не может быть рядом. Ему не всегда было легко излагать свои чувства на листе бумаги, но он научился, потому что Дазай... Дазай любит его. Глубоко, безоговорочно. И когда они только поженились, Чуя провёл так много месяцев, гоняясь за чужим сердцем, думая, что оно было чем-то, что он должен был захватить, но... Постепенно, по мере того как они узнавали друг друга, по мере того как взрослел Чуя, так же как и их брак, он начал понимать: Дазай всегда любил его. Даже в те моменты, когда Чуя не мог его видеть. В те времена, когда он чувствовал себя брошенным, одиноким и забытым. В те дни, когда Чуя думал, что быть не может, чтобы другой мальчик помнил его, что он просто тосковал по призраку привязанности, запертому в его воспоминаниях... Даже тогда Дазай всё ещё любил его. Сначала это казалось таким непостижимым, но со временем... Чуя пришёл к пониманию. Любовь не обязательно должна быть большой, постоянно присутствующей тяжестью. Она может быть лёгкой, как перышко, крошечным зёрнышком, живущим в глубине твоего сознания — только и ждущее шанса вырасти. И любовь к Дазаю не была чем-то поражающим, что случилось с Чуей внезапно, как он думал в их первую брачную ночь. Нет, любовь к нему была серией решений, которые сделал Чуя. Следовать за поворотами тихих коридоров, отчаянно желая хотя бы взглянуть. Зажать цветок между страницами книги. Перечитывать одно-единственное письмо столько раз, что он выучил каждое слово наизусть. Между ними была связь, да. Была ли она создана высшей силой или чем-то более людским — Чуя никогда не узнает... Но он знает, что сделал выбор держаться. Обхватить пальцами эту единственную золотую нить, невидимую для зрения, звука или прикосновения, и крепко держать, без надежды или причины. И, в конце концов, она вернула его к Дазаю. Независимо от того, сколько проходит времени или как далеко уезжает его муж — следовать за ней всегда возвращало Дазая к нему, и Чуя никогда не жалел о том, что сделал выбор любить его. Даже когда это было трудно, или когда, возможно, было бы легче отпустить его. Он переворачивает письмо, с улыбкой глядя на оборотную сторону. В то время как Дазай может каждый раз приветствовать его по-разному, тот всегда подписывал свои письма Чуе только одним способом — и только для него: Навеки твой, Осаму Чуя останавливается на месте, глядя в длинные, залитые солнцем окна, прижимая письмо к груди. Да. Он слегка сгибает бумагу, его грудь сжимается. Он всегда был моим. Так же, как и Чуя, разумеется, всегда был его. Он слегка подпрыгивает, когда слышит скрип половиц позади себя, и он уверен, что это, должно быть, Тоума, снова сбегающий от своих учителей, и Чуя вот-вот готов развернуться и свернуть ему шею— Как тут руки обхватывают его со спины, притягивая ближе, и Чуя издаёт удивленный вздох, чувствуя, как лицо прижимается к его шее. Он правда—? — Кажется... — Чуя может чувствовать щетину своего мужа на чувствительной коже своей шеи, — ...Я слышал пташку, что хлопала крыльями по стропилам. — ... — улыбка, которая расплывается по лицу Чуи, подобна солнцу, слишком яркому, ослепляющему, и его муж не может не почувствовать её тепла. — Я даже не знал, что ты здесь... — выдыхает он, его руки поднимаются и ложатся туда, где лежат руки Дазая на его животе. — Я всё ещё способен быть незаметным, когда захочу, — вздыхает Дазай, целуя его в шею. — И с чего бы тебе хотеть сделать мне сюрприз? — Ох... — вздыхает Дазай, ослабляя объятия достаточно, чтобы его пара повернулась, и когда он это делает... Король сейчас намного старше, чем был, когда они только поженились, — с морщинками в уголках глаз, начинающейся сединой на висках и множеством других шрамов. Но он также был человеком, которого любили последние восемнадцать лет, и не было ни одного дня, когда Чуя не заставлял его ощущать эти чувства. Как и сейчас, приподнимаясь на цыпочки, чтобы полностью осыпать лицо Дазая поцелуями и ласковыми прикосновениями. — Просто чтобы я мог увидеть, как сильно ты скучал по мне. Чуя хмурится напротив его губ, мотая головой. — Я всегда скучаю по тебе, болван. Улыбка альфы заразительна, и хмурый взгляд Чуи длится недолго. — Всегда? Сейчас у них особо нет времени обниматься. Это произойдёт позже, как только Дазай успеет поприветствовать детей, обсудить очень важный сон о моржах и что-нибудь съесть, но... Но сейчас этого маленького поцелуя, этого маленького мгновения между ними достаточно. — Всегда. И для них — так навеки и будет.