День длиннее, тени короче

Бездна противится его присутствию. Длань чувствует это так же отчетливо, как покой, которым пронизаны Небеса. Алушинирра давит на него. Смрадным воздухом, который забивает горло, щиплет язык отвратительно-звонким привкусом крови и гнилого мяса, болезней и страдания. Злобным шепотом сплетен, что опутывает будто паутина, мешает двигаться, мешает думать. Кознями и предательством, которым разит отовсюду, даже от самых прекрасных ликом — особенно от них. Длань чувствует, как все это проникает сквозь стыки пластин доспехов, липнет к коже. Запутывается в перьях и пачкает их. Мешается со светом, что он носит внутри — и делает его грязным и тусклым. Длань хотел бы оказаться здесь по-другому. С обнаженным мечом, с братьями и сестрами бок о бок. Чтобы весь этот смрад оказался поглощен духом льющейся демонической крови. Чтобы небесный свет достиг каждого переулка, каждой трещины, каждого самого тайного угла — и выжег бы насквозь. Но Длань здесь иначе. Он таится и скрывает свое присутствие, прячет суть, терпит липкие и похотливые прикосновения Алушинирры. Смиряет гнев. Покорно следует за Защитником — каждый раз, когда тот кивает и говорит «пора». Таков его долг. И Длань не может помыслить, что бы способно заставить отринуть его. В Нексусе — легче. Ненамного, но Длань знает, что даже самое незначительное послабление заслуживает благодарности. Он возносит хвалу Наследнице каждый раз. Благодарю тебя, светозарная Иомедай, что выбрала меня для исполнения своего замысла. Благодарю тебя, сиятельная Иомедай, что позволила быть причастным к приближению победы над невозможной мерзостью, Мировой Язвой. Благодарю тебя, светоносная Иомедай, что мысли о твоей решимости и непоколебимости поддерживают свет внутри. Бездна вокруг все еще дышит застарелой смертью и болью, невозможной для понимания жестокостью. Алушинирра давит присутствием даже будучи просто силуэтом на горизонте. Далекое ощущение нечестивой Ноктикулы отзывается внутри тяжелым и смутным. Но Длани все равно немного легче. И в Нексусе можно позволить себе отвлечься. Не ослабить бдительность, как можно, он бы ни за что — но чуть перевести мысли. Длань давно не имел дела со смертными настолько близко и долго. И, может быть, успел немного позабыть, какими они бывают. Насколько разными. Наибольшее любопытство в нем вызывает, конечно же, Защитник — и Длань признает это, как подобает существу небесных планов, честно и открыто. Мысленно, разумеется. Ему не хотелось бы вызвать неловкость своим излишне навязчивым вниманием. Он смутно припоминает, что у смертных такие вещи не приветствуются. За Защитником отрадно наблюдать. Он чуток к своим последователям — даже к самым странным из них. Он не оставляет без внимания никого — и его участливость, так похожая на объятия, отзывается внутри Длани удовольствием. Это словно легкое, мимолетное прикосновение Небес — наблюдать здесь, в Бездне, доброту. Сострадание. Чистоту стремлений. И его свет от этого становится немного чище. Длань созерцает с теплотой, разливающейся изнутри приязнью. Как Защитник внимательно наклоняет голову. Не отводит взгляд. Твердо и уверенно касается плеча. Мимолетно — локтя и, иногда, запястья. Говорит. Молчит. Дышит в такт с чужой болью. Длань думает: взгляд Наследницы как всегда проникает в самую суть. Лучшего выбора и вообразить невозможно. Может быть, потом, когда Язва будет закрыта, светозарная Иомедай дарует Защитнику место в своей свите. Может быть, они будут биться бок о бок. Может быть, Длань сможет показать ему не отголоски, а истинный свет Небес. Когда Защитник подходит к нему так же, как и к своим соратникам, он испытывает удивление. Потом благодарность. А после — светлую, тихую радость. — Тебе должно быть тяжело здесь, — говорит Защитник негромко. Как будто дарит иллюзию уединенного разговора. У него усталый, но внимательный взгляд. Его интерес ощущается искренним и неподдельным, странно глубоким, и огонек приязни внутри Длани разгорается немного ярче. Он благодарно наклоняет голову и крылья. — Бездна противится моему присутствию, но это не сломит мой дух и не преуменьшит решительность. В нужную минуту я не подведу тебя. Защитник почему-то выдыхает, шумно и устало — словно он спрашивал совсем не о том. — Я не сомневаюсь в тебе, — кажется, так же терпеливо он говорит с тем странным искалеченным ребенком, которого называют Угольком. — Мне хотелось бы знать. Может, я смогу для тебя что-нибудь сделать? Он говорит просто. Без скрытого умысла. Длань — еще не встречал таких смертных, которые не просят помощи у божественных сил, а предлагают ее сами. Думает: Наследница будет рада об этом услышать — и он обязательно поведает, каким оказался избранный ей Защитник Голлариона. — Ты делаешь так много, как можешь, — отзывается уважительно. Подумав, добавляет. — Теплота, что ты проявляешь к чужим существам, помогает мне поддерживать свет. Кажется, Защитник не воспринимает это чем-то излишним или неприемлемым. Из его глаз на Длань все еще веет теплом. — В этом нет ничего сложного, я люблю поболтать с разными созданиями, — пожимает плечами, легкомысленно отмахивается тоном. Добавляет уже серьезнее. — Но я рад, что хотя бы немного тебе помогаю. Из него бы вышел хороший жрец Наследницы, рассеянно думает Длань. И чувствует укол любопытства — кто же из богов заслужил почитание такого создания? — Твои крылья выглядят по-другому, — Защитник словно замечает между делом. — Так и должно быть? Длань против воли отводит крылья назад. То, что он ощущает, похоже на смутный стыд. И жалость: что Защитник лицезреет их в столь плачевном состоянии. Ему бы хотелось показать, как сияют и лучатся перья в чистоте Небес. — Прикосновение Бездны не проходит бесследно, — подумав, добавляет. — Когда мы вернемся на Голларион, им станет лучше. Защитник серьезно кивает. Его взгляд — неожиданно плотный, полный осязаемости — скользит по крылу. — Я могу помочь? — уточняет ненавязчиво, серьезно и предельно неожиданно. Длань замирает. Такие слова — не то, что он когда-либо рассчитывал услышать от смертного. — Если это не что-то недопустимое для тебя, — продолжает тот со странной торопливостью, и в тоне его звучит намек на извинение. — Я не очень-то хорошо разбираюсь в… ангельских традициях. — Твое предложение не оскорбило меня, — Длань вкладывает в тон стремление разгладить его беспокойство. — Просто удивило. Теперь от улыбки Защитника веет облегчением — и легче становится и ему самому. — Я рад, что не умудрился оскорбить ненароком, — смешок. Эмоции меняются слишком быстро, трудно уследить. — Так ты позволишь? Немного сгладить невыносимость происходящего. Длань задумчиво наклоняет голову. В последний раз за его крыльями ухаживали — его память смутна. Возможно, это было еще до исчезновения Лариэля. Возможно, задолго. Он привык справляться сам. — Если это не доставит тебе неудобств. Защитник доказал, что заслуживает доверия. К нему можно повернуться спиной. Можно подставить крылья — пусть это и кажется немного странным, позволять такое смертному. Но сомнения Длани недолги и мимолетны, затухают сами собой, словно искры от костра. Если — вернее, когда — пресвятая Иомедай воздаст по заслугам и дарует Защитнику свою милость, место подле себя, Длань охотно будет тем, кто станет его учить ухаживать за перьями и внутренним светом. — Никаких неудобств, — улыбается тот. Длань уже сейчас может уловить смутный призрак ощущения: когда-нибудь потом, после вознесения, его внутренний свет будет прекрасен. — Ты не мог бы?.. Нет нужды уточнять. Он разворачивается и покорно опускается на ближайший булыжник. Подумав, немного отводит крылья — так Защитнику будет еще удобнее. — Благодарю, — отзывается тот певуче и смешливо. — Надеюсь, я не смутил тебя своим внезапным предложением? Пальцы на пробу касаются перьев — невесомо, по самой кромке, так иногда ощущается ветер, легкий и теплый, из тех мест, где даже не слышали про Язву. Длань против воли замирает. Но быстро берет себя в руки: прогоняет напряжение из крыльев и плеч, из сердца. Проклятая Алушинирра. Одно ее присутствие поблизости выматывает и тревожит, заставляет искать ненужное даже не в прикосновении, его призраке. Он прогоняет морок. Это удел демонов — истязать себя сомнениями. Помыслы Защитника чисты, а свет — пусть не сейчас, потом — будет ярок и чист. Его прикосновения несут сострадание и желание облегчить ношу — и сердце Длани греется в этой уверенности. Наследница бы не одарила силами недостойного. И то, что до него доносят обрывки слухов — клевета, он уверен и не позволит этому запятнать образ в своих мыслях. — Нисколько, — отзывается запоздало. Но не настолько, чтобы это казалось неприличным. — Смею уверить, Защитник, в твоем предложении не было ничего смущающего. На небесных планах в порядке вещей проявлять подобную заботу о ближних. И я… Теперь прикосновение плотное. Ощутимое, совсем не такое, как первое. И очень проворное: пальцы ловко перебирают перья, от одного к другому, словно знакомятся. Находят сломавшееся, которое непременно нужно будет вырвать потом — и оглаживают неровный остаток стержня. Длань почему-то делает лишнюю, совершенно ненужную паузу. — …необычайно рад и благодарен тому, что ты находишь меня достойным проявления подобного братства, — заканчивает он смазано. Защитник почему-то издает смешок — словно Длань говорит что-то забавное. И снова проводит по обломанному стержню. И — это хорошее ощущение, пусть и смутно непривычное. Полное доверия и приязни. Похожее на прикосновение небесного света — такое же приятное и преисполняющее тепла. И физического тоже. Длань хмурится — неужели его крыльев касались настолько давно, что он позабыл, как это бывает? — Ты в самом деле ничего не понимаешь в смертных, да? — почему-то вздыхает Защитник. У него странная интонация: как будто серьезная и насмешливая одновременно. — К моему сожалению, — и, помешкав, все же уточняет. — Я неправильно понял твой вопрос? Ладони Защитника ощущаются совсем иначе, нежели ладони его ангельских сородичей. Они шершавые, исчерченные линиями и заломами, и иногда царапают кожу в основании перьев, и это тоже приятно — такие следы оставляет на смертных мастерство во владении оружием? И дотрагивается он тоже иначе. Касания сородичей Длани похожи на песнь — мягкую и плавную, подчиненную ритму и смыслу. Касания Защитника — разные и непредсказуемые. Короткие, долгие, мимолетные, задерживающиеся дольше необходимо, царапающие у основания — и оглаживающие по стержню. И, почему-то, больше отзывающиеся лаской, нежели помощью. — Нет, — лаконично отзывается тот. И, кажется, выпутывает из его оперения засохшие чешуйки демонической крови. Очень бережно. Длань кивает — он рад, что его непонимание не стало причиной неловкости. — Я бы хотел понимать вас лучше, — признается, чтобы сгладить окончательно. Вдруг невпопад замечает, что под движениями пальцев развернул крыло немного шире. Когда это произошло? — Пусть никогда не смогу сделать этого до конца, как существо иных планов. — Мы часто кажемся тебе странными? — эта эмоция понятна: любопытство, почти ни с чем не смешанное и ясно различимое. Длань всегда находил эту черту в смертных очаровывающей. Он признается с чистым сердцем, зная, что его ответ не воспримется оскорбительным или неприятным: — Иногда. И Защитник в самом деле не обижается — смеется. Не то, чтобы Длани было это понятно, но — ему отраден такой отклик. Это хороший смех — лишенный злорадства и насмешки, искренний, похожий на свет, который мешается с теплом. Красивый. — Я больше ожидал услышать «всегда», — и слова тоже пронизанным теплым светом и ласковостью, дружественным поддразниванием. Длань улыбается. И пусть Защитник этого не видит, но наверняка чувствует, потому что оно пропитывает голос само, без усилий. — Мы не настолько разные, — крыло тоже будто само подставляется под прикосновения. — На небесных планах правят тебе же самые чувства, что и на Голларионе: надежда, любовь, долг, сострадание… Пальцы каким-то очень непривычным движением запутываются в перьях и гладят в основании, шершаво и с нажимом, и — Длань запинается. А Защитник почему-то издает смешок — странный, не чистый, а смешанный из разных лоскутов-эмоций, не прочитать. Только смутно получается разобрать что-то похожее на — довольство? Пусть в основе у них одно и то же, но понимать от этого времена только сложнее. В такие моменты Длань теряется. Защитник смеется — пусть и с тем самым теплым и светлым привкусом. Над ним? Или ему показалось смешным то, что он сказал? Ласковые прикосновения расслабляют не только тело, но и разум. Дарят умиротворение, тягучее и теплое. Он ловит себя на том, что снова безвольно расправляет крылья. Почти тянет, так, что ещё немного, и в полный размах, и маховые перья расходятся веером. Будто подставляет под прикосновения. Длань удивляется — собственной бесстыдности и наглой требовательности. Он думает свести крылья обратно. Прижать перья друг к другу, благочестиво прикрыв тонкую кожу между, и смиренно принять только ту долю заботы, которую Защитник сам захочет ему даровать. Думает — и не делает. Перья немного подрагивают от того, насколько приятны прикосновения. В движениях Защитника нет недовольства или укора, и Длань — разрешает себе послабление. Это хорошие ощущения. Покой. Тепло. Удовольствие. Личные и негромкие, напоминающие о доме. Касания Защитника словно отгоняют Бездну — и перья вздрагивают и клонятся к его ладоням от этой мысли. От понимания, что присутствие Алушинирры на горизонте больше не тяготит. И липкого ощущения, той невидимой глазу грязи, что пятнает его крылья, тоже нет. Словно ласка их растворяет. Мысль, что искреннее душевное тепло по-прежнему сильнее демонической скверны согревает его сердце. Ибо если не оно, то что же еще? Длань позволяет себе покой. Слушать расходящееся внутри тепло. Ощущать каждое из прикосновений — и получать от этого удовольствие. Чувствовать ритм дыхания Защитника, и потертости-линии на его ладонях, и намек на внутренний свет, который мешается с его собственным. Пальцы Защитника гладят сердцевину еще одного сломанного пера. — Они исцеляются сами или их нужно вырывать? Длани требуется немного больше времени, нежели обычно, чтобы уложить мысль в слова. — Нужно вырывать. Но не сейчас, потом. Пальцы Защитника медленно ведут вниз, от излома к основанию стержня. — Бездна? — спрашивает понимающе. И ведет в обратную сторону, от основания к излому. Перо под его пальцами отчего-то кажется горячим. Разве должно так быть? — Не хочу, чтобы она касалась моих ран, — до чего же легко уязвимость раскрывается в голосе. И пусть. Защитник не поставит в укор его слабость и не предаст доверие. — Разве от вырванного пера останется рана? Он гладит неровный обломанный кончик — и крыло льнет к его прикосновению. — Это нельзя назвать раной, — Длань качает головой, не пытаясь отвести крылья. Добавляет, не скрывая скорби и сожаления, — особенно по сравнению с той, что ты носишь у сердца, — он бы хотел помочь. Но какой бы силы не было его сострадание, он не пойдет против воли и замысла Наследницы. Если она считает, что Защитник должен испытывать боль, значит, в этом есть цель и смысл. — Но моя кровь тоже проливается. Защитник почему-то не отвечает на его сострадание. Только чуть нажимает кончиками пальцев рядом с основанием крыла — и оно покорно и податливо вытягивает. Так широко, что почти до дрожи в мышцах. — Я бы хотел помочь тебе с ними. Потом. Когда вернемся из Бездны. Длань представляет: в надежности стен Дрезена, без взгляда многоглазой и вечноголодной Бездны. В уединении. Может быть, он бы мог проявить высшую степень доверия и снять доспех — представал ли он когда-то столь уязвимым перед смертным? Может быть, Защитник бы погладил основания его крыльев, там, где они переходят в тело, в той самой теплой, тягучей ласке, которую проявил сегодня. Может быть, помог бы вырвать обломки перьев — а потом смыть кровь, и успокоить кожу, и позволить их свету смешаться во что-то… совсем новое. — Я приму твою помощь с признательностью и удовольствием. Длань не одергивает себя. Позволяет еще немного тяжелых, пропитанным тягучим теплом мыслей. После Бездны. После Дрезена. После Язвы, которая останется шрамом, уродливым напоминанием смертным и бессмертным. Когда Защитник преклонит колени перед Наследницей и возблагодарит за силу — и она убедится в верности своего выбора, и воздаст по заслугам. Конечно же одарит высшим благом — местом подле себя, как она сама когда-то стояла подле Ародена. Крыльями, не менее светозарными, чем у самого Длани. Тогда он вернет эту ласку многократно.