День длиннее, тени короче

У Защитника на лице обострившиеся линии и глубокие тени. Взгляд слишком часто становится рассеянным — лишь на доли секунд, но для того, кто ведет Крестовый поход, и это недозволительная роскошь. Длань не слишком хорошо разбирается в смертных — но ему кажется, что это усталость. Он давно наблюдает за Защитником — с самого Дрезена. Он знает, как тот двигается. Как дышит, слушает чужие тревоги и сомнения, утешает, сочувствует, улыбается, берет на себя очередную ношу из проблем и забот тех, кто ему доверился, и — в последние дни это совсем не так, как должно быть. Длань наблюдает с тревогой. Он видит, каким скованным получается наклон головы. Каким сухим выходит одобрительный кивок. Как ладонь в утешение не касается плеча. Как — это все мелочи. Но Длань не может отпустить беспокойство. Даже когда напоминает себе: всего лишь смертный — и так странно, что приходится это делать. Какую бы приязнь он не испытывал к прежним избранникам Наследницы, как бы отрадны ему ни были их деяния, он не забывал. Никогда. До Защитника. Но как бы не подводила его память, как бы не хотелось обратного, Защитник — лишь смертное создание. И тело его подвластно усталости и болезням так же, как тела его братьев и сестер по материальному плану. Длань ловит себя на том, что тревожно поводит крыльями. Укладывает ладонь на рукоять клинка чаще обычного. И его взор… делается излишне навязчивым. Он знает это. Его душа преисполняется стыда каждый раз, когда Защитник ловит его — и беспокойство душит изнутри сильнее, потому что смотрит тот тоже неправильно. Поднимает бровь не с привычной щекотной насмешкой, а будто бы вымученно. И в глазах нет тех искр, той жизни — только усталость. Тяжелая, дурманящая, маревная. То ли опутывающая словно паутиной, то ли лежащая на плечах саваном. И намек на свет, что тот носит внутри, тоже меняется. Становится совсем тихим и приглушенным, будто тускнеет — и Длань ловит себя на странном чувстве. Будто это — причиняет ему душевную боль? Если бы проблему можно было решить клинком, Длань бы не медлил. Выступил бы тотчас и сокрушил тех, кто повинен, сколь сильны бы и многочисленны они ни были — и после бы принял даже слова упрека от лучезарной Наследницы. Но усталость Защитника не истребить мечом. Некого сокрушать. Нет того, на чью голову можно было бы обрушить небесный огонь, чтобы вернуть свет его брату по духу. Длань воин, не лекарь. Он мало сведущ в целебной магии и вряд ли сможет сильно помочь — но его долг хотя бы попытаться. Он не дожидается, когда Защитник подойдет к нему с участливыми и любопытными расспросами. Подходит сам: — Я прошу прощения, если мой вопрос неуместен, — извиняется заранее, не смея потревожить еще больше. Защитник вопросительно поднимает бровь. — Но душа моя полнится беспокойства, и я не имею права малодушно закрыть глаза. Тот осторожно кивает — но тоже не так, как обычно. Смазано, будто только потому, что должен. — Я слушаю. Сердце Длани наполняется еще большим состраданием. Он хочет протянуть руку. Коснуться плеча, как часто делает с другими сам Защитник — но так и не решается. Вместе с состраданием в сердце теснится странная робость. — Не болен ли ты? Защитник тревожно дергает углом губ. — Неужели я так плохо выгляжу? — это явная насмешка. Только недолгая. Напускное веселье в нем будто ломается, и он трет лицо ладонями с усталой безнадежностью. — Бездна. Конечно плохо, если даже ты разглядел. — Я могу быть не слишком сведущ в людях, — Длань с сожалением опускает подбородок. — Но я достаточно хорошо знаю тебя, Защитник. Как ты двигаешься, как говоришь. И то, что я вижу сейчас, на тебя не похоже. В глазах мелькает что-то странное — как будто он зацепляется за одну из фраз. Явственно хочет что-то сказать — с тем самым оттенком насмешливости, почти поддразнивания, и Длань отчетливо чувствует, как вспыхивает и тянется к нему намек на свет. Но почему-то тот говорит совсем другое. — Я не болен, — и цепкое уходит из его взгляда. — Просто устал. — Тебе нужно позаботиться о себе, — упрекает, и сердце болит за его дорогого друга. Если бы только можно было, он бы разделил с ним эту боль и усталость. — Чтобы суметь потом как должно позаботиться о других. Защитник издает смешок — совсем невеселый. — Я знаю, знаю. Просто… — он снова трет лицо ладонями. Бросает взгляд — и эту эмоцию Длань может прочесть без сомнения. Неуверенность. — Ты можешь мне довериться. Желание протянуть руку и коснуться снова бередит его душу — и снова Длань от него отворачивается. Он не желает пошатнуть стремление Защитника открыться неосторожным порывом, неправильным жестом. — Я плохо сплю, — признается. Смазано, будто ему неловко беспокоить из-за такой мелочи. — Мне снятся не очень хорошие вещи. Просыпаюсь разбитым, сразу чувствую себя усталым, — пожимает плечами с явственным равнодушием. — Вот и все. Длань с возмущением качает головой. Это не мелочь. Отсутствие отдыха способно поставить на колени самых умелых и стойких из смертных воинов. Защитник преуменьшает свою проблему — чтобы не стать обузой соратникам, очевидно. — Разве благословленные мной камни не работают? Защитник изображает что-то вроде кривой извиняющейся улыбки — которая пропадает излишне быстро. — Видимо, нет. Он трет грудь — сам того не замечая, кажется, и взгляд Длани следует за его пальцами. Там, под одеяниями, сокрыта беспокойная рана. Сомнения не дозволены герольду богини. Длань веками хранил свою душу от них, и должен отмахнуться и теперь — но мысли не уходят так легко. Разве заслужило это создание такой боли? Да. Конечно, да, если светоносная Наследница так считает. Но Длань видел. Как он спасал рабов на чудовищном Рынке плоти, и вступал в бой, не жалея себя, и вел Крестовый поход даже тогда, когда падал с ног от усталости, и находил время для каждого из страждущих. А еще — как он истекал кровью из этой раны. Как отказывался от пищи из-за боли, и почти падал на колени, и с трудом вставал с постели. Госпожа его, прекрасная Иомедай, не заставит никого из своих последователей страдать просто так — в этом есть цель и смысл, без сомнения. Но, может быть, потом, когда они вернутся, Длань попытается добиться аудиенции. Опустится на колени, смиренно склонит голову и попросит: лучезарная госпожа, смилуйся над своим избранником. Не причиняй ему так много боли. Я был там, я бился с ним бок о бок. Я видел доброту, что он проявлял — и ко мне тоже, Наследница, такую милость ко мне не проявлял никто из смертных. А если так непременно нужно, будь милостива, одари меня способностью хотя бы раз в несколько дней заглушать эту боль. Или переносить ее на себя, я готов страдать ради него, Наследница. Длань качает крыльями. Сомнения не дозволены герольду. Но — он не может оставить этого просто так. Защитник прерывает его мысли. — Испытываешь ко мне плотский интерес? — дразнит, он явственно дразнит, и искры смешливого тепла ярки в его глазах. Но Длань вздрагивает, словно от внезапного удара. Видимо, он смотрел слишком долго. — Нет! — крылья взмахивают против воли. — Извини меня, Защитник. Я все еще забываю о многих негласных правилах, что приняты в твоем мире, — стыд делает его сердце горячим и тяжелым. — Я бы не посмел оскорбить тебя такими стремлениями, — только слова выходят не так легко, как положено истине. Длань спешно отгоняет эту мысль. Защитник почему-то фыркает. — В моем мире, — поправляет он миролюбиво, с привкусом тепла, — такие стремления обычно считают не оскорбительными, а лестными. Особенно если они исходят от ангела. Длань качает головой — он благодарен за протянутую возможность избежать неловкости, но он ее не достоен. Защитник отчего-то шумно выдыхает — с еще большей усталостью нежели раньше. — Я не умелый целитель, но хотел бы попробовать тебе помочь. Поделиться своим светом, — и добавляет, заглаживая возможную наглость смирением. — Если ты позволишь. Защитник, кажется, отвечает не раздумывая. — Конечно, — и, после мягкой паузы. — Я тебе доверяю. Тепло из его голоса расходится в груди. Длань думает безвольно: светоносная Наследница, нет предела моей благодарности за то, что ты дозволила познать это создание. — Подойди поближе, — просит, и сам удивляется, каким мягким и тихим звучит его голос. Защитник делает шаг тут же, и в глазах ни единой капли сомнения. Доверие его поет внутри Длани негромким и теплым. Он опускается на колени, чтобы им обоим было удобнее. Мимолетная мысль: за эти недели он до странного быстро привык, оно стало таким же естественным, как преклонять колени перед лучезарной Иомедай — что это, как не знак его богини? У Защитника отчего-то вздрагивают и вдруг резко расходятся зрачки, цвета глаз совсем не разглядеть — еще одна смертная вещь, в которой он не разбирается. Его крылья распахиваются, только чтобы в следующий момент сомкнуться за спиной Защитника. Чуть подталкивают — и тот неловко делает шаг ближе, оказывается совсем рядом. Длань невольно вздрагивает — в тот самый момент, когда перья соприкасаются с его поясницей. А потом прижимаются к ней, словно так и было задумано. Они словно в шатре. Или в коконе. Будто нет никакой боли и тревоги там, за границей крыльев, никакого зла — ничего нет. Только спокойствие и тепло здесь, под сомкнутыми перьями. Длань бросает осторожный взгляд на лицо Защитника. Он слышал, что некоторые из смертных не любят небольших замкнутых пространств, и, наверное, стоило спросить заранее — но, кажется, все в порядке. Защитник не выглядит встревоженным или разозленным, наоборот. На лице его удивление и светлая, полная восхищения, улыбка. Длань не может не сдержать ответной. Ему радостно от того, что дорогой друг оценил по достоинству. Что они могут разделить то, что так нравится ему самому — момент в уединенности крыльев. Длань позволяет мыслям скользнуть вперед. Потом, когда Наследница воздаст по заслугам и возьмет Защитника в свою свиту. Когда дарует крылья, ничуть не хуже, чем у него самого. Длань сможет разделить с ним моменты еще более прекрасные. Показать, как парить в небесах, в потоках небесного света и тепла, нежного ветра. Как прямо в воздухе смыкать вот так крылья, вместе, чтобы перья смешались. Ощущать себя одним целым. Чувствовать как сплетаются и открываются друг для друга их души. Он знает, что другие ангелы совершают подобное только со своими избранниками, кого любят самозабвенно и чисто. Но — разве не любит он Защитника как своего брата, самого близкого по духу? Дыхание отчего-то перехватывает. Длань прогоняет несвоевременные мысли. Он хочет поделиться покоем с дорогим другом — все остальное может подождать. Ему не нужно сосредотачиваться как обычно — свет рвется сам, нужно лишь его отпустить. Тот сразу же льнет к Защитнику. Опутывает вокруг мягким теплым одеялом. Проникает внутрь надеждой, глубоко, к самому сердцу. И к душе тоже — и гладит со всей той нежностью, что несет в себя для него Длань. Защитник выдыхает — громко, почти со звуком, похожие смертные издают, когда предаются плотской любви. И Длань отчего-то бросает в жар. Крылья вздрагивают — и жмутся к нему еще крепче. — Боги, — выдыхает тот ошеломленно. И голос, непривычно низкий и хриплый, словно бьет в позвоночник. — Длань. Я… — срывается. Вдох, тоже со звуком, только теперь похожим на всхлип. — Как хорошо. Он вдруг покачивается — и почти падает вперед. Цепляется руками за крылья — и пальцы путаются в перьях, смыкаются будто в судороге, проходятся мозолями по тонкой чувствительной коже. И Длань — вздрагивает, тяжело и явно, невольно запрокидывая голову. — Извини, извини, — Защитник спешно пытается отстраниться. Захлебывается словами. — Я сделал больно? — Нет. Слова срываются с его губ сами, первее мысли. Край крыла прижимается к пояснице его Защитника, не позволяя отстраниться. Длань поражается сам себе — как смеет он удерживать, если тот может хотеть уйти? А крыло совсем не слушается. Прижимается еще крепче. И Защитник — нет, не говорит, как низко длань поступает, сколь сильно он в нём разочарован. Из него будто разом уходят всё силы. И все напряжение — крылья с жадной чуткостью улавливают, как расслабляется спина. — Тогда, — ладони снова прижимаются к перьям. Вплетаются в них и гладят, так ласково, так благодарно, что по крыльям прокатывается дрожь. — Можно я. Еще немного так постою? — Конечно. Защитник благодарно потирает кожу под перьями — самыми подушечками, приятно оцарапывая мозолями. Маховые перья в ответ мелко дрожат — словно он чем-то болен. А потом тот вдруг наклоняется — и жмется лбом к пластинам доспехов на плече. Длань замирает, не смея пошевелиться. Кажется, даже задерживает дыхание. Защитнику ведь должно быть неудобно. Зачем. Если бы можно было только снять доспехи — будь проклята Бездна с ее нескончаемой и внезапной опасностью. Там, в небесных потоках, можно будет коснуться кожей кожи. Там — и в Дрезене тоже, если они будут осторожны. Да, в Дрезене. Когда они вернутся, Длань заберет своего Защитника как только появится возможность. Чтобы залечить раны и подарить покой. Дыхание его дорого друга становится спокойнее и размереннее. И пальцы в перьях — как будто слабеют. Длань осторожно зовет: — Защитник? Тот разве что чуть крепче прижимается лбом. Как будто — впадает в дрему? Длань качает головой. Слишком много испытаний на долю одного смертного создания. Он позволяет своему свету стать мягче. Даже нежнее. Чтобы не просто подпитывать силы, но и касаться лаской. И — это не громкое чувство, но явное и отчетливое. Длань ощущает, как тот предвестник будущего света, что теплится в Защитнике, тянется к нему в ответ. Уязвимый в своей слабости. Доверительный. Завораживающий, как ничей другой — он ведь лицезрел свет самой Иомедай, восхищался сиянием Таргоны и Лариэля, других братьев и сестер по Небесам. Но никогда прежде не благоговел настолько. Длань не противится прикосновению этого чудесного света — его собственный будто льнет навстречу. И нет того момента, когда их внутреннее сияние замирает друг напротив друга, вслушиваясь и пытаясь узнать — они смешиваются сразу, выбивая воздух из груди. Превращаются в мягкий свет, принадлежащий одновременно и Длани, и Защитнику. Их общий. Длань делает глубокий шумный вдох, пытаясь смирить свое сердце. Что в том, что их сияние смешивается так легко и естественно. Что получившийся свет завораживает своей правильностью и красотой. Что Длань, будто опьяненный, хочет, чтобы так оставалось всегда. На мгновение он согласен отказаться от своего света — пусть будет такой, их общий, словно у небесных возлюбленных, и любая сущность сможет ощутить, как они близки. Сладкая, очаровывающая больше любых демонических соблазнов мысль — всего мгновение. А потом Длань ее отгоняет. До чего же сильна душевная сила Защитника, что смогла так легко опьянить. Недаром Наследница избрала именно его. Лучшего выбора и вообразить невозможно. Хочется протянуть руку и дотронуться — снова, в который раз. Длань мешкает. Защитник размеренно дышит на его плече. Он не будет против. Длань ведь не причинит ему вреда, оскорбительно само предположение. Что может быть странного или неловкого в простом прикосновении. Он осторожно, стараясь не потревожить, высвобождает ладонь из рукавицы. Медлит. Повторяет: ничего странного или неловкого. Разве не имеет права он коснуться друга, близкого и любимого? Разве может быть в этом что-то запретное или тревожащее? Его прикосновение бережно и осторожно — к затянутой тканью пояснице. Оно простое. Лишенное ответа. Но — В душе Длани что-то тянет и плавится. Трепещет и дрожью отдается в позвоночник, а потом и в крылья. Он отдергивает руку — и прижимает снова, потому что желание прикоснуться никуда не уходит. И даже когда он дотрагивается, оно по-прежнему в нем. Он хочет прикасаться. Хочет подарить ласку. Хочет — Длань рассеянно дергает крыльями. Он ведь касался смертных раньше. И избранных тоже. И никогда, ни одного раза это не отзывалось в нем так. В сердце. В душе. Во всем теле — и во всей сущности. И одно — всего одного мгновение — он допускает мысль. Может ли его влечение к Защитнику в самом деле быть настолько всеобъемлющим, что касаться не только духа, но и тела? Сомнения для Длани недозволительная роскошь. Он отгоняет тревожащую мысль. Это все отрава Бездны и Алушинирры. Присутствие нечестивой Ноктикулы, что распространяет вокруг себя ауру похоти и вседозволенности. Потом. Когда они вернутся в Дрезен. Закроют Язву. Предстанут перед светоносной Наследницей. А сейчас — он осторожно гладит Защитника по спине и вслушивается в красоту их смешанного света.