День длиннее, тени короче

Во всем виноват хвост. Вольжиф ни при чем. Правда. Нет, в этот раз действительно правда, такая чистая, что аж скрипит, он даже на маменьке и папеньке готов поклясться — ну или на их могилах, да. И можно было бы возразить, что хвост — это вроде как его часть. Но Вольжиф тоже мог бы возразить: ну да, часть, но не то, чтобы очень послушная — нет, не так. Очень непослушная, и временами контролировать его просто сущее мучение. Вот хочет придержать представительной тетеньке плащ, чтоб в лужу на упал, а вместо этого почему-то тянется к ее поясной сумке. Стыдно, аж прям жуть — Отвлекся. Вообще он просто стоял и грел уши. Этот дяденька так рассказывал — вообще-то их Командору, но какая разница — что картинки аж сами перед глазами вставали, ни дать, ни взять, талант как есть, такому бы в барды. Вольжиф так увлекся, что даже не смотрел на его кошелек. Такой красивый, кожаный, вышитый чудными птицами, синими с оранжевыми грудками, и тонюсенькой — прям ювелирной — шнуровкой по бокам. А его хвост — Вот сам по себе, взял и потянулся к этому кошельку. Там как раз два крепления, да еще и таких тонких, кончиком на раз-два поддеть. А дяденька так заливался — его чуть ли не раздуло: аж сам Командор слушает, да еще так внимательно. Вольжиф мог бы не то, что кошелек у него стянуть, Вольжиф мог бы чуть ли не догола его раздеть, этот бы даже и не заметил. Ага. Этот не заметил. А Регилл — еще как. И перехватил хвост. Каким-то очень ненавязчивым, естественным жестом. Вот прямо так, голой ладонью, взял и перехватил. Вольжиф аж чуть рот от удивления не раскрыл, потому что — это же хвост. Тифлинговый. Очень напоминающий крысиный — хотелось бы, чтобы нет, но льсти себе, не льсти, все равно ассоциацию с гигантской крысой вызывать будет. До такого ж никто из нормальных не дотрагивается. Только всякие извращенцы липнут, которые потом еще и предлагают этот самый хвост кое-куда засунуть. Чаще всего кое-куда в них, реже кое-куда в него, гадость какая, и приходит же в голову. Вольжиф, конечно, любит деньги — но не настолько, спасибо большое, засовывайте еще чьи-нибудь хвосты куда-нибудь поглубже. Нормальные обычно говорят другое. Вроде «надо позвать храмовников», или «только не дотрагивайся до меня этой штукой», или «демон!», или — много чего говорят, в общем. Только приятного среди этого мало. Да и потом. У Вольжифа — ну, не то, чтобы очень красивый хвост. Кривоватый мальца — ломали, потом вправляли, потом вправляли вправленное, и так еще пару раз по кругу. Да и кисточка какая-то сплющенная. И на кончике шрам — одна тетенька каблуком прижала, больно было до слез, до сих пор вздрагивает, как вспоминает. Да и пятнистый немного. Не то, чтобы прям очень заметно, особенно в темноте или при дешевых свечах, которые еще так потрескивают — ладно. На самом деле, заметно. Ему регулярно к лекарю советуют прогуляться. Хотя вообще-то он уже там был и вылечил этот бездна его побери магический лишай. Он не больной. И не заразный. Просто немного пятнистый. Пока кожа полностью не заживет. А Регилл просто берет и дотрагивается. Как будто не брезгует. И не боится заразиться. Хотя что ему — небось, это не он болячек боится, а они его. Даже треклятый магический лишай, на лечении которого Вольжиф просто разорился. Он даже про этого заливающегося дяденьку забывает. И про кошелек с вышитыми птицами. И про Командора, который рядом стоит. И — вообще про все, потому что. Ну, потому что. И в его глазах Регилл как-то прям сразу приятнее становится. Был жуткий дядька, от которого временами дрожь пробирает. А стал — жуткий дядька, от которого временами дрожь пробирает, но который может вот так взять и прикоснуться к его хвосту. Кажется, что мелочь. Но на самом деле для Вольжифа это бездна как много. Взгляд у Регилла — очень даже уловимо отдающий виселицей, трупным окоченением и усталостью от всеобщей некомпетентности. Наверное, из-за кошелька. На всякий случай Вольжиф заранее принимает удивленно-раскаивающийся вид. А потом Регилл как-то так смыкает пальцы. Наверное, потому что Вольжиф все еще пытается аккуратно дораспутать эти возмутительно хлипкие крепления. Поправка: хвост пытается, безо всякого его ведома, конечно же. И это как-то. Как-то ой. Вольжиф пытается найти сравнение, но в голове пусто, как в храме со слепым настоятелем. Если связные мысли у него вообще когда-то были, то сейчас от них не следа. Какая-то бессмыслица: хвост, пальцы, кожа к коже, почему ему не противно, прямо на пятне, не видится, правда. Ладонь еще так прижимается. Сильно, но не — Вольжиф сглатывает — не неприятно. Даже как-то. Наоборот. Регилл тянет его хвост на себя — отводит от кошелька. Наверное. Логика куда-то вместе с мыслями, и вообще. И пальцы сползают к кисточке, прямо к ее широкому основанию. И это тоже ой. Даже еще сильнее, чем раньше. И Регилл не дергает — хотя мог бы, у него-то самого хвоста нет, а обычно такие имеют очень смутное понятие о его важности и чувствительности. Регилл ведет на себя — как ручку двери, или клинок из ножен, или. Боги, какая чепуха в голову лезет, надо срочно подумать о бабушке. Пальцы так плотно прижимаются. И все эти шершавые мозоли по ладони, и выпуклые шрамы отлично чувствуются. Очень — интересно, да, хорошее слово. Кончик хвоста почему-то спазмически вздрагивает. И Регилл как-то так сдвигает пальцы. Как-то так нажимает, прямо под широким основанием кисточки. И — это как заклинание полиморфизма. Был один симпатичный тифлинг, стало одно не очень-то хорошо держащее форму желе. И отдается оно все куда-то между лопаток. И в копчик. И — много куда. Тоже как заклинание, только в этот раз вроде цепной молнии, Вольжиф видел, как Нэнио что-то такое колдовала, и — наверное, оно как-то не так работает. И хвост — он такой странный становится. Вольжиф его чувствует — наверное, даже лучше, чем хотелось бы. Но вот управлять не может. Или не хочет. Нет, конечно же хочет. Взять и отдернуть, а потом прижать к груди, да еще и руками сверху прикрыть. Еще и сказать что-нибудь вроде: дядюшка Регилл, грешен, каюсь, хоть и не виноват, все хвост клятый, но как-то… как-то это немножко слишком, и — и еще что-нибудь, да. Но получается — Ничего не получается. Хвост только вздрагивает еще одним не очень-то здоровым спазмом — щекотно-теплое и немножко сладкое ощущение отдается еще сильнее — и крепче прижимается к регилловой ладони. Предатель. А Регилл берет и отпускает. Вот так, просто. Как будто не хвост, а — ручку двери какую-нибудь. Еще и говорит, тихо так: — Держи при себе. Словами. Взглядом — «если бы не Командор, я бы тебе его отрубил вместе с руками, а то, что осталось, вздернул бы на ближайшем дереве». Все в духе жуткого дядюшки Регилла. Вроде как должно отпугивать. Должно, ага. Хвост как будто пьяный — нет, бредово звучит. Как будто принадлежит очень пьяному тифлингу, вот. Вольжиф видел как-то пару раз: прям точь-в-точь, растерянные покачивания без малейшего намека на координацию, по-дурацки изогнутая кисточка. Только у него еще и пятна раза в два ярче стали. Почему-то. И Регилл вот это голыми руками трогал. Сумасшедший. Надо что-нибудь ответить. Возмутиться: он просто увидел, что крепления вот-вот порвутся и придержал дядюшке-как-его-там кошель. Или нет, он тут вообще не причем. Он в глаза никакого кошелька не видел, это все хвост, сам по себе решил — помочь, конечно же, что еще. Почему сразу украсть-то. Это все потому, что он тифлинг, да? А язык будто чужой — еще один предатель. Такое с ним в последний раз бывало — дай-то боги вспомнить. Когда бабка Луну заложила? И хвост. Не хвост, а побитая собака какая-то. Еще и вдруг вздрагивает, и тянется — явно куда-то в сторону убранной ладони. И это прям как хороший такой оплеухой — сильной, тяжелой рукой, наверное, даже с парой колец. Вольжиф, конечно, многих предавал — но, бездна побери, обычно он не порывался предать еще и себя. Притом вот так. Как будто он какая-нибудь безродная псина — потрепи по холке, то бишь, по хвосту, и все, готов продаться с потрохами. Нет уж. Вольжиф перехватывает хвост. Прижимает к груди — как давно было пора, вообще-то. Еще и руки поверх скрещивает, чтоб для надежности. Морально готовится, что будет — ну, пусть не так же, но похоже. И в поясницу, и между лопаток, и пустота в голове, и сразу поплывет, и — Нет. Вообще. Ни капельки. Чувствуется немного сильнее, это да. Но не бьет с размаху куда-то в копчик, превращая в не очень-то качественное желе. Конечно же, Регилл не ждет терпеливо его ответа. Бросает напоследок взгляд — привычно жуткий, какой же еще — на прижатый хвост и отворачивается. Вольжифу хочется возмутиться: так не делается вообще-то. Не то, чтобы он знает, как делается, но — но точно не так. И без спросу хватать за хвост, а потом делать вид, что ничего не было, это как воровать подаяние у слепого, не поддельного, который молоко в глаза капает, а настоящего, не меньше, и — Язык все еще не его друг. Из красивого стройного возмущения до него доходит разве что «нельзя так!» — еще и жалкое до тошноты. Вольжиф покрепче сжимает зубы. Лучше никак, чем так. У него тоже есть гордость — пусть и мальца потасканная. С извивающимся хвостом в ярких пятнах трудновато изображать оскорбленную невинность. Но он пытается, по крайней мере. Видимо, настолько плохо, что даже Командор отвлекается. — Все в порядке? — еще и наклоняет голову так внимательно, что появляется это странное чувство, будто ему в самом деле не все равно. — Вашему собеседнику, — Регилл подает голос. Вот не его же спрашивали, зачем сразу лезет. И хвост как собака: дергается и поворачивается кисточкой в его сторону, — следовало бы лучше следить за своими накоплениями, — еще и кивает на кошелек. — Крепления. Выражение глаз Командора сразу становится каким-то очень понимающим. — Вот же демоны, — дяденька-как-его-там до возмутительного клишировано размахивает руками. И снимает кошель с пояса. — Наверное, под собственным весом… Вольжифу почти больно это слышать. И хвост — предатель — не поникает, вторя настроению, как должен. Нет же: все с той же собачьей упорностью пытается выскользнуть и прижаться — аж думать тошно. А Командор же у них внимательный. Командор у них демонов вычисляет на раз-два, что уж про Вольжифа и его хвост говорить. Командор наклоняет голову еще участливее и спрашивает: — Вольжиф? — и взгляд так выразительно сползает с лица на скрещенные руки и. То, что под ними. — Все в порядке? «Конечно нет, стоило тебе отвернуться, и меня тут же обвинили в воровстве, а потом еще и за хвост схватили, прямо так, представляешь? За хвост! Ты только вообрази эту подлость. Это же самое святое, у любого тифлинга спроси. Это как обобрать нищего. Нет, как превратить в нежить жреца Фаразмы. Нет, как влезть в постель к целомудренной деве, давшей обет не возлежать с мужчиной. Нет, как все это разом!» — хочет сказать Вольжиф. — Просто судорога, — говорит Вольжиф. Еще и умудряется запнуться в середине. Где-то там Ланн заходится в приступе очень подозрительного кашля. И у Командора взгляд — тот самый, как будто он все понимает без слов. И находит это очень забавным как минимум. — Ну если так. И тоже отворачивается. А мог и не поверить. А мог бы сказать «Вольжиф, радость моя, я же вижу, что ты со мной не совсем честен. Давай я отведу тебя в палатку, напою тем вкусным чаем и угощу вишневым рулетом? Даже двумя вишневыми рулетами, потому что ты явно заслужил». Вольжиф чувствует себя оскорбленным до глубины души. Само собой, он пытается разобраться. Потом, на привале, в палатке. Раньше с ним такого не случалось. Вообще, никогда, он бы запомнил — даже нет, не так. В жизнь бы забыть не смог. Понятно дело, хвост — это не рука, или нога, или что-то такое же нормальное. Хвост — он даже чувствует иначе. Не то, чтобы прямо сильнее, а — глубже, наверное? Или больше — вот, хорошее слово, правильное. Плечом случайно саданешься, так и бездна с ним, само пройдет. А хвостом — Вольжиф мало что в жизни так не любит, как расставаться со своими кровными, но тут всегда почти сразу же к жрецу тащится. Даже не торгуется толком. Держи, дяденька или тетенька, непосильным трудом заработанное, честно наворованное, хрен бы с ним, только пусть это пакостное чувство отпустит. Вот хуже чем зубная боль, ей богу. Вольжиф очень надеется, что он вдруг никому внезапно не понадобится. Спрашивать разрешения перед тем, как войти, здесь, кажется, вообще никто не умеет. Особенно Командор. У него любимое занятие, видимо, возникать буквально из ниоткуда, чтобы поговорить, несмотря на время, уместность, нормы приличия — вообще на все, на что принято обращать внимание в нормальном обществе. А объяснять, почему это он пялится на свой хвост — да и не только — как-то совсем не хочется. Вольжиф осторожно тычет пальцем в кисточку. Вслушивается в ощущения. Как-то — в общем-то, как обычно. Ничего странного, нового, непривычного. Или превращающего мысли в отвратительную вязкую кашу, а его самого в желе. Неприятно немного — ну ладно, не немного, он вообще-то не любит, когда вот так тычут. По шкале пакостности чувствуется где-то на три из десяти. Вроде немного, но приятного все равно мало. С хвостом надо мягонько. Надо гладить — с его разрешения, само собой — и говорить, какой он красивый. Такого приятного цвета, а кисточка вот просто загляденье — Вольжиф издает саркастичный смешок. Ну да, конечно. Хорошая шутка. Жалко только, не очень-то смешная. Он пробует еще пару раз тыкнуть, чтобы точно было. В разных местах: возле кисточки, в середине, и — извернувшись — ближе к основанию. И ничего. Вообще «чего» — хвост обиженно дергается и сворачивается в клубок где-то за спиной. Но это совсем не то, что надо. Вольжиф ловко — еще бы, столько лет практики — выуживает хвост обратно и снова вытягивает на коленках. Как там Регилл-то делал? Он хмурится, пытаясь вспомнить. Кажется… так? Смыкает пальцы под кисточкой. Нет, по-другому. Вольжиф пробует чуть сдвинуть ладонь — нет, и не так тоже — сдвинуть иначе — совсем не так. Пробует немного поменять наклон запястья, и — кажется, еще хуже стало. Да как так-то хоть. Вольжиф помнит, что — Вольжиф ни черта не помнит, его в один момент взяло и превратило в желеподобное и расплывающееся. Наверное, кто-то заклинание тайком кинул. Да, точно. Решил, что будет смешно наслать какую-нибудь дезориентацию, или очарование, или — или еще что-нибудь. Ха-ха, смотрите, как развезло глупого Вольжифа, вот умора-то. Бывало с ним такое, он уже калач тертый. Иначе просто не получается, потому — он не отвлекается. Вернее, отвлекается, но не так, а. Не отвлекается, в общем. Это один из первых законов, что выучивает шпана типа него. Либо ты отвлекаешься, либо ты живой. Вольжиф должен был заметить. Силу прикосновения, положение руки, наклон запястья — хотя бы что-то из этого. А в итоге — он уязвленно кривится. Как Регилл тогда ладонь держал, как смыкал пальцы — все в один комок слиплось, ни черта не разобрать. В голове только «ой», теплое и мурашечное. Вот, только вспомнил, и сразу же волна пронеслась, от загривка до кисточки — слабенькая, конечно, с тем, что было, не сравнить. Но все равно. Вольжиф упрямо пробует снова. А если вот так прижать? Нет. А если другой рукой? Нет. А если еще вот так и слегка царапнуть напоследок? Нет, еще и неприятное ощущение от ногтей остается. Он даже кисточку внимательно изучает — чего, наверное, лет с тринадцати не делал. Может, просто место какое-нибудь особенно есть, где-нибудь в основании. Да нет. Все тот же хвост. Все те же ощущения. Несправедливость какая получается. Он это тело сколько годков таскает. И за рога огребал, и за хвост огребал, и за цвет кожи тоже огребал, и — всего и не перечислишь. И даже близко не умеет так, как этот жуткий гном. Даже не понимает, как. — Все равно я молодец, — бормочет себе под нос, машинально поглаживая хвост. Тот, кто б сомневался, тут же заворачивается кольцами и тянется вверх. — Подумаешь, поплыл, а кто б не поплыл, это же хвост, и ничего страшного не случилось. И какая разница, кто погладил, главное ж, что не ударил, даже приятно было, хоть и непривычно. Вольжиф, ты большая, большая умница… Кисточка уютно прижимается к щеке, и до него доходит. Опять. Вот же бездна. Вольжиф спешно затыкается. Даже кончик языка чуть не прикусывает — для надежности. Решил же, что не будет больше. Подумаешь, что раньше постоянно делал. Ну делал, и что? А потом услышал, как это делает Ланн. И понял, насколько жалко звучит. Нет уж, спасибо. Хватит с него. Он и так проигрывает на фоне остальных из их банды, разве что только Уголек где-то рядом, но она особенная, ей и не такое можно. Вольжиф раздраженно отмахивается от кисточки, пытающейся прижаться к щеке. И снова. И опять — вот же упрямая, лезет и лезет, он что, ребенок, которого надо — Вольжиф устало выдыхает и позволяет кисточке прижаться. Может, и правда надо. Может, он и в самом деле немного потерялся и чувствует себя не в своей тарелке. Как тогда, когда шарился по одному немаленькому такому поместью, открыл не ту дверь и столкнулся нос к носу с хозяевами. Крику тогда было. А хвост — он на самом деле здорово успокаивает. Вольжиф укладывает ладонь. Бережно поводит от четырех маленьких шрамов-полумесяцев — это одна дамочка ногтями впилась, когда он не совсем удачно у нее колье свистнул — до некрасивого расплывчато-белесого пятна — а это псина цапнула, которая охраняла один очень примечательный домик, в который не попытаться влезть было бы преступлением. А потом снова. И еще раз. Поглаживает, ага. Не так, чтобы каша в голове и язык отнимался, ну и хрен с ним. А чтобы просто приятно. Как он сам любит. Наверное, глупо выглядит со стороны. Хотя нет, кому он пытается врать — это точно выглядит глупо, и он об этом знает. Если б какой человек или не-человек сидел и вот так наглаживал себе, допустим, руку, его сразу в сумасшедшие записали бы. У Вольжифа это вообще с детства. Сколько себя помнит, всегда кисточку под щеку подкладывал перед сном. И гладил хвост — так становилось спокойнее и легче засыпалось, и можно было представить, что это не он сам, а — а вот это лишнее. Говорил сам с собой он тоже с детства. Все-таки сложно, когда отовсюду только и слышно «урод», или «лучше б тебя никогда не было», или «а давайте посмотрим, что будет, если ему в хвост иголку воткнуть», или — что-то в этом роде, ага. Вот он себе сам и говорит, чтобы уравновесить. Говорил — спешно поправляет себя Вольжиф. Главное, ведь это что — чтоб он сам себя любил, а на остальных начхать. Сегодня они есть, завтра нет, да еще и вместе с его кошельком, новыми сапогами и парой только накануне стащенных цацек. Но от разговоров с самим собой он смог отучиться, хоть и сложно было, скрывать не станет. Бывает, всплывает временами, если его — если он не в равновесии, да и то. Вольжиф молодец, Вольжиф быстро себя ловит. Значит, и от остального тоже сможет избавиться. Не гладить хвост, когда расстроен, не засовывать кисточку под щеку перед сном, не постукивать по кончикам рогов, когда беспокоится, не — много чего не. Понятно дело, что нормальным не станет. Но хотя бы немного, ну, менее жалким. Вольжиф шумно выдыхает и опускает хвост — теперь уже без помощи рук. Вот так, когда он более-менее в равновесии, управлять им гораздо проще. Ну подумаешь, за хвост потрогали, еще и добровольно, эка невидаль — вообще невидаль, но Вольжифу сейчас только этим грузиться не хватало. Ну подумаешь, приятно оказалось так, что дар речи растерял, как будто пчелы за язык покусали. Ну подумаешь, не понимает, как такое самому повторить. Может, оно ему вообще не надо. А если надо, так как-нибудь научится, он смышленый. Или денег подкопит, и в бордель заглянет, Дейран как раз говорил, что может хороший посоветовать. Хотя, наверное, ему и двух жизней не хватит, чтобы на такой собрать — да не суть. Там же — Вольжиф неуютно дергает плечами. Даже мысли разом какие-то неловкие. Там же должны быть привычными. Ко всякому странному. Странной внешности — клиент же всегда клиент, да? Главное, чтоб платил. Странным запросам. В конце концов, «подожди, не надо меня раздевать, просто. просто погладь мой хвост, пожалуйста» вряд ли самое странное, что там слышали. И гораздо лучше, чем просьба этот самый хвост засунуть — лучше без конкретики, а то аж самого передергивает. Вот, думает Вольжиф. И никакой проблемы нет. Только вот хвост, кажется, думает по-другому. Все, как обычно, начинается с мелочей. Вольжиф сначала даже внимания на них не обращает. Ну подумаешь, хвост без его воли наклоняется, или поворачивается, или вздрагивает, или начинает вилять — нет, что он, собака что ли? Пусть будет «покачиваться», вот, это гораздо лучше. Что с ним, раньше такого не бывало. Да и Крестовый поход — дело серьезное. Все тревожатся. Даже Командор, что уж о Вольжифе говорить. Вот хвост и откликается по-своему, только и всего. Ага. Было бы все так просто. Вольжиф начинает ловить себя… на странном, иначе не скажешь. Допустим, сидит он себе как обычно, в лагере. Чистит рыбу для обеда, которая уже поперек горла, остальным что, не надоело еще, могли бы все вместе Командору об этом намекнуть, а вообще Командор мог бы и получше им паек организовать — отвлекся. Сидит он, значит, чистит рыбу, может, немного ворчит себе под нос. И как-то вдруг замечает, что хвост больше не обвивается вокруг лодыжки, как раньше. Хвост — Вольжиф спешно осматривает под ногами, потом так же спешно оборачивается, внутри пакостное предчувствие — куда-то очень целеустремленно тянется за его спиной. И на команды не реагирует, приходится руками сматывать. Или вытягивается Вольжиф на траве, потому что солнце хорошее, теплое, грех бедные усталые косточки не погреть. Тем более, что Командор поручил ему охранять лагерь — а как охранять то, чего нет, вон, остальные еще только палатки ставят. Да и кто в здравом уме нападет на кучу вооруженных до зубов людей-нелюдей, выглядящих еще злее, чем демоны, потому что два дня почти без остановок, чертовы горы и «засунь себе этот гребаный колышек в задницу, раз не можешь нормально вбить». Вольжиф тихонечко лежит себе с прикрытыми глазами. Греет косточки, дышит горным воздухом — в кои-то веки без привкуса мертвечины — слушает не очень-то полные любви и взаимопонимания голоса. А потом его как дергает — что аж в копчик отдается, да еще и болюче так. Вольжиф тут же вскакивает. Думает: Командор, наверное, засек, что не слишком старательно он тут охраняет, нет, он бы не стал, Вендуаг тогда, вот она может — Нет. Никого рядом. А потом хвост снова дергается — слабее, в копчик в этот раз отдается не так сильно, и до Вольжифа доходит. Никто его не трогал, никто не обижал — это он сам себя обижает. Вернее, хвост. Он машинально прослеживает взглядом, куда тот так тянется. Еще не совсем лагерь, устало-раздраженные соратники. Вольжиф громко фыркает. Ну уж нет. Вот где он сейчас точно быть не хочет. Или вот сидят они вечером у костра, как обычно, перед тем, как разбрестись по палаткам. Нэнио снова пытает Ланна — по другому и не скажешь — на счет его монгрельских особенностей, а остальные с разной степенью интереса греют уши. А Вольжиф еще и руки с хвостом — бездна бы побрала эту мерзлявость; наверное, тоже из его наследства, вроде рогов и прочего комплекта, только еще более бесполезное. — Ты сбрасываешь кожу? — деловито спрашивает Нэнио, и перо у нее в руках чуть ли не подрагивает от не очень-то сдерживаемого энтузиазма. — Сколько раз в год? — Я не думаю, что это подходящая тема за ужином, — несчастно отзывается Ланн. — Чепуха, — хвост огненным пятном дергается из стороны в сторону. — Два? Четыре? Ежемесячно? Нет, постой, еженедельно? — Я не сбрасываю кожу. — Ты уверен? Совсем? Для ящериц и змей характерна линька с периодичностью… Дейран выразительно толкает его локтем в бок, и Вольжиф, скривившись, отдает ему монеты. Мог бы и не брать, у него этих денег на десять Крестовых походов хватит, еще и останется. А вообще кто ж знал, что Ланн продержится так долго; надо было ставить на четверть часа, нет, на половину, больше Нэнио с ее безумными вопросами в принципе никто не способен вытерпеть — Хвост начинает клониться в сторону. Сам собой, вот просто, ни с чего. Вольжиф прослеживает движение взглядом — ну и куда в этот раз? Если так пойдет и дальше, придется все-таки разориться на жреца. Хвост задевает край сапога. Проходится по траве — щекотно, мурашки по спине. Тянется к черному доспеху — Вольжиф от испуга отдергивает его без помощи рук. Нет. Нет-нет-нет, что за глупость, только этого не хватало. Он не хочет лезть к Региллу. Он не хочет потом долго и неловко объяснять, почему это сделал, а вообще не он и не делал, что все к нему пристали, никогда что ли с тифлингами дела не имели. Он, может, и ругается на свой хвост, но не хочет остаться без него. Кто Регилла знает. Сегодня он тебя терпит, а завтра собственноручно вздергивает на ближайшем суку со все тем же выражением лица. Спасибо большое, Вольжиф с этим дел иметь никак не хочет. Кто б его слушал еще. Хвост лезет. Хвост тянется, да еще и так настырно, будто не ему принадлежит, а кому-то вроде Командора, который прет к цели напролом, и плевать, что на пути стоит. Хвост изворачивается, соскальзывает, клонится — бездна бы его побрала — всегда в сторону Регилла, хотя Вольжиф этого не хочет. Совсем. Точно. Поклясться может — да, да, все на том же. Это похоже на какое-то проклятие. Хвост тянется — Вольжиф его отдергивает. Хвост снова тянется — Вольжиф снова его отдергивает и цепляет за ремень для надежности. Хвост выпутывается и снова тянется — Вольжиф снова отдергивает, снова цепляет, еще и ладонью сверху прижимает. Но он же не может прижимать его постоянно, демоны раздери! Конечно он отвлекается, рано или поздно, и — это какой-то невыносимый и нескончаемый круг. Еще и сочувствующие — ага, так он и поверил — лезут: — Что с твоим хвостом, мальчик-тифлинг? — интересуется Нэнио с тем самым выражением лица, с которым она пытала Ланна. — А что с ним? — он для надежности прижимает хвост покрепче к поясной сумке. — Все в порядке. Полном. Как обычно. — Кажется, ты владеешь неверной информацией… — Я же сказал, — перебивает. — Все в порядке, как обычно, не на что смотреть. — Конечно нет, мои утверждения основаны на наблюдениях за тобой и твоим хвостом в течение… — Командор! — может, он звучит немного паникующе. Но это же Нэнио. Она кого угодно доведет, ее против демонических лордов выпускать можно. — Я вспомнил, у меня же к тебе срочное дело! — Не забудь про меня, когда разберешься с этим важным делом! — кричит она ему вдогонку. И слава всем добрым и недобрым богам, которые имеют к этому отношение, что у нее короткая память. Нет, вообще никакущая. Но у остальных-то нормальная. — Когда у монгрела начинает чудить хвост, — замечает Ланн будто между делом, — то обычно это значит, что он умирает. Ну или подхватил столбнячку, но это почти то же самое. От нее так выкручивает мышцы, что в один момент бедняга просто переламывается пополам. И все это с его обычной жизнерадостной интонацией. — Не рассказывай мне такие вещи! — стонет Вольжиф, прижимая хвост к груди. — Нет, расскажи поподробнее, — восторженно откликается Нэнио, кто б сомневался-то. — Какие еще симптомы? Сколько времени проходит от заражения до ужасно мучительной смерти? Или: — Я дам тебе тысячу, если расскажешь, в какую историю ты вляпался на этот раз, — Дейран определенно знает, как с ним разговаривать. У Вольжифа аж в горле пересыхает. Тысяча. Ни за что, по сути, за простую болтовню. Давненько на него такая удача не сваливалась. Можно в Полумере такую гулянку устроить, что к концу все повально под столами лежать будут, а потом аккуратненько так обобрать. Да еще и останется, чтобы к жрецу сходить. Да. Точно. Купить какой-нибудь свиток — а то и два, гулять так гулять — от этой напасти. — За тысячу? — оскорбляется. — За кого ты меня принимаешь? Дейран пожимает плечами — и даже это у него получается так аристократично, что обзавидоваться можно. — Действительно. На меня, видимо, нашел ужасный морок. Придется потратить эти деньги на очередной фонтан с вином в каком-нибудь из моих особняков. Вольжиф закатывает глаза и подсказывает: — Две с половиной, и я, так уж и быть, поведаю тебе свою невероятно трагичную историю. — Пожалуй, откажусь, — Дейран морщится, но вокруг глаз знакомые смешливые линии. — У меня жуткая аллергия на невыгодные предложения. Вольжиф фыркает — невыгодное, вот сказанул. Это он действительно невыгодных предложений не видел. — Ладно. Так и быть, согласен на тысячу, но только из-за уважения к нашим с тобой деловым отношениям, не думай, что так всегда будет, — торопливо отзывается. А то мало ли, еще передумает. А тысяча есть тысяча, как ни крути. Он прокашливается и переходит на свой втюхивающий тон. — Когда хвост тифлинга начинает вести себя излишне… эм… эмоционально, вот, это значит, что недалеко восход Кровавой луны, который случается раз в десятилетие. Слышал бы ты, сколько шума вокруг этого события среди жрецов, магов и прочей шушеры, ибо оно предвещает… Дейран пренебрежительно фыркает, сбивая весь настрой. — Если хочешь рассказать мне сказку, давай другую. Эта слишком банальная. Вольжиф кривится. Банально ему. Конечно, с его-то деньгами он себе барда из любой точки мира выписать может, хоть из самого Кионина. — Когда тифлинг достигает определенного возраста, — переключается. Немного понижает голос, наклоняется чуть ближе, чтобы нагнать таинственности, — хвост вдруг начинает плохо его слушаться, ни с того, ни с сего, представляешь? Это значит, что демоническая кровь, которая подарила все эти черты, окончательно пробудилась и зовет… Дейран снова фыркает. Что ж ему в этот раз не так? Вот же… ценитель. — Нет, тоже не то. — Из-за невероятной любви, прямо как в балладе про жреца Фаразмы и некроманта? — пытается нашарить Вольжиф. — Нет. — Из-за проклятия, наложенного злостным завистником? — Давай так, — именно с таким прищуром он обычно предлагает самые пакостные идеи. — Расскажешь правду, получишь деньги. Не расскажешь, пожертвую их Нэнио. На развитие науки о тифлинговых хвостах. Хвост Вольжифа от такого предложения забивается под плащ. — Нет у тебя совести, братец Дейран, — возмущается, пытаясь достать хвост обратно, потому что неудобно жуть как. Взгляд Дейрана подтверждает — нет, вообще никакой. Вольжиф шумно выдыхает. — Да не знаю я, — признается, обматывая хвост вокруг запястья. — Наверное, магический лишай не до конца пролечил. Бровь скептически поднимается. — Или свиток паленый попался, — предлагает Вольжиф еще вариант. — Это же вы, благородные, самое лучшее покупаете, а мы, нищета, на всем ужимаемся, лишь бы на корку хлеба, — под крайне выразительным взглядом осекается. — Привычка. — И тебе даже не интересно, что с тобой? Дейран с любопытством наклоняет голову. Смотрит — очень внимательно и очень неуютно, у Вольжифа каждый раз от такого его взгляда мурашки по спине, и отнюдь не приятные. Глупо, но — раньше предчувствие вообще-то его никогда не подводило. — Если б я о каждой своей болячке тревожился, — легкомысленно отмахивается, — то давным-давно бы помер от сердечного приступа. Дейран не таясь рассматривает хвост — а тот спокойно себе лежит и лежит. Даже не тянется к нему. И хорошо. Если б хвост выбрал его своим объектом внимания, Вольжифу было бы проще сразу повеситься, чем пытаться не утонуть в том количестве насмешек, что на него бы обрушилось. В принципе, Регилл неплохой вариант. Он хотя бы никак не комментирует. — Я могу попробовать наложить исцеление. — Правда? Это было бы хорошо. Очень, очень хорошо. И вылечится, и деньги останутся целы — Вольжиф не удерживает улыбки. — Только будет ли в этом смысл, — Дейран поднимает взгляд. По позвоночнику опять жутенькие мурашки. — Я ведь накладывал массовое исцеление во время последнего боя. — Меня тогда только краем зацепило, — горячо возражает Вольжиф. — Вот и не подействовало. В любом случае, надо проверить. Вот куплю я свиток, а он не сработает, обидно же будет просто жуть, ты только представь. — Действительно, — Дейран прижимает пальцы к виску. Вольжиф понятливо затыкается. Кажется, перебор. Он знает, что много говорит. Иногда очень много. Иногда прям до всамделишной головной боли, бабка ворчала, что ему с такими талантами прямая дорога в пыточную, палачом работать. — Ну чего тебе стоит, — все-таки не удерживается. Дейран бормочет себе что-то под нос — наверное, про наглых тифлингов, из рогов которых получаются отличные кубки. Но все-таки выплетает заклинание. По телу прокатывается волна тепла — от макушки до кончиков пальцев. Такая уютная, как будто несколько кошек сразу на руки взял. Или как будто получилось стащить только-только испеченный хлеб, два квартала улепетывал от пекарских сынков, которые обещали шкуру спустить, и сердце бьется где-то в горле, и дыхание хрипит, но корочка хрустящая, а мякоть еще горячая, и голода больше нет. Или как будто заснул в своей — действительно своей, только недавно узнал, как это на самом деле — постели, с четырьмя одеялами и целыми двумя подушками — Вот поэтому Вольжиф любит, когда магию исцеления накладывают не во время боя. — Чувствуешь какие-нибудь изменения? Он прислушивается к себе. И пытается не улыбаться совсем уж как дурак. — Неа. Вообще никаких. — Я же говорил, — Дейран задумчиво постукивает ногтями по цепочке на шее. — Ладно. Давай попробуем другое. И они пробуют. Восстановление — нет. Исцеление недуга — нет. Рассеивание магии — тоже нет, все совершенно мимо, потому что Вольжиф знает, как должно ощущаться выздоровление, он достаточно за свою жизнь всякой гадости понацеплял, и это не оно. Где-то в середине к ним заглядывает Ланн. Удивляется: — А что с Вольжифом? Еще пара целительных заклинаний, и он начнет светиться. — У него очень тяжелый случай магического лишая, — серьезно говорит Дейран, со все теми же смешливыми линиями вокруг глаз. В этот раз он снова пытается применить восстановление, только рангом повыше. — Неправда! Дейран выразительно замедляет движения пальцев — и зачем так сразу-то, Вольжиф понятливый, Вольжиф уже заткнулся. — Как хорошо, что он в правильных руках, — смеется Ланн, поворачиваясь к ним своей человеческой половиной. — Ты думаешь? И этот дейрановский тон Вольжиф тоже уже неплохо знает. — Давайте вы пофлиртуете как-нибудь в другой раз? И подальше от меня, желательно, — стонет он. — Я тут вообще-то страдаю. Аж хвост от возмущения поднимается. Ланн посмеивается — только почему-то поворачивается чешуйчатой половиной лица. Чудной он все-таки. — Тогда пойду расскажу Нэнио, — он совершенно возмутительно подмигивает. — Она точно захочет внести упоминания об этом тяжелом случае в свою энциклопедию. — Она все равно забудет, — пытается Вольжиф. Но кто его слушает. Он косится на Дейрана, который снова сосредотачивается на заклинании. Думает: спросить, не спросить? Конечно спросить, что за сомнения вообще. Бабка говорила, что у него язык без костей, и была абсолютно права. И чары Дейрана, слава богам, это не исцелили. — А почему ты ему не скажешь что-нибудь типа, — он меняет тон, подражая, — мой чешуйчатый друг, давай составим компанию друг другу за выпивкой, а потом снимем комнату, где предадимся очень развратным… — У меня острое предчувствие, — перебивает Дейран. Нехорошо так, задумчиво, — что если я еще сильнее отвлекусь, то совершенно точно отращу тебе дополнительную пару рогов. Вольжиф обиженно фыркает. Больно надо-то. Он же не из какого-то праздного любопытства — хотя ладно, и из него тоже. Он же искренне переживает, всей своей не очень чистой душой. Хоть хвост прищеми, все равно не понимает, зачем все эти «мне снилось, что ты молчишь» или «давай поспорим, что я смогу переспать с монгрелом, конечно же в твоем лице, в чьем еще». Когда можно пойти и заняться — ну, тем, что делают увлеченные друг другом люди и нелюди. Он даже у Командора как-то раз спросил. И получил совершенно бесполезное «станешь старше, поймешь». То есть, как надо, так «Вольжиф, обезвредь вон те ловушки, которые могут поджарить тебя до хрустящей корочки», а как не надо «Вольжиф, ты еще ребенок». Определились бы уже. Дейран пробует на нем еще пару-тройку заклинаний, Вольжиф даже таких не знает. Чувствует себя — сильнее, храбрее, даже в кои-то веки умнее. А хвост — а что хвост, как ощущался, так и ощущается. Расстройство немного сглаживает приятно-увесистый мешочек с деньгами. Дейран свое слово все-таки сдерживает, отдает обещанную тысячу. Хоть и говорит что-то про исключительное благородство и то, что Вольжиф не заслужил, но кто его слушает. Значит, все-таки не болезнь. И не проклятие. А что тогда? Вольжиф думает, рассеянно поглаживая хвост. И решает — заклинило, наверное. А на чем? Так на кошельке Регилла, наверное. Или на какой-нибудь цацке, которую тот носит. Нет, все-таки на кошельке. Его Вольжиф хорошо помнит: из мягкой телячьей кожи, с крепкой шнуровкой, простой, без вышивки и прочих финтифлюшек, и с чарами поверх. Правда, не разобрал, какими именно, но наверняка, чтоб побольше влезало и при этом не рвалось — параликтор, чай, жалование небось ого-го какое. А вот побрякушек нет, вообще никаких, а у него глаз наметан на такие вещи. С ним вообще-то раньше такое уже случалось. Иногда как заедало что-то внутри, и прямо тянуло к вещи. С Луной так было — но тут отдельная история. С одним камушком на цепочке — простеньким, не особо чистым, такой даже не загонишь за нормальные деньги. Вот надо было, и все тут. А зачем — пес его знает. Вольжиф тогда эту подвеску даже не продал никому. Так и лежит в их с бабкой старой комнате поди, если никто глазастый тайник за печкой не приметил. Вот и тут, наверное, тоже самое. Правда, обычно он такое замечает — но все ведь бывает в первый раз, да? Наверное, его просто не всего переклинило, а частично. Сознательную часть нет, а вот бессознательную еще как, вот он и страдает. С чего, правда, еще понять бы. Но тут Вольжиф быстро догадывается — или это дейрановские чары? Хотелось бы, чтобы первое, но, наверное, все-таки второе. Кошелек у Регилла, может, и обычный. Но вот подобраться к нему то еще испытание. У страшного гномьего деда глаза как у коршуна; вроде мелкий, а видит, как будто выше всех. Подозрительный просто жуть. Такого обокрасть — это как подпись в мастерстве получить. Вольжиф представляет: можно будет козырнуть так, невзначай, «довелось мне как-то обокрасть одного параликтора Рыцарей Преисподней» — звучит, да. Даже в воображении крайне впечатленные шепотки раздаются. Вот и разгадка. Прямо легче дышится. Ну-ну. Видимо, у его судьбы какое-то очень извращенное чувство юмора. Волльжиф сложа руки не сидит. Вообще сидел бы, если бы получилось сложить и руки, и хвост, но так как хвост не получается — приходится что-то делать, да. Ну как «что-то». То, что он умеет лучше всего. Пытаться стащить кошелек — чтобы отклинило наконец. Присматривается. Изучает. Сразу обеспечивает пути отхода — он же не полный дурак, чтобы вот так просто взять и украсть. Понимает, что в один не очень прекрасный момент Регилл это обнаружит и захочет его — хм, повесить? Сжечь? Четвертовать с использованием предельно эффективных методов Рыцарей Преисподней? В зависимости от настроения, наверное. Что-что, а на пытки воображения у Регилла всегда хватает. Небось, спит и видит, как Вольжифа вздернуть. Нет уж, не будет ему такого счастья. — Командир, — ненавязчиво влезает он. Командор, как ожидалось, отвечает вопросительным звуком. Он, вообще-то, ужасно занят — карта, маршруты, все эти очень важные командорские обязанности. Но это даже хорошо. Вольжиф специально почти два дня ждал, чтобы вот так подгадать. — Я тут одно дельце собирался провернуть. — Угу. — Оно очень опасное, но я ведь тоже не пальцем деланный, справляюсь, конечно, можешь даже не сомневаться. — Хм. — Только, если вдруг что, ты же меня не бросишь? — Ага. — Конечно не бросишь, я же твой верный соратник, мы с тобой и в огонь, и в воду, и в кишащее мерзкими летающими тварями ущелье, аж в дрожь бросает, как вспоминаю. — Угу. — Так ты согласен, Командор? Вот тут уже можно аккуратненько так локтем подтолкнуть, чтоб внимание привлечь. — Что? — взгляд рассеянный, вот прямо как у Нэнио иногда. — Да, да, конечно, согласен, — заминка, хмурые линии между бровей. — А на что? Вольжифу хочется с сочувствием покачать головой. Нет, хороший дядька их Командор, что ни говори, но доверчивый просто жуть. Нельзя же так. Они же в один момент спохватятся, а Командор в какой-нибудь канаве с ножичком между лопаток лежит, потому что опять понесся кому-то помогать, только в этот раз не тому, кому надо. И что им тогда делать? Нужно будет с ним потолковать как-нибудь на эту тему. Только потом. А то сейчас Вольжифу его доверчивость ой как нужна. — Прикрыть, если меня вдруг начнут убивать, — чересчур легкомысленно отмахивается. — Но ты не бойся, может, и не начнут. Вообще это я так, на всякий случай. В глазах Командора начинается появляться все больше и больше осмысленности — не очень хороший знак. — Вольжиф, — и тон какой-то тоже не очень хороший. Еще и говорит так. Медленно. И подозрительно. Прям как его бабка, когда начинала догадываться, что он снова нашкодил. — Во что ты опять… — А что сразу Вольжиф? — возмущается на всякий случай. Как говорил один его мертвый знакомый, лучшая защита это обвинить во всем, чем только можно, а потом дать деру. Или не так, но какая разница. — Я только спросил, а ты сразу «Вольжиф!». — Ну да, действительно, — Командор сжимает пальцы на переносице. И выдыхает, как-то очень шумно. Прям сразу чувствуется, что от него постоянно все что-то хотят. — С чего это я. — Ну так поможешь? — хвост начинает нетерпеливо покачиваться из стороны в сторону. Вольжиф замечает и морщится. И цепляет за запястье. Так, на всякий случай. Чтоб не раздражал. — Если вдруг не приведи боги что, не должно, конечно, но на всякий случай. Командор выдыхает еще тяжелее. — Конечно. Вольжифу в этот момент его даже жалко почему-то становится — самую щепотку, конечно. Но потом проходит. Глупость какая, пришло же в голову. Это ж Командор, чего его жалеть-то — свет всея Крестового Похода, за ним чуть ли не следы целуют. Что ни попроси, тут же принесут на серебряном блюде с золотой каемкой и обожанием в глазах. Когда есть, куда отступать, прямо дышится легче. Вольжиф, конечно, и так знает, что Командор его порешить не даст, но кто там знает, может, злой Регилл — ну, еще более злой, чем обычно — окажется скор на расправу, и он даже прыгнуть за командорову спину не успеет. Раз, и все, уже оглядывается душенька на бренное тело. А так — Командор знает, что он в какую-то пакость ввязался, Командор будет держать ухо востро. И, если все сложится как надо, останется Вольжиф при пальцах, жизни, и без всей этой ерунды с хвостом. Прежде всего, он приглядывается. Набрасывает мысленную схему: кошелек, кажется, всегда при Регилле, стягивать придется прямо с пояса, крепления прочные, лучше всего будет использовать — все как обычно, в общем. Но не совсем. Честно говоря, таких внимательных — пусть будет клиентов — у него никогда не было. И он очень надеется, что больше не будет. Потому что Регилл — это просто какой-то воровской кошмар. Он не просто внимательный — он внимательный все часы, что есть в сутках, как к такому вообще подступиться-то. И внимательный он не только к попыткам стащить кошелек, которые, в общем-то, Вольжиф пока и не делает. Просто ко взглядам на этот самый бездна его побери кошелек тоже. — Даже не думай, — предупреждает своим обычным шершавым тоном. Вроде бы не угрожает еще, а всякие лезвия, иголки и пилы в голове все равно всплывают. Еще и смотрит так — мурашки по спине волной. И по хвосту почему-то тоже. Странно. Раньше с ним такого — не то, чтобы прям совсем никогда не было, но. Очень, очень редко. — Теперь уже и думать рядом с тобой нельзя? — огрызается немного запоздало. Заранее цепляется хвостом за запястье. Так, на всякий случай. — А потом что, дышать запретишь? Регилл выдыхает — едва уловимо и совсем не так, как Командор. Но почему-то все равно кажется, что очень похоже. — Мне хватит, если ты будешь это делать на расстоянии нескольких метров от меня. Хвост на запястье дергается — от раздражения, наверняка. Вольжиф для надежности прижимает кисточку ладонью. — Ага, разбежался, — фыркает себе под нос. Видимо, лучшим вариантом будет подобраться к нему после ужина, перед самой ночевкой. Они все в это время расслабленнее некуда, притом все — это действительно все, даже Вендуаг не так хищно своими паучьими лапами перебирает. Да и — Регилл тоже вроде как выглядит немного менее убийственным. — Если у тебя в голове хоть что-то есть, ты не будешь пробовать. Или ему просто это кажется. И безднины мурашки снова, от загривка до копчика, хвост аж вздрагивает. — Да что пробовать хоть? — возмущается Вольжиф, на всякий случай бросая взгляд в сторону. Ага, до Командора довольно недалеко. Если вдруг что, должен успеть к нему за спину шмыгнуть. — Я же просто сижу. Или мне уже и это запрещено? — Ты думаешь, я не вижу твоих возмутительно бездарных попыток оказаться как можно ближе к моему кошельку? — нет, ну до чего же у него жуткий взгляд. Вольжиф спешно дергает плечами, стряхивая ощущение. И так же спешно цепляет хвост за ремень, в этот раз руками, совсем не слушается, вот же подлец — чуть не забыл. Жуткий взгляд, само собой, за каждым его движением. — Я думаю, что ты параноик, дядюшка, — не то, чтобы прям огрызается. Скорее так, ворчит. После ужина действительно очень расслабленно. — Обратился бы к лекарю, раз видишь то, чего нет. И отодвигается чуть в сторону, что б нагляднее было. Регилл выдыхает — не так, как Командор, но очень по-командоровски. — Не понимаю, каким образом этот крестовый поход еще не постигла судьба предыдущих, — Вольжифу очень хочется закатить глаза. И он не видит повода этого не делать. А Регилл вдруг переводит взгляд на хвост, такой внимательный и цепкий, что аж почувствовать можно. — Тебе самому нужен лекарь, — Вольжиф возмущенно подбирается, но Регилл продолжает. — Я не опускаюсь до твоего уровня, отвечая на детскую попытку задеть. Я излагаю объективный факт. Он кивает на хвост — на все эти пятна, видимо. Вольжиф разом скисает. Вот не мог чем-нибудь нормальным ответить, зачем к больному-то лезть. — Я там уже был, — отзывается вредно. И не удерживается. — Что, спохватился, что всю эту красоту голыми руками трогал? Регилл реагирует на это как огненный элементаль на огненный шар — вообще никак. Прям до возмутительного. Вольжифу хочется по-детски помахать хвостом у него перед лицом, чтоб все эти пятна ближе некуда — ну а так, нравится? Сдерживается только мыслью, что этот самый хвост Регилл ему оторвет. Никакой другой, включающей пальцы на кисточке и маленькие молнии по всему телу, конечно же, нет, что за глупость. — Магический лишай на передается через прикосновение, — отзывается Регилл спокойно, как же еще. — И моих знаний хватает, чтобы понять, что нужным заклинанием ты уже воспользовался. Вольжиф от удивления даже рот приоткрывает. Потом спохватывается, захлопывает, чуть не прикусив кончик языка. Смотрит — ну, наверное, как на витрину с Луной. Регилл знает, как магический лишай выглядит на хвосте. Способен определить прямо вот так, на вид. Может, в далеком и темном прошлом, о котором не принято рассказывать, жрецом был? Нет, глупость какая. А почему тогда во всем этом разбирается? У него же нет хвоста. Зачем не человеку без хвоста знать, как ведут себя на хвосте разные болячки, которые вот вообще не такие, как на руках-ногах и остальном нормальном. Разве что только у него кто-то важный хвостатый был, но — бред какой. «Регилл» и «кто-то важный» даже в одном предложении по-идиотски смотрятся. — Тогда зачем мне к лекарю? — машинально спрашивает. Бровь Регилла чуть поднимается. В прошлый раз такой реакции удостоилась попытка Нэнио его раздеть, чтобы оценить степень выцветания кожи. — За мазью, — и в голосе тоже прямо чувствуется. Не удивление, конечно, но что-то вроде усталости от некомпетентности, которая буквально повсюду. — Из пепельного корня. Чтобы убрать последствия. — Да мне и так нормально, — растеряно отзывается Вольжиф. Да и то, спасибо языку без костей и умению болтать не включая голову. Если б не они, сидел бы с открытым ртом, как рыба, что в очередной раз была у них на ужин. — Сомневаюсь, что тебе будет нормально, когда хвост окажется покрыт язвами, — он бросает еще один щупательный взгляд на хвост. — Из-за того, что новая кожа слишком тонкая и постоянно рвется. Хвост, вопреки ожиданиям, не поджимается, а наоборот расправляется — особенно кисточка — словно ему может быть приятно такое внимание. А вот Вольжиф содрогается, да. Язвы. На хвосте. Только этого не хватало, кошмар какой. Тут-то когда просто прищемил больно, а уж если постоянно мокнуть и кровить будет — Вольжиф торопливо поднимает хвост на уровень глаз и осматривает со всех сторон — вроде нет, пока ничего не появилось, пятна по-прежнему только пятна. Он аж выдыхает от облегчения. — Тогда куплю, — бормочет сбито, пытаясь не покачивать хвостом слишком тревожно. Даже изображает что-то вроде заискивающей улыбки по привычке. Зря, судя по тому, как тот морщится. — Спасибо, дядюшка Регилл, — нет, что-то это совсем перебор. — Ты, оказывается, не только гадости говорить умеешь. Вот так определенно лучше. В его духе. Хвост понемногу успокаивается. Укладывается на колени, как будто Вольжиф его сейчас гладить начнет — и вообще-то, это было бы неплохо. Но не при Регилле же. Он незаметно — наверное, нет, но, по крайней мере, он пытается — спихивает его с коленей. — А после этой болячки хвост может, — спрашивает, пока Регилл не успел сказать ему очередную гадость вроде «если ты воспринимаешь объективные факты как «гадости», то это исключительно твоя проблема», — не очень-то хорошо слушаться? Запоздало прикусывает язык — а вдруг не стоило? Вот прямо так сразу карты на стол. Вдруг еще Командору донесет, да еще и в свете, что его надо срочно отправить обратно в Дрезен, нечего больному тут делать. Хотя какая разница, спросил же уже. Чего теперь-то терзаться. У Регилла по странному углубляются линии в углах глаз, как будто он — задумчиво щурится, что ли? Или, скорее, подозрительно. Да, точно, подозрительно. Это ему больше подходит. — Нет. Вольжиф вроде как особо не надеялся — после того, как Дейран напичкал его целительной магией — но все равно приунывает. Было б проще, если намазал так противно пахнущей жижей, которую потом еще хрена с два с рук смоешь, и все. Хотя с другой стороны. А вдруг бы это был какой-нибудь страшный симптом последней стадии, после которой хвост раз, и отвалился бы. Ну его. С зацикленностью на кошельке гораздо проще. — Точно? — на всякий случай все равно уточняет. — Абсолютно. — А откуда ты столько про все это знаешь? — и снова подвигается ближе. И смотрит по-особенному, с выражением, которое еще один его мертвый знакомый называл «так и хочется монетку дать». Добавляет ненавязчиво. — Про хвосты там. Регилл, конечно же, кремень. Ни выражение, ни голос его не берут от слова совсем. Но кто б сомневался. — Глупо спрашивать подобное у того, кто нес службу в Чилексе. Еще и за хвост мог бы дернуть, чтобы совсем неприятно стало. Иногда Вольжифу хочется подойти к Командору и спросить, как он вообще Регилла терпит. Только то, что наверняка услышит набившее оскомину «станешь старше, поймешь», останавливает. — Что, у вас там каждый специалист по хвостам? — язвит в ответ. — Каждый, кому приходится выуживать информацию из тех, кто не хочет ей делиться. И это даже не мурашки, это как будто кто-то ледяную бурю наколдовал. Насквозь прошибает. — Ну конечно, — хвост поджимается и прячется под плащ. И никакие кошельки уже не интересуют. — У дядюшки Регилла под любого иголки да ножи найдутся. Дядюшка Регилл из любого информацию вытянет. Даже больше не любопытно. И разговор продолжать совсем не хочется. Регилла, кажется, его приступ неприязни вообще не задевает — хотя почему «наверное», точно не задевает. Какое ему дело, что всякие тифлинги думают. — Я хорошо делаю свою работу, — равнодушно ведет тот плечом. На языке печет, будто ланновой стряпни попробовал. Вольжиф не удерживается. — И меня б тоже пытал, если б понадобилось? — хвост прямо под плащом начинает покачиваться. Возмущенно, конечно. И, может, разве что самую щепотку, обиженно. — Даже несмотря на то, что мы с тобой вместе уже почти год по всем этим бесконечным логовам культистов таскаемся? Регилл отвечает — ну, как Регилл. — Да, — еще и добавляет, все с тем же спокойствием, будто не о пытках говорит, а о погоде. — Долг обязан быть выше любых личных привязанностей. Кончик языка все еще печет, словно острым — а говорят, у слов нет вкуса. Вольжиф прикидывает, что бы сказать первым. Долг койку не согреет и денег не займет? Ну и помрешь ты, дядюшка, в одиночестве? Нет, это лучше вторым или третьим, после такого точно за спину Командора прятаться придется. Лучше что-нибудь вроде: а ты точно не замшелый булыжник, на который иллюзию наложили? Дай потрогать на всякий. Вольжиф открывает рот. Думает еще немного. И фыркает. Громко, с чувством, чтобы степень возмущения прям чувствовалась. — Да ну тебя. Делать Вольжифу нечего, только силы на него тратить. Все равно бессмысленно, как возиться с замком, который все равно вскрыть не сможешь, не по зубам. Проще сразу обидеться — что он и делает. Даже снова отодвигается подальше. — Я же говорил, — довольный голос Ланна сбоку. Вольжиф переводит взгляд. — Стечение обстоятельств, — Дейран отсчитывает монеты. Судя по виду и звуку, сотен пять точно будет. Вольжиф на всякий случай обижается еще сильнее. Явно же на него спорили. Совести у них нет. Могли бы в долю взять. Так сказать, отстегнуть небольшой процент за участие в обогащении.