День длиннее, тени короче

Вольжиф, честно говоря, немного надеется, что после разговора хвост отклинит. Гадостей он в свой адрес наслушался? Наслушался. В очередной раз убедился, что Регилл спит и видит, как его на ближайшем суку вздернуть? Убедился. И ладно, может, он немного преувеличивает, но разве что только самую щепотку. Но хвост оказывается упорным — прямо гордость за себя берет. Поэтому Вольжифу приходится браться за следующий вариант. Он пробует во время привала: — Еще одно движение в сторону моего кошелька, и тебе придется учиться обходиться без рук, — до возмутительного спокойно говорит Регилл. Он пробует после боя, когда они — нет, конечно же не мародерствуют, а осматривают тела на предмет заслуженных трофеев. — Командор далеко, — замечает Регилл, как будто может чувствовать его пальцы рядом со своим кошельком. Даже ж не касается, как так-то. — Не думаю, что он успеет оказаться здесь, — небольшая, но очень, очень мурашечная пауза, — вовремя. Он пробует, когда они все дружно глазеют на ассортимент странствующего торговца: — Нет, — отзывается Регилл, со все тем же будничным спокойствием и таким зашкаливающим ощущением угрозы, что отдергиваются не только пальцы, но и хвост. — Да я же даже не смотрел в этот раз, — то ли возмущается, то ли жалуется Вольжиф. И вообще-то это чистейшая правда. Он на ощупь пытался. Он пробует — на самом деле, он уже чертовски устал пробовать, будь его воля, давным-давно бы уже плюнул и переключился, ясно же, что эта рыба не на его удочку. Но хвосту же не объяснишь. Хотя, даже как-то стыдно признаваться, но он пробует. Вытягивает на коленях, почухивает возле кисточки и приговаривает, что не надо ему это все. Ну его, регилловский кошелек, на нем что, свет клином сошелся. Вон, если прям так надо у кого-то из своих, то у Дейрана такой кошель, небось, и расшивали всеми этими вензелями какие-нибудь аазимарские девственницы под ритуальные песнопения. У него денег столько, что пропажи сотни-другой даже и не заметит. Ну давай, Вольжиф. Ты же умный. Но, видимо, бабуля была права, и он все-таки дурак. По крайней мере, часть его так точно. Вольжиф решает попробовать — наверное, это можно назвать крайними мерами. Он просит помощи у Нэнио. Потому что она — это как десять тифлингов разом. Нет, даже хуже. Следить за ней и за чем-нибудь — кем-нибудь — еще просто физически невозможно. — Советую убрать ножницы от моей головы, — говорит Регилл, и нет, в этот раз не спокойно, а очень даже угрожающе. Голос такой шершавый, прямо как кошачий язык. У Вольжифа аж мурашки по всему телу: и по затылку, и по рукам, и по спине — и по хвосту, да, конечно, само собой. И кисточка как-то очень нехорошо и спазмически вздрагивает, даром, что зацеплена за ремень. — Не могу, мальчик-гном, — а Нэнио, кажется, вообще побоку, — это необходимо для одного чрезвычайно важного эксперимента. Вольжиф с любопытством присматривается к ее хвосту: нет, вообще никакой реакции — не мечется, не подрагивает. Даже не пушинится, как во время опасности бывает, Вольжиф потом с нее просто ухохатывается. Думает: хорошо, что он тифлинг, а не кицунэ, и меха у него нет. А то ходил бы постоянно пушистым шаром и палился нещадно. — Меня это не интересует. Нэнио совершенно пренебрежительно фыркает. — Ты не можешь быть настолько безответственным, — кажется, у Регилла дергается бровь. Нет, точно дергается, — чтобы стоять на пути у науки. Вольжиф испытывает мстительное удовольствие. Что, не нравится тебе, дядюшка Регилл? То-то же. А нечего было таким внимательным быть. Притворился бы, что ничего не замечаешь, и не пришлось бы сейчас от Нэнио отбиваться. Сам виноват, что сказать. — Это не наука, это балаган, — и тон прямо еще шершавее становится. А взгляд вдруг берет и зацепляется за него. Жуткий такой, очень нехороший. И определенно точно подозрительный. — А этот что тут делает? — Ассистирую, — с удовольствием отзывается Вольжиф. Демонстрирует миску в руках. — Тетушка Нэнио попросила меня помочь, — не удерживается, все-таки вставляет шпильку. — И кто я такой, чтобы стоять на пути у великих научных открытий. — Она попросила? — Регилл как и всегда выцепляет самую суть. — В самом деле? — Стой спокойно, мальчик-гном, а то я могу случайно отрезать тебе ухо, — бровь Регилла дергается снова, теперь уже совсем явно. Выражение лица становится совсем нехорошим. Но все-таки зря он не следует совету Нэнио, а пытается отстраниться, она же действительно может. — Не помню. Это ненужная информация. Вероятно да, если мальчик-тифлинг так говорит. Подозрение в глазах Регилла окончательно превращается в уверенность. Вольжиф тщательно запечатлевает этот момент в памяти. Небось, думал, что умнее всех здесь, не сможет его никто вокруг пальца обвести — а вон оно как получилось. Вольжиф сумел — ну, почти сумел, сущая ерунда осталась. Вольжиф молодец, потом себя обязательно по хвосту погладит и скажет, какой он умница. Да, да, он так больше не делает, но — разок дать поблажку можно. Чтоб отметить. — Вот видишь, дядюшка Регилл, — вредно вставляет, подбираясь ближе. — Это все твоя паранойя. Может, все-таки обратишься к лекарю? — и подсказывает Нэнио. — Вот эту прядь. — Какую? — Вот эту, — и, в край осмелев, даже пальцем тычет. Ну как тычет. Осторожно так дотрагивается самыми кончиками, чтобы не приведи боги не царапнуть случайно. Даже как-то странно, что Регилл сразу запястье не перехватывает и не выкручивать до «дядюшка, отпусти, я больше не буду». Наверное, тоже удивляется его смелости — прямо как сам Вольжиф. Оказывается, он даже не совсем трус. Ну или покажите ему такого труса, который вот так же возмутительно неуважительно смог бы потрогать самого параликтора. Что, некого показывать? То-то же. А волосы на ощупь оказываются такими же жесткими, как и выглядят. Странная мысль: а выцветшие такие же или нет? Наверное, нет. Выглядят точно мягче — Вольжиф дергает головой. Ну и лезет же такая глупость в голову. — О, какой прекрасный материал, — восторг Нэнио просто зашкаливает. — Из тебя выходит отличный ассистент, мальчик-тифлинг. Хвост осторожно выскальзывает из-за ремня. Вольжиф подставляет миску, чтобы Нэнио могла стряхнуть в нее отрезанные волосы. — Спасибо, тетушка. Не передать, насколько я рад, что смог внести вклад в настолько важное дело. — Не смей, — в голосе появляются те самые, отдающие металлическим нотки. Кажется, надо поторапливаться. — Повернись другим боком, мальчик-гном, — Нэнио как будто вообще не слышит. Ее хвост взбудоражено машет из стороны в сторону. — Теперь нам нужна выцветшая прядь. — Еще одно движение, и я буду вынужден применить силу. — Вот, смотри какая, — показывает Вольжиф на светло-фиолетовую. Смелости в нем сегодня через край. Ну а что, хмыкает про себя. Надо же насладиться победой. Да и Регилл как-то не очень торопится их калечить. По крайней мере, сразу обоих. Может, как-нибудь потом их порешит, поодиночке — точно, Вольжифа же он хотел повесить, а Нэнио сжечь на костре, вместе со всеми ее исследованиями. Что он, дурак что ли, просто тихо прирезать и себя такого удовольствия лишить. Надо будет следующие пару недель держаться поближе к Командору. Ну а Нэнио — Нэнио умная, как-нибудь сама выпутается. — Давай придержу, — предлагает Вольжиф. Гулять так гулять, чего уж там. — Да, будь добр. Выцветшая прядь в самом деле совсем другая наощупь. Мягкая, но какая-то безжизненная — ножницы щелкают в опасной близости от пальцев, совершенно неожиданно. Вольжиф вздрагивает и отгоняет мысли. Брысь, не нужны ему такие. Нэнио бросает прядь в миску. Хвост Вольжифа осторожно касается кошелька. — А теперь мне нужна совсем белая. Регилл вдруг хмурится. — Вольжиф. Нехороший тон. Тяжелый такой. Он бы даже сказал, угрожающий. Сразу иголки да пилы вспоминаются, и чертовы мурашки от затылка вниз — да что ж такое-то, в который раз уже за сегодня, нет, вообще за последние дни. — Я точно видел такую на затылке, — торопливо отзывается он. Еще немного. Ему нужна буквально пара минут. — Мальчик-гном, наклони голову, пожалуйста. — Если я обнаружу в кошельке твой хвост, я потащу тебя за него к Командору. Будь благословлена Нэнио и ее напрочь отсутствующее чувство самосохранения. А еще абсолютное незнание приличий и непонимание уместности. Она не ждет, пока Регилл обратит на нее внимание, просто берет и лезет к его затылку, прямо так, с когтями, неприятно должно быть. — Ну ты чего, дядь, — отзывается Вольжиф. Может быть, не так уверенно, как стоило. Может быть, даже немного тревожно. — Какой хвост, какой кошелек. Глупости говоришь. Ну же. Крепления вот-вот поддаться должны. — Где ты видел? — тон Нэнио становится вконец нетерпеливым. — Не могу найти. — Вольжиф, — это уже прямое предупреждение. — Да точно там была, смотри лучше. Кажется, он начинает паниковать. Немного. Самую чуточку. Контролировать движение хвоста разом становится сложнее. — Да где? Не вижу. — Я предупреждал, — говорит Регилл с неожиданным, почти жутким спокойствием. И каким-то ловким — явно отработанным — движением вдруг опускает руку к кошельку. И до Вольжифа неожиданно доходит, что, кажется, «потащу тебя за хвост к Командору» — это была не пустая угроза, а вполне себе описание дальнейших действий. В горле как-то разом становится по пустынному сухо. Вольжиф, кажется, уже заранее чувствует пальцы на хвосте. А потом у Регилла появляется хмурая морщинка между бровей. Он как-то очень медленно — словно неверяще — опускает взгляд. И Вольжиф тоже, следом. — Ага, нашла! Хвоста возле кошелька нет. Видно, конечно, что с ним возились, вон, крепления какие замусоленные, ему бы еще — Вольжиф громко сглатывает. На него накатывает очень дурное предчувствие. Нэнио оглушительно щелкает ножницами, состригая несчастную прядь. Вольжиф, стараясь так сразу не падать в панику, шарится взглядом. Думает — ну, пытается думать: ничего страшного, засек, что Регилл его вот-вот схватит, и отдернулся. С ним раньше такое бывало. Когда жареным начинало тянуть. Вот и теперь. Спрятался под плащ. Наверное. Да. Нет. Это как в жутких историях, которые рассказывают друг другу беспризорники в трущобах. Видишь, что сейчас случится страшное и непоправимое, а сделать ничего не можешь, потому что оцепенел. Вольжиф, задержав от ужаса дыхание, смотрит, как его хвост плавно проскальзывает вперед, над доспехом Регилла, и касается его шеи. А потом — А потом трется кисточкой, будто кошка. За все то время, что им приходилось друг друга терпеть, он еще ни разу не видел, чтобы Регилл приподнимал бровь настолько высоко — даже не так. Обе брови. Вольжиф глупо пялится, как кисточка пытается устроиться в выемке в основании горла. И в голове всего одна мысль — Не кошелек. Хвосту, видимо, абсолютно плевать на все эти недораспутанные завязки и жалование параликтора. Хвосту прямо сейчас очень и очень хорошо. Вольжиф чувствует тепло кожи, приятное, именно такое, как и нужно. Вольжиф чувствует, как ритмично бьется пульс в выемке, в которую так правильно уложилась кисточка, будто ей там самое и место. И дыхание — тоже чувствует. А еще такое странное, мурашечное ощущение, которое разливается по всему хвосту, и отдается прямо в копчик. Оно какое-то… электрическое. Какое-то напряженное. И почему-то кажется, что если хвост погладить, даже легонько, кончиками пальцев, то что-то обязательно случится. Что-то — Вроде его превращения в желе. И зачем-то хочется, чтобы Регилл по-настоящему это сделал. Поднял руку и на пробу прошелся пальцами по хвосту. Или дотронулся кисточки. Хотя, кажется, это будет жалко — настолько, что его нахваливание самого себя даже рядом не стоит. Что у него обязательно подогнутся колени. Или что он что-нибудь выдаст — вряд ли содержательное, скорее неловко-смазанное и мяукающее. — Как интересно, — замечает совсем позабытая Нэнио. — А почему ты не дышишь, мальчик-тифлинг? И Вольжифа отмыкает. Он делает некрасивый булькающий вдох — и оно все наваливается разом. Его хвосту интересен не кошелек. Его хвост прижимается к шее Регилла все это время — он не отдернул его, даже не попытался. Его хвост прижимается к шее Регилла все это время и ему — ему, кажется, нравится. Вольжиф отдергивает хвост, как будто к нему собираются прижать раскаленную кочергу. Нет. Нет-нет-нет. Это все неправда. Это все какое-нибудь заклинание. Или он болен. Или тот мох, который Ланн добавлял в рыбу, все-таки оказался галлюциногенным, говорил же ему, что не стоит, а он «нет, я разбираюсь, он безопасный». Или — сейчас он что-нибудь еще придумает. — Верни обратно, — возмущается Нэнио. Тянется — кажется, собирается поймать кисточку и снова уложить на шею. Вольжиф ловит себя на совершенно безумном ощущении, что не хочет. Только не того, чтобы кисточка снова там оказалась. А чтобы Нэнио прикасалась. Трогала кисточку. И весь остальной хвост. Он вообще не хочет, чтобы она его трогала сейчас, это отзывается каким-то очень неприятным чувством внутри. Очень неправильным. Каким-то — грязным, как бы глупо не звучало. Но она не трогает. Потому что Регилл зачем-то перехватывает ее ладонь. И говорит негромко: — Не сейчас. Нэнио возмущенно топорщит уши. — Почему не сейчас? Сейчас самое время. Мальчик-тифлинг, ты согласен? Если согласен, положи хвост обратно и опиши, что ты чувствуешь. Хвост ощущается странно. Как будто даже несмотря на весь этот фарс, он хочет обратно — прижаться, потереться, подставиться под ладонь. Или Вольжиф хочет. Или — — Я вспомнил, — выдавливает он. И боги, как же жалко это звучит. — У меня же. Дела. Очень важные. Да. — А эти дела не могут подождать? Нэнио приходится кричать это ему в спину, потому что он — вроде как очень малодушно сбегает. Как тогда, с горгульями. — Предатель, — обреченно говорит Вольжиф хвосту потом, в палатке. Хвост лезет под руки — чтобы он погладил, успокоил себя, сказал что-нибудь хорошее. Только вот хорошего говорить не хочется, совсем. И трогать тоже. Хочется наоборот, ущипнуть за кисточку, или спихнуть с коленок, или сказать какую-нибудь гадость. Типа: ты что, совсем дурак, Вольжиф? Права была бабка, ничего путного из тебя никогда не выйдет, ты всегда все портишь. Чувствуется — как будто Уголек снова влезла со своими дурацкими рассказами, как здорово они дружили в детстве. Только еще немного сильнее. Хочется провалиться от стыда куда-нибудь на другой конец Голариона. Нет, перебор. Хочется забиться под одеяло, под все четыре, и не вылезать оттуда в ближайшие пару-тройку недель. Пока не отпустит. Он — Вольжиф даже в мыслях запинается; пытается подобрать другое слово, но никакое другое на язык не идет. Он приставал к параликтору. Нет, хуже, не просто к какому-то абстрактному параликтору. Он приставал к жуткому гномьему деду, который просто спит и видит, как его повесить. Вольжиф в очередной раз отмахивается от хвоста, прижимает ладони к лицу и тихонько в них воет. Это просто какой-то кошмар. А вдруг Регилл скажет. Нет, обязательно скажет, хотя бы Командору, еще и как-нибудь пакостно, вроде «возмутительное отсутствие субординации» или «проявляет недопустимые знаки внимания к старшему по званию». А Командор обязательно захочет с ним поговорить, и это будет ужасно неловко, потому что Вольжифу не пять лет, и он давным-давно знает, что если тебе кто-то нравится, это еще не значит, что ты нравишься ему в ответ, спасибо большое, уже выучил. А остальные непременно будут греть уши, а потом еще и обсуждать между собой — может быть даже тайком, за его спиной, тем самым мерзким липким шепотком, который за ним следом всю жизнь, как привязанный. Будут думать: Вольжиф жалкий, Вольжиф слабый, Вольжиф снова пытается лезть к тому, чего не заслуживает и что ему не по зубам. Вольжиф даже свой хвост не контролирует, понятно, почему у него никогда ничего не получается. Хвост совсем уже навязчиво тычется в щеку. Вольжиф его зло отталкивает — аж в копчике отдается. Вот же пристал. Все проблемы из-за него. Не мог к кому-нибудь другому полезть — к Ланну там, нет, лучше не надо, или к Аруше, она, может, хотя бы из жалости промолчала бы — Не мог вообще ни к кому не лезть что ли. Лучше бы Регилл давным-давно свое обещание выполнил и оторвал его к черту. Гораздо легче жилось бы. Сбежит — импульсивно решает Вольжиф, и хвост как-то неприятно и болезненно вздрагивает. Он раздраженно щелкает ногтем по кисточке — не больно, но очень неприятно, по шкале пакостности почти шесть из десяти. Хвост с явной обидой прячется за спину. Что, не нравится? Вольжифу, вон, тоже не нравится посмешищем быть. Но ему приходится — и как раз из-за того, что этот самый хвост не слушается и лезет куда не надо. Если Регилл всем растреплет — нет, не то слово. Доложит — вот оно, то самое, прямо скрипящей на зубах дисциплиной отдает. И снова будет как у плутифлингов, и у северян, и у — у предыдущих его банд, то он уйдет. Не хотелось бы, конечно. Он уже мальца обжился: походная лежанка своя, миска своя, даже кровать своя — правда, в Дрезене. И одеяла с подушками при ней тоже свои, именно такие, как всегда мечталось. Да и привык тоже, чего скрывать. Ко всей их странной командоровой банде: к экспериментам с Нэнио, кулинарным ужасам Ланна, спорам с Дейраном на деньги — ко всем и всему, в общем-то. Даже к этим жутким облизываниям губ у Камелии. Даже к Вендуаг, которая продолжает заставлять его отжиматься с собой на спине, хотя он уже говорил, что не может, сколько повторять-то. Даже к — ладно, даже к Региллу, который обещает повесить его на ближайшем суку. Размяк, наверное. Раньше он так ни к одной своей банде не привязывался. Хотя раньше ни в одной его банде не пытались делать вид, будто им в самом деле друг на друга не плевать. Вольжиф тяжело выдыхает. Плохо. А если Командор вдруг проигрывать начнет, он что, на его стороне останется такими темпами? Надо себя в руки брать. Местечко под боком у Командора хорошее, сытное — хоть и не сказать, что особенно безопасное. Но на нем свет клином не сошелся. И получше найдутся. Правда, от этой мысли почему-то легче не становится. Вольжиф решает подождать. Пару дней. Может, тройку. Убедится, что Регилл растрепал, Командор упрекает всем своим видом, а вроде-как-товарищи шепчутся за спиной и тычут пальцами, словно он в Кенабрес вернулся. Вот хлебнет этого сполна, так и сразу проще уходить станет. Только ничего не меняется. Вольжиф ждет. Вольжиф чувствует себя несчастной, затаившейся под веником мышью. Вольжиф даже говорит раза в два — нет, в четыре — меньше. И хвост в настроение тоже поджимается и сворачивается где-то под плащом. Командор не подходит поговорить — вернее, подходит, и у Вольжифа каждый раз сердце куда-то в пятки бухается, но совсем не о том. За спиной не слышно мерзких шепотков, после которых он себя всегда будто облитым помоями чувствует. Ничего. Только Ланн спрашивает: — Ты, часом, не заболел? Никогда раньше не слышал, чтобы так долго молчал. Вроде насмешка — вон, на человеческой половине лица даже угол губ приподнят. Но глаза почему-то серьезные. Вольжиф с деланным равнодушием пожимает плечами. — Нет. — Нет? — а теперь еще и в тон просачивается что-то, очень сильно отдающее беспокойством. — Просто «нет», и никакой истории про троюродного дядьку жены знакомого стражника? Он явно подначивает. Хочет, чтобы Вольжиф возмутился: он что, трепло какое-то, по ланновому мнению? Это он настоящее трепло не видел, вот был как-то у Вольжифа знакомый, который рассказывал про мужа сестры одного из щипачей, который из банды северян — Вольжиф морщится и дергает плечом. Нет настроя. А потом как-то Вендуаг подходит: — Глабрезу откусил тебе язык? И смотрит так — Вольжиф невольно замирает. Как всегда, в общем. Так, что хочется оказаться в другом месте. Подальше от нее. — Лучше бы он откусил его тебе, — бормочет, на всякий случай оглядываясь. Командор далековато. — Что ты говоришь? Вольжиф удивленно поднимает брови — он разве что-то сказал? Паучьи лапы хищно так постукивают друг о друга. Вендуаг издает очень недовольный звук — что-то между клокотанием и кошачьим ворчанием, которое будто бы в груди вибрирует. А потом вдруг шумно выдыхает и очень неохотно говорит: — Нельзя быть слабым. Слабых используют сильные, а потом сжирают то, что от них осталось. И смотрит так, будто поделилась чем-то бесценным. — Спасибо за жизненную мудрость, — отзывается он неохотно, чтобы отстала уже наконец. «Не волнуйся, меня не сожрут, я слишком тощий и жилистый, а еще Командор спустит с любого посягнувшего шкуру, а потом наденет обратно и спустит снова — ну ты поняла, да?» так и остается непроизнесенным. Да и ну его. Вольжифу не хочется лезть. Вольжифу хочется в Дрезен, в свое одеяльное гнездо, а перед этим еще стащить пару вишневых рулетов с кухни. Вендураг смотрит на него так, будто он ни черта не понял, да и вообще дурак. Даже Дейран подходит не с «ну и как ты умудрился вляпаться в нашего бесценного параликтора?», а: — Никогда не думал, что скажу это, но я готов дать тебе денег, чтобы ты перестал молчать. Значит, не все так плохо. Значит, Регилл не рассказал, потому что если бы рассказал — Вольжиф содрогается. Дейран явно не стал бы сдерживаться. «Ты серьезно находишь гномов привлекательными?», «зачем ты лапал этого невыносимого высокомерного сухаря?», «как лекарь прописываю тебе посетить бордель, и чем скорее, тем лучше» — даже в мыслях ужасно звучит. Вольжиф чувствует себя — вроде как странно. Нет, он рад, даже очень, вот только — а почему? Ему же не пять лет, он прекрасно знает, что ничего не бывает просто так. Если Регилл не сдал — не донес, ага — значит, у Регилла была причина. А какая? Наверное, хочет что-нибудь потребовать за молчание, думает он неприязненно, и хвост как-то очень обиженно по лодыжке бьет. Небось, чтобы сам Вольжиф молчал, только всегда и везде. Или — а потом сам же себе возражает — «Регилл» и «шантаж» даже в одном предложении глупо звучат. Наверняка слишком низко для правильного Рыцаря Преисподней. А почему тогда? Вольжиф не понимает, вообще, от слова совсем. Но дышать становится самую малость легче. И Нэнио еще подходит на одном из привалов. Непривычно так, бросая взгляды в сторону — пусть будет просто остальных, ладно. Еще и такие странные — точь в точь как тогда, когда она умыкнула большущего гуся у фермера, который пустил их на ночлег, вернее, сначала пустил, а потом выгнал, потому что Нэнио необходимо было проверить «насколько сильно гусь размером выше среднего замедляет бег в критической ситуации». Вольжиф хорошо запомнил, потому что после этого у них на ужин в кои-то веки была не рыба. — Мальчик-тифлинг, — и говорит она почему-то почти карикатурно-тихо, — ты разобрался со своими очень важными делами, чтобы мы могли продолжить эксперимент? Вольжиф как-то разом начинает чувствовать себя неловко. — Не совсем, — бормочет. — Вернее, совсем не. Я тебе сам скажу, как разберусь. Не надо подходить. — Это безответственно, — она явно его упрекает. Почему-то снова бросает взгляд в сторону. — Разве дела не могут подождать? — Нет, — Вольжиф даже изображает виноватый вид, хоть и не очень старательно. — Они очень важные. — Наш эксперимент тоже очень важный. Ему будет посвящена целая четверть главы. Может, даже две четверти. Вольжиф щелкает языком — серьезно, однако. Не удерживается: — Настолько важный, что ты даже о нем не забыла? Нэнио выглядит почти возмущенной — кисточки на ушах до смешного топорщатся. — Конечно важный, — и снова этот странный взгляд. — Мы просто обязаны заполнить этот возмутительный пробел, оставленный другими исследователями. Нэнио явно входит в поток. Вольжиф страдальчески закатывает глаза, но это как отпаивать мертвеца целебным зельем — не оказывает абсолютно никакого эффекта. — Тифлинговые хвосты — это невероятно богатая и многогранная тема, хотя и не настолько, как лисьи. Как сильно они отличаются от демонических? — и смотрит, будто он должен прямо сейчас выложить ответ на этот и еще сотню других, наверняка последующих вопросов. — Зависит ли контроль над хвостом от возраста или все-таки от тренировок? Какие жесты могут считаться проявлением симпатии, а какие — неприязни? Ее взгляд на его хвост определенно точно становится хищным. Вольжиф неуютно прикрывает полой плаща. Мало ли. А то вдруг еще потрогать решит. — Дела, тетушка Нэнио, — напоминает. — Очень важные. — И их нельзя отменить? — Нельзя. — И отодвинуть? — Тоже нельзя. — Совсем? — Совсем. — Даже ради науки? Вольжиф изображает крайнее — вот просто крайнее некуда — сожаление и качает головой. — Постарайся решить их поскорее, мальчик-тифлинг, — хвост Нэнио очень явно теряет энтузиазм. — И сразу же найди меня, как закончишь, нас ждет очень много экспериментов. Вольжиф кивает — конечно, как только так сразу, ага. А потом хмурится. И спрашивает, потому что — а почему нет, собственно говоря. — А почему ты подошла только сейчас, если помнишь? А не сразу тогда, в лагере. Если подумать, это действительно очень странно. Совершенно не в духе Нэнио. Она же еще хуже, чем репейник — тот хотя бы отцепить можно, а от нее черта с два отделаешься. — Мальчик-гном сказал, чтобы я этого не делала. Становится еще страннее. Но не особо понятнее — хотя теперь по крайней мере ясно, почему она постоянно кидала взгляды в сторону остальных. — И ты его просто взяла и послушала? — получается очень недоверчиво. С чего бы это вдруг. Раньше-то даже угрозы не работали. Хотя — может, Региллу удалось придумать что-то такое, что даже Нэнио впечатлило? Редкостная жуть должна быть. Он заранее неприязненно дергает плечами. — Взамен он позволил мне состричь целых три пряди, — распушинившийся хвост и мечтательно прищуренные глаза прекрасно передают ее эмоции. — Без чрезмерно подробных описаний насильственных действий, которые он хотел бы со мной совершить в процессе. Это было крайне выгодное предложение. Я не могла отказаться. — Ага. И даже слова на язык не идут — что-то слишком часто с ним это случается за последнее время, прямо даже чаще, чем за всю предыдущую жизнь. Целых три пряди. Регилл. Взамен. Расскажи такое кто-то другой, Вольжиф бы его высмеял. Это ж надо такую бездарную байку сочинить, ну сразу видно, дилетантская работа. Но это Нэнио. Вольжиф уже достаточно с ней по оврагам, пустырям и чужим курятникам таскается, чтобы знать, что она врать не станет. Приукрасить может, это да, особенно если речь о лисах идет. Но сейчас-то они не лис обсуждают. — Только, — ее хвост как-то очень просяще замирает, — не говори мальчику-гному, что я говорила с тобой о том, о чем обещала не говорить. — Само собой, тетушка Нэнио, — подтверждает Вольжиф охотно. Вот это, по крайней мере, ясно и понятно, потом обязательно стрясет с нее процент, компенсацию и что там еще можно. — Никаких разговоров о хвостах, исключительно про количество вишневых пирожков, которые можно наколоть на рога одного тифлинга. Нэнио распушинивает усы — он знает, что она так делает только когда очень довольна. — Какая заманчивая идея, мальчик-тифлинг! Вообще, если по честному, Вольжиф не очень-то понимает, что со всем этим делать. Регилл не стучит на него. Регилл даже дает поиздеваться над собой Нэнио, чтобы она его не трогала — где-то здесь точно должен быть подвох. Большой такой, неприятный, вроде хватки на вороте рубашки и угрожающего «а теперь ты будешь делать, как я скажу». Но его нет. По крайней мере, пока. Только что-то это «пока» длится очень долго, как будто Регилл вообще спрашивать с него не собирается — но так ведь не бывает. Вольжиф не малолетний наивный идиот, который верит в бескорыстность и всеобщее благо. Вольжиф знает, что ничего не бывает просто так — вон, шрамами на нем разборчиво написано, можно быстро вспомнить, если забудется. Если что-то хорошее — на первый взгляд — получил, то за это придется платить. Если, конечно, не украл — вон там все понятно, сплошные плюсы: и нужным-полезным обзавелся, и никому ничего не должен, если не попался, конечно. Но Регилл не подходит. Вольжиф уже сам ненавязчиво интересуется, будто мимоходом: — Давай я и твою миску тоже помою, дядюшка Регилл. «И плюнешь мне в нее заодно» — говорит его взгляд. Вольжиф даже немного обижается: зачем так сразу-то? Делать ему больше нечего. Сейчас, по крайней мере. — Прекрасно справлюсь с этим сам. Или — Тебе ничего заштопать не нужно, дядюшка? — и по привычке улыбается заискивающе. Правда, быстро, спохватывается, наткнувшись на взгляд. — У меня рука привычная, глаз наметанный, знаешь, сколько прорезей для хвоста пришлось подшить, за все эти годы? У Регилла едва уловимо дергается бровь — то ли нервно, то ли удивленно. Вернее, в отдаленной и смутной пародии на нормальные эмоции. — Не нуждаюсь в помощи подобного рода, — и подозрительность во взгляде, куда же без нее. — Моих навыков вполне хватает. И вроде вежливо ответил — но такое ощущение, будто послал, очень далеко, глубоко и неприлично. Вольжиф на всякий случай обижается. Или — Хочешь, я твои доспехи от крови сполосну? — он пытается выдавить из себя не заискивающую улыбку, а что-то более-менее нормальное. — Последний бой сложный был, ты устал поди, наверное. Судя по тому, как Регилл отставляет кружку, так и не сделав глотка, получается что-то не то. Совсем. — Не представляю, как далеко должно зайти мое выцветание, чтобы я подпустил тебя к доспехам. Вольжиф — даже не обижается, надоело уже. Просто шумно выдыхает и смотрит. — Может быть, тебе что-то другое нужно? — подсказывает. Регилл смотрит на него подозрительнее, чем во все предыдущие разы вместе взятые. Зачем-то еще заглядывает в его кружку — как будто у них тут такой выбор, что глаза разбегаются, и Вольжиф мог пить не то же, что все остальные, ага. — Нет. Вольжиф пытается глазами показать — хвост, Командор, Нэнио. Переспрашивает с нажимом: — Точно? У Регилла дергается бровь — так сильно, что даже присматриваться не нужно. — Точно. То ли Вольжиф крайне плох в намеках, то ли что-то здесь совсем не так. — Кажется, Вольжифа кто-то проклял, — замечает Дейран тем самым тоном, которым выдает не то, чтобы гадости, но что-то рядом. Кто б сомневался, что он уши грел. — Да нет, — куда же без Ланна, конечно, где один, там и второй. — Больше похоже на то, что он неудачно задолжал. — Спорим? Ланн задумчиво потирает подбородок — на стыке змеиной и человеческой половины. — На сколько? — Двадцать процентов мои, — вставляет Вольжиф. Пусть хоть какие-то плюсы в этой яме с безнадежностью будут. Дейран морщится — и бездна, у него снова этот взгляд, который, видимо, зарезервирован специально под Ланна. — Согласись, мой чешуйчатый друг, споры на деньги уже приелись… — Кому как, — снова вставляет Вольжиф. Получает от Дейрана взгляд, обещающий что-то вроде подкидывания постельных клопов в его кровать в Дрезене, и благоразумно затыкается. — …поэтому почему бы проигравшему не выполнить желание победителя? Угол губ на человеческой половине Ланна вздрагивает. — Чтобы ты заставил меня прогуляться голышом по дрезенской площади или признаться в любви леди Кономи? — Какого низкого ты обо мне мнения, — Дейран с преувеличенной выразительностью поджимает губы. Как будто все вокруг не знают, что перечисленное Ланном абсолютно и полностью в его духе. — Ладно. Тогда самый банальный поход в таверну, и проигравший платит за выпивку. Как-то слишком покладисто для него. — Ага, все-таки решил воспользоваться мои сове- От взгляда Дейрана слова застревают в горле. Вольжиф спешно захлопывает рот, только каким-то чудом не прикусив язык. — Я чувствую подвох, — говорит Ланн очевидное, — но не могу понять, где он, — пожимает плечами. — Ну ладно. Рискну. По рукам. Вольжифу хочется закатить глаза. Ну и зачем тогда вообще соглашаться? Это же глупо. И вообще, давным-давно могли бы сходить в эту несчастную таверну безо всяких споров, и избавить окружающих от необходимости наблюдать за их около-любовными игрищами. — Все еще хочешь свои проценты, Вольжиф? — взгляд у Дейрана на редкость ехидный. Да и голос тоже. Он громко фыркает. Не на того напал. — Само собой. Не очень-то шумный, но громче обычного выдох Регилла знакомо отдает чем-то командоровым. — Какой балаган. — Напиши об этом рапорт, — все так же ехидно советует Дейран.