День длиннее, тени короче

Наверное, нужно Регилла поймать как-нибудь подальше от остальных и обо всем этом перетереть. Нужно. Да. Но только вот совсем не хочется. Вольжиф от моральных терзаний уже себе почти все пальцы сгрыз. Думает: после ночевки подойду — и не подходит. После стычки с очередными культистами — и снова не подходит. На привале, когда тот за своим чудным гномьим оружием ухаживает, интересно, за сколько ж такое можно загнать — и, правильно, тоже не подходит. И дело не в том, что он трус, просто у него каждый раз оказываются дела, да, которые никак нельзя отложить, они вообще-то очень важные — ладно, он трус. И кто знает, может, подходить вообще не нужно. Не будет Вольжиф отсвечивать, Регилл возьмет и забудет — нет, этот вообще ничего не забывает. А может, он сам подойдет — но не подходит же, Вольжиф уже весь извелся, такими темпами скоро хвост грызть начнет. А может, потому и не подходит, чтобы он помучился посильнее — да куда сильнее-то, совесть же надо иметь. А может — И хвост еще. Окончательно приходит в себя и принимается за старое. Снова клонится, снова тянется, снова пытается коснуться — только еще активнее. Видать, понравилось тогда гладить Регилла по шее и укладывать кисточку в основание горла. Вольжифа хочется у самого себя спросить — ты что, совсем дурак? Ты зачем его трогаешь? Да еще так, будто хочешь, чтобы он с тобой — во рту сохнет. Вольжиф крепко жмурится и спешно думает о бабуле. Лучше пусть она, чем вот это все. Он себя не понимает. И Регилла тоже не понимает. И — ничего не понимает, вообще ни черта, поскорей бы уже эта вылазка закончилась, и он вернулся в Дрезен, к гнезду из одеял и вишневым рулетам. А еще. Хвост начинает чувствовать совсем странно. В смысле, еще даже страннее, чем после того, как Регилл — кисточка вздрагивает — его потрогал. Вернее, сам Вольжиф начинает чувствовать. Вернее — Вот раньше как было. Хвост вдруг стал наклоняться, и тянуться, и — делать много очень странных вещей без его ведома. Но Вольжифа все это никак не касалось. То есть, касалось, конечно, это же его хвост, но сам Вольжиф внезапно не воспылал желанием признаваться Региллу во внеземной любви. А теперь — Нет, тоже не воспылал. Просто. Хвост стал ощущаться еще немного страннее. Вольжиф даже не знает, как это описать. Как будто чешется, но не чешется? В смысле, не физически, он не подцепил еще и чесотку в довесок, а морально — боги, бред-то какой. Может, как будто сам Вольжиф здоров, но хвост заболел, и у него жар? Небольшая такая горячка, несерьезная, можно и на вылазку с такой — нет, это еще хуже. И Вольжифу — ужасно неловкая, глупая мысль — хочется, чтобы его хвост потрогали. Кошмар, ужасно звучит. Ему не хочется ничего такого, это просто — Ладно, все-таки хочется. Но не сильно, так. Как красивую побрякушку с лотка торговца — симпатично, но и без нее прожить можно. Ага. Именно так, маменькой и папенькой — ну как обычно, да. Вольжиф прикидывает, вот просто так, от нечего делать, конечно. А вот если бы он действительно захотел, чтобы его хвост потрогали. То кто? Дейран там например. У него опыта вроде как завались, да и руки до сих пор как у аристократа, который в жизни ничего тяжелее бокала с вином не держал. Наверное, смог бы сделать хорошо — Вольжиф кривится. Ага, а еще бы высмеял так, что повеситься бы захотелось. И наверняка бы прошелся по тому, что он до сих пор ни с кем и никогда, в его-то возрасте. Нет, спасибо, он бы даже сам заплатил, чтобы с ним такого не приключалось. Или может Арушалай. Ну, только если она превратится в кого-то — но он уже предлагал, а она наругалась. Или кто-то совсем чужой. Ага, хмыкает Вольжиф. Чтобы в самый неподходящий момент заточкой под ребро пырнули и бросили в канаву подыхать, перед этим хорошенько обчистив. Он калач тертый, знает, как оно делается. Или все-таки можно попробовать бордель — как тогда думал, когда себя утешал. Козырнуть еще так, что он из свиты Командора, да еще и не самый последний не-человек. Попросить кого-нибудь — то есть взять, да, там он выбирать будет. Пусть немного постарше. Чтобы воин, и чтоб это сразу видно было, а не кожа да кости, как у него. А в волосах немного седины, и чтобы бороды с усами не было, а то Вольжиф слышал, что колются, и — Он безнадежно жмурится и щиплет себя за хвост. Не хочет. Еще и не может найти причину почему. Потом, конечно, находит — да ну, бордель, там же все больные разной пакостью, еще и его заразят, потом выбрасывай кучу денег на лечение, двоюродный брат второй тетки одного знакомого из Семьи как-то раз так сходил — Но осадочек все равно остается. И вот получается, что Вольжиф хочет, но не хочет. Одновременно. Каким-то образом. Сам себя не понимает: да что ему нужно хоть? Дейран не подходит, Аруша не подходит, Ланн не подходит — он почти всех перебирает. Даже Гверма воображает, а потом всеми силами пытается избавиться от картинки. Все не то. Не хочется, чтобы кто-то из них трогал его хвост. Не хочется, чтобы кто-то из них гладил, слегка проходился ногтями, прижимал под кисточкой — даже не так. Не просто не хочется — вызывает то самое брезгливо-липкое чувство, которое бывает, когда он на всякие парочки в подворотнях натыкается, занимающиеся разным-непотребным. Вольжиф бы обиделся — но на самого себя это делать как-то совсем глупо. Как-то раз он все-таки допускает мысль. А что, если все-таки снова потрогает Регилл. С этими его приятными мозолями на ладонях, и знаниями о хвостах, и умением прижать именно там, где надо — вот зачем, специально же не думал, как сорвался-то. И вот от этого не брезгливо-липкое. От этого — горячее, от копчика до кисточки, и мурашки еще, и в горле сохнет, и. Хочется еще сильнее, чем раньше. А еще эти совсем лучше не делают: — Вольжиф, — интересуется Дейран с той самой улыбкой, которая предвещает очередную порцию словесного, очень концентрированного яда. — А что делает твой хвост? Вольжиф спешно оборачивается. И, чертыхнувшись, торопливо сворачивает хвост, который пытается незаметно — ага, конечно — дотянуться до Регилла. — Специальные упражнения, — отмазывается первым, что в голову приходит. Не слишком старательно, впрочем, — знаешь, как отжимания или подтягивания. Только для хвоста. Чтобы поскорее от магического лишая оправиться. Дейран с явно показной недоверчивостью хмурит брови. — А похоже на… — На упражнения, не надо проецировать на меня свои непотребные аристократические взгляды. — Мне видится, что ты запутался в коварных сетях самообмана, — голос становится таким сочувственным, будто Вольжиф ненароком умудрился признаться, что умирает от какой-нибудь жуткой, да вдобавок еще и постыдной болезни. — И будет непростительным малодушием тебя в них оставить. Хвост раздраженно подрагивает — хочется все-таки дотянуться им до Регилла, и будто невзначай так задеть кончики пальцев, может, он машинально перехватит и — чепуха, ничего такого не хочется. — Что ты ко мне прицепился? — бурчит Вольжиф, разом растеряв все настроение. Крепко-накрепко обвивает хвостом лодыжку. — Иди вон, Ланна жизни учи, вы с ним хорошо спелись. Или Нэнио вдруг окликает: — Мальчик-тифлинг, подойди, пожалуйста, к котлу. А через полчаса: — Подойди вон к тому дереву, нет, левее. Нет, еще левее. И ещё через полчаса: — А теперь подойди к той коряге. — А что мы проверяем-то? — все-таки спрашивает Вольжиф. — Возможность использования твоего хвоста в качестве компаса при необходимости нахождения мальчика-гнома. Нэнио даже в голову не приходит говорить тише — Вольжиф вздрагивает и озирается. Но, кажется, можно выдохнуть — никто то ли не слышал, то ли не слушал. По крайней мере, полные ужаса и брезгливости взгляды не бросают. — Результат однозначно положительный, — оповещает она. Еще и смотрит так, будто он должен этому радоваться. — В ста процентах случаев твой хвост указывает до поразительного верное направление. Такими темпами, Региллу даже не придется его вешать — Вольжиф сам прекрасно справится гораздо раньше. Доканывает его культист, тоже тифлинг, которого Командор вроде как в плен берет, чтобы разузнать о какой-то очередной крайне важной штуке. — Как можно настолько стыда не иметь? — и возмущение в голосе у него очень явное и искреннее. У Вольжифа невольно поднимаются брови: всякое с ним в жизни бывало, но культисты еще не отчитывали. — Вот так, хвостом, прямо у всех на виду! — еще и качает головой так осуждающе, что типа-золотые побрякушки у него на рогах позвякивают. — Позор всему нашему роду. — Да хоть «вот так»? — возмущается он в ответ. — Мне никто ничего не объяснял. Я не понимаю! Культист от него демонстративно отворачивается. Нет бы рассказать, что не так — хотя Вольжиф вроде как догадывается. Можно спорить, что это все любвеобильность его хвоста, который сегодня совсем дурной, все лезет и лезет к Региллу, пытается как будто невзначай прикоснуться. Хорошо бы, конечно, зацепить голую кожу над воротом доспеха, но — так, брысь, это не Вольжифа, Вольжиф о таком не думает и думать не будет, не надо ему подобного счастья. Он, кажется, начинает все это немного ненавидеть. И в один день просто сдается. А что еще делать-то? Хвост ластится и как будто плавится изнутри, не-хочется чего-то странного и совсем непонятного, свои комментируют, и эти бесконечные овраги, болота, логова культистов, у Командора какая-то очень нездоровая страсть к таким местам, и бесконечные комары, и рыба, тоже бесконечная, и красть толком не у кого, и — он устал, ясно? Он не какой-нибудь там паладин, который привык терпеть и превозмогать. Он простой тифлинг, который сам до всего доходил. Что рога надо постоянно подпиливать, что демонская кровь любит тепло, что если поднапрячься, то хвостом можно можно всякие вещи делать, а не только свое настроение показывать. Ну его в бездну. Хватит. Вольжиф собирается с духом и вечером, когда уже все разбрелись по палаткам, прошмыгивает к Региллу. Регилл, как и ожидалось, выдает свой максимум реакции — приподнятую бровь. Но не то, чтобы удивленно, скорее вопросительно — ага, видать, все-таки ждал, когда он вконец измучается и на брюхе к нему приползет. Вольжиф открывает рот. Закрывает. Шумно выдыхает и сцепляет руки в замок. Слова куда-то деваются. И мысли — как будто в присутствии Регилла притихают, так, на всякий случай, мало ли. Немного запоздало доходит, что, наверное, надо было подумать над планом, а не прыгать в свои моральные терзания так, чтоб с головой. Регилл тоже молчит. Неуютность превышает все разумные пределы. — Вот я пришел, — выдает Вольжиф первое, что приходит в голову. И тут же захлопывает рот, потому что прекрасно слышит, как оно со стороны звучит. Просто молодец, нет бы что-нибудь нормальное придумать. Бровь Регилла приподнимается еще немного. — Не припоминаю, чтобы тебя вызывал. Теперь первым в голову приходит «а я не твой подчиненный, чтобы ты меня туда-сюда гонял», но Вольжиф в этот раз думает, прежде, чем сказать, одного раза хватило, спасибо большое. Сглатывает. Прогоняет это колко-едкое и выдает осторожно-сглаженное, с совсем небольшой щепоткой заискивания: — Ну как это, дядюшка, — даже, набравшись смелости, шаг ближе делает. Правда, только один. Взгляд Регилла пригвождает к месту лучше всякого заклинания паралича. — А как же поговорить. Про тот случай. С хвостом, — запинается. В горле как-то разом пересыхает, и он шумно сглатывает, — ножницами и Нэнио. Регилл продолжает смотреть точно так же. — Зачем? Вольжиф глупо моргает. …что значит зачем? Он совсем ничего не понимает. Вообще. От слова совсем. Регилл смотрит как раньше, поднимает бровь как раньше — только еще и руки на груди скрещивает. Регилл хочет от него — чего? — Ну, хватит с меня. — не выдерживает он, и хвост возмущенно поднимается и совсем по змеиному потряхивает кисточкой. — Не умею я во все эти ваши подмигивания и намеки, вообще никак. Если что-то хочешь, так прямо и скажи, сил уже нет вокруг да около ходить. Регилл уже привычно выдыхает по-командоровски. — Не понимаю, почему ты решил, что я от тебя что-то хочу. Вольжиф аж задыхается от возмущения. Нет, у него еще хватает совести продолжать отрицать! — Потому что ты не донес Командору, — настаивает. Хватит с него. Он не хочет больше играть в это «я знаю, что ты знаешь, что я знаю», с детства не любил. И не умел. — И попросил Нэнио меня не трогать. И, — дыхания не хватает, так он частит. — И взамен даже разрешил ей обкромсать тебе волосы! Регилл выглядит так, словно на него все это перечисление вообще никакого впечатления не производит. Будто каждый день только и делает, что дает сумасшедшим лисам состричь себе пару-тройку прядей ради науки, ага, ничего странного. — И? — И что ты хочешь взамен? Хвост начинает совсем уж тревожно мельтешить. Вольжиф не знает, чего хочет больше: провалиться сквозь землю от неловкости или чтобы в Регилла ударила молния и все просто закончилось. — Значит, вот что лежит в основе тех внезапных и совершенно нетипичных предложений помочь, — Регилл потирает костяшками подбородок. В уголках глаз появляются задумчивые линии. — А ты что, ждал, что я у тебя снова кошелек попробую увести? — не удерживается Вольжиф. — Да, — и даже сгладить не пытается. Только добавляет. — Я ничего не хочу взамен. Вольжиф, кажется, совсем падает в какую-то бездну непонимания. Так и поверил, ага. Не нужно ему. Он что, думает что Вольжиф дурак? Хотя да, действительно ведь думает. Но не совсем же дурак все-таки. — Заливай, конечно, — он даже больше сдерживаться не пытается. Хвост так и мечется из стороны в сторону. — Зачем тогда вообще помогал? Еще скажи, что просто так. Регилл едва уловимо морщится — то ли самой вспышке, то ли словам, черт разберешь. — Нет. Я преследовал вполне очевидный корыстный интерес, — Вольжиф аж подбирается. Что и требовалось доказать. Ну, и из-за чего же он столько времени мучается и спать нормально не может? — Который исходил из факта, что соратник, испытывающий моральный дискомфорт, значительно менее полезен, чем соратник, его не испытывающий. У Вольжифа даже хвост на середине движения останавливается. — И все? — он даже не пытается делать вид, что верит. — Разве желание не получить лишний удар из-за того, что ты слишком вымотан и отвлечен, это мало? Вольжиф фыркает. — Ты же мне регулярно напоминаешь, что я «абсолютно и полностью некомпетентен», — обвиняет. И смотрит выжидающе: ну, как отбрешешься? Регилл пожимает плечами. — Не хочу узнавать, можешь ли ты стать еще некомпетентнее. Вольжиф шумно выдыхает. Это по-регилловски. Это даже логично — хоть и немного унизительно, но это же жуткий гномий дед, когда с ним бывало иначе. Но это все еще странно, и сам бы он сделал совсем по другому. — Но ты же с меня что угодно мог потребовать, — в голос против воли просачивается потерянность. — Я имею в виду… вообще что угодно, хоть все стащенное тебе сдавать. Или делать вид, что я себе язык откусил. Или доспехи твои драить и полировать. Или, — до Вольжифа доходит, что он, по сути, делится идеями собственной эксплуатации, и он спешно захлопывает рот. Хорошо хоть, не успевает поделиться самыми неприятными. Не знает, конечно, хватило ли бы у Регилла безжалостности и эффективности, чтобы попросить что-нибудь — ну, вроде того, чтобы Вольжиф помогал снимать стресс его рыцарям, как раз на девочку похож, а в темноте и вовсе не различить, если правильно повернуть. Но как-то проверять не хочет. Слышал уже такое требование, одного раза хватило. — Не имею желания опускаться до твоего уровня, — скучающе говорит Регилл. Вольжиф, не удержавшись, закатывает глаза — но со знатным таким облегчением. Ну и слава богам. — Да, да, конечно. Кто бы сомневался. Регилл слегка пожимает плечами. — Не предполагал, что ты поймешь. И бросает взгляд — ну очень неуютный такой, сразу мурашки по спине, только совсем не приятные. Как будто смотрит куда-то глубоко, под всю его браваду и возмущение, в самую неприглядную суть. Вольжиф невольно скрещивает руки на груди — словно это может как-то помочь. Сделать так, чтобы Регилл не разглядел, что он без спросу позаимствовал пару глотков из дейрановской фляжки, чтобы набраться смелости. И как все эти дни трясся от одной только мысли, и как ждал, и как — Вот же глупости в голову лезут. Это же просто Регилл. Он не умеет смотреть в душу, или видеть грехи, или что-нибудь в этом роде. У него просто жуткий взгляд, вот и все. — Что-то еще? Как будто у него полно дел. Ага, здесь, посреди очередного чертова оврага, где они разбили лагерь. Наверное, правильный ответ «нет». На крайний случай, «слава богам, нет» — Вольжиф трет щеки, которые явно уже заранее пошли яркими пятнами. Когда это он делал что-то правильное. — Вообще-то да. Есть. Кое-что. Ага. Прокашливается неловко — горло сухое, что просто жуть. В этот раз даже язык без костей и умение болтать не включая голову не спасают. Слова будто маленькие жуки с колкими лапками, зацепились за язык, и никак не хотят говориться. Хотя нет. Даже этих самых жуков-слов нет, Вольжиф — он даже не знает, как сказать. — Я слушаю, — еще и такое спокойное, будто ему совсем, ни щепотки не любопытно. Почему-то легче от этого не становится. Даже наоборот. Вольжиф делает глубокий вдох. Снова трет щеки, надеясь сделать так, чтобы казалось, будто эти вот пятна — это не кровь прилила, это он сам натер. — Покажи-как-ты-прикасался-к-хвосту, — выталкивает он практически слитно, скороговоркой. И хвост — как будто только того и ждал. Вдруг оказывается не где-то там за спиной, а перед ним, еще и расправляется так, будто красуется — аж все пятна да шрамы видны. Вольжифу хочется поймать его руками и запихнуть под плащ. В этот раз Регилл приподнимает аж обе брови. Но почему-то при этом не выглядит прямо так уж удивленным. Как будто — ждал чего-то другого? Или такого, но иначе? Может, он уже давно все понял, про хвост и Вольжифа. Просто не думал, что смелости хватит — или нет. Или, может, что-то совсем другое. — Нет. И это как бабкина оплеуха. Когда она била, почему-то всегда больнее было, даже несмотря на то, что у нее рука вроде бы не особо сильная. — Почему? Тонуть так тонуть. Вольжиф знает, что ему никто ничего не должен. Что то, что он справился и заставил себя сделать что-то очень страшное, вообще ни на что не влияет, и если кто-то и скажет «какой все-таки молодец», то это только он сам, но. Все равно уязвляет. — Не хочу. Вот так просто. «Не хочу», и все. Хвост как-то очень болезненно дергается, как будто Регилл не просто вполне логично отказал, а еще и носком сапога сверху придавил. — Но, — Вольжиф сглатывает. Получается чересчур жалко. — Мне очень надо. — Обратись с этим в бордель. Хвост совсем поджимается. Регилл говорит как обычно — спокойно, почти отстраненно. Даже без особо выраженной неприязни и брезгливости, но — ощущается так, словно они там есть. — Там не, — он запинается. Пробует снова. — Это совсем… да и вообще, в Дрезене не… Сложно объяснить то, чего сам не понимаешь. Вот почему не бордель? А потому, что там трогать будет не Регилл — нет, конечно нет, Вольжиф на самом деле так не думает. Потому что — потому что там рассадник всякого заразного. И вдруг с Вольжифа просто деньги сдерут и бросят. Или опоят и ограбят. Или — Как же беззубо это звучит. — Я могу заплатить, — выдает Вольжиф. И по выражению лица Регилла сразу же понимает — зря. Пытается исправить: — Не деньгами, — хвост начинает покачиваться с явным и отчетливым оттенком паники. — Я могу… — он пытается срочно сообразить, пока Регилл не выдал какое-нибудь промораживающее насквозь «хватит» и не выставил из палатки. Или не оторвал хвост. Чтобы неповадно было. — Я могу неделю молчать. — Молчать? — переспрашивает с таким явным скепсисом, какого Вольжиф от него раньше вообще не слышал. — Ты. Он спешно кивает. — Целую неделю. Скептичности во взгляде Регилла меньше не становится. Вольжифу делается совсем неуютно. И безнадежно. — Две. — …что? Он не верит. Послышалось, наверное. Да. Точно. Регилл не мог такого сказать. Он бы не согласился, ни за что — не с ним. — Две недели молчания, и я показываю, каким образом дотрагивался до твоего хвоста. — Это много! — возмущается Вольжиф. Во-первых, по привычке. А во-вторых, кто не рискует — обычно живет себе спокойно, без переломанных рук, ног и хвостов, но иногда же бывает, что риск оправдывается. — Ты пытаешься торговаться? — и нотки в голосе еще не то, чтобы угрожающие, но мурашки по спине все равно прокатываются. — Две недели — это очень много, — частит Вольжиф, и хвост мечется из стороны в сторону как сумасшедший. — Дядюшка Регилл, я же знаю, что на самом деле ты не сухарь, — судя по выражению глаз, мимо. — Ты опытный командир, который понимает важность потребностей подчиненных, — мимо. — Ну пожалуйста, войди в положение, я уже с этим знаешь, сколько мучаюсь? Мимо. Да еще и с грохотом и треском. — Я изложил свои условия. Вольжиф скисает. А потом воспрянывает — две недели-то всего, каких-то четырнадцать дней. Это как раз дорога до Дрезена. Делов-то. Вообще общаться и по-другому можно. Жестами там. Он много всяких знает. — Ладно, — Вольжиф выдыхает, как будто соглашается на одну из самых невыгодных сделок в своей жизни. — Согласен. Регилл, ожидаемо, не ведется. — Четырнадцать полных дней, — кивает. — С завтрашнего рассвета по закат последнего дня. И вот какие у Вольжифа есть варианты? Значит, он молчит. И уже на второй день ему хочется взвыть — на самом деле, уже в середине первого, но тогда он еще как-то держится, а вот на второй уже совсем невмоготу. Вольжиф знает, что он много говорит, да, да. Иногда до головной боли и «еще одно слово, и этот нож будет торчать у тебя из горла». Но как-то даже не думал, что настолько много. Он не может прокомментировать очередной странный мох, который Ланн добавляет в их ужин. Потому что «я точно уверен, что он безопасный» — вообще не аргумент, может, это для монгреллов он безопасный, а у тифлингов от него хвост вдруг возьмет и отвалится, а у кицунэ… а у кицунэ весь мех выпадет, да. И вообще, им уже давно надо поднять вопрос, что, может, Ланна совсем к котлу подпускать не стоит, он же такое готовит, что они пока еще только чудом не отравились. Ну и что, что уже больше года, говорит же, только чудом, это все заступничество Иомедай, не иначе — Он не может возмутиться — хотя зануда-Дейран каждый раз называет это нытьем — что они идут слишком долго, уже давно пора сделать перерыв, и это не только его мнение, вон, на остальных поглядеть, так тоже все ясно становится. Ну да, они не говорят, но это все потому, что Командора обижать не хотят, Вольжиф точно знает. И вообще, почему они ставят лагерь только тогда, когда уже готовы упасть от изнеможения, да-да, в прямом смысле, он сам так точно, исключительно на силе воли на ногах держится — Он даже не может пожаловаться, что его ночью ужасно искусали комары, и за хвост тоже, кошмар какой, и теперь оно все чешется просто жуть — не мог бы Дейран исцеление наложить? Ну да, на комариные укусы, а что такого. Сказал же, чешутся просто жуть, может, это вообще какие-нибудь демонические комары были — Вольжифу казалось, что отвратительно он себя чувствовал, когда непонятно было, растрепал Регилл или нет — так вот, он ошибался. Оно даже рядом не стоит. Вольжиф знает, что не то, чтобы представляет из себя что-то особенное — ну да, он тифлинг, но распутность бабки, это немного не то, чем можно гордиться. Особенно на фоне остальных. Он вообще иногда смотрит и не понимает, почему Командор его с собой таскает. У них же есть парочка самых настоящих монгреллов, не такой уж и дальний родственник королевы, сумасшедшая кицунэ — много кто есть, в общем. Даже аж самый всамделишний параликтор Рыцарей Преисподней — вот мог бы даже в лихорадке подумать, что с таким из одного котла есть будет? Вольжиф имеет очень неприятные и не смутные подозрения, что теперь его вообще замечать перестанут. Мельтешит там что-то такое хвостатое, ну и ладно. Будут только вспоминать, когда замок какой открыть понадобится. Или ловушку обезвредить. Или его очередь готовить настанет. Или у кого-нибудь из сумки что-нибудь пропадет, а что сразу Вольжиф, ну да, он взял, просто одолжил на время, вот как раз собирался вернуть, подумаешь, что без спроса — В общем, он ждет. Мол, давайте, показывайте, что вы на самом деле такие же, как остальные, всего-то пару дней, и уже будто не было никакого Вольжифа в банде. Как призрак какой-то, мельтешит на краю зрения, ну и бездна с ним. Сначала он ловит на себе взгляды. Непривычные такие. Очень неуютные, хоть и разные. А потом Ланн вдруг ловит его, когда он отходит набирать фляжку: — Все нормально? — спрашивает каким-то очень странным тоном, совсем не ланновским. Еще и двигается так странно. Будто кто-то бросил заклинание, и его неуклюжесть увеличилась раза в три. Вольжиф подозрительно на него смотрит. На всякий случай, осматривается — странно это все, с чего вдруг взял и подошел так, наедине. Подумав, осторожно кивает. Ланн почему-то не отстает. — Ты сам не свой в последнее время. Вольжиф пожимает плечами. — Вот об этом я и говорю, — Ланн дергает углом губ, только усмешка у него получается совсем не веселая, а какая-то… тревожная? Да ну, бред какой. — Вообще, что я хочу сказать. Вольжиф вопросительно поднимает бровь — ну, и что? Ланн как-то совсем неловко прокашливается. — Ты всегда можешь подойти ко мне, — брови Вольжиф теперь уже невольно поднимаются еще немного выше. — Я имею в виду, — Ланн потирает затылок. Конечно же неловко, как еще. — Я знаю, каково это. Когда все давит, и кажется, что ты больше не выдержишь, и мысли в голове, — он выдыхает, тяжело и как-то очень болезненно. Изображает улыбку. — Делают еще только хуже. И иногда даже кажется, что лучше бы тебя сожрала гигантская многоножка. От его улыбки мурашки по спине — совсем неприятные. Вольжиф зябко дергает плечами. — У меня не боги весть какой опыт, но, — Ланн теперь еще и смотрит ему прямо в глаза, — может, я все-таки хоть чем-то смогу помочь, — еще и добавляет после паузы. — Договорились? Вольжиф машинально кивает. Этот странный разговор производит на него такое впечатление, что он только в лагере спохватывается, что так и не набрал воды. Но на этом все не заканчивается. В следующий раз к нему подходит Дейран. — Тысяча, — говорит так уверенно, что хочется заранее закатить глаза, даже толком не дослушав. — Я тебе ее даю, и ты снова заливаешься певчей птицей в весеннюю пору. Вольжиф фыркает. И всего-то? — Две, — Дейран понимает правильно. — Что, нет? — выразительно так цокает языком. — Ты меня режешь по живому, Вольжиф, — еще и вздыхает так, словно он от стыда должен захотеть провалиться. — Только из большой любви к тебе. Пять. Вольжиф сглатывает. Это — ну, уже очень серьезное предложение. Можно гулянку в Полумере закатить, чтоб народ повально под столами оказался, и в кошельках хорошенько так пошариться. А еще в пекарне, что возле храма, шикануть — тех пирожков с сыром взять, и вишневых рулетов обязательно, и коврижек с маком, вкусные должны быть. И отмычки те прикупить, на которые он уже как месяцев шесть ходит облизывается, зачарованные, с такими даже магические замки не проблема, и еще — много еще чего. И останется. Вольжиф бросает очень аккуратный взгляд на Регилла. Думает: а может все-таки. Ну, согласиться. Выдать что-нибудь вроде «только из большой ответной любви к тебе, братец Дейран. Давай, гони сюда обещанную пятерку». Такие деньги на дороге не валяются. И в бесхозных сундуках тоже, и в карманах трупов, и в чужих кошельках, и в — нигде, в общем, не валяются. Можно буквально на пару дней его обещание Региллу сдвинуть. И все довольны будут: и Дейран в кои-то веки деньги с пользой потратит, и Вольжиф немного обогатится, и Регилл его-молчащего все-таки получит. Да и вообще, какая разница, когда начинать, днем раньше, днем позже, главное, чтобы сумма сходилась, а эти дни можно считать тренировкой — Поразительно, как много можно сказать одним взглядом. Особенно таким, не то, чтобы сильно отличающимся от обычного. Просто с ноткой — похоже на презрение. Или брезгливость. Или усталость — с чем там вообще может Регилл на него смотреть, Вольжиф не то, чтобы хорош в разгадывании шарад и ребусов. Но это совершенно точно взгляд из разряда «я же говорил». Вернее «что и требовалось доказать», в переложении на регилловскую манеру и ту самую шершавую интонацию. Вот это Вольжиф точно определить может. Еще со времен бабки наловчился просто мастерски. Как будто он даже не сомневается, что Вольжиф соскочит. Не продержится всех этих дней. И сейчас получает самое что ни на есть подтверждение. Регилл явно не намерен давать ему второго шанса. Что, в принципе, до отвратительного логично — он-то и первый только каким-то чудом дал. Хотя мог бы и в положение войти — целых пять тысяч же. — Ну ладно, — Дейран понимает его молчание по-своему. — Я как раз сегодня испытываю потребность быть возмутительно щедрым, — и пауза, просто таки до неприличного садистская. — Десять. Вольжиф издает какой-то раненый звук. Запоздало прижимает ладони ко рту, но почти тут же отнимает — все в порядке, он же ничего не сказал. Он — он просто не смог сдержаться, как не-человек, которому очень больно. Дейран выглядит крайне довольным собой. Подлец. Десять. Это. Это же. Вольжиф жмурится и пытается вспомнить как дышать. Под зажмуренными веками — предательски яркими картинками — пирожки, отмычки, гулянка в Полумере, и еще одна, через пару недель, как народ мальца подзабудет про обчищенные карманы. И десяток свитков на все случаи жизни, и алмазная пилочка для рогов, и бадья, которая сама собой водой наполняется — оно просто каким-то нескончаемым потоком. Хвост, судорожно думает Вольжиф, пытаясь отвлечься. Если он возьмет деньги, Регилл не будет трогать его хвост, а никто другой больше не умеет так, или ладно, может, и умеет, но Вольжифу же не надо, Вольжиф хочет, чтобы именно Регилл. Чтобы позволил хвосту растянуться у себя на коленях, а потом поглаживал, даже можно просто, от середины до кончика, и все мозоли-шрамы чувствовались, и царапали бы так легонечко, по-приятному. Наверное, Вольжиф бы тогда тоже дыхание задержал, а если бы не задержал, то, когда пальцы дошли бы до кисточки, точно — Он снова давится звуком, только теперь уже не жалким, а — каким-то очень похожим на неприличный. Опять прижимает ладони ко рту. Вот это он точно не хочет, чтобы остальные слышали. Хвост мечется как сумасшедший. Вольжиф спешно ловит его руками и — даже не цепляет за пояс, знает, что сейчас бесполезно, вырвется же сразу. Сжимает между ладоней. Думает: чтоб этому чертовому Дейрану в бездну провалиться. Вот там-то ему точно будут рады. Даже за своего сойдет. Вольжиф делает глубокий вдох. И еще один, потому что первый ни черта не помогает. Да и второй на самом деле тоже, и вообще, дыхание задерживать как-то проще. Деньги. Хвост. Деньги. Пальцы Регилла прямо под кисточкой и превращение в желе. Вишневые рулеты каждый день, и одеяло, зачарованное излучать тепло, и какой-нибудь маленький, очень скромный трон — Вольжиф жмурится так, что до боли. И качает головой. Дейран смеется, и ему приходится от любопытства открыть один глаз. — Теперь мне еще интереснее, — качает тот головой, и выражение лица у него, ну, действительно заинтригованное. Даже довольное. Как будто моральные терзания Вольжифа его знатно веселят. — А если двадцать? Вольжиф снова качает головой. Даже возмущение изображает — это что, Дейран его купить хочет? Да Вольжиф бы никогда, у него же принципы! Во второй раз это гораздо проще — он же уже попрощался с зачарованной бадьей, и всегда нагретыми одеялами, и отмычками, и — со всем, в общем, попрощался. — Я не стану предлагать снова, — предупреждает Дейран, но как-то очень лениво, без огонька. Вольжиф задирает подбородок. Ну уж нет. Он не продается. Дейран почему-то смеется. А Регилл — Вольжиф не смотрит на него, правда, только краем глаза улавливает — не просто приподнимает бровь, а выглядит почти удивленным. Правда, он не выдумывает. Хотя — если бы сам не увидел, не поверил бы. И Командор, конечно, тоже подходит. Спрашивает: — Мне нужно беспокоиться? — тихо, как будто бы чтобы никто не слышал. Еще и придерживает за локоть, аккуратно так. И смотрит — ну, если бы у Вольжифа был отец, нормальный в смысле, а не вот это вот, он бы, наверное, смотрел именно так. Вольжиф сглатывает. Помешкав, осторожно качает головой. — Уверен? — Командор умудряется и нажимать тоном, и не давить. — Если хочешь, можем отойти подальше, чтобы точно никто не слышал. Вольжиф удивленно приподнимает хвост — он что, думает, что это из-за кого-то? Что его обижают что ли? Фыркает — да чтобы его обижали, да он сам кого хочешь обидит, и себя тоже, на самом деле, но не суть. Да он так наязвить может, что повеситься захочется, а еще — Вольжиф качает головой, старательно запрятывая смущение куда поглубже. Он знает, что Командор хороший, но — знать и вот так чувствовать на своей шкуре, это совсем разные вещи. Ни один из бывших главарей за него так не впрягался. Никогда, вообще ни разу. Сколько его притопить или подставить пытались, это не счесть. А вот чтобы — даже в мыслях запинается. Чтобы заботились. Или защитить там пытались. Такого не может припомнить. — Ты всегда можешь подойти ко мне, — предупреждает Командор. — Хоть среди ночи. В любой момент, я всегда найду на тебя минуту. И смотрит так, будто ждет ответа. А Вольжиф — он же не знает, как на такое отвечать, как вообще на такое-то ответить можно. И хорошо, что он, ну, не может говорить, потому что выдал бы что-нибудь вроде «ага», или «я понял», или «ты зачем вообще такие глупости говоришь-то». А Командор — ему, видимо, мало, что Вольжиф на другой конец Голариона провалиться хочет, он еще и добавляет. Сжимает пальцы на локте крепче, но не до боли, а как будто в каком-то успокаивающем жесте или поддерживающем, Вольжиф вообще в этом не слишком силен. Не приучен он к такому, чтобы разбирать все эти бессловесные «я с тобой» или «мне не все равно», или — вот как послать далеко и надолго жестом он знает. Как передать «вперед», или «назад», или «ловушка», или — все в этом духе. А вот как «я забочусь о тебе» — нет. Не его территория. — Договорились? У Вольжифа почему-то в горле какой-то разбухший комок — как будто смятый лист бумаги умудрился проглотить. Или надышался чем-то. Точно, надышался — у него такое на пыльцу какой-то демонической травы бывает, наверное, где-то рядом растет. Конечно же он кивает. — Я знаю, что слишком сильно напираю, а ты этого не любишь, — теперь у него еще и тон мягкий, как свежеиспеченная булочка. — Но мне было бы спокойнее, если бы я понимал, что происходит. У Вольжифа аж мурашки по спине — хоть и не такие, как от Регилла, но тоже приятные. По-своему. Он прижимает ладонь ко рту — мол, извини, Командир, рад бы, да не могу. И даже не преувеличивает — ему действительно не хочется его расстраивать. Но хвост — пропади пропадом этот хвост. — Я понял, ты не можешь, — Командор оказывается удивительно хорош в разгадывании шарад. Хотя нет, не удивительно, Командор же. Он, кажется, талантлив вообще во всем, что только может в мире существовать. — Давай так. Я предлагаю, а ты либо соглашаешься, либо нет. Вольжиф кивает. Вполне, хороший способ. — Это какое-нибудь проклятие? Качает головой. — Хорошо. Нет, действительно хорошо, даже не представляешь, как мне легче дышать стало, — Вольжиф неловко машет хвостом. Мол, ну чего ты, не надо преувеличивать. — Так. Это вообще связано с магией? Снова качает. — Вот теперь точно легче дышится, и не смотри так. Ты с кем-то поспорил? Кивок. — Это было ожидаемо, — Командор выдыхает. Только почему-то не отстает, снова спрашивает, еще и понимающе так. — С Дейраном? Снова качает головой, только теперь чуточку более нервозно. Хвост начинает вести из стороны в сторону. Не то, чтобы ему бы прямо так хотелось обсуждать — но Командор же. — Хм. Ланн? — вот это уже более осторожно-вопросительное. Оно и понятно. Ланна за таким не ловили. Только если с Дейраном, но там все ясно, это у них любовные игрища такие. Снова качает. — Нэнио? — а вот это уже устало-безнадежное. И опять качает. Хвост начинает мелькать еще немного беспокойнее. Понятно почему: вариант-то всего один остался. — Регилл? — Командор спрашивает это с поразительной интонацией: начинает с недоверием, заканчивает изумлением, самого что ни на есть кристального образца. Вольжиф мешкает — но все-таки тревожно кивает. А с кем еще, от всех остальных открестился уже, надо было все-таки на Дейрана покивать, хотя — Командор же все-таки. Он — вроде как заслужил, чтобы Вольжиф ему не врал. — Надо же, — вот теперь у него в голосе чистейшее изумление. — Кто бы мог подумать. Регилл, — еще и качает головой, с какой-то очень похожей на осуждающую интонацией. — Хотя, — а вот в этом взгляде явно читается «могу его понять». Вольжиф закатывает глаза. А еще Командор, называется. Хотя он сам тоже понять может, чего уж там. — А что же ты попросил взамен такой большой жертвы? Хвост начинает совсем уж тревожно — панически, ага, чего ж врать-то — метаться из стороны в сторону. Командор выставляет перед собой ладони — Вольжиф искренне впечатляется такому пониманию, пока ловит этот чертов хвост руками. — Понял. Оставляю за тобой право на секреты, — еще и подмигивает. Вольжиф смотрит на него осуждающе — вот не стыдно ему? Такой взрослый, а еще издевается. — Но если что, — напоминает. Правда, в этот раз душещипательный эффект очень сильно смазывается так себе сдерживаемой улыбкой. Вольжиф кивает — да, да, само собой. Давай, иди уже по своим делам. Командор почему-то пытается не улыбаться еще сильнее. А когда наконец отвязывается, так вообще посмеивается себе под нос — Вольжиф прекрасно слышит, он, вообще-то, в десяти шагах стоит, дождался бы хоть, когда отойдет подальше для приличия. И «надо же, Регилл», и «не совсем еще сухарь, правильно говорят, выцветание в гнома, бес в…» — дальше Вольжиф старательно не слушает. А то потом еще мучиться, в голове крутить и пытаться придумать, как избавиться. Но неровными смущенными пятнами все равно идет. Видимо, заранее и на всякий случай. Но хуже всего — Нэнио, кто бы сомневался. Вольжиф, кажется, начинает думать, что, в общем-то, если бы про него забыли, это было бы не самым плохим вариантом. Нэнио воспринимает его молчание как — личный вызов? Уникальную возможность? Бездна ее разберет, это же Нэнио. Она просто в один момент пододвигается поближе и бросает в его миску с супом многоножку. И не то, чтобы Вольжиф боится насекомых. Скорее так, не любит. Очень сильно. А после этой выходки вдвойне, нет, втройне — нет, ещё сильнее, он даже чисел таких не знает. Единственное, что останавливает его от того, чтобы с воем сбросить миску с коленок и вскочить — это оцепенение. Многоножка бьется в супе среди островков неровно порезанной картошки, морковки и — конечно же — чертовой рыбы, никак не желая тонуть. Или не умея. Вольжиф как-то до этого вообще не задумывался, могут ли многоножки плавать. Нэнио смотрит на него — как Нэнио. С каким-то очень нездоровым энтузиазмом в глазах. Еще и подсказывает: — Ты достаточно возмущен, мальчик-тифлинг, — и пушистый хвост из стороны в сторону, — чтобы прервать свой акт молчания? Вольжиф бы ей сказал. Ух, что бы он ей сказал, даже выбрать трудно, что перво-наперво. Многоножка пытается забраться на самый крупный — и недоваренный, явно, Дейран же готовил — кусок картошки. Вольжиф жмурится. Считает до десяти. Думает: хвост. И пальцы Регилла на самых чувствительных его частях — и на кисточке, и в ее основании, и, может, даже возле другого основания, которое возле спины, кто там знает, как пойдет, рядом с копчиком, там ведь тоже должно быть очень — очень, да. — Ты покрылся странными цветными пятнами, — комментирует Нэнио. — Это не та реакция, которую я ожидала. Вольжиф очень надеется, что на этом ее энтузиазм угаснет. Или что она забудет — вот, это было бы замечательным развитием событий. Но Нэнио явно халтурит со своим забыванием. Что-то она слишком помнит в последнее время. Особенно про тифлинговые хвосты, Регилла и вольжифово молчание. В следующий раз Нэнио пишет на его плаще неприличное слово — Вольжиф прям даже впечатляется. Он-то вон где вырос, а такое узнал только годам к десяти. — А теперь, мальчик-тифлинг? Вольжиф глубоко вдыхает, считает до десяти и идет пытаться жестами донести до Командора, что ему нужен новый плащ. Потом Нэнио подкидывает ему в спальник постельных клопов. Утром Вольжиф встает злой, невыспавшийся и искусанный. Мстительно давит одну из этих мерзких нажравшихся тварей. Смотрит на темное пятно собственной крови. — А теперь? Вольжиф глубоко вдыхает, считает до десяти и идет жестами просить у Командора новый спальник. И старается не очень сильно скрипеть зубами. А потом Нэнио бросает кузнечика ему за шиворот — демонического кузнечика, с вот такими вот челюстями и двенадцатью лапками, который болюче так цапает Вольжифа за загривок. А потом Нэнио насыпает соль ему в сапоги — много соли, Нэнио очень щедрая. А потом Нэнио подкидывает труп птицы в его сумку, и не то, чтобы очень старый и совсем вонючий, так, средней степени, могло быть и хуже — Вольжиф глубоко вдыхает, считает до десяти — а потом швыряет эту несчастную мертвую птицу в Нэнио, и даже плевать, что мерзкая кровавая жижа по рукаву течет. А потом показывает ей очень неприличный жест. И еще один. А потом совсем неприличный. — Вольжиф! — возмущается Командор. Вот где ж он раньше-то был, а. Вольжиф, не сдерживая эмоций, показывает сначала на птицу, потом на свою сумку, потом на Нэнио. — А, ну тогда можно. Вольжиф благодарно кивает. А потом показывает еще один жест, неприличнее неприличного, прям в край, один путешественник из Алушинирры научил. — Наконец-то видимый результат, — восторгается Нэнио. А Вольжиф — он больше не может. Он перебирается поближе к Регилу. Еще и показывает: свой хвост, его волосы, Нэнио — которая явно все понимает и выглядит так, будто Вольжиф в ее заметки плюнул. Но, по крайней мере, не рискует приближаться. А Регилл воспринимает его постоянное маячение на периферии вполне себе спокойно. И даже без угроз. В смысле, смотрит, конечно, как будто прикидывает, как бы закрутить петлю для него на ближайшей ветке, но — лучше он, чем Нэнио. Еще немного, и Вольжиф сам с удовольствием в петлю полезет, еще и спасибо скажет за то, что больше не приходится это терпеть. Но. В принципе. Это оказывается не так сложно, как казалось. Молчать, он имеет в виду. Командор иногда делает паузу во время общих обсуждений, чтобы он мог вставить жест-другой. Ланн периодически подходит с ним — ну, пусть будет поболтать. А Дейран явно приобретает новое любимое занятие — «я тебя не понимаю, Вольжиф, твой жестовый язык все еще оставляет желать лучшего. Будь добр, повтори еще раз. Помедленнее, пожалуйста. А теперь еще раз. И снова. Дай мне на полную насладиться этим редким, а оттого и еще более ценным моментом твоего молчания». А Нэнио — он не хочет говорить о Нэнио. Даже Регилл. Говорит ему как-то раз на привале, наедине: — Молодец, — и, правда, не кажется, в голосе в самом деле есть что-то одобрительное. — Не рассчитывал, что ты так долго продержишься. И вот он вроде бы даже не трогал хвост. Но почему-то. Почему-то снова ой. И мурашки от затылка до кисточки, какой-то очень электрической щекотной волной. И во рту. Ну, тоже как-то разом сухо. Еще не желе, но что-то очень рядом. Вольжиф на всякий случай бросает взгляд на хвост — да нет, все так же. А почему тогда? Регилл не трогал. Регилл просто сказал, что он не вконец бесполезное и разочаровывающее демоническое отродье — ой. Маленькие волны по позвоночнику в этот раз не столько от воспоминания, сколько от осознания. Регилл его похвалил. Регилл. Его. Похвалил. Вольжиф на всякий случай оглядывается, не сидят ли по ближайшим кустам его вроде-как-еще-товарищи, с каким-нибудь «нет, ну ты видел, видел это выражение лица? А хвост? Ты только глянь, как кисточка дернулась, будто молнией шибануло». Это, конечно, обидно было бы. Зато понятно. Но нет. Не сидят. Вольжиф дергает плечами, стряхивая остатки молний-мурашек. Прижимает руку к сердцу — получается что-то среднее между изображением приступа грудной жабы и карикатурной благодарностью. Прикидывает, какой бы еще поклон позаковыристей добавить, чтоб прям сразу читалось — Регилл коротко морщится. И это — почему-то вдруг очень неприятно. Как если бы по кустам все-таки обнаружился кто-нибудь из их банды. Да. Оно точно воспринимается очень рядом. Почему-то. Вольжиф опускает руки — опустил бы еще и хвост, но тот сам справляется даже еще быстрее, чем он об этом подумать успевает. Рассеянно дергает плечами. И, помешкав, осторожно кивает. Без насмешки, прямо так, серьезно — аж самому странно. А Регилл вдруг берет и кивает ему в ответ. С таким очень смутным, но мурашечным оттенком удовлетворения.