Любимый друг или просто любимый?

За окном поезда пролетали пейзажи, нарисованные старой, потрёпанной кистью матушки-природы, что писала картины, вздыхая: «Ох, дети мои, не разлейте серый цвет!». Но яркая зелень с проседью рыжины была безнадежно испорчена разлитой-таки серой краской усталого отчаяния, заставляющего задыхаться равнодушным криком в попытках убежать от самой себя. — Девушка, курочку будете? — спросила меня миловидная худенькая старушка с добрыми глазами, в глубине которых плескалось по-молодому сильное желание помочь всем, кому надо. — Нет, спасибо, — улыбнувшись уголками губ, я отвернулась обратно к окну. — Чего так? — это уже любопытствовала полная подружка первой, позволившая мне сидеть на её месте днём, чтобы не лазать каждый раз на верхнюю полку. — Я не ем не порезанное на мелкие кусочки мясо. С детства не переношу вид костей и прочего, — спокойно пояснила, чуть поведя плечами. В открытое окно врывался свежий осенний ветер, любопытно трогая всё, что попадётся. Помню, в пору учёбы, в школьные и студенческие времена я ненавидела осень всей душой. Сейчас я её люблю. Время года, которое все считают порой гибели, дарит мне успокоение. Мясо… Я ем его крайне редко, не особо люблю. Раньше… Когда? Совсем недавно или в прошлой жизни? Раньше Серёжа вздыхал о том, что я несамостоятельный ребёнок и брался извлекать из мяса всё, саму еду разрезая на маленькие кусочки. Он не любил это дело, но любил меня и понимал, что без мяса я совсем исхудаю. Он был прав. — Нам, старым, всё равно себе на мелкие кусочки резать, а то челюсти-то уже не те, что раньше. Мы и тебе так же сделаем! — всё та же полненькая старушка активно махала вилкой, говоря быстро и воодушевленно, будто её радовала перспектива кормить взрослую девушку, которую видит в первый раз в жизни. — Что ж, буду премного благодарна, — мой голос звучал ровно, тон ничем не отличался от того, которым я говорила раньше, но в этот раз моя улыбка была искренней. — Ишь, нашлась мне, царица! Премного, говорит, благодарна! Ты ток погляди, Аллочка! — бойкая женщина обратилась к подруге на удивление ласково. — Какая милая и воспитанная леди, — приятный голос менее активной женщины ласкал слух, — Разве тебе не приятно слушать её, Инночка? — Приятно, что уж там. Просто непривычно. Наблюдая за соседками по купе, я уронила книгу, которую всё это время держала в руках. — Что читаешь? — спросила Аллочка, чуть щуря на удивление яркие голубые глаза. — Стихи Тютчева, — кротко и ясно. Я опустила взгляд на страницу, открывшуюся во время падения. Скользнула по первой строчке стиха: «О, как убийственно мы любим». С моих губ сорвался тихий, истерический смешок. Как кстати. А ведь я всю жизнь ненавидела этот стих, считая его глупым и бессмысленным. Я была права. Он будет полным бредом для тех, кто никогда не любил. И не терял… Я бежала по выложенной плиткой дорожке, спотыкаясь, ругаясь и плача. Я всю жизнь шла сюда, к этому. Ни куда и ни к чему больше. Так почему другие люди так просто втаптывают меня, мои желания и достижения в грязь? В обычную, хлюпающую под ногами грязь. Мерзкую и противную. Неужели они правы? Я действительно жалкая? Сердце царапнула чёрная лапка острыми когтями. Белая же, с мягкими подушечками, не спешила мягко касаться опухших и загноившихся рубцов. Стать бы этой белой лапкой… Голову посетила мысль: когтей на лапке нет. Просто нет. Значит, чтобы стать полностью мягенькой и безопасной, надо пройти ад под названием «Мягкие лапки»? Удалить когти, оставив ни с чем, заживлять оставшиеся не только на лапах, но и в душе раны? Остатки самоуважения твердили, что лучше царапать, чтоб ненавидели, нежели гладить, чтоб любили. Было погано. Просто погано. А потом появилось солнце. Не обычное, всегда тёплое и приветливое, а другое. Оно бывало хмурым и нелюдимым, рычащим и пугающим. Убедить, что меня можно греть, было сложно. Но я справилась. Солнце ласкало лучами, светило в любое время суток и было моим личным. Было. Солнце я не ценила, несмотря на все усилия, приложенные для сближения с ним. Я быстро начала видеть в нём данность, естественное продолжение себя, которое никуда не денется. А ведь поначалу я так гордилась личным солнцем. Солнце устало, обиделось, желало, чтобы его ценили. Только после того, как солнце ушло, я узнала в нём себя, требующую внимания и любви. Солнце дало мне то, чего я просила, а вот я на желания солнца не отвечала. За что и поплатилась. — Девушка, берите курочку! — мягкий голос той, что звали Аллочкой, вернул меня в реальный мир. — Благодарю, — чуть склонила я голову, беря в руки тарелку. — Как тебя звать-то, царевна? — опять пристала ко мне Инночка. Я направила свой взгляд за окно, где медленно, но верно погибало всё, благодаря матушку-природу за свой конец. Я надеялась, что солнце простит мне моё эгоистичное, пусть и не нарочное убийство. Я любила, не сомневайся. Просто любила убийственно.