Любимый друг или просто любимый?

Я пришла в себя, когда почувствовала, что по пальцам обеих рук стекает кровь. Не разбила, это было бы слишком быстро и просто. Кожа содрана о шершавую поверхность стены и висела небольшими лоскутами. Лишь в некоторых местах костяшки были именно разбиты, классическими ударами, которые были сдобрены злостью. Однако ненависть к самой себе, жгучая и отравляющая своим ядом, победила. После двух ударов я сдалась, гнев отступил, оставив бессильное отчаяние и желание поскорее прекратить пытку жизнью. Тогда я просто скребла по ни в чём не повинной стене костяшками пальцев, захлёбываясь отрезвляющей, дарящей успокоение болью. Сколько это продолжается? Год, два, пять или десять? Я не помню. Слишком привыкла выпускать всё накопившееся таким способом, что уже и не помню, как выглядят мои руки целыми, без привычных алых разводов, синих и фиолетовых пятен. Также я привыкла и к длинным рукавам на одежде, закрывающим кончики пальцев. Даже сейчас я в любимом бордовом, как запёкшаяся кровь, свитере. Рукава закатаны для ритуала успокоения. Ты появился неожиданно. Я не слышала твоих шагов, хотя обычно слышу всё, что происходит вокруг. Молча окинув меня встревоженным взглядом, ты ушёл. Я слышала шуршание и хлопанье дверцей полки в ванной, шаги, идущие обратно в комнату. — Дай руки, — произнёс ты, вздохнув. Молча выполняю просьбу, наблюдая за тем, как ты льёшь перекись на ранки. Кровь на пальцах сплеталась дорожками в причудливые узоры, являя миру переплетение чистой боли, выраженной таким нещадящим способом. Перекись стекала кристальными каплями, разрывая живой, полный искренности орнамент. Но магия исчезла в момент, подчиняясь совсем не волшебным законам. Перекись зашипела, запенилась, убивая всю заразу в ранках и, кажется, весь яд во мне. Или дело не в перекиси? — Сильно болит? — глядишь чуть сочувственно и, не дожидаясь ответа, аккуратно дуешь. Дело не в перекиси. Дело в том, что даже за самой длинной тёмной полосой будет идти светлая, даже если состоит она из одного-единственного человека. — Серёж, — тихо подаю голос. Ты, осматривающий старые и новые повреждения на моих кистях, вздрогнул от неожиданности, но быстро поднял голову, слушая меня. — Я тебя люблю. Всего три слова, которыми я описала всю боль и счастье, ненастье в душе и посветлевшее небо. Неожиданно для себя, я успокоилась по-настоящему. Это была долгожданная уверенность, что всё плохое мне по плечу, а не привычное «как-нибудь прорвусь!». Ты улыбаешься в ответ, касаясь губами всех повреждений на моих руках, бережно обхватив запястья. И разбитые костяшки пальцев болели уже не так сильно.