Все это должно сопровождаться культивированием во всей стране, во всех отраслях жизни предметно-качественного ранга, выделяющего и венчающего достойных. Народу должно систематически внушать, что во всем есть лучше и хуже, объективно лучше и объективно хуже и что объективно лучшее премируется во всех отношениях – доходностью, отличием, уважаемостью и расширением публичных полномочий. И. А. Ильин, «Основы Государственного Устройства», 1937 г.
Утром часть бесполезного теперь овса сбросили прямо в снег, оставив только мешок на прокорм безымянной кобылке. Зато теперь на дровнях могли ехать люди: пока двое отдыхали, остальные плелись следом по оставленной лошадью колее. Было это пусть немногим, но легче, чем самим прокладывать путь по пояс в снегу. Менялись каждый час. Причём Ёлгин поначалу отказался от своей очереди, гордо уступая заведомо слабейшим смертным. Но те приняли это как нечто само собой разумеющееся, ни тебе уговоров поберечь себя, ни спасибо — и мелочная обида кольнула в сердце. Как будто это он виноват в случившемся. Заблудились все вместе, лошадей потеряли вместе — теперь они даже не конница, а чёрт знает что! Сброд. Ещё и патроны ночью поистратили впустую, оставшегося боезапаса хватит разве что самим застрелиться. Ёлгин поджал по-южному пухлые губы, смолчал. Ветер стих, но снежные тучи всё сыпали и сыпали рыхлыми хлопьями. Белую землю и белое небо разделяли лишь силуэты разлапистых елей, чёрные вблизи, сизо-синие в отдалении. Глаза Ёлгина слезились, он устал искать в этом мёртвом мире малейшие признаки тепла. Все дороги казались одинаково неверными. С пробудившейся было вчера надеждой пришлось распрощаться: пешком по такой погоде им ни за что не догнать тех неведомых союзников, что прошли здесь примерно два дня назад. Куда идти? В ближайшие деревни, если таковые ещё остались живые, соваться нельзя, карателям там будут не рады. Одиннадцатью саблями селян, если те вздумают взбунтоваться, не усмиришь. Поворачивать назад бессмысленно — сами же ничего после себя не оставили. Значит, придётся тем же маршрутом, что планировали, но селения пока что обходить стороной. И вообще действовать осмотрительно, лишний раз свидетелей не оставлять. Эх, будто они бандиты какие, право слово. Вся надежда — авось попадётся им на пути отдельный хутор на одну-две семьи. А времени у них при этом — до темноты. Потому что навь, оказывается, никуда не делась. У Ёлгина за пазухой — оба терафима из дома священника, аккуратно завёрнутые в чистую тряпицу. Солнце родимое, только бы ночная тварь сбежала именно из страха перед святым символом! Потому как не было у упыря другого объяснения тому, что она не попыталась напасть. В кармане — чёрные ольховые листочки: свежие, будто только что сорванные с дерева. Если надорвать, растереть холодными пальцами — запахнет ранней осенью и тоской по тёплым денькам. В местных сказаниях Ёлгин ничего похожего не припоминал, в голове крутилась лишь строчка немецкой баллады про короля-ольху. Значит, то не родная, сибирская, а пришлая европейская гадина бродила где-то поблизости. Как скоро тварь таких размеров проголодается вновь? Видимо, где-то спряталось ещё одно капище. И хорошо если только одно.***
Другой бы и не заметил издалека промелькнувшие между деревьев как будто бы сугробы, только слишком уж неестественные в своей геометрической правильности. То оказались скаты крыши. Сложность её формы свидетельствовала: здесь сошлись вместе фантазия заезжего архитектора, амбиции местного помещика и немалые деньги на воплощение барских причуд. Место для двухэтажного особняка с парой восьмиугольных башенок выбирали явно ради красивого вида на речную заводь, а потом при строительстве немало намучались с неровностями рельефа. Всё это Ёлгин отметил, выбравшись на разведку в пролесок: ближе к дому подходить не стал, не желая раньше времени выдать себя. Своих казаков он оставил на безопасном отдалении, велел ждать, пока он, как командир, проведёт рекогносцировку. Тишь да благодать, волшебный зимний дворец — из практичности деревянный, чтоб хорошо протапливался, — украшен инеем и бахромой сосулек. Уютный дымок вился только из одной каминной трубы в левом — относительно Ёлгина — флигеле. Даже снежок, что всё сыпал и сыпал, больше не раздражал, а добавлял сказочности картинке для новогодней открытки. Не хватало разве что золочёного солнечного колеса на увитом еловой гирляндой шесте, под которым в праздничную ночь дети и взрослые в звериных масках водили бы хороводы. Середина декабря, добрым солнцеславам самая пора его ставить. Видимо, таких тут давно не бывало. Ёлгин вдруг задумался, когда он в последний раз танцевал под новогодним шестом. Год назад было не до хрустальных игрушек и фонариков с загаданными желаниями: в кровопролитных боях взяли Пермь, но тут же потеряли Уфу. В декабре семнадцатого по направлению Комитета спасения Родины и Революции он добровольцем пришёл к атаману Дутову, а после Коляды бились за каждую станцию на подступах к Оренбургу. В шестнадцатом и в пятнадцатом — Персидская кампания, совместно с британцами дважды зачищали Хамадан от турок и немчуры. Шест, кстати, разок поставили, но украсили по-походному, резаной бумагой и чем под руку попалось. В этом году — какие уж тут праздники? Самым настоящим чудом будет, если им всё-таки удастся выжить и выйти к своим. Прочие усадебные постройки он обнаружил не сразу, что, впрочем, было неудивительно: ими давно не пользовались. Ни широкий двор, ни боковые дорожки никто не расчистил. Обходя усадьбу по широкой дуге, Ёлгин внимательно следил за всеми окнами, какие видел — ведь из них случайно могли увидеть и его. Действуя один, он был теперь не связан необходимостью ограничивать себя рамками человекоподобия. Так что, убедившись, что за ним не следуют ни человек, ни зверь, Ёлгин ужом заполз под сдвоенную ель, не потревожив снега на низких ветвях. Там он, надёжно укрытый от посторонних глаз, сбросил тяжёлую шинель, сапоги и прочее лишнее обмундирование, остался в белой гимнастёрке и галифе. Револьвер без патронов был бесполезен, шашку Ёлгин решил не брать, ограничился ножом. Он улёгся на мёрзлую землю и задремал, пока его тело медленно перестраивалось. Сердце ускорялось, всё энергичнее гоняя кровь — будь Ёлгин сыт, дело пошло бы быстрее, — а кожа дубела, нарастала в три шкуры, затем набухала лимфой и воздухом, отслаивалась, будто один сплошной волдырь. Скоро она обвиснет и начнёт зудеть, но это необходимо вытерпеть, чтоб не терять ни капли так необходимого сейчас тепла. Со стороны выглядело отвратно — вот из-за этого-то способа выживать там, где человек замёрз бы, упырей и описывали порой как мертвецов. Те, кто встречал их в таком виде и мог потом об этом рассказать, конечно. Ёлгин всегда был внимателен к мелочам. После него трепаться об упырях было некому. Прыткой ящерицей он выполз из-под ели и, в последний раз оглядевшись — по-прежнему никого, всё в порядке, — нырнул в ближайший сугроб. Выждал два вдоха и почти бесшумно метнулся к следующему. Он таился за деревьями и в обледенелых зарослях сухостоя, шустро взбирался по стволам и прятался в заснеженных кронах, перемещался молниеносными рывками и замирал, сливаясь с окружением. Нигде он не оставлял следов, похожих на человечьи. Так охотились его предки, так учили его в общине. Исследуй все подступы к жилью, все пути к отступлению, узнай, сколько людей вокруг, где они, куда смотрят их глаза. Не наследи! Нападай только когда придумаешь, как надёжно спрятать тело — чем позже узнают о нём, тем в большей безопасности ты и твой род. Не наведи врага на гнездо своё! Не оставляй свидетелей, не щади ни ребёнка, ни пса, ни кошки домашней. Если сегодня ты зверь, что пришёл за добычей — будь им до конца. Постройки, разбросанные вокруг, и правда стояли пусты, заперты, обнесены до голых стен. Разграбили эту усадьбу, причём давно уже. Снаружи к обитаемому флигелю он приближаться не стал: как назло, со всех сторон открытая местность, в пусть и пасмурный, но светлый день хорошо просматриваемая. Он зашёл с другой стороны: прокрался к торцу брошенного крыла здания. Прежде, чем коснуться окна, долго висел на стене вниз головой, слушая не только ушами, но всем телом: нет ли за стеной живого, подвижного, тёплого? Не было. Убедившись в этом и успокоившись, Ёлгин выпустил длинный коготь и осторожно поскрёб им заиндевевшую раму. Разбить было бы проще, но шумно и заметно — а значит нельзя. Хруст ветки вдалеке — и голова упыря уже развёрнута по-совиному, от цепкого взгляда хищника не укрыться ни белке, ни воробышку. Никого. Ни тени движения, ни пятнышка тепла. Видать, просто сухая древесина не выдержала, подломилась под весом снега. Бывает. Ёлгин крутанул шею, вернув в естественное положение, и продолжил выцарапывать створку окна из наледи, чтобы потом аккуратно вскрыть. Внутрь он проник легко. Далеко, правда, не продвинулся: запертый замок двери в комнату его не остановил, а вот скрипучие петли вынудили вновь замереть, оставив проклятую дверь приоткрытой на ширину в два пальца. Люди были достаточно далеко, чтобы не обратить внимания на тревожный звук из пустой части дома. Они, как предположил Ёлгин, собрались в кухне, как раз обедали. Молча: ни разговоров, ни смеха, ни кашля. Он чувствовал запах густого мясного бульона. А ведь снаружи не было ни саней, ни лошадей, ни следов того и другого: эти люди находились здесь какое-то время, у них, очевидно, было достаточно дров и припасов. Ёлгин насчитал пятерых. Он слушал их шаги, стук посуды о столешницу, ложечек в чашках, фырчание самовара. Пятеро — это немного, упырь мог бы передушить их всех с лёгкостью. И заодно насытиться. Да, Ёлгин-упырь был уверен в победе: бежать добыче некуда, подмога не придёт. А Ёлгин-офицер всё медлил, просчитывая шансы. Не за себя волновался, а за вверенных ему казаков, которым ещё больше, чем ему нужны были кров, очаг и еда. Убить-то легко, но скрыть следы, скорее всего, не выйдет: за пятью мишенями одновременно не погонишься. Если устроят пальбу — казаки услышат. Даже если Ёлгин успеет до прихода казаков скрыться, скинуть внешний слой шкуры и вернуть себе человеческий облик, к нему возникнет немало вопросов. Спрячет он тела — куда они делись, почему, да как он один справился? Не спрячет — состояние тел вызовет подозрения. Бравым борцам с нечистью достаточно одной улики, чтобы наконец-то догадаться, кто их командир на самом деле. Его не пощадят. И всё, что он для них сделал, забудут в миг, когда решат, что он — еретик. Эх, если б только эти пятеро разошлись по дому! Он смог бы переловить их тихо по одиночке и дело с концом. Одного — последнего — заесть, труп спрятать, с остальными обставить дело так, как если б их снял хорошо подготовленный разведчик, а не нелюдь. Чтоб никаких проломленных черепов, перегрызенных жил — сработать чисто, как простой смертный… Но пятеро не расходились. Сидели вместе, уже и чаёвничать закончили, посуду составили. Картишки, что ли, раскинули? За всё время обитатели дома перекинулись лишь парой тихих фраз, Ёлгин не смог разобрать слова. Один голос был женским. А время шло. Скоро казаки заволнуются, чего доброго отправят сюда ещё кого. Ёлгин оторвал отставший от стены кусок обоев, небольшой клочок сунул в щель двери, чтоб не скрипнула от сквозняка. Вылез через окно наружу, поставил створку как было, а оставшейся бумагой заткнул щель, чтоб держалось.***
План был прост и понятен всем, но Ёлгин настоял, чтоб главные горячие головы отряда повторили основные детали. — Захватить по возможности живыми, — Седых зло зыркнул на командира. — Бить всерьёз только если сопротивляются. Без нужды не стрелять. Ёлгин удовлетворённо кивнул. — Не шуметь, — в который раз напомнил он. — Если застанем их врасплох, всё закончится быстро. Дровни с лошадью решено было оставить как есть, на том самом месте, где казаки сидели всё это время в ожидании. Потом кто-нибудь приведёт их к усадьбе. Он повёл отряд путём ещё более кружным, чем ходил сам: всё-таки одиннадцать человек куда заметнее шустрого одиночки. А ещё он не хотел, чтоб казаки приметили ненароком упыриный след: за столько лет постоянного притворства и опасения быть раскрытым привычка перестраховываться сверх всякой меры въелась намертво. Под стену пустующего флигеля они подобрались без происшествий. При казаках Ёлгин не мог прислушаться как следует, так что ограничился придирчивым осмотром окна: всё было ровно так, как он оставил, не потревожено. Створку сняли на пару с Колотовкиным. — Эт вы сами так вскрыли, Варлам Родионович? — недоверчиво пробормотал в бороду тот, вглядываясь в царапины у петель. Ёлгин раздражённо шикнул: не сейчас! Он забрался внутрь первым. Проверил дверь: нет, никто не заходил сюда после его визита. Как смог, смазал петли жиром. На другом конце дома, предположительно всё в той же кухне или в комнате рядом с ней девичий голосок напевал что-то без слов. Пятеро всё ещё сидели вместе. А на окно уже подсадили Васильева. Ёлгин приложил палец к губам, затем подхватил казака под руку, втаскивая внутрь. Следом пошли Овчинников, Голых, Колотовкин, Деревцов, Тонких, Пельменев, Седых, Зубин и, наконец, Непряхин. Одиннадцатером в комнате было не продохнуть, но на этот раз казаки молча терпели, ожидая команды командира. Он с трудом протиснулся к двери. — В кухне баба, — сказал он тихо. — Все на первом этаже, там же. Идём прямо, не сворачивая, до самого конца. Его люди были готовы. Дальше прятаться не имело смысла: не сумели бы казаки, промёрзшие, усталые после дня на ногах, бесшумно прокрасться по старому дому. Подобраться как можно ближе и по сигналу молниеносно атаковать — вот лучшая тактика. Одним рывком он распахнул дверь настежь — та всё же скрипнула жалобно, но на том конце могли и не услышать. Ёлгин вёл своих на звук весёлого мотивчика, что слышал пока только он. Кровь горела, разгоняя мышцы, все чувства обострились, подмечая любую мелочь. Карабин с тремя патронами наизготовку, цель — там, впереди: те пятеро пока ещё не спохватились, не заметили, что дом загудел, закряхтел, застучал по-новому. На одном дыхании пролетели мимо коридор, просторная зала, вестибюль с парадной лестницей, анфилада на три комнаты, боковая лестница, малая обеденная, осталась всего одна дверь… Выстрел. За спиной, справа, чужой короткоствол, и тут же в ответ сдвоенный залп казачьих карабинов. Откуда, как, кто засел наверху лестницы?! Ёлгин же только что прошёл здесь, было пусто! В укрытие, за угол стены. Рядом Пельменев и Седых, остальные — по ту сторону простреливаемой зоны, и только Колотовкин развалился на полу, папаха отлетела к стене. В голову попали, наповал. Седых, что ближе всех, чуть высунулся глянуть, где там стрелок — и в косяк в сантиметре от его макушки легла пуля. — Их там двое… нет, трое, — Ёлгин наконец услышал их. Как он мог не заметить их раньше? — Затаились в тенях… Овчинников тоже решил оценить диспозицию, едва показался — и по нему открыли пальбу. К счастью, не слишком меткую. — Патронов не жалеют, — криво усмехнулся Пельменев. — Что делать будем? Ёлгин оглянулся на последнюю дверь. Мотивчик смолк, кажется, там больше никого не было. Значит, пятеро ушли наверх прямо оттуда. Кстати, чуял он только троих, где ещё двое? Сбежали? Ёлгин сделал знак оставаться на местах, сам тихо подошёл к двери. Раз враг смог пройти в обход, то и у него есть шанс попасть к нему в тыл. Стрелявшие наверняка ждали такого манёвра, и потому Ёлгин пошёл один — чтоб свои не заметили, как его не берут пули. Эх, была бы хоть одна граната… Он толкнул дверь, снова прислушался: никакой реакции. Сперва вошёл карабин, затем он, оглядывая все углы и закоулки. Пусто. Огонь в печи, вонь самокрутки, стылый самовар, ворох затёртых карт, грязные чашки. В плетёном кресле-качалке, что явно приволокли сюда из хозяйских комнат, ещё качалась забытая кукла с уродливой улыбкой. И кроме той, через которую Ёлгин вошёл, дверь всего одна — во двор. Да и та заперта, ею давно не пользовались. Ёлгин недоверчиво провёл рукой по стене, заглянул под стол: ни следов, ни заметных люков или подвижных панелей. Проверил шкафчики: никого. Ладно, даже если он ошибся, и пятеро чаёвничали не здесь, а на одну комнату ближе, в анфиладе — хотя как же не здесь, если вот он самовар, и в кресле только что кто-то сидел, — и успели ускользнуть по лестнице, то куда делась певунья? Дом обманывал его. Звуки ещё одной короткой перестрелки заставили его вернуться к своим. Это Васильев с Непряхиным, оказывается, попытались обойти противника с другого фланга — по парадной лестнице, но и там их ждали. Никого не ранило, но противник пока что реагировал на каждое заметное движение — и мог себе позволить вести подавляющий огонь. Ситуация сложилась патовая. Ёлгин, Седых и Пельменев могли выйти через кухню во двор, а вот остальная часть отряда оказалась зажата в анфиладе между двумя лестницами. Ни туда ни сюда. Прорываться наверх — дурная затея, пока у противника огневой перевес и выгодная позиция. Людей жалко. Значит, надо по-другому: оставить пока казаков на позиции, выйти одному наружу, забраться по стене… Он мог это сделать, но как потом объясняться? Неплохо бы сочинить план понадёжнее. — Qu'y a-t-il, Annabelle? — голос спросившего был молодым и будто бы сонным. Ёлгин аж привстал, услышав бойкое щебетание невидимой Аннабель — французский явно был ей родным. — Что… — насторожился было Седых. Ёлгин отмахнулся, чтоб не мешали подслушивать. Она обратилась к собеседнику “мсьё Назар”, быстро пояснила, что в дом пробрались бандиты и убийцы, а некто Маль поднял тревогу. Беспокоиться, по её мнению, не о чем, но молодому господину лучше поостеречься и вернуться в свою комнату. Наверху беседовали молодой господин и, видимо, гувернантка. Союзники? Далековато для них, французы нынче в Одессе. Дворянчик из обедневших? Вполне возможно. Кулацкая семья, выкупившая помещичий дом? Хотя эти гувернанток обычно не заводят. Как бы то ни было, по всему выходило, что вовсе не случайный сброд обосновался в особняке. Кто ж знал, что в этом Солом забытом месте ещё остались культурные люди! — Ты стрелял первым? Я слышал, — спросил мсьё Назар уже по-русски, с мягким, необычным акцентом. — Положил одного, — хмыкнули в ответ. Убийца Колотовкина вряд ли был намного старше хозяина и “гэкал” как выходец из Северо-Западного края. — Дезертиры, неча тут жалеть. — Мы не дезертиры, — громко и чётко произнёс Ёлгин, вставая в полный рост, но не покидая пока укрытия. — Это досадное недоразумение! Я офицер Сибирской армии, мы заплутали и отстали от основных сил. Даю вам слово: мы искали лишь крова и ночлега, при первой возможности мы вновь отправимся в путь. Мы предлагаем вступить в переговоры. — Видать, патроны кончились, — прокомментировал его слова стрелок. — А чего вломились без спроса? — Мы не знали, кто здесь живёт. Мы вовсе не хотели вас потревожить, — Ёлгин поглядел в глаза каждому из своих казаков с таким выражением, будто именно их убеждал: да, ребятушки, мы, оказывается, пришли с миром. — Я готов лично принести извинения. — Ты глянь-ка! А не вы ли… — Они сказали слово, Малахей, — перебил его мсьё Назар. — Господин сибирский офицер, повторите, пожалуйста, чего вы хотите. У Овчинникова презабавно поднялись брови от удивления. Ёлгин не удержался, пожал плечами. Он не был уверен, что понимает, куда неожиданно повернул разговор. — Пищи и крова, убежища от непогоды — к ночи снова завьюжит. Позвольте заодно узнать: нет ли у вас способа связаться с нашими частями или хотя бы выяснить, где они? — он понадеялся, что если где-то поблизости был город или станция, там могли расквартировать очередных заболевших. — Мы нездешние, к тому же потеряли лошадей. Повисла короткая пауза. — А я о чём толкую? — понизил голос Малахей. — Он взбесится. — Закон гостеприимства свят, — мсьё Назар рассуждал вслух, принимая непростое для себя решение. — Не вы первые пустили оружие в ход. Мне жаль, что ваш боевой товарищ погиб. Но между нами теперь вражда из-за пролитой крови, и выстрелы звучали с обеих сторон. А потому я предлагаю вам следующее: сложите оружие, сдавайтесь. В этом случае вы получите то, о чём просите: заботу и убежище под нашей крышей, пока не распогодится. Что же касается весточки вашим и условий, при которых вы сможете к ним вернуться, то об этом следует переговорить с Ференцем. Он тут всем заправляет и он один выходит во внешний мир. Ёлгин ещё раз обвёл взглядом своих людей: на их лицах читалось сомнение. Предложение звучало заманчиво, но труп Колотовкина всё ещё лежал на виду. Отчего-то стыдно было так просто согласиться в его присутствии. И всё же Ёлгин решил рискнуть. Он отдал заряженный карабин Пельменеву, сам же снял со шнура офицерский револьвер с пустым барабаном. — Хорошо. Я сдаюсь. Он выступил из-за укрытия с поднятыми руками. В первое мгновение всерьёз ждал выстрела — только бы не в голову, Отче Святолучный, только не в голову, — но его не последовало. Ёлгин сделал два шага к лестнице и медленно положил револьвер на пол, толкнул носком сапога от себя. Затем отстегнул ножны с шашкой. — Но как офицер, я желаю вручить своё оружие лично вам. Получится ли? Малахей прошипел нечто нечленораздельное, когда мсьё Назар спокойно пошёл навстречу Ёлгину, не волнуясь о девяти всё ещё вооружённых людях внизу. Одним только своим обликом молодой господин удивительным образом поднимал и одновременно отвечал на множество вопросов о странностях этого дома и его обитателей. Мсьё Назар был слеп. Глаза закрывала плотная повязка из бинтов вокруг головы. Можно было решить, что зрение он потерял недавно — но против этого свидетельствовала та уверенность, с какой он вышел на середину лестничной площадки и стал спускаться без трости или опоры на перила. Он успел привыкнуть к своему увечью и отлично ориентировался в доме. Несмотря на это, двигался он всё же неспешно, что давало Ёлгину дополнительное время оценить ситуацию и обдумать свои действия. Первая ступень. Ёлгин не дал бы мсьё Назару больше двадцати. Костюм на нём был штатский, да и по выправке было видно, что юноша на военной службе не состоял никогда. Вторая ступень. Английский стиль — тройка с галстуком, только сейчас по-домашнему без пиджака. С виду новое, пошито из добротной шерсти синих и голубых тонов и прекрасно подогнано по фигуре — после Революции и переворота такое и в столице трудно было сыскать. У мсьё Назара были средства и желание хорошо одеваться — по крайней мере, ещё совсем недавно. Третья ступень. Узор жилета непривычный: не в клетку, ёлочку или птичий глаз, а в синие с белым и чёрным круги, что напомнили Ёлгину турецкие обереги из стекла. Новая мода? Тот самый Малахей вышел прикрыть хозяина, если вдруг что: встал с двумя парабеллумами, стволы от бедра нацелены в стороны. Ёлгина ему закрывала спина мсьё Назара, да и не похоже, чтобы стрелок воспринимал “сибирского офицера” как основную угрозу. Зря. Четвёртая ступень. Малахей, кстати, оказался рыжим адамейчиком с безжалостно злыми глазами. Опасный тип, Ёлгин привык видеть таких среди красных. Значит, семья мсьё Назара какое-то время или жила по ту сторону черты оседлости, или активно вела там дела, раз наняла там человека. Что они оба — что хозяин, что слуга — делали в Сибири? Их могли отправить в одно из имений вглубь страны, когда начались волнения. Но не проще ли было бежать в Европу, как поступило большинство умных людей? Пятая ступень. Ёлгин мог сейчас захватить мсьё Назара в заложники, и Малахей при всей своей лихости и меткости не смог бы ему помешать. Юноша поступил благородно, но глупо. Чистая душа. Ёлгин давно не видел таких светлых и сильных духом, и не мог не отдать дань уважения. Шестая ступень. Мсьё Назар верил данному офицерскому слову и явно собирался сдержать своё. А Ёлгин, верный Солнцу, пусть и сектант, офицер, присягавший защищать мир, в котором будут жить вот такие вот мсьё Назары, дослужившийся до личного дворянства — получается, хотел обмануть? Странное чувство охватило Ёлгина: ему стало немного не по себе и самую малость совестно. Седьмая ступень. Он только сейчас обратил внимание: волосы цвета акациевого мёда мсьё Назар носил длинными. Во времена молодости Ёлгина дворянину в голову не пришло бы стричься коротко — разве что если из-за залысин приходилось носить парик. Мсьё Назар, несмотря на новый костюм, казался гостем из прошлого, родного и знакомого; во всей его стати, в видимых чертах сквозила настоящая порода. Вот Ёлгин и воспринял эту деталь как нечто обыденное, хотя в современности она таковой уже не была. То ли мсьё Назар был особой романтичной и любил посещать поэтические вечера и литературные салоны, то ли не доверял местным цирюльникам. Восьмая ступень. С волос внимание Ёлгина перекинулось на шею. У этого человека совершенно точно восхитительная кровь. Одно движение — и мсьё Назар будет в его власти. А дальше разоружить слуг, даже строптивого Малахея — минутное дело. Если захочется — а ему уже хотелось, — позже Ёлгин без труда сможет обставить гибель юноши как несчастный случай. Или даже как сведение счётов с жизнью. Ёлгин-упырь насытится им, одной этой смерти хватит ему до следующей зимы. Он придумает, что убедительно соврать казакам. Но тогда получится, что Ёлгин-офицер своими руками убьёт то, ради чего воевал последние два года. Стоит ли оно того? Девятая ступень. Мсьё Назар остановился, протянул руку — и Ёлгин, вместо того, чтоб схватить его и, угрожая прирезать, выдвинуть встречные требования, вложил шашку в раскрытую ладонь. Он не обернулся, когда за спиной встали его казаки. И на Малахея не смотрел — по спокойному душевному пламени видел, что тот не станет стрелять без нужды. Нужды не было: один за одним, как зачарованные, бойцы складывали оружие к ногам слепца. Ёлгин читал в их душах облегчение, и запоздало удивился этому. В первый раз на его памяти они подчинились беспрекословно, сразу признали мсьё Назара достойным того, чтобы сдаться ему в плен. — Благодарю. Ула и Аннабель проводят вас, — сказал мсьё Назар, не уточнив, куда. — Скоро будет горячий ужин, и, я полагаю, не помешает растопить баню… Со стороны парадного кто-то хлопнул дверью с такой силой, что содрогнулись стены. — А вот и Ференц, — вздохнул Малахей.