Эгейское море

С того дня их жизнь снова стала размеренной и упорядоченной, почти такой, как совсем недавно на яхте. Уилл обычно вставал около девяти, когда солнце стояло уже высоко, но еще не жгло кожу адским пламенем, и проводил все утро в саду. За неимением собак, с которыми можно было прогуляться, он начал методично приводить в порядок деревья и цветы, поливая подвявшие растения и обрезая ветки. Ганнибал в это время готовил завтрак. В полдень, когда жара становилась совсем нестерпимой, Уилл возвращался в дом, и они садились завтракать, зачастую молча или перекинувшись буквально парой фраз о планах на день. Остальное время они проводили кому как хотелось — Ганнибал преимущественно читал, Уилл в основном бездельничал, изредка сбегая из дома на рыбалку. Он неизменно возвращался без улова, сетуя, что на острове невозможно купить хорошую снасть. Позже, когда изнуряющая жара переходила в назойливый послеполуденный зной, символизирующий приближение вечера, они, не сговариваясь, встречались на кухне, чтобы заняться ужином. Вот тут, изнуренные дневной жарой, они давали слабину и вновь возвращались к беседам, почти таким же вымученным, как это порой бывало в Балтиморе, в компании Джека, Аланы или любого другого постороннего человека — пустые разговоры ни о чем, похожие на вынужденную формальность с целью немного приглушить еженощный гомон цикад. За этим следовал душ — обязательно по очереди — и сон. Крепкий и без сновидений. Наутро повторялось все то же самое, с минимальными вариациями. Со стороны показалось бы, что они живут, как в сказке — миролюбиво и идеально, без ссор и упреков, с безукоризненной вежливостью во фразах и нарочитой заботой в глазах. И их реальность действительно была похожа на сказку. Фальшивую и ненастоящую. Их жизнь напоминала образчик ситкомов из пятидесятых, где все было вылизано до блеска и доведено до абсолюта в своем абсурдном совершенстве — они соблюдали все правила приличий и вели себя так предупредительно и миролюбиво, что зубы сводило от претенциозности и лживости происходящего. У них был идеальный быт, в котором совершенно отсутствовала жизнь. В их общении сквозила безукоризненная вежливость, но не было ни капли понимания друг друга. Их совместное существование напоминало театрализованное действо, идеально срежиссированное, чтобы впечатлить даже самую взыскательную публику, только вот за ними никто не наблюдал. И каждую ночь, когда они ложились вместе в одну кровать, каждому из них все отчётливей слышался треск, с которым ширилась возникшая между ними пропасть. Дни сменялись днями, и тонкая ниточка, на которой они балансировали в шатком равновесии, грозила лопнуть в любой момент, обрушивая их обоих в бездну окончательного разрыва. Они оба понимали это, но не предпринимали попыток что-то изменить. Грэм не понимал, как это сделать. Лектер, судя по его наблюдениям, просто не хотел. Раньше Уиллу казалось, что последние события должны были сблизить их, но все вышло ровно наоборот. Опасаясь спугнуть кажущееся взаимопонимание неосторожным словом, в первый вечер они избегали говорить и о мясе за столом, и о том, как странно закончилось их совместное принятие душа. На второй вечер это тоже как-то не пришлось к слову, а на пятый было уже поздно начинать этот разговор. Оба предпочли притвориться, что ничего не случилось, а если и случилось, то в этом нет ничего особенного. Решение не оборачиваться назад было безмолвным и обоюдным, и теперь оба старательно делали вид, будто камни, грохочущие почти у них под ногами, вовсе не символизируют крушение их едва зародившихся отношений. Они бежали вперед, надеясь, что осыпь за их спинами – просто игра воображения, и рассчитывая, что этот оползень не увлечет их в пропасть за собой. Это было похоже на вынужденное соседство в общежитии колледжа или вежливое сосуществование давно остывших друг к другу супругов, только вот у Уилла и Ганнибала не было приятных воспоминаний или совместного прошлого, способного и дальше удерживать их вместе. И, видимо, именно поэтому начавшийся было между ними диалог медленно сошел на нет, сведясь к банальному обсуждению выбора еды на ужин или координированию планов на день. Только вот таких, как они, вместе могли удержать только общие тайны, знание, разделенное пополам или настоящая близость, что теперь никак не проявлялась в их общении. Уилл и Ганнибал медленно замерзали, несмотря на сорокоградусную жару, и Грэму порой казалось, что весь дом покрыт изнутри колкой изморозью льда, а на зеркалах и стеклах шкафов искрятся причудливые морозные узоры. Уилл все чаще сбегал рыбачить на реку, пытаясь сбежать от этого безжалостного холода, от самого себя, и от ошибок, совершенных ими по пути друг к другу. Он брал с собой удочку, но всегда возвращался без улова, обвиняя в этом непривычную ему рыбу, жару и неудобную снасть. Правда же была в том, что Уилл вообще ничего не ловил. Он приходил на берег, находил местечко в тени раскидистой сосны или эвкалипта, закидывал леску в воду и часами бесцельно таращился на поплавок. Когда же тот в конце концов начинал дергаться, профайлер просто отворачивался, ожидая пока живность, таящаяся в глубине реки, безнаказанно объест приманку с крючка. Он чувствовал себя точно как эти осчастливленные его безучастностью рыбы. Он понимал, что уже заглотил наживку, буквально ощущая щекой холодный металл крючка, но Ганнибал почему-то раз за разом давал ему уйти, не пытаясь подсечь Грэма и разрешить их отношения окончательно. Лектер мог сделать это еще там, в номере отеля. Он мог бы очаровать профайлера очередной игрой разумов, он мог бы заставить его гоняться за собой по всей Италии, маня и поддразнивая. Он мог бы поцеловать Уилла в ответ на палубе, привязать его и играть в любовников, если бы только захотел. Но Ганнибал, очевидно, не хотел. Он не воспользовался шансом шантажировать Грэма совершенным им убийством, не извлек никакой выгоды из их странного обоюдоострого онанизма в душе. Доктор Лектер, прагматичный до мозга костей доктор Лектер упустил все возможности и варианты привязать к себе Уилла, закрепить свой успех и вынудить Грэма быть рядом с ним до конца. Он не предпринял абсолютно ничего. Намеренно. И это могло означать только одно — Уилл не был более интересен Ганнибалу. От этой мысли у Уилла не просто жгло кожу, от этого все внутри него наполнялось расплавленным свинцом, и он пытался успокоить себя старым проверенным способом — мысленно воображая себя в русле реки. Он представлял себя стоящим в бесконечно движущейся проточной воде и медленно погружал в нее руки. Вода была такой холодной, что немели пальцы, такой кристально-чистой, что Уилл видел каменистое дно, серебристых рыбешек, и лицо Ганнибала, которого он топил в этом ручье собственными руками… И Уилл действительно был готов его уничтожить. Грэм понял, что в этот раз он не отпустит Лектера, просто не даст ему уйти. Не позволит Ганнибалу снова оставить его одного, бросив один на один с окружающим миром, в котором профайлер всегда ощущал себя бельмом на глазу. Уиллу надоело быть правильным и удобным, он устал пытаться вписаться в рамки нормальности, устал ощущать косые взгляды за спиной, ему осточертело, что все использовали его исключительно для дела, словно он инструмент, а не человек. Словно все, что есть в нем ценного — это его дар, а не он сам, его личность. Проведя же с Ганнибалом достаточно времени, он наконец понял, что за все эти годы Лектер был единственным из множества его знакомых, кто интересовался именно им. Он видел в профайлере силу, а не слабость, хищника, а не жертву, видел в нем друга, а, следовательно, человека равного себе, потому что дружить могут только равные, ведь настоящая дружба – не акт жалости и не моральная филантропия. Ганнибал никогда не испытывал к Грэму жалости. Ни в Балтиморе, вонзая нож ему в живот и заставляя его сходить с ума в пламени энцефалита, ни сейчас, втыкая острие своего безразличия ему в сердце. Уилл понимал, что куда разумнее было бы просто отступить, забыть о чертовом Ганнибале, сесть на Нолу и оставить все позади, но больше не мог даже вообразить себя одиноким. Поэтому сейчас он день за днем приходил к реке, и, медитативно глядя на поплавок, размышлял о причинах своего настолько нелогичного во всех смыслах решения. Не то, чтобы он впервые поступал неосмотрительно и неразумно, совсем нет, но впервые в жизни в своем решении Уилл руководствовался чистым эгоизмом. Он успел распробовать, как это здорово – приходить домой, зная, что встретишь там близкого человека, и насколько это приятно – ощущать с кем-то единство и товарищество. Он не хотел это терять, но понятия не имел, как справиться со сложившейся ситуацией. Своеобразное совместное путешествие привело их к ментальной близости и молчаливой дружбе, кардинально отличавшейся от всех отношений, что когда-либо были у Грэма ранее. Это не было романом с женщиной, и поэтому Уиллу не нужно было быть предупредительным и галантным, это не было обычной мужской дружбой с извечной ноткой соперничества, и Грэм не должен был пытаться соответствовать каким-то негласным характеристикам и нормам. Он мог в этих странных отношениях просто быть собой – молчаливым, веселым, смешливым без повода или, наоборот, меланхолично-грустным, и это было так свежо и приятно, что профайлер моментально к этому привык. Их связь с Лектером была всем и сразу. Они были едины в подходе к жизни и многих мыслях, как настоящие друзья, они были предупредительны в быту, как члены семьи, они заботились друг о друге с трогательностью возлюбленных. Ганнибал ухитрялся заполнять все пустующие стороны жизни Уилла, кроме одной — сексуальной. Грэму действительно порой не хватало тактильности и интимности, но события в душе показали, что между ними возможно и это… Но именно этот случай и смешал все карты сразу, заставив их обоих снова попрятаться в раковины, будто испуганных улиток. Ганнибал надел осточертевшую Грэму маску вежливости, Уилл — хмурой угрюмости. Все было точно так же, как когда-то в Балтиморе, а значит обречено на провал. Вероятно, им помог бы разговор по душам, но оба ненавидели говорить о чувствах. Уилл потому, что слишком хорошо знал психоанализ, Ганнибал — потому что привык держать все тайные помыслы при себе. Привычка — вторая натура, особенно, когда тебе уже немало лет. И Уилл продолжал рыбачить почти ежедневно, пока полностью не разобрался в себе сам. Вдали от Вулф Трап это оказалось проще, и поэтому уже через пару недель Грэм понял, что для него существует всего три выхода — немедленно уехать, чего он категорически не хотел, продолжить делать вид, что ничего не происходит и снова стать свидетелем печального конца, или рискнуть и попытаться что-то изменить. Но чтобы попробовать изменить что-то в их отношениях, профайлеру требовалось сперва убедиться в том, что он действительно может быть бисексуалом. Уилл понимал, что изначально куда больше склонен к женскому полу, но когда речь заходила о Ганнибале, пол не играл принципиальной роли. Грэм не воспринимал Лектера, как обычного человека. Для него тот был не просто мужчиной, врачом, терапевтом или каннибалом, он являл собой живую, близкую Уиллу душу, яркую личность, к которой Грэма влекло, как ночного мотылька на огонь. Ганнибал был тем, кто не осуждал самые темные его побуждения, тем, кто уже дважды помогал Грэму скрывать следы его убийств, тем, кто будоражил его ум и заставлял сердце колотиться быстрее. И даже в тот момент, когда Уилл стоял у тела человека, умервщленного его руками, Ганнибал смотрел на него не с ужасом, а с теплотой и гордостью, от которых кожа щетинилась острыми мурашками удовольствия. Это было непривычно и потрясающе приятно, это вызывало привыкание, сравнимое только с наркотической зависимостью, и вынуждало искать повторения подобного. Но в следующий раз, если такой все же случится, Уиллу хотелось сделать это вместе с Ганнибалом. Совместное убийство стало бы чем-то куда интимнее секса и связало бы их навсегда крепче уз брака. Грэм почти был готов подстроить что-то подобное, если бы не одно «но»... Чтобы пуститься в подобную авантюру, он должен был быть полностью уверен в себе – в своих чувствах, намерениях и возможности дать Ганнибалу все, что тот захочет. Уилл с трудом мог представить себе вариант будущего, в котором они смогут найти себе женщин при подобном образе жизни, а значит оставался всего один вариант — стать любовниками и закрыть вопрос интима навсегда. И Грэму действительно казалось, что это хороший вариант. Ему нравился Ганнибал Лектер, он испытывал к нему глубокую симпатию, практически был влюблен в него, не говоря уже о тяге к его блестящему разуму. Уилл готов был выражать эту симпатию физически, даже пару раз пытался украдкой и неловко поцеловать Ганнибала, но секс… Секс вызывал слишком много вопросов. С одной стороны, произошедшее в душе уже было своего рода сексом — пусть и без проникновения — но его было сложно считать полноценным актом. К тому же, Лектер не зря тогда упомянул о том, что Уилл излишне возбужден после убийства. Возможно, виной эрекции профайлера действительно стали окситоцин и эндорфины, а не нагота партнера, не говоря уже о том, что там, в душе, Уилл просто действовал по наитию, полностью положившись на зеркальные нейроны и отключив разум, и поэтому теперь понятия не имел, сколько в том акте взаимного онанизма было влияния Лектера, сколько эмоционального всплеска после убийства и сколько непосредственно его собственного желания. Даже приняв за основу то, что Уилл действительно его хотел, и Ганнибал искренне отвечал ему взаимностью, оставался еще один самый важный и, так сказать, глубокий вопрос – готов ли Уилл к полноценному сексу. Все-таки секс подобного рода имел свои особенности и нюансы. Грэм никогда не предлагал такого даже тем редким подружкам, что попадали в его постель в старших классах, колледже или полицейской академии, не говоря уже о взрослой, сознательной жизни. Это было актом за гранью нормальности, чем-то вульгарным и пошлым, чем-то, что стыдно предложить приличной девушке, не говоря уже о мужчине. Это было так же табуировано социумом, как и убийство, пусть и не было преследуемо законом. По крайней мере, теперь. Уилл помнил, что в некоторых штатах наказание за мужеложество изъяли из законодательной базы не так уж и давно. К тому же им еще придется определиться, кто окажется снизу. Ганнибала Уилл сразу отмел, понимая, что гордый и независимый доктор Лектер никогда не уступит ему в подобном, поэтому оставался только один вариант – он сам, почти гетеросексуальный и никогда не имевший подобного опыта. Оставалось надеяться только на то, что раз они с Лектером смогли разделить вдохновение убийством, они смогут разделить и это. Но стоило только Уиллу задуматься о возможном эротическом интересе Ганнибала, как мозг тут же услужливо подсовывал ему воспоминания о фиаско на палубе или словах Ганнибала в душе, намекая, что каждый раз именно Грэм был инициатором хоть какого-то контакта, а доктор, как мог, ему противился. Эскизы же, обнаруженные профайлером в номере Лектера, могли быть просто данью античной традиции — рисовать человеческое тело обнаженным. Вопросы роились в кудрявой голове Грэма без ответов, только обрастая все большим количеством сомнений, поэтому он практически всегда возвращался с реки раздраженным и злым. У него снова начала болеть голова, а кошмары пусть и не приходили больше по ночам в полном объеме, но регулярно шуршали на периферии сознания, добавляя Уиллу нервозности, о которой он уже успел позабыть. Словом, несмотря на чудесный дом, шикарную погоду и прекрасную компанию, Уилл возвращался к тому себе, каким он был в Балтиморе до своего великого путешествия. В тот вечер Уилл снова сидел за столом на кухне и молча смотрел, как Лектер режет томаты на ужин. Он наблюдал, как напрягаются плечи доктора, когда он быстро обмакивает каждый овощ в кипяток, чтобы потом удалить кожицу, а затем разделяет их ножом на дольки, пачкая пальцы в розовом соке, похожем на полупрозрачную сукровицу. Он смотрел на спину Ганнибала Лектера и все острее понимал, что не хочет его терять, а значит им категорически необходимо что-то менять. Им нужно двинуться дальше, попробовать что-то новое и в который раз выйти за рамки общепринятого. Уилл хотел бы попробовать соблазнить Ганнибала, но чтобы спровоцировать нечто подобное, ему придется как-то вытряхнуть Лектера из этого дома. Дома, который они уже успели отравить ядом взаимного непонимания. — Ты скучаешь по своей психотерапевтической практике? — внезапно спросил Уилл, и Ганнибал отложил нож, чтобы обернуться и уделить ответу должное внимание. — А ты скучаешь по Кроуфорду? Или ты скучаешь по возможности вести расследования? По загадкам для разума? — вместо ответа спросил Лектер, и Уилл задумался. — Я скучаю по работе, а не по коллегам. — Мой ответ будет таким же, Уилл, — спокойно произнес доктор. — Я скучаю по возможности труда как такового. Созидание – акт творения, он наполняет тело усталостью, а душу удовлетворением. Но я способен находить удовольствие в любом труде, не только в психотерапии. Прямо сейчас я готовлю ужин, чтобы накормить тебя в конце очередного дня. Позже я могу заняться садом, это позволит мне чувствовать, что я приношу миру пользу. Уилл кивнул, принимая ответ и подошел к шкафу, чтобы достать бутылку вина. Сегодня ему непременно хотелось выпить, чтобы провести этот непростой разговор, не попытавшись свернуть в безопасную гавань безразличия в середине пути. Грэм открыл вино, разлил его по бокалам и предложил доктору. Наблюдая за Лектером в последние дни, он внезапно понял, что тот был все так же собран, опасен, умен и блестяще эрудирован. Месяцы вербального воздержания ничуть не притупили его ораторских талантов, а редкость, с которой он говорил, только придавала дополнительный вес каждой сказанной им фразе. Уиллу стоило бы хорошо обдумать каждое сказанное сегодня слово, но Ганнибал одним своим внимательным взглядом путал все мысли в его голове. — Я хотел бы пригласить тебя завтра кое-куда, — неуклюже сказал в итоге Грэм, и Лектер обернулся, делая глоток вина. — Неужели на свидание? — в голосе Ганнибала не было ни грамма издевки, но Уилл не оценил шутки. Это ведь точно было шуткой, Лектер не мог спрашивать о подобном всерьез. — Разумеется, нет, — буркнул Грэм, отступая назад, чтобы пропустить доктора к плите, где медленно бурлило что-то невероятно аппетитное. — Я хочу съездить в Афины. Говорят, там красиво, а ты знаешь о Греции все. Я бы хотел, чтобы ты составил мне компанию. — В качестве гида? — Конечно, в качестве гида, кого же еще? — Уилл уткнулся лицом в бокал и покраснел. Он хотел сказать это совершенно иначе, он хотел быть вежливым и галантным, но в компании Лектера даже такие простые вещи становились гораздо сложнее. Чем сильнее Грэм привязывался к доктору, тем более агрессивным и косноязыким он себя ощущал. Было ли это боязнью привязанности, неумением быть искренним или отсутствием привычки к откровенности – непонятно, но факт оставался фактом — даже на людях им часто было комфортнее, чем наедине. Уилл стоял совсем близко, и все, чего ему сейчас на самом деле хотелось — это протянуть руку, приобнять Лектера за талию, прижаться к нему плечом, отвлекая от приготовления еды и поцеловать в загорелую шею. А потом, по окончании ужина, подняться вместе в спальню, чтобы разделить с ним не только сон, но и близость. Профайлер не стал бы торопиться, они потратили бы на узнавание друг друга столько времени, сколько им было бы нужно. Уиллу действительно хотелось, чтобы они стали чем-то большим, чем просто друзьями. Но… сейчас они стояли рядом, снова совершенно чужие после одной-единственной ошибки — уже не друзья, но еще не любовники — два человека, заблудившихся по дороге друг к другу. Грэм надеялся, что в Афинах им представится шанс это исправить. Или разрушить все окончательно. — Прискорбно, что ты находишь во мне так мало функций, — с внезапной прохладцей произнес Ганнибал. — Впрочем, твой несомненный плюс в том, что ты всегда откровенен, а не вежлив. Хорошо, что хоть что-то в нашей жизни остается неизменным. Когда ты планируешь отправляться? — Завтра? — Грэм поморщился, понимая, что он чем-то задел Лектера, но, как и обычно, не понимая, чем именно. — Завтра так завтра, — резюмировал доктор, и они сели ужинать.

***

Утром Уилл проснулся за пол часа до будильника, быстро принял душ и тихо выскользнул из спальни, стараясь не разбудить Лектера. Он хотел встретить рассвет один, поприветствовать солнце и еще раз обдумать возможные перемены в собственной жизни. Грэм стоял во дворе дома, чуть было не ставшего им родным, и вдыхал полной грудью свежий утренний воздух, полный горьковатого привкуса трав, смолистого духа леса и аромата росы, раздумывая и сомневаясь, что, впрочем, не умаляло его решимости. Ганнибал возник у него за плечом ровно в семь, пунктуальный, как и всегда. — Ты готов? — спросил доктор. Уилл не был готов, но к такому, вероятно, было невозможно подготовиться. Сегодня он планировал посетить Афины и, если ему повезет, второй раз лишиться там девственности или утратить всякую надежду. Если же он струсит в последний момент, растеряв уверенность, и вообще ничего не случится, в этом все равно не будет ничего постыдного. Об этих планах знал, в конце концов, только сам Уилл. Солнце уже поднялось, окрашивая горизонт румяным золотом рассвета, когда они наконец спустились в порт и, миновав шаткие доски причала, снова почтили Нолу своим присутствием. Яхта встрепенулась, выныривая из краткого сна, расправила паруса и вылетела на простор открытого моря свободной белокрылой птицей. Уилл смотрел в яркую лазурь неба и ощущал себя точно так же, как и его судно — мчащимся вперед с привкусом свободы на языке. Привкусом, который он почти успел уже позабыть. Здесь не было ни удушающих его стен, ни рафинированного быта, ни неозвученных правил — они снова были с Лектером вдвоем, один на один. Только он и Ганнибал, стоящий на носу корабля. Стоило Уиллу поставить парус и проложить путь в порт Афин, как ему сразу же захотелось присоединиться к доктору. Именно это он и сделал, вставая бок о бок с Ганнибалом, как в те недели пути, когда они внезапно стали особенно близки. В моменты, когда они вот так стояли рядом и вглядывались в синюю даль, им действительно не нужны были больше слова – по-настоящему близкие люди смотрят не друг на друга, они смотрят в одном направлении. Через час солнце скрылось за плотными облаками, еще через полтора они увидели очертания древнего берега. Афины выступили из туманного смога острыми пиками далеких гор и изящными бухтами береговой линии. Город сбегал к воде многочисленными прибрежными городками, в то время как самое сердце Афин покоилось гораздо глубже, в недрах побережья, хотя его было видно даже с воды. Афинский Акрополь венчал величественный город своими колоннами, будто корона древнего монарха. У Грэма перехватило дух. — Теперь я понимаю, почему в Греции процветал анимизм, — тихо сказал Уилл, скользя взглядом по горным хребтам и прибрежным скалам, — сложно не обожествлять силы природы, когда они окружают тебя со всех сторон. Такая величественная, исконная и вечная красота… — Мир безжалостен в своей рациональности, — согласился Лектер, — в этом есть что-то честное и искреннее, а поэтому умиротворяющее. Древние боги были близки человеческой природе — они могли быть по-отечечески добры, даруя богатый урожай или изобилие рыбы, и бесконечно жестоки, если человек преступал известные ему правила. Они карали и миловали, предавались оргиям или изменяли супругам. Они были завистливы и грубы, но порой беззаветно-искренни и великодушны. Они были такими же, как и сами люди. Поэтому мифы Древней Греции находят отклик в наших душах даже сейчас. — Мифы о подвигах Геракла или Тесея? — улыбаясь, спросил Грэм, с сожалением понимая, что ему уже пора покинуть Лектера, чтобы завести судно в порт. — Я всегда предпочитал эпос об Ахилле и Патрокле, — многозначительно улыбнулся доктор. — Впрочем, о Тесее тоже существует любопытный миф, касающийся его дружбы с Пирифоем. Уилл улыбнулся ему, и они впервые за долгое время посмотрели друг на друга с тем самым пониманием, которого им так не хватало на острове. Грэм исчез, чтобы направить яхту на свободное швартовочное место, а Ганнибал задумался о том, найдут ли они свой выход из лабиринта, в который завела их судьба. Они блуждали по нему кругами, время от времени упираясь в тупики, но не было той самой нити Ариадны, которая указала бы им правильный путь. В их случае оставалось надеяться только на благоприятное стечение обстоятельств и собственное везение. Или, возможно, даже на этот древний город, что сейчас снисходительно взирал на них с вершины холма. Афины органично сочетали в себе несочетаемое — терпимость к новшествам современности и уважение к старине, суету крупного мегаполиса и уют узких улочек, космополитизм и верность традициям. Если Грэму и Лектеру действительно суждено было вернуться к началу, чтобы в итоге не дойти до печального конца, это должно было произойти именно здесь. Не в вечном городе, вроде Рима, не в безымянной колонии типа Кубы, а в этой колыбели цивилизаций, где когда-то рождались легенды и низвергались боги, а люди, восставали из праха и становились героями вопреки всему. Впервые ступив на вечный берег, они, не сговариваясь, отказались от такси. До исторического центра было не так уж далеко, а ускорять время, текущее здесь совершенно по-особенному, не хотелось никому из них. Куда лучше было просто мерить шагами землю, отсчитывая десятки метров асфальтовых дорог, сменяемых истертыми плитами белого песчаника, а кое-где и булыжником мостовой, крутить головой и слушать далекие крики птиц, перебиваемых колоритным говором местных жителей, просто идти рядом и чувствовать своего спутника плечом. Они выпили кофе и продолжили путь, петляя в лабиринте множества улиц, лавируя между туристами и отшучиваясь от бесконечных гидов и зазывал. Им повезло, пасмурная погода в этот день укрыла город не только от солнца, но и от иссушающей жары, и сейчас они могли обследовать его, наслаждаясь свежим бризом, свободно текущим с открытой воды. Море дышало на Афины, овевая их морским ветром и щедро вздымая пыль. — Никогда не думал, что побываю здесь однажды, — признался Уилл, и Ганнибал в ответ изогнул бровь. — Привычка ограничивать свои желания ведет к сознательному ограничению своих возможностей. — произнес доктор, пропуская Грэма вперед. Он вел себя именно так, как когда-то фантазировал профайлер — пропускал его вперед и придерживал руку, ограждая Уилла от толпы зевак. Это было так очаровательно-старомодно и по-джентльменски галантно, что Грэм улыбнулся. Так не ведут себя с друзьями. Может, ему все же не показалось, и Лектер питал к нему не только дружеский интерес? — Если говорить об ограничении желаний и возможностей, нельзя не вспомнить, что в греческой мифологии на удивление много сказано об однополых связях, — задумчиво произнес Уилл, когда они добрались до Акрополя. Он вовсе не пытался спровоцировать Ганнибала на лекцию или попробовать как-то прощупать почву, скорее просто рассуждал вслух. Несмотря на обилие туристов, археологов и строителей, продолжающих реконструкцию, Акрополь был прекрасен. Грэму казалось, что стоит ему только закрыть глаза, как он сможет увидеть проносящиеся мимо эпохи, перелистываемые порывами ветра. Этих колонн касались руки язычников и первых христиан, эти выщербленные плиты из песчаника попирали сандалии римских легионеров. Если бы только камни могли говорить… Впрочем, Грэму не нужны были камни, пока рядом с ним стоял Лектер, такой же твердый и непоколебимый, как скала, и столь всеведущий, словно сами древние боги подарили ему эти знания. — Древние культуры редко табуировали секс, — спокойно произнес Ганнибал, взирая на панораму города с высоты холма, словно древний полководец, который когда-то носил то же имя. — Секс был естественной потребностью человеческого тела, а не грехом. Состоятельный мужчина должен был иметь наследников, равно как и сильная женщина, в остальном же их поведение мало чем регламентировалось. Великие воительницы или герои могли и вовсе посвятить свою жизнь подвигам, довольствуясь обществом одного близкого соратника или друга. — И ты считаешь это нормальным? — аккуратно спросил Грэм. — Более чем. Каковы времена, таковы и нравы. Греческие боги не уступали в любвеобильности своим прихожанам. Зевс любил не только женщин, но и мужчин. Однажды он даже обернулся Артемидой, чтобы соблазнить ее верную спутницу Каллисто. Греческий эпос насквозь пронизан эротизмом, и, возможно, именно это и придает ему особый шарм, позволяющий оставаться нетленным сквозь века. Они медленно брели меж остовов древних зданий, время от времени задирая головы, чтобы взглянуть на самые макушки устремленных в небо колонн. Парфенон величественно доминировал в архитектуре ансамбля, одинаково пропорциональный со всех сторон, с ним соседствовал Эрехтейон, менее сохранившийся, но не менее прекрасный. Вдалеке белел квадрат храма Ники, Аптерос, один из редких образцов святилищ, уцелевших, несмотря на костлявые руки времени, выцарапывающие из зданий песок. Акрополь был преимущественно разрушен, но воображение Грэма легко дорисовывало навершия ионических колонн и дорические портики, отколотые головы воителей на древних барельефах и стройные колонны, являвшие собой основу греческих зданий. Прошлое восставало перед внутренним взором профайлера, и, судя по блеску в янтарных глазах Лектера, он видел то же самое — величие и блеск, подвиги древних людей и природные катаклизмы, ставившие под вопрос саму жизнь. Эпохи сменяли друг друга, цивилизации рождались и умирали, и эхо криков всего происходившего здесь таилось в глубине рассыпанных повсюду камней, как шум моря в морской раковине. Через несколько часов они присели передохнуть на одном из ярусов Театра Диониса. Уилл пил воду из своей бутылки и думал о том, как искушена и пресыщена должна была быть древняя публика, если ей было интереснее смотреть на происходящее на сцене, а не на великолепный вид, открывающийся с величественных каменных ступеней древнего театра. С этой точки весь город был как на ладони, и сидящий тут человек легко мог почувствовать себя богом Зевсом, взирающим на суету подвластного ему города со своего Олимпа. — Почему-то я чувствую себя Ганимедом, — тихо выдохнул Уилл, утирая губы тыльной стороной руки. Он откинулся назад, щурясь в пасмурное свинцовое небо. — Будто меня вознес сюда орел, а не собственные ноги, и, обретя бессмертие, я буду вечно служить виночерпием древним богам. Странное ощущение, я никогда еще не был так близок к прошлому, как сейчас. Кажется, стоит только протянуть руку, и время потечет сквозь ладонь. — Эмпатия позволяет тебе ощущать бег эпох? Ты видишь здесь эхо прошлого, Уилл? — с интересом спросил Ганнибал, любуясь профилем профайлера на фоне руин. — Нет, если бы я видел так глубоко, то наверняка сошел бы с ума, — усмехнулся Грэм, и что-то неуловимо мальчишеское мелькнуло на его лице. — Бедный безумец Уилл Грэм. — Что есть безумие, как не желание притворяться счастливым, когда это не так, и безропотно тянуть свою лямку, потому что так решила судьба. Но ты умеешь менять свое будущее, Уилл, а потому ты куда благоразумнее большинства людей, — дипломатично отметил Лектер и тоже посмотрел в небо. — Нам повезло с погодой. Сама природа потворствует нашему спонтанному путешествию – если бы не облака, нас бы ослепило солнце и жара была поистине невыносимой. Кажется, Зевс благоволит тебе, юный Ганимед, даже сквозь все эти века. — Ты говоришь так только потому, что еще не пошел дождь, — со смехом сказал Уилл и подвинулся ближе, практически прижимаясь к Ганнибалу бедром. Они провели здесь уже несколько часов кряду, и с каждой прошедшей минутой профайлер все сильнее убеждался в необходимости поставить все на кон и все же рискнуть. Его тянуло к Ганнибалу и раньше, но здесь, погрузившись в истории о достопримечательностях и памятниках, расказанных этим низким голосом с узнаваемым акцентом, Грэм с кристальной ясностью понял, что он давно и полностью очарован Ганнибалом Лектером — его блестящим умом, невероятным интеллектом и уникальной памятью, живостью ума и беспрецедентной жестокостью, а еще гибкостью психики, которой обладал и сам Уилл. Ганнибал был пластичным, но в то же время невероятно цельным. Он был умен и способен на абсолютное принятие, он был тем, с кем Уилл действительно смог бы прожить всю жизнь и ни разу не заскучать. Если в жизни мужчины никак не находилась подходящая ему женщина, значит ему просто не подходили женщины — ему был нужен мужчина. И Уилл наконец ощутил себя готовым признать этот факт. — Нам стоит собираться в обратный путь, если мы хотим вернуться на Андрос до темноты, — напомнил Лектер, и Уилл мотнул головой. — Почему ты не сказал «вернуться домой»? — Потому что «дом» это место, где живет твоя душа, куда тебя влечет даже сквозь ночную мглу. То строение, которое мы арендовали у милой девушки, не стало пока что домом ни одному из нас. — Тогда, может быть, переночуем здесь? — осторожно спросил Уилл, и ответный кивок Лектера расцвел теплом в его животе. Они провели на вершине Акрополя последние часы до заката, а потом, когда первые тени протянулись по земле от колонн, символизируя скорую ночь, спустились к подножию холма, чтобы занять столик в одном из многочисленных ресторанов греческой кухни. — И все-таки удивительно, что древние греки так легко относились к однополой любви, — негромко произнес Уилл, решив продолжить интересующую его тему. — С принятием христианства гомосексуализм и его представители, к сожалению, практически исчезли. — Почему же "к сожалению", милый Уилл? — мягко спросил Лектер, и Грэму показалось, что он видит понимание в его глазах. — Любовь не исчезает от того, что о ней перестают говорить. Смею тебя уверить, что гомосексуальные пары были всегда, в любую эпоху существования человечества. Просто с появлением христианского монотеизма тема плотского влечения ушла на второй план, заменяемая платонической любовью к божественному началу. Греки называли эту любовь Агапэ, то есть жертвенная, бескорыстная любовь, но в обществе все равно правил Эрос и его старший брат Сторге, более уместный для супружеских пар. — Я тоже знаком с этой классификацией, доктор Лектер, — нарочито колко произнес Уилл, салютуя бокалом, и Ганнибал улыбнулся, принимая игру. Они оба вспомнили свое знакомство, первые визиты Уилла в кабинет доктора, когда профайлер еще предпочитал спорить с каждым сказанным словом, не давая себе труда даже обдумать его. — Но в нашем случае нам доступна разве что Филия — исключительно умозрительная любовь, более близкая к дружбе, чем собственно к любви. — Не будь к нам так строг, — прищурившись, произнес Лектер, и Уилл почувствовал, что ему стало жарко от одних этих слов. — Мания идет рука об руку с Филией, но разве этот тип любви применим хоть к одному из нас? Я верю в трансформацию личности, Уилл, а значит и в то, что любовь может меняться, органично отвечая на изменения линий судьбы. — Можно подумать, ты когда-нибудь любил кого-то, кроме себя, — фыркнул Уилл. — Я люблю прямо сейчас, — произнес Лектер, и его взгляд снова сменил тепло янтаря на холод ограненного желтого топаза. Уилл шумно сглотнул и попросил еще вина, чтобы сгладить неловкость, а потом странно кашлянул, поерзал и сообщил, что ему необходимо отлучиться в аптеку, чтобы купить пластырь – он натер ноги. Ганнибал впервые слышал о том, чтобы кто-то умудрился натереть ноги, сидя за столом, особенно в тех мягких кожаных эспадрильях, которые он сам выбрал Грэму в Мессине, но сказать об этом не успел — Уилл уже вылетел в дверь. Странная реакция для человека, бросившего в Лектера оскорбительное утверждение, но таков уж был Уилл Грэм, его реакции всегда было сложно предугадать, поэтому Ганнибал давно прекратил даже пытаться. Сосуществовать с Уиллом было так же непросто, как плыть по морю во время шторма — профайлера кидало из крайности в крайность, но даже это было лучше лжи, пронизывающей их отношения в Балтиморе. Уилл тогда был покладист, услужлив и мил. Он был именно таким, каким его хотел бы видеть доктор, и одно это должно было заставить его тогда насторожиться. Теперь же Грэм в полной мере был самим собой — противоречивым и странным, невероятно милым в моменты искренности и норовящим ужалить побольнее, когда Лектер ненароком пересекал его внутренние границы. Уилл учился жить не только с Ганнибалом, но и с самим собой, что делало их путь друг к другу еще более тернистым, чем он мог бы быть. Доктор потягивал вино и думал, почему он сам до сих пор никуда не ушел. Он неоднократно был даже слишком близок к этому решению за время их странного, сумбурного путешествия, но каждый раз, словно чувствуя эту тонкую грань, профайлер выдавал что-то, что в очередной раз удерживало Лектера на месте. Впервые это случилось, когда Уилл взял его за руку в безлюдной таверне столь естественным жестом, что становилось понятно – он сделал бы это даже если помещение было бы полно людей. Второй — когда он убил ночного воришку, чтобы защитить то, что он называл домом. Красота мстительного Грэма в этот момент была так велика, что Ганнибал не выдержал и заговорил. Им стоило остановиться на этом втором шаге и дать себе время свыкнуться с изменениями, но Уилл, его жадный неистовый Уилл, захотел продолжения. Он жаждал большего, он захотел всего и сразу. И это большее стало тем, что отравило их жизнь. Подобно тому, как чрезмерное потребление лекарства может стать ядом, их безудержное и бездумное путешествие навстречу друг к другу обернулось наутро похмельем в головах. Ганнибал не сожалел о самом факте произошедшего. Скорее о собственной неразумности и неумении вовремя сказать нет. Долгие полгода он строил ментальный барьер между собой и профайлером Грэмом, конструируя точный и живой его суррогат, чтобы в случае появления реального Уилла его легко было заменить. Но рядом с реальным Грэмом меркли самые изощренные фантазии, проекции и мечты, а то, что предложил ему той ночью в душе Уилл, было одним из главных искушений, перед которым он был бессилен устоять. Доктор был рад, что у них случился этот момент близости. Что он смог сохранить в памяти запах и вкус, вид и звуки обожаемого им человека, но потом, когда между ними опять пробежала тень, ему таки стоило уйти. Он должен был это сделать, но почему-то уже не смог. Их отношения качались огромным маятником, попадая из крайности в крайность, и Ганнибал уже не знал, сколько он сможет все это выносить. Он устал быть отстраненным и мудрым, держать защитные барьеры и ждать того признака и того сигнала, который подарил бы ему хоть какую-то надежду и ясность. Отрицать ситуацию было глупо. Он был по-прежнему влюблен в Уилла Грэма — в его острый ум, дерзкий язык и прекрасное тело, но Ганнибал больше не хотел быть тем, кто заманивает профайлера в ловушку. Он хотел, чтобы Уилл выбрал его сам. Отношения между людьми строятся из взаимных уступок и стремления шагнуть навстречу, поэтому чтобы их отношения были равными, они должны встретиться ровно посередине, и каждый из них должен пройти одинаковое количество шагов. Только тогда это будут Эрос, Людус и Сторге сразу. Только тогда это будет любовью. И Ганнибал до сих пор ждал от Уилла того окончательного и самого очевидного шага, что точно убедит его в том, что Грэм сознательно идет навстречу, открыто и по собственному желанию. Только тогда он сможет помочь Уиллу стать ближе. Он будет терпеливым и понимающим, он будет заботливым и галантным, он будет жадным и ревнивым — именно таким, каким может быть влюбленный Ганнибал Лектер. Они смогут исследовать изменения в личном статусе вместе, они будут строить взаимоотношения рука об руку, продвигаясь шаг за шагом в непривычном для них мире взаимности и единства двух одиночек, внезапно нашедших пару в самом неподходящем им человеке, но… Но пока Уилл не подавал однозначных сигналов, Лектеру стоило соблюдать абсолютный нейтралитет. Он не хотел быть катализатором решения Грэма, он хотел полной свободы воли и осознанности решения, а еще принятия той простой истины, против которой, как ни крути – не попрешь: они оба мужчины. И если Лектер считал себя пансексуалом, предпочитая человеческую личность, а не пол, он вовсе не был так уверен в толерантности Грэма, который, насколько ему было известно, воспринимал себя исключительно натуралом. Но душ… Тот совместный душ подарил Ганнибалу слишком много опасных надежд. — Извини, — запыхавшись, брякнул Уилл, плюхаясь обратно за стол. Он демонстративно положил на стол нераспечатанную упаковку пластырей и нервно улыбнулся. Ногу натер. Ну да, разумеется. Ганнибалу не нужно было быть светилом психотерапии, чтобы понять, что Грэм лукавит. Он явно что-то скрывал, однако доктор предпочел это не комментировать. Их беседы в последнее время ни капли не проясняли ситуацию, скорее усиливая непонимание, а сегодня был слишком хороший день, чтобы завершать его очередной размолвкой. — Я видел неплохой отель по пути, — сказал Грэм в итоге. Ганнибал молча кивнул, и они вышли в ночь. По пути Грэм, разумеется, ничуть не хромал.

***

Не успели они заселиться в номер, как Уилл бросил на кровать свои вещи и исчез в ванной, оставляя Ганнибала созерцать панораму вечерних Афин из окна. Доктор смотрел на ночной город достаточно долго, чтобы начать задаваться вопросом, не утопился ли Грэм в душе. Он, конечно, не засекал время, но судя по тому, как ощутимо спал поток автомобильного траффика и насколько уменьшилось количество пешеходов — Уилл провел в ванной комнате уже приличное время, и, если судить по непрекращающемуся потоку воды из душевой насадки, вовсе не спешил из нее выходить. — Уилл?.. — тихо позвал доктор, деликатно ударяя костяшками пальцев в дверь, но ответом ему была тишина. — Уилл?! — второй раз Лектер позвал громче. Снова тишина. — УИЛЛ!!! — Ганнибалу очень не хотелось выбивать дверь плечом, но профайлер не оставлял ему выбора. Если он не отзовется и в этот раз, Лектеру придется принять меры, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. — УИЛЛ!!!.. В этот момент дверь наконец распахнулась, и Лектер увидел пунцовое лицо профайлера, мокрые кудри, липнущие к ушам и растерянно-сердитое выражение в голубых глазах. Грэм вздохнул и прикрыл лицо ладонью, когда доктор, бегло осмотрев его фигуру, заметил, что Уилл абсолютно обнажен. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил Ганнибал. — У меня ничего не вышло, — раздраженно произнес Уилл. — Я не смог подготовиться, здесь нет ничего, что мне нужно… — О чем ты говоришь? — тихо произнес Лектер, чувствуя, что что-то не так. Профайлера штормило, как грозовое море, и доктор ощутил, что они снова вышли на ту самую грань, после которой у них никогда не оставалось шансов на прежние отношения. — Я хотел сделать... Я хотел понять, как заниматься однополым сексом, — едва слышно прошептал Грэм, но Ганнибал до сих пор не осознал масштаба проблемы. — Ты мог спросить у меня. — Спросить у тебя, как тебя же соблазнить? Ты как вообще себе это представляешь?! — сердито зашипел Уилл, и злость пересилила в нем смущение — он убрал руку от лица. Как и всегда, дойдя до крайности, Уилл отбросил привычную маску. В такие моменты он всегда становился прямым и откровенным, столь искренним, что перехватывало дух, и Ганнибал, засмотревшись в его сверкающие сразу и растерянностью и раздражением глаза, не сразу осознал, что только что произнес Грэм. Воцарилась пауза. — Повтори еще раз, – вежливость в голосе Ганнибала никак не вязалась с упавшим на октаву тембром. Уилл немедленно потупился. — Ты все слышал. — Слышал, но я хотел бы, чтобы ты повторил. Во избежание недопонимания. Ганнибал подцепил подбородок профайлера пальцем и приподнял его лицо, вынуждая посмотреть себе прямо в глаза. Уилл прятал взгляд под длинными ресницами, и тени от них задрожали бабочками на его щеках. Уилл не был Ганимедом, он был много, много хуже, потому что был реальным, живым и близким. Он один всегда был способен заставить Лектера забыть об осторожности и чувстве самосохранения, забыть о том, что он зарекся проявлять инициативу, и о том, что однажды они уже совершили эту ошибку. Ганнибал не был Зевсом, и не в его власти было сопротивляться Уиллу Грэму. — Чтобы соблазнить меня, тебе достаточно просто произнести мое имя, — тихо сказал доктор, осторожно поглаживая пальцем самые чувственные губы на свете и отчаянно желая их поцеловать. Уилл открыл глаза и, словно убедившись в том, что его не оттолкнут, тихо выдохнул: — Ганнибал… В этом беззвучном полувздохе было то самое приглашение, которого Лектер так долго ждал. Он смотрел сейчас на Уилла и впервые видел его насквозь — видел его чувства, страхи и тоску. Его неуверенность в правильности выбора и неловкость от того, как далеко он зашел, боязнь отказа, боль их недавнего показного равнодушия, и поверх всего этого – горячую решимость продолжать задуманное. Ганнибал ласково огладил щетинистую щеку, а затем склонился ниже и впервые позволил себе вкусить чужих губ. Уилл был именно таким, каким всегда ему представлялся — одновременно колким и мягким, доверчивым и осторожным, робким и жадным — идеальным во всем. Он приоткрыл рот навстречу Лектеру с тихим стоном и закрыл глаза, полностью отдаваясь процессу, вбирая в себя все нюансы испытываемых чувств. Губы Грэма были мягкими и чуть шероховатыми на ощупь, а щетина у краешка губ совсем не мешала, скорее добавляя остроты и напоминая, кого именно целует Ганнибал. Они целовались чувственно и мягко, не борясь за доминирование и не предаваясь страсти, впервые осторожно, почти деликатно исследуя друг друга и примеряясь, как далеко им можно зайти. Лектер обхватил профайлера ладонями за челюсть и щеки, и запустил пальцы в непослушные кудри, о которых так давно мечтал. Удовлетворенный вздох Уилла стал ему лучшей наградой, и когда Грэм в очередной раз приоткрыл рот, чтобы простонать вслух, Лектер проник языком глубже. Внутри Уилл был даже вкуснее, чем снаружи, и Ганнибал в очередной раз подумал, как сильно ему повезло, что он не успел употребить Грэма в гастрономическом смысле. Он мог бы съесть его всего один раз, теперь же, если он все сделает, как нужно, у него будет возможность дегустировать Уилла годами. Доктор отмахнулся от этих мыслей и скользнул глубже в жаркую темноту чужого рта. Уилл обхватил его язык губами плотно и жадно, совершенно не желая отдавать обратно, и когда их языки наконец столкнулись в глубине рта — обоих прошиб разряд электрического тока. Пространство вокруг все более явно искрило липкой статикой возбуждения, и Лектер понимал, что им нужно выяснить все прямо сейчас. Они не глупые школьники на выпускном, чтобы в очередной раз не подумать о последствиях, Ганнибал не хотел более рисковать. Он должен знать точно, он должен быть уверен. Ганнибал с трудом оторвался от чужого рта и судорожно выдохнул, борясь за самообладание. Он стер слюну с розовых припухших губ Грэма и осторожно провел костяшками по его щеке. Уилл с трудом разлепил глаза и посмотрел на доктора осоловевшим от возбуждения, сонным взглядом. – Уилл. — Мм? — Я все же должен спросить, осознаешь ли ты, что именно мы сейчас делаем? — Нарушаем общественную мораль? — В том числе. Ты понимаешь, как далеко мы можем зайти? — Скорее глубоко, чем далеко, — Уилл, осмелев, дрогнул губами в улыбке, и Лектер улыбнулся ему в ответ. — Ты был серьезен, говоря о сексе? — настойчиво спросил доктор, и Грэм фыркнул. — Кто говорит о сексе, будучи серьезным?! Я был зол, расстроен и возбужден. — Уилл, – Лектер обнял рукой кудрявый затылок и чуть потянул за пряди, привлекая внимание. – Уилл. Сосредоточься. В этот раз я не позволю твоим эмоциям взять верх. Мне нужно быть уверенным, понимаешь ли ты, к чему все идет? — Все идет к сексу, черт возьми, и если ты не заткнешься прямо сейчас, то только сделаешь наш путь более извилистым, — Грэм фыркнул и посмотрел Лектеру прямо в глаза. — Я купил презервативы и смазку, когда отлучался в аптеку. Это достаточно серьезно для тебя, Ганнибал? Я обдумал все тысячу раз, но… –Но? – Ты должен понять, что я никогда этого не делал, и, откровенно говоря, это немного пугает… Лектер открыл было рот, но профайлер накрыл его губы пальцами, чтобы высказаться. Это был совершенно искренний и отчаянный монолог человека, слишком долго державшего свои переживания внутри. — Я боюсь не боли, вовсе нет. Я знаю, что ты достаточно подкован по технической части, чтобы свести дискомфорт к минимуму. Я боюсь, что мне не понравится, или тебе не захочется, что у меня не встанет, или я просто запаникую в середине процесса. Я не знаю, как отреагирую на прямое проникновение, и страшно нервничаю от того, что чем-то обижу тебя. Я не понимаю, возможно ли для нас нечто подобное, и даже не спросил, согласен ли ты на секс со мной, а уже опасаюсь, что это может стать нашей последней ночью вместе. А еще я не смог нормально подготовиться и теперь не знаю, как тебе об этом сказать! Ганнибал убрал руку профайлера от своих губ и снова мягко обнял ладонями его лицо, успокаивающе поглаживая пальцами по щекам. — Тшшшш… Тише, Уилл, все в порядке. Ты уже мне сказал, — доктор наклонился ближе и поцеловал Грэма в лоб, потом в висок и в уголок глаза. Он покрывал лицо профайлера поцелуями, собирая с его кожи неуверенность. Этой ночью он не хотел, чтобы хоть что-то стояло между ними. — Все эти подготовки совершенно лишние, физиологически можно обойтись без них, достаточно презервативов и смазки, а они у нас есть. Ведь так? Грэм судорожно дернул головой, кивая, и Лектер искренне пожалел, что у них нет другого, более простого пути. Закрытые люди открываются болезненно и трудно, а захлопываются надолго, если не навсегда. Он так долго берег себя от воздействия Уилла, а его – от себя, что оставил его один на один с муками осознания иной идентичности, ориентации и сексуальных пристрастий. Ему еще чертовски повезло, что профайлер не сломался на этом пути. — Я давно согласен на жизнь с тобой, Уилл, а это гораздо больше какого-то секса, — голос Лектра резонировал прямо в розовое от смущения ухо успокаивающими обертонами, — и я благодарен тебе за то, что именно ты решился попробовать и рискнул всем. И ты должен понять, что мы сможем остановиться в любой момент, если ты этого захочешь, и никто не заставляет нас идти до конца… — Но я хочу дойти до конца, — раздраженно фыркнул Уилл, поднимая на Ганнибала глаза. — Сколько уже можно оттягивать этот чертов конец. Мне нужно понять, доступна ли для нас эта сторона отношений, это упростит нам обоим жизнь. — Мне не настолько нужен секс, чтобы жить с тобой, если проблема только в этом. — Но он, черт возьми, нужен мне! Ганнибал всмотрелся в лицо профайлера, покоящееся в его ладонях, и улыбнулся краешком рта. Он всегда любил дерзость Грэма, любил видеть его таким — прямолинейным и жадным, без обиняков заявляющим о своих желаниях. Насколько проще была бы жизнь их обоих, если бы он всегда был таким. Ганнибал собирался выпестовать в профайлере этот навык, сделать его привычным и органичным, если они не только начнут, но и закончат вместе эту ночь. — Как скажешь, мой мальчик, — мурлыкнул Лектер и снова припал губами к губам. Ганнибал не торопился, боясь спугнуть ту открытость и искренность, которую он чувствовал между ними сейчас. Он гладил щеки Грэма и чувствовал, как любовь трепещет на кончиках пальцев, он целовал его лицо, покрывая невесомыми прикосновениями каждый сантиметра бронзовой от морского загара кожи — скулы и щеки, изгиб подбородка и высокий лоб, подвижные веки и уголки рта. И Грэм больше не был кусачим злюкой, плавясь в руках Лектера подобно воску. Как же долго Ганнибал этого ждал. И каждая минута ожидания стоила этого мгновения. — Я хочу, чтобы тебе было настолько хорошо, чтобы в следующий раз у тебя не возникло даже тени сомнений, — прошептал Лектер в приоткрытые губы Уилла, но тот даже не открыл глаза. Тихий вздох истаял в полумраке комнаты, и ночь словно укутала двоих взрослых мужчин, впервые познающих друг друга и самих себя. Сколько бы любовников не было у доктора Лектера, человек, подобный Уиллу, был у него в первый раз. Ночная тьма не только обволакивала мир тьмой, она заставляла людей сбрасывать свои маски и срывать покровы, ведь в темноте все кошки серы, грехи не так видны, а постыдные желания служат источником наслаждения, а не стыда. И пока в мир снова не придет утренняя заря, Ганнибал и Уилл смогут быть по-настоящему искренними в своих желаниях. Грэм запустил пальцы в волосы Лектера, и кожа доктора взъерошилась мурашками, как морская гладь после порыва ветра. Они касались друг друга губами и ладонями, исследуя наощупь, как два слепца, и Ганнибал боялся только одного – что у него не хватит сил, чтобы оторваться от профайлера хоть на минуту и довести его до постели. Лектер целовал Уилла глубоко и жадно, словно у него заканчивалось время, не отрывал от него рук, словно боясь, что профайлер исчезнет, скользя ладонями по плечам и спине, до талии и обратно, запоминая текстуру кожи и рельеф мышц. В реальности Уилл превосходил самые смелые фантазии доктора — он был прекрасно сложен от природы, а годы жизни среди полей и долгие прогулки с собачьей стаей сохранили крепость тела и тонус мышц. Уилл не был раздобревшим на офисной работе федералом или типичным профессором, не бравшим в руки ничего тяжелее книг, он был прирожденным охотником, наравне с Ганнибалом, и в древние времена они вместе бежали бы по лесу бок о бок, загоняя дичь… Фантазия была такой острой и желанной, что Лектер тихо прошипел сквозь зубы и оторвался от Уилла чтобы сбежать кончиками пальцев по груди на шрам — это была его метка, его знак — символ их прошлого и залог их будущего. Уилл глухо простонал в ответ на прикосновение и прогнулся в пояснице, откидываясь на дверь в ванную точно так же, как когда-то на лестницу в кабинете Лектера. Он давал доктору право, открыто демонстрируя себя и предоставляя возможность делать то, что Ганнибалу хотелось. Увидев открытое горло профайлера, Лектер накрыл зубами яремную вену и ощутил, как под губами оглушающим ревом крови в артериях течет чужая жизнь. Уилл дарил себя Ганнибалу сейчас, и Лектеру больше не хотелось, как когда-то, иметь птицу в клетке, ему хотелось того, кто без принуждения будет прилетать к нему сам. — Мой славный мальчик.., – ладонь обняла член Грэма, пока Лектер спускался влажными поцелуями в область ключиц. Вместо ответа Уилл тихо выматерился в потолок и вцепился руками в плечи Лектера, стараясь удержаться на ногах. Сегодня он был возбужден даже сильнее, чем в прошлый раз, и теперь Ганнибал был точно уверен в том, что именно он был причиной этого возбуждения. Член Грэма был шелково-гладким и таким твердым, будто он был возбужден уже очень давно. Доктор почувствовал прикосновение к собственной эрекции сквозь ткань брюк и белья, но сразу же уверенно отвел чужую руку в сторону, не позволяя продолжать. Его самообладание было стойким, но не беспрецедентным. — Не надо, Уилл. Если ты кончишь в процессе, мы сможем продолжить, если кончу я — нам придется прекратить. И Уилл, впервые послушавшись его без споров, занял руки другим. Он снова схватился за плечи Лектера, и только ткань рубашки помешала Грэму оставить на его коже полукружья ногтей. Он вцепился пальцами в ткань, сильно сжимая кожу под ней, но Ганнибал только приветствовал эту боль. Лектер поощрительно заурчал и мягко спустился ниже, покрывая поцелуями грудь и живот Уилла, клеймя смуглое великолепие его тела легкими, почти безболезненными укусами, и каждый отпечаток зубов расцветал на карамельной коже Грэма, как алый цветок. Аромат возбуждения Грэма становился все сильней — он забивал ноздри и рот, лишая доктора возможности дышать. Ганнибал задыхался и понимал, что без этого запаха больше не сможет свободно вздохнуть. Уилл пах лесной свежестью, прелой листвой дремучей чащи, травяной сыростью и грибами в росе. Он пах как дикий зверь, как прекрасное божество леса, рогатый спутник Бахуса или самого Пана. И член, торчащий из густых паховых завитков волос только подтверждал эту мысль. Ганнибал придержал Грэма за бедра и всосал головку в рот, игнорируя резкий рывок за волосы, однозначно намекающий на необходимость взять глубже. Уилл спешил, как и всегда, а у Ганнибала не было ни малейшего желания торопить их первый раз. Он хотел этот запах, и стоны, и нотки грубости, тесно переплетенные с животной частью их душ. Он хотел это тело и его вкус. Ганнибал всегда был гурманом, а не сторонником фастфуда, и планировал вдоволь насладиться аперитивом, прежде чем перейти к главному блюду и познать эту плоть до конца. Лектер лизнул головку, ощупывая языком рельеф и выпуклость, а затем выпустил ее изо рта, придирчиво забираясь кончиком языка в щель на самом верху. Уилл зашипел. Ганнибал облизнул самый край набухшей черты, отделяющей головку члена от его ствола, и снова взял ее в рот, с усилием вылизывая уздечку — чувствительная часть плотно прижалась к небу, пока язык массировал венку внизу. Уилл застонал. Он дергался и двигал бедрами, пытаясь толкнуться хоть немного глубже в тесный жар рта Лектера, но Ганнибал был неумолим. Он крепко держал Уилла на месте и с хладнокровием садиста пытал языком набухшую головку члена, капля за каплей выманивая наружу пряный предъэякулянт, который тут же собирал себе в рот. — Ты убиваешь меня, Ганнибал, — пробормотал Уилл, не помня себя от возбуждения. — Пока еще нет. Повернись. Уилл бездумно развернулся на месте и припал щекой к прохладе деревянной двери, ведущей в ванную комнату. Он был слишком пьян возбуждением, чтобы хоть что-то соображать, поэтому когда Лектер запустил пальцы в рельефные мышцы его ягодиц, профайлер просто в свою очередь вцепился руками в дверные косяки. Он не понял, чего хочет Лектер, поэтому не протестовал, а когда Ганнибал начал — протестовать уже не смог. Лектер услышал, как Уилл захлебнулся стоном и сбивчиво замычал, прикусив губу, чтобы не шуметь, но дальше он уже не вслушивался – он пировал. Когда его взгляду открылся темный, окруженный редкими волосками анус, доктору оставалось только попытаться сглотнуть предательски набежавшую слюну и не забывать дышать. Последний раз он ощущал такой трепет и такое возбуждение в тот раз, когда впервые вырезал сердце из все еще живого человека. И сейчас это сравнение было уместно, как никогда. Тугой девственный анус Уилла испуганно поджался, а потом расслабился, выдавая страх пополам с возбуждением, и это было так сильно похоже на биение живого сердца, что Лектер снова сглотнул. Он тронул языком пульсирующую плоть и пожалел, что Уилл провел вечность в душе, смыв с себя свой природный вкус и оставив только аромат геля для душа вкупе с безликим привкусом воды. Если ему повезет, Ганнибал еще успеет попробовать этот вкус, если повезет им обоим — даже неоднократно . — Ганнибал… П-п-пожалуйста… Хватит. — Да или нет? — спросил Лектер, отрываясь от вожделенного тела. Он обещал Грэму остановиться, если он попросит, и он был намерен это обещание сдержать. — Да… Но… Кровать… Ганнибал посмотрел на разведенные ноги Уилла и заметил, что у него дрожат колени. Он так увлекся, что не подумал об этом, равно как и о смазке и презервативах, которые пришлось купить именно Грэму. Но кто мог подумать, что их невинная поездка к древним руинам закончится изучением совсем других заповедных мест. — О боже, Уилл, прости… Ганнибал поднялся на ноги и обнял Грэма, пряча его в кольце собственных рук. Он поддерживал нетвердо держащегося на ногах профайлера, пока они не достигли двуспальной кровати на другом конце номера. Там Уилл, несмотря на осязаемое смущение, открыл свой рюкзак и вытряхнул на пол все содержимое разом, вытаскивая из рассыпавшейся кучи презервативы и смазку. Он кинул их на кровать, заполз следом и покладисто встал на четвереньки, принимая, как ему казалось, удачную позу. Но это было совсем не то, чего хотел Лектер. Он сел рядом с Уиллом и пробежал пальцами по напряженным лопаткам, сбегая в ложбинку позвоночника, а потом в щель между ягодиц. Внизу, после теплого ануса и натянутой копчиковой мышцы располагались тугие яички, покрытые легким пухом волосков, а за ними член. К счастью, он все еще стоял, а значит доктору надо было поторопиться и смахнуть все те мысли, что витали вокруг профайлера темным, почти осязаемым роем. За те десятки секунд, что Уилл провел без рта и рук Ганнибала, он снова обрел способность соображать и, похоже, снова начал медленно погружаться в пучину рефлексии. Это грозило все погубить. — Ты слишком много думаешь. Просто чувствуй. Доктор повернул запястье и коснулся эрегированного члена сперва мягкими подушечками пальцев, а потом твердыми остриями ногтей. Уилл сбивчиво вздохнул, и Ганнибал взял в руки смазку. — В сексе, любом сексе, нет ровным счетом никаких ограничений. Если ты занимаешься им ради удовольствия, а не для продолжения рода, абсолютно не важно, кто именно ласкает тебя и как. Прохладный лубрикант потек в щель между ягодиц, и кожа Уилла покрылась мурашками. Неясно было только, от чего именно — от холода ли или от невыносимых слов, патокой вливающихся Грэму в уши. Лектер поймал капли около самых яичек и провел мягкую линию вверх, размазывая по коже липкий состав. Он обвел пальцами подрагивающий анус, и Уилл уткнулся лицом в постель. — Нервные окончания есть даже здесь, и они реагируют на прикосновение точно так же, как в любой другой части твоего тела. Нет никакой разницы между тем, чтобы ласкать анус или мастурбировать член. Грэм выдохнул с шипением и прикусил зубами собственную руку, когда Лектер надавил сильнее, уже не просто поглаживая, а массируя доступную дырочку. Доктор чувствовал, как расслабляются мышцы, как приливает кровь, делая колечко сфинктера более выпуклым и плотным. Он ощущал дрожь, время от времени, прокатывающуюся по телу Грэма, и ему казалось, что перед ним сейчас тонко настроенный инструмент, а вибрация, что он ощущает в чужом теле — это трепет задетых им струн. — Первое удовольствие, которое доступно младенцу — оральное, он испытывает его, когда впервые берет материнскую грудь. Второе — анальное, он испытывает его, опорожняя организм, но оба они вызваны не только сытостью или облегчением тела, а нервными окончаниями, которые помогают сделать этот процесс приятнее. Ты сам поймешь это, Уилл, когда я войду в тебя. — Прекрати, — простонал Грэм, но тон его голоса шептал «продолжай». Ганнибал нанес на пальцы больше смазки и вдавил анус внутрь, имитируя проникновение, но все еще не проникая. В ответ Грэм тихо застонал и уронил грудь на кровать, шире раздвигая ноги — осознавал он это или нет, но реакция его тела говорила сама за себя. Лектер пересел ближе, и теперь мог наблюдать за тем, как анус дрожит под его пальцами влажным розовым бутоном, каждый раз податливо проминаясь вглубь. Доктор видел, что мышцы расслабились, что профайлер готов, но оттягивал момет проникновения, досыта наслаждаясь изысканным видом. Лектер положил обе руки на ягодицы Уилла и растянул их шире, разводя большими пальцами тонкую кожу у ануса так, чтобы сморщенная мышца разомкнулась, образуя круглую щель. Грэм испуганно выдохнул и смял покрывало в кулаках. — Если бы ты знал, как ты сейчас выглядишь, Уилл. Как ты красив в своей мужественности, как искренне и открыто твое тело, как сильно я хочу им обладать. Я взял бы тебя языком и только потом пальцами и собственным членом. Мне не хватило бы всего времени мира, чтобы до конца насытиться тобой. Уилл распутно застонал, выражая искреннее согласие, и Ганнибал, не прекращая оттягивать одной рукой ягодицу, сложил сразу два пальца вместе и ввел их в задний проход. От неожиданности мышцы расступились, безбоязненно пропуская их внутрь, а у профайлера разъехались колени, и он практически растекся по постели. Уилл не дернулся, не зажался, не попытался ускользнуть, просто тихо застонав и двинув бедрами в попытке облегчить непривычные ощущения. Но Ганнибал не видел этого, это фиксировала какая-то часть его сознания, но не он сам. Лектер был слишком поглощен тем, что происходило перед его глазами. Он двинул пальцами, и влажный растянутый вход поддался, впуская в себя пальцы глубже, фаланга за фанангой, а затем обратно. Ганнибал смотрел, как костяшки его пальцев исчезают в теле Грэма, и не верил собственным глазам. Если даже это был сон — он не хотел просыпаться, если его посетило безумие — он совершенно не возражал. Он сидел совершенно одетым в изножье гостиничной кровати и ласкал пальцами профайлера, о котором так давно мечтал. Ганнибал провел ладонью по влажной спине Грэма и вынырнул из транса, в который его погрузил этот вид. Ему нужно было раздеться, ему необходимо было расстегнуть брюки, ему следовало хотя бы достать член из боксеров, но вместо этого Лектер просто скинул с себя ботинки и забрался на кровать, пододвигая презервативы поближе. Этот вечер он посвящал Грэму, а значит все происходящее было об Уилле, а не о нем. Ганнибал поднялся на постели выше и, не прекращая двигать рукой, накрыл профайлера собственным телом — грудью к спине — целуя в кожу за ухом, чуть ниже волос. Он глубоко вздохнул, зарываясь носом во влажные завитки, и ощутил, что аромат возбуждения стал только гуще, когда Уилл почувствовал, что Лектер до сих пор одет. Грэма заводила эта странная дихотомия в их внешнем виде — может быть, ему было приятно сознавать разницу между ними, или его заводил тот факт, что он единственный в этой комнате был во всех смыслах обнажен. Уилл подрагивал под Ганнибалом, чувственно реагируя на каждое поглаживание, на каждый невесомый поцелуй и любовный укус, и звуки его всхлипов и стонов падали в душу Лектера росой. Доктор наслаждался его откликом, его жадностью и желанием получить все. Он чувствовал, как крепкое тело профайлера не уступает ему, а начинает подаваться навстречу в безмолвном требовании большего. Пальцы стали скользить внутрь быстрее и глубже, и Уилл, загипнотизированный странным архаическим ритмом, стал отвечать на него резче, с каждым толчком насаживаясь на предложенные пальцы до самого конца. Ганнибалу показалось, что по периметру комнаты нарастают мрачные тени, что стены номера ветвятся рогами, а по потолку, с шелестом хлопая крыльями, кружит стая невидимых птиц. Уилл выпустил наружу свое внутреннее чудовище, и теперь уже не Лектер трахал его пальцами, а Грэм позволял ему себя ублажать. Какой жадный мальчик. Жадный и искренний. И такой невозможно красивый в архаической мощи своей первобытной похоти. — Трахни меня, Ганнибал, – последовала тихая, но категоричная команда, и Лектер отпрянул от него, чтобы наконец снять с себя одежду и надеть презерватив. Профайлер услышал шелест ткани и приподнял голову, оборачиваясь назад. — Нет, не раздевайся. Я хочу тебя так. Лектер молча склонил голову, уступая ему это право, и расстегнул молнию брюк, вынимая наружу член. Ганнибал зашипел, обнимая собственную эрекцию ладонью и на секунду прикрыл глаза от невыразимого облегчения. Он только сейчас заметил, как сильно был возбужден. Он стоял посреди разворошенной кровати, а прямо перед ним, в совершенно непристойной позе стоял мужчина, в которого он был безответно влюблен. Никогда в жизни Ганнибал Лектер не был так близок к вере в Бога, как в этот момент. Но он предпочел Богу монотеизма своего собственного — стоящего сейчас на четвереньках в ворохе смятой кровати. Именно ему Лектер хотел поклоняться и приносить жертвы, его хотел воспевать и воздвигать на алтарь, вкушать сок его тела и ублажать его плоть. Ганнибал провел пальцами по красиво изогнутой спине Уилла и обхватил руками его бедра, пятная следами от пальцев сливочную, не знавшую солнца, кожу ягодиц. Он приставил одетую в латекс головку ко входу и толкнулся внутрь, преодолевая давление сопротивляющихся мышц. Когда член вошел внутрь до самого конца, оба синхронно выдохнули: — Господи Боже... Лектер замер, и ему показалось, что с него заживо содрали кожу. Это было хуже, чем лютая зимняя стужа в Литве, это было лучше, чем солнечный день на Кубе — это было все и ничего сразу — и все чувства в нем сейчас звенели обнаженным нервом. Ганнибал не думал, что он еще способен на подобные чувства, но окаменевший под ним от шока профайлер как-то сумел их пробудить. Они были охотником и жертвой, они были преступным помыслом и карой, они менялись ролями, но не прекращали догонять друг друга, и, день за днем подгоняемые судьбой, они спешили именно сюда – в этот момент. Ганнибал двинул бедрами, и Уилл шумно выдохнул, меняя позу, чтобы было удобнее. Лектер видел, как дрожит от напряжения его спина, как пот скапливается в ложбинке между лопаток, но ни разу, ни на одну секунду Уилл не усомнился в том, что происходит сейчас. Он хотел этого так же сильно, как и сам Лектер. Ганнибал снова двинул бедрами и ягодицы Грэма ритмично сжались, все еще сопротивляясь вторжению. Он двинулся снова, и Уилл почти болезненно застонал. Но постепенно движения Лектера перестали провоцировать всхлипы напряжения и боли, вызывая все более одобрительные чувственные вздохи и низкие горловые стоны, ясно говорящие о том, что Уилл готов продолжать. Тогда Ганнибал провел пальцами по задней части его бедер и приподнял профайлера выше, ставя его на колени полностью, так, чтобы спина создавала красивый изгиб. Это было безумно красиво, но замысел доктора был в ином – он хотел показать Уиллу все, на что способно его тело. Следующий же толчок увенчался успехом, попадая в нужную точку, и Грэм снова задрожал, но уже совершенно иначе. Это была агония не боли, а удовольствия, которой он не мог сопротивляться, это была постыдная слабость мужского тела, с которой профайлер еще не был знаком. Уилл застонал в голос, и этот звук эхом прокатился по комнате, путаясь в шторах и теряясь в пушистом ковре. Лектер толкнулся еще раз в ту же точку, и Уилл снова застонал, в этот раз открыто и громко, словно позабыв, что должен сдерживаться. Стон эхом отдался в ушах Лектера, давая ему команду быть самим собой. Он зарылся пальцами в раздвинутые ягодицы и оттянул их от себя дальше, фиксируя Грэма на месте и бесстыдно глядя вниз. Он трахал Уилла размашисто и резко, шлепая бедрами о бедра, но его манила не шелковая горячая глубина, не тесный жар, сжимающий его член внутри плотно и жадно, нет, его манил этот вид — вид растянутого сфинктера Уилла, тесно обнимающего собой его ствол. Ганнибал наблюдал, как розовая растянутая дырочка отпускала его с явной неохотой, оставляя на латексе презерватива горячий мокрый след смазки. Когда он толкался обратно, мышцы подавались вглубь, скрадывая в себе все сантиметры члена Ганнибала и впуская его в анус Грэма до самых паховых волос, до тех пор, пока Лектер не замирал так глубоко внутри, что обнимающий его задний проход начинал пульсировать в ритме чужого сердца. Ганнибалу нравилось смотреть, как они делают это. Он получал удовольствие от процесса, от того, что до сих пор не был обнажен, от того, что не мог попробовать кожи Грэма, не мог коснуться ее своей собственной. Он ценил эту скромную преграду, ведь она оставляла им дополнительный простор развития, оставляла перспективы и возможности двигаться дальше, постепенно снимая покров за покровом. Лектер двигался в ровном ритме и смотрел на кремовую кожу Уилла, на алебастровую белизну его ягодиц, ритмично двигаюшихся вместе с ним. Грэм больше не был пассивным наблюдателем, он был активным участником — требовательным и громким — он напрягал лопатки, упираясь в прогибающийся под ним матрас, и подавался навстречу бедрами, стараясь встречать каждый толчок на полпути. Лектер видел откинутую назад голову, зажмуренные глаза и разметавшиеся по щекам кудри, он видел обнаженную шею с острым кадыком под тонкой кожей, и отчаянно хотел забрать у Уилла не только удовольствие его оргазма и все семя до капли. Он хотел саму его жизнь. Ганнибал рухнул на него сверху и жестко сжал член Грэма в ладони, крепко обхватывая его шею второй рукой. Он сжал обе руки сразу — одну на горле, вторую на эрекции — и продолжил двигаться еще быстрее и жестче, вбивая Грэма в матрас собственным телом. Лектер почти не помнил себя, оргазм закипал в его венах, грозя вырваться наружу неукротимым потоком, но доктор не собирался кончать один. В этот самый момент семя Уилла брызнуло ему на руку, обжигая пальцы, и Лектер забыл обо всем. Он ласкал Грэма мокрой от спермы рукой и продолжал вбиваться в его тело, несмотря на исступленные хрипы профайлера и крупную дрожь, сотрясающую его тело. Лектер продолжал бы и дальше, но оргазм сотряс его тело, вынудив толкнуться еще раз, как можно дальше, и замереть, упираясь лбом между мокрых лопаток и позволяя себе полностью погрузиться в невероятный по силе оргазм. Когда все кончилось, и Ганнибал разжал руку на горле, он первым делом потянулся к пульсу, чтобы проверить, в сознании ли Уилл. Его остановил хриплый профайлерский смешок. — Ты не убил бы меня, доктор. Для этого ты слишком умен. Лектер аккуратно встал и исчез в ванной, чтобы убрать беспорядок и смыть следы спермы. Им стоило обсудить случившееся, но когда он вернулся, он понял, что они опять не смогут поговорить — профайлер уже спал, беззаботно уткнувшись лицом в подушку. Во сне он совершенно не стеснялся ни двусмысленности позы, которую он так и не сменил, ни собственной наготы, ни розовых, испещренных следами чужих пальцев, ягодиц. Ганнибал не стал будить его, чтобы перевернуть и обтереть, взамен просто накрыв Грэма одеялом и заняв место с ним рядом, чтобы забыться сном до утра.

***

Утро обрушилось на Уилла бетонной плитой, не давая шевельнуть даже пальцем. Он тщетно силился наконец-то открыть глаза, но не мог. И, если честно, не очень-то и хотел. То, что было так легко и естественно под покровом ночи, сейчас пугало Грэма до дрожи внизу живота. Он не жалел о произошедшем, ни грамма, но он понятия не имел, как теперь смотреть Ганнибалу в глаза. Их странные диалоги, спонтанный секс и отсутствие инициативы у Уилла могли начисто отбить в Лектере всякое желание на повторение. Профайлер планировал быть инициативнее, он хотел выглядеть мужчиной, несмотря на пассивную роль, но в итоге только и смог, что извиваться, стонать и всячески портить момент. Уилл мысленно застонал и глубже зарылся в кокон из одеял, оттягивая момент, когда ему придется наконец встать и столкнуться с Лектером лицом к лицу. — Твое смущение пахнет фиалками, — мягко прозвучало у профайлера над ухом. — Не притворяйся, я знаю, что ты не спишь. — Ты не можешь учуять мое смущение. — Я учуял твой энцефалит. Уилл неловко промолчал, затаившись в недрах постельного белья и подушек. Ему совершенно не хотелось выходить, не хотелось искать на глазах Лектера свою одежду, а потом идти в душ, гадая, заговорит Ганнибал о вчерашнем или все-таки нет. Это было слишком рано, слишком много для Уилла, он должен был сперва разобраться с этим один, и Ганнибал, по видимому, об этом догадался. Через пару мгновений матрас прогнулся, и Грэм снова услышал его голос, уже с совершенно другой стороны их скромного номера. — Тут плохой завтрак, я заказал нам столик в кафе напротив. Выходи, когда будешь готов. Я буду ждать тебя там. Входная дверь хлопнула, и Грэм остался наедине с самим собой. Ему понадобилось 15 минут, чтобы собраться и спуститься в кафе, и еще час, чтобы в молчании завершить завтрак. Профайлер неловко ютился на стуле и медленно допивал вторую чашку, размышляя о том, что ждет их обоих впереди. В Афинах было хорошо и спокойно, тут совершилось нечто невероятное, перевернувшее всю его жизнь, и в глубине души Уилл теперь больше всего боялся, что на Андросе все будет так, как раньше — скучно и пресно, одиноко и сложно, холодно и недостижимо далеко. Ему стоило рассказать о своих страхах Ганнибалу именно здесь, пока их время не вышло, а кофе не остыл. — Мне было здесь так хорошо, что я не уверен, что хочу покидать это место, — тихо произнес Уилл, словно обращаясь к самому себе. — Не стоит пытаться задержаться там, где тебе было хорошо, Уилл, — спокойно ответил ему Лектер, и вложил купюру в папку со счетом. Им было пора уходить. — Лучше сделать так, чтобы тебе было хорошо в любом месте, куда ты приходишь. Что это могло значить, и как это отвечало на события прошедшей ночи, Грэм не знал, но пообещал себе об этом подумать. Они медленно побрели обратно в порт, туда, где в лучах жаркого греческого солнца их поджидала белокрылая Нола. И на сей раз Уилл ощутимо хромал.