Метод Ягера

Итак, чем больше он пил – тем сильнее становилась меланхолия. Вплоть до того, что вызвав среди ночи шофера, он направился в самое пекло Берлина. Пьяный. Угрюмый. Без всякой надежды. Пытаясь забыть, как час промялся у двери в комнату Ивушкина. Не решаясь постучать. Не решаясь даже моргнуть. Боясь пошевелиться, слушал горькие рыдания. Так плачет ребенок. Обиженный. Наказанный ни за что, ни про что. Первое, что захотелось сделать – войти. А лучше – вбежать, открыв дверь ногой. Так, чтобы хлопнула. Так, чтобы он вздрогнул. А еще лучше – вообще вырвать ее с петель к чертовой матери. Вытащить Колю из под кипы одеял – Ягер его не видел, но почему-то ему представлялось, что мальчик кутается в одеяло – прижать к себе до хруста костей. Упасть на колени. Заставить себя выслушать. Понятно - он влюблен. Горько- влюблен безнадежно. Что он ни черта не видит днем, и мучается по ночам. И если этому русскому мальчику угодно – пожалуйста, пусть вытащит его сердце наружу. И, Христа ради, избавит от этого всего. Д А Й М Н Е Н А Д Е Ж Д У. Господи Боже. Ягер потирает глаза. Он что, действительно собирался говорить с ним об ЭТОМ? Да. Да. Собирался. Более того – он даже занес руку, чтобы постучать. Идея с выбиванием двери отпала сама собой. Но все, на что Клауса хватила – дождаться, когда рыдания стихнут. Подождать еще немного. И уйти. Ягеру не отказывали нигде. Как стадо не откажет своему пастырю. Ни в чем. По пути он гадал – куда же подевался тот самый холодный, непреклонный Клаус Ягер – герой Рейха? Самый яркий представитель подпольной партии «игроков». С самой – вне сомнения – пугающей репутацией. Ягер, не знающий ни пощады, ни совести. Распивавший виски с самой смертью. Жмущий руки самым низменным порокам. Тем семи, о которых писалось в Библии. На заднем сидении «Lincoln Continental» сидел тоже Клаус. Тоже Ягер и – вот совпадение - тоже Герой Рейха, но отнюдь уже не такой бравый и суровый. Побледневший. Вцепившийся белыми зубами сигару. С затуманенным, тоскливым взглядом. Благими его намерениями вела дорожка в Ад. Без всякий там метафор. «Lincoln» останавливается прямо перед его вратами. Богемная надпись над входом - «Kabarett - ein Tierheim der Liebe». Его, разумеется, не ждут. Как правило, о своем визите он предупреждал. Но встречают как Господа Бога, не меньше. Клаус выбирает недолго. Ему сразу же подбирают мальчика. Хорошенького. С ямочками на щеках. Томно-призывным взглядом. Улыбается самой искренней улыбкой. Ягер усмехается – за такую искренность малыш получал немало. В этом он не сомневался. Здесь водились исключительно райские птички. Только вот у него в голове крепко засел маленький, юркий русский воробушек. Замечает – мальчик с ямочками понятлив. Услужлив. Не глуп. Без лишнего жеманства. Взгляд – открытый и честный. Настолько честный, насколько позволяла этой эдемовской пташке ее ремесло. - Что, мучаемся? – мальчик улыбается, разливая виски по стаканам. Ягер только хмыкнул. - Не знаем, куда себя деть? – он продолжал. Тон – вызывающе-нахальный. Малыш знал эту тактику. Таких хочется ломать. Приручать. Вдалбливать в хорошенькую голову покорность. Но на Клауса это не действует. Он склоняет голову, окидывает Мальчика сомнительным взглядом и, принимая стакан, спрашивает: - Как вас занесло сюда, молодой человек? Мальчик смеется. Целомудренно садится напротив. Как бы невзначай стягивает рубашку. Отпивает: - Поверите, если я скажу, что мать была проституткой, а отец драл меня по выходным вместо восресного похода в церковь? - Не поверю. - И я бы не поверил. Хотите честно? Косил от армии. Оба смеются. Ягер вдруг понимает – мальчику куда больше нравится говорить. С ним наверняка разговаривают не часто. Когда малыш тянется к нему, ослабляет на брюках ремень, опускается на колени, Клаус вертит в руках полупустой стакан. Замечает – юноша наделен истинным талантом страсти. Так ему не отсасывал еще никто. Глубоко. Жарко. Умело. Остается лишь запрокинуть голову. И в ней же – в запрокинутой этой голове – видеть самые яркие видения. Призрачные. Но..о, Боже… Видеть перед глазами этого русского мальчика. С ним бы он не был груб. Хотя, кого он обманывает? Был бы. Еще КАК был бы. Драл бы его везде, где только можно. Заставляя кричать, теряться в самых неистовых чувствах. Да, он бы заставил его шептать свое имя. А лучше – выкрикивать. Трахал бы короткими рывками, впившись зубами в плечо, чтобы оставить отметины. Схватить рукой за горло, раздирать губы поцелуем. Потом долго, очень долго держать в своих объятиях. У себя на груди. Ловя ухом тихое мурчание. - «Я люблю тебя, Клаус. Люблю». Кончить без вскрика не удается. Открывает глаза. Изо всех сил старается удержать разочарование во взгляде. Это все то же Кабаре. Тот же мальчик с ямочками, утирающий с пухлых губ его сперму. И – разумеется – уловивший состояние Ягера. Юноша деловито поднимается. Потягивается по-кошачьи. Наливает себе еще. Облизав губы, проговаривает: - Безответная любовь? Ягер вскидывает бровь: - Откуда вы узнали? Горькая усмешка: - Вы как в романе Достоевского. Печальны. Красивы. Сексуальны. И – к сожалению – отчаянно влюблены. Они снова пьют. Мальчик выглядывает в окно – время четыре часа утра. И добавляет: - А он не влюблен в вас, верно? Ягер поднимается. И на секунду в юном взгляде мелькает испуг – вдруг он переборщил с цинизмом? Не всякий раз у него бывали столь высокопоставленные «гости». - Юноша, - Клаус натягивает на себя одежду, - если бы я предложил вам другую работу, вы бы согласились? Это немного сбивает с него настрой. Вопрос неожиданный и малыш к нему не готов. Немного подумав, отвечает: - Нет. Меня все устраивает. - Жаль, - Ягер закуривает, наблюдая, как мальчишка забирается на подоконник с ногами, - жаль. Сколько я вам должен? За окном начинают петь птицы. Берлин постепенно погружался в новый день. Мальчик открывает окно и выдыхает: - Нисколько. Можете не верить, но я не беру денег с тех, кто мне нравится. А вы, - он бросает на Клауса страстный взгляд, - вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО мне нравитесь. Ягер улыбается. Однако, достает из бумажника всю наличку – это раз в семь больше, чем мальчик зарабатывает за ночь – кладет на столик. - Вы скрасили мое одиночество. Спасибо. И уже собирается уйти, но слышит брошенное вслед: - А Достоевского все-таки, почитайте. В его строках сквозит потаенная страсть. Может быть, это избавит вас от грустных дум? Ягер не отвечает. В шесть у него назначена встреча. В то время, как Клаус Ягер пожимал руку одному герцогу из Лотарингии – мерзкий персонаж, но политику никто не отменял – Ивушкин добрался до единственного места, которое вызвало отклик души – библиотека. Надо признаться, самого отборного содержания. Книги и сочинения строго коллекционные. Выкупленные на аукционах или – чего греха таить – просто украденные. Подумаешь – украденный Булгаков. Какой криминал! Добрался он случайно. Но оказался удивительно этому рад. Кто же откажется вместо кабинета Ягера оказаться в мире, где все еще жили – с отменным размахом – Вальтер, Гюго, Гёте, Рэмбо и Стендаль? Николай перебирал полки, без зазрения совести забравшись на стол. Опрокинув горшок с затейливым цветком. С ногами на белую скатерть. Что-нибудь подпортить в этом царстве аккуратистов становилось незыблемым развлечением. Так, пару дней назад, он не без радости вышвырнул пригоршню выданных ему таблеток в окно. Туда же отправлял все завтраки-обеды-ужины. С мстительным удовольствием швырял в стену чашки, графины, тарелки. Тоже коллекционные. С переплетом из задницы дракона, наверняка. Ягер к нему не заходил. С две недели не объявлялся. Никак не отреагировал ни на один из протестов. Даже на самый громкий – когда окрепнувший Николай бросился с кулаками на одного из врачей. Это внушало Ивушкину непомерный ужас. Как мышке, которую загнали в клетку. Пол пристальным вниманием коварных кошачьих глаз. Дважды их встреча была роковой. И третья станет решающей. В этом русский танкист был уверен. Он вдруг понял, что впервые в жизни так крупно проигрался. Нет, не тогда, когда угодил в руки фашистов. Не тогда, когда кнут вырывал из него куски мяса. Даже не тогда, когда решился на побег. Он проиграл тогда, когда начал дрожать под ледяным взглядом серых глаз. Нутро сразу почуяло – тут уж тривиальным интересом не обойдется. Ягер был игроком покрупнее. Гораздо крупнее. Умелый поводырь. В котором – Ивушкин так считал – не осталось ничего человеческого. С теми, кто ведрами выжимал из него кровь в лагерях, было все понятно. Жестокость. Страх. Тяжелый коктейль. Страх всегда порождает жестокость. Ягер же из этой самой жестокости выжимал удовольствие. И вот это пугало до чертиков. Непредсказуемый. Истекающий иронией. Это был не просто противник. Это был человек, не знающий поражения. С пятью ходами наперед. С холодной ухмылкой отдающий врагу все свои пешки. И добивающий одним лишь королем. С легкостью. Как и было задумано. Николай встряхнул головой и понял, что уже минут пятнадцать вертит в руке томик Шекспира. На немецком, само собой. Речь, которую, наверное, ненавидел каждый уважающий себя европеец. Дальше был французский. И – похоже – итальянский. Данте. Божественная комедия. Ивушкин зашвырнул его куда подальше. Туда же отправились и Сократ. И Белор. И Остин – на горе, неудачно изданная на испанском «Гордость и Предубеждение». И вдруг – Господи Боже – родной русский язык. Настоящий русский язык. Со всеми его последствиями. А русского языка они были самые крупные. Радуясь, как греки Сафо, Ивушкин застыл. Одной рукой крепкой сжимая книгу. Стоя на одной ноге - второй он пытался заправить сползающий носок. И по-настоящему улыбающийся. Впервые за долгое время. Таким его застанет Клаус. Прикусывающего от эмоций губу. Как цапля, на одной ноге. Трепетно державший в руках переплет. Застывший среди всего этого бардака. Не удержавшись, подойдет ближе. Пользуясь тем, что его не замечают. Засмеется чуть ли не в голос, прочитав на обложке – «Бесы». Достоевского, разумеется. И тут же пожалеет об этом. Улыбка сползла моментально. Блеск в глазах исчез. Мальчик до смерти боится его. Одни расширенные от ужаса глаза на бледнеющем лице. Ивушкин шарахнулся назад. Забыв, что он стоит на столике. На одной ноге. Со сползающим дурацким носком. Достоевский свалился вниз. За ним – непременно – полетел бы и сам незадачливый читатель. Клаус дергается на рефлексе. На рефлексе – как тогда, в темнице – одной рукой за пояс, другой – под тощие ноги. Оба даже не поняли, что произошло. Чужой запах ударяет в ноздри. От Ягера пахнет виски. И усталостью. От Ивушкина – почему-то молоком. И ледяным страхом. Воображение Клауса уже рисует ему черт-те что. То, к примеру, как легко было бы сейчас свалить дрожащее создание на этот самый злополучный стол. Самой исступленной в мире лаской заставить отозваться. Отозваться на ЕГО прикосновение. На его поцелуй. Вне сомнений, который тоже заставит его дрожать. Но уже иначе. Да, это было красиво. Не с таким безразличием, с котором он временами принимал страсть других. И уж точно, не с той снисходительностью, с которой он деформировал мальчиков «Кабаре». Проклятье. Вместо всего этого, Ягер ссаживает Ивушкина с рук на этот самый стол. Чувствует непомерное желание поправить эти чертовы сползающие носки. Снова не удержавшись – который раз за одно утро! – протягивает ладонь. Если он не уберет эту мягкую прядку с лица, то застрелится прямо тут же. Среди Гёте и Гюго. Мальчишка закрывает глаза, как от больной пощечины. Закрывает руками себя там, где были особо серьезные раны. Все, что не кровоточили в течении недели каждый час, он серьезными не считал. - Я не собирался тебя бить. Не нужно так бояться, - выдыхает Ягер. Никакого эффекта. Тогда он отступает назад. Поднимает руки в верх – какая ирония! – он ничего ему не сделает. - Ивушкин! – зовет он чуть громче, - отомри уже, статуя Свободы. Вот это уже другое дело. Николай открывает сначала один глаз. Потом другой. Видимо, жалеет, что Ягер ему не привиделся. - Что, посуду всю перебил, теперь до библиотеки добрался? Ну и чем тебе Вальтер не угодил? – Клаус поднимает с пола книгу. Машет ею у Ивушкина перед глазами, - дословный перевод, между прочим. Напрасно ты так. - Она на немецком, - шепчет Коля. - Это я заметил, - смеется Клаус, - ничего. Придет время – заговоришь и на немецком. - Это какое еще время? – Ивушкин заметно напрягается. - Время личностного роста. И правильных решений, - отзывается Клаус. Смерив Колю взглядом, качает головой, - но до них, я вижу, еще далеко. Он видит, как мальчик собирает все внутренние ресурсы. Слова даются ему трудно. А ведь готовился к разговору. - Ягер, - начинает он, откашлявшись, - чего ты от меня хочешь? Я уже понял, что на мое «нет», ты штабелями уложишь у моих ног чьи-нибудь жизни. Просто скажи, кого там нужно отправить к праотцам. Выдай мне что-нибудь. Револьвер какой-нибудь. Мышьяк, что у вас там еще? Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то пострадал. Просто скажи, что делать. И покончим с этим. Мальчишка говорит это с такой горечью, так безжизненно и искренне, что внутри холодного сердца Клауса что-то дрожит. Так же горько. Так же обреченно. Но Клаусу хватает сил натянуть на себя улыбку: - Малыш, дорогой мой, ты только не обижайся. Но твоих способностей недостаточно. Пока недостаточно. - Что это значит? – ответ Ягера сбивает Ивушкина с толку. На мгновенье даже весь страх его улетучился. - Прежде, чем начать работать, мы учимся. Годами, - Ягер насмешливо поднимает бровь. - Ч-чему? Пытать? – выражение лица Русского Мальчика почти комично. Ягер смеется: - Читать. Говорить. Держать себя в обществе. Нюансов много. Изучаем культуру, философию, риторику, психологию, музыку, языки. Мне все тебе перечислить? - Нет, спасибо. Обойдусь. - Я так и думал. Вернув Вальтера на место, Ягер вдруг хватает Ивушкина за рукав. Встречается с затравленным взглядом. Вздохнув, тянет за собой. - Клаус, - шепчет Николай. - Идем, - Ягер настойчиво тащит его к выходу. Обернувшись, добавляет, - не бойся. - Подожди. Куда ты меня ведешь? – не сдержав эмоций, Николай хватает Клауса за плечо. Обоих передергивает. Ивушкина – от собственной, неожиданной смелости. Ягера – от этой немыслимой близости. - Обуваться. Хочешь вот так по улице разгуливать? – Клаус все-таки делает то, чего хотел. Заправляет золотую прядь за ухо. И смеется, глядя в растерянные глаза. - Ты когда-нибудь слышал блюз? Не дожидаясь ответа, увлекает мальчика за собой. На полу сиротливо остается лежать растоптанная надежда. И Достоевский со своими «Бесами».