Метод Ягера

Итак, все в Ягере было и оставалась некой тайной церемонией. Казалось – он все знал наперед. Казалось – перед ним и вовсе не человек. Может ли человек быть…таким? Ну, знаете. Идеальной машиной. Цельной. Непревзойденной. В самой крепкой броне. С самыми смертоносными снарядами. Да-да, именно так думал Ивушкин, неуклюже поспевая за чеканным, восхитительно вышколенным шагом. Утыкаясь взглядом в затылок. В волевые плечи. В короткий ежик темных волос. Улицы Берлина оживлены. На часах – полдень. Залитая солнцем площадь. Всюду снуют модные, покатые шляпы. Дамские, изысканные зонтики. Незнакомая речь. Фонтан. Какие-то уличные музыканты. Грустный ангел в парковом саду. Боже, как же тошно. Что за мерзость. Что за свиньи. Ивушкин скрипит зубами – пока его братья захлебываются в собственной крови, эти…разгуливают в послеобеденное время. Музыка. Открытые террасы дорогих ресторанов. Изысканное игристое вино. Будь они прокляты. - Малыш, тебе нужно научиться себя контролировать. Мне совсем не хочется учить тебя манерам. Он что, говорил вслух? - И кто научил тебе, позволь узнать, подобным сравнениям? Выходит, говорил. - Господь Бог, - угрюмо отвечает Николай. - Вот как? Клаус улыбается. Он, Дьявол его побери, всегда улыбается. Чертово существо! Николай должен отсюда выбраться. Должен, помоги ему Бог. Они доходят до одного из открытых на улицу ресторанов. Ивушкин глухо падает на стул – его мутит. На лбу выступает испарина. Ягер, тем временем, увлечен меню. Николай затравленно оглядывается вокруг. Так молодой львенок смотрит на толпу зевак. Спрятанный за решеткой. Оторванный от родного прайда. Впереди – мост. Канал. Слева – киоски с прессой. Несколько белокаменных зданий. Приветливый парк. Розы и петуньи. Несколько пустующих столов рядом. Один – занят. Молодой мужчина, серый фрак, чашка черного кофе. В руках книга. Ивушкин вглядывается. Вглядывается и дрожит – Библия. Библия, написанная на родном языке. Часы на правой руке у Серого Господина. Святые угодники. Знакомейший логотип. ЗИМ. Подарок стране к октябрьской революции. Кировские, как их звали в народе. - Тебе дурно? Ты дрожишь, - Ягер не поднимает глаз. Подходит гарсон. Клаус делает заказ, возвращает меню. Ведет себя так, будто бы Ивушкин ему совершенно безынтересен. Скучающим взглядом смотрит на реку. Белый и черный лебедь. Не сводят друг с друга алых глаз. Вытягивают красивые шеи. - Клаус, - шепчет Николай. Уверенный, что его услышат. - Да? – Клаус, наконец, одаряет его взглядом. - Я…я хотел попросить, - Ивушкин поспешно отводит взгляд. Ягер чуть дернул подбородком. Откинулся назад. Закурил. Коля чувствует, как к горлу подступил страх. Как он постепенно теряет контроль. Как слабнут до тошноты ноги. И как его план, похоже, летит к чертям. Что ж, тем хуже. Врет на ходу. - Мне нужно в уборную. Хочу умыться. Мне правда нехорошо. Пожалуйста, - Николай поднимает воспаленный взгляд. На всякий случай добавляет раболепное: - Прошу тебя. Странно. Странно, но этого Ягеру достаточно. Он кивает. И Николай, нервно дернув уголком губ, двинулся через шатер. В волосах у него запутался ветерок. Подбадривая. Толкая на рисковую затею. Оказавшись в сортире, Ивушкин какое-то время смотрит на свое отражение. Долго умывается холодной водой. От страха и подскочившего в крови адреналина его трясет. Дверь отворяется. Входит кто-то еще. Ивушкин вздрагивает. Оглядывается. Улыбается, как ребенок. На самом же деле – это утопающий хватается за тонкую веточку. Будто бы она может его спасти… Перед ним – о, чудо! – тот самый Серый Господин. Ивушкин бросается к нему. Хватает за серое сукно. - Пожалуйста, помогите мне, - выдыхает Николай. - Простите? - Умоляю. Помогите. Пожалуйста. Мне нужна помощь. Помогите мне сбежать отсюда. Прошу вас! Вы должны мне помочь! Николай срывается с рельс. Кричит. Из глаз бурным потоком сквозятся слезы. Он уже не хватает, а трясет недоумевающего Серого Господина, который точно принял его за умалишенного. Он уже готов упасть ему в ноги, встать на колени. Все, что угодно. Бессвязно шепча мольбы о помощи. Увы. Красивая, дикая идея никуда не годилась. С самого начала. С той поры, как родилась в больном, истлевшем разуме. Отчасти – потому, что это самый Господин еще ни разу в своей жизни никому не помог. И от того лишь остался жив. Отчасти – потому, что от Ягера еще никто не уходил. Это Ивушкин поймет не сразу. А лишь спустя пять лет. На границе Чехии. А пока…Пока же он предстал перед Клаусом таким – зареванным, напуганным. Пойманным – что называется – на горяченьком. Клаус разочарованное кривится. И Ивушкин понимает, что пропал. И без сил опускается на пол. Дрожащими ладонями закрывает лицо. Меж тем, Ягер, тут же нацепив на себя самое сокрушенное выражение лица, обменивается парой коротких фраз с Серым Господином. Тот, с сочувствием кивнув и снабдив Ивушкин жалостливым взглядом, да еще в довесок пожав Клаусу руку, выходит. Немец картинно вздыхает: - А я так надеялся, что не придется больше использовать метод кнута. Что, нечего было предложить ему взамен? Ах, да… Шагнул ближе. Еще. И Еще. Пока Николай разве что носом ему в колено не утыкался. Продолжил: - Ах, да. Тебе ведь и в самом деле нечего ему предложить. Ни денег, ни положения. Бедный мальчик. Бедное дитя. Он ухватил Николая за подбородок. Укоризненно зацокал языком. Усмехнулся: - Знаешь, для таких, как ты, есть в мире еще одна валюта. Не догадываешься, какая? Ивушкин тянется к своим щекам – утереть слезы. Ягер морщится и, размахнувшись, с силой бьет по лицу. Коля вскрикивает – к слезам добавляется еще и алая, горячая кровь. Его бьют еще раз. И еще. И еще. - Думаешь, можешь сбежать от меня? – шипит Клаус, вздергивая мальчишку за волосы, - думаешь, ты все еще принадлежишь себе? - Клаус, пожалуйста…, - Николай на грани того, чтобы лишиться сознания. На грани того, чтобы лишиться последних остатков чести. Ягер, сузив глаза, дергает еще сильнее, заставляя вскрикнуть. И задыхается от опьяняющих чувств – превосходства, желания обладать, ревности и злости. Необузданного, дикого желания подчинить непокорное существо себе. - Я покажу тебе, кому ты в самом деле принадлежишь. Как они оказались в машине, Ивушкин не понял. Всю дорогу Ягер буравит взглядом лобовое стекло. Дальше – хуже. Останавливаются. Ягер тащит его за запястье, как на поводке непослушного щенка. Пафосные, дорогущие двери. Открывает швейцар с усами. Запах цветов и хорошего алкоголя. Ягер холодно кивает, в проходе появляется потрясающе красивая девушка, в холеных изящных руках - поднос. Гравированный. Такой же изящный, как и та, кто его держал. Ключ. И Клаус тащит его вверх, по лестнице. Задыхающегося, испуганного, в кровавых размазанных соплях. - Малыш, дорогой, - Ягер втолкнул его в один из номеров. Люкс, конечно. А что вы, спрашивается, хотели? - То, что произошло с тобой в темнице – младенческие шалости. Маленькое приключение. Неурядица, почитай. Он толкает Колю на кровать. Стягивает галстук. Пиджак. Рубашку. Боже… - А я же просил тебя – не делать глупостей. Так надеялся… Стаскивает брюки. - Пытался быть добрым к тебе. А ты… Ивушкин отползает подальше. Затравленно оглядывается. И только качается головой. - А ты ведешь себя, как маленькая, глупая шлюшка. Ягер набрасывается на него пантерой. Срывает одежду. Задевает повязки, влажные бинты – Николай заходится криком. Пытается выбраться изо всех сил. Сбросить с себя это невозможное чудовище. Зверя. Недочеловека. - Отпусти меня, тварь! Клаус, оскалившись, с хрустом выворачивает ему руку. И снова бьет по лицу. - Ты, видно, забыл, с кем разговариваешь, щенок. Так я тебе напомню. Ударом колена разводит ему ноги, лишает остатков исподнего. Грубо хватает за горло, ввинчивает внутрь сразу три пальца. И слепнет, слепнет от сладостного, крышесносного возбуждения. От желания затрахать мальчонку до смерти. Грязно и грубо. Как давно хотелось. Боже, как этого хотелось… - Не надо, Клаус, прошу тебя. Пожалуйста…Я все...все сделаю, - Ивушкин жалко бьется в железной хватке. - Проси сильнее, милый. Так гораздо лучше. Стискивает пальцами бедра. И рычит от предвкушения. Сил терпеть больше нет – входит одним рывком, вслушиваясь в жалобный крик. Дальше все случается стихийно – Ягер трахает с рыком, оттяжкой. Вдавливая могучей ладонью в кровать. С силой, заставив Колю широко и развратно развести ноги. Вгонял член снова и снова. Ивушкин уже не дергался, не кричал. Редко всхлипывал. И дрожал. Даже, когда Ягер перевернул его на живот, и начал драть сзади, ухватив за волосы. Даже, когда поставил на колени, с грязной усмешкой добавил: - Давай, малыш. Служи. С нечеловеческим хриплым криком все заканчивается. Ивушкин, задохнувшись, сблевывает на чертов дорогущий ковер чужую сперму. Уже в полуобмороке, почувствовал, как его подняли на руки. Мягко. Бережно. Жестокость Ягера, его острейший порыв исчез. Низменное желание исполнилось – позже Клаус отметит его в своем дневнике. Самое главное. Самое жестокое. Самое желанное. А сейчас он уложил дрожащего, истерзанного мальчишку на кровать. Кнут. И пряник – этот метод Ягер считал коронным. Залитое слезами лицо, застывший в ужасе взгляд. И нежные, томящие душу поцелуи. Шея. Ключицы. Живот. Щеки. Веки. Руки. Николай дрожит, когда Ягер склоняется к его губам. Когда мягко гладит грудь. Бедра. И ноги. Боже, как дрожат ноги. Что еще он затеял? Разве на сегодня – недостаточно? А что будет дальше? Коля не знал. А вот Клаус – как всегда – знал все на свете. Дальше – маленькие, светлые ступни. С такими ступнями можно было бы танцевать. Ивушкин – на рефлексе – отскакивает. Отползает на угол. Мгновенье – и ножка выскользнула из цепких, горячих ладоней. Мгновенье – и Коля, неудачно повернувшись, падает с кровати. Краем голубых глаз видит – Николаус ринулся к нему. В ужасе сжимается, закрываясь руками, подобрав к груди сбитые коленки. Пытаясь хоть как-то защититься от предсказуемой жестокости. Не ожидая ничего, кроме боли и унижения. - Ну-ну. Перестань, - мягко говорит Клаус, коснувшись его плеча. И вздыхает, - понимаю. И извиняться не стану. Но… Резко, но аккуратно и безболезненно раскрутив этот дрожащий клубок, Клаус вновь навис над ним. Снова коснулся мокрых, побелевших губ. Приподнял, прижал к груди. Не перестав целовать. Долго. Нежно. Утешая. Лаская. До той поры лишь, пока мальчик не расслабился. Пока с неловкой опаской не накрыл дрожащими пальчиками его, Клауса, ладонь. Пока Ягер не опустился ниже. И еще ниже. Пока его губы не заскользили по члену. Пока Николай не начал кричать, в беспомощном стыде, умирая от наслаждения. - У тебя хорошее тело, малыш. Тебя можно лепить, - скажет ему Ягер, закурив. Швырнул в Ивушкина его же рубашку. С дотошной брезгливостью оглядел обстановку. - Ну, - выпускает в белоснежный потолок струю дыма, - раз уж по твоей милости я пропустил обед…Не желаешь составить мне компанию? Здесь недурно готовят. Николай только отвернется, накрывшись одеялом с головой. Дверь вскоре закроется. Обещанного обеда не будет. Ягер вернется за полночь. Пьяный и мрачный. И еще долго будет наблюдать за спящим Колей. Вслушиваться в полусбитое дыхание. Клаус вспомнит события пятнадцатилетней давности. Вспомнит, как почти точно так же лежал ничком. Избитый. Истерзанный. Без всяких остатков жизни. Вспомнит, как собственный отец перешагнул через тело сына. И колко бросил через плечо: - Попрощайся с моралью, малыш. В нашем мире она – камень на шее утопленника. Убей ее. Или она убьет тебя. После - уронит голову на руки. И так останется до самого рассвета. А утром одним только недовольным взглядом сократит дни незадачливого гарсона. Тот опоздает с завтраком на три минуты. Спустя три дня, гарсона похоронят в лесу.