Метод Ягера

Все человеческое – тленно. Если тебя не убьет какой-нибудь пьяньчужка в подворотне, спутав с любовником своей благоверной женушки, то убьет эпоха. Хотя, первое – само собой – прозаичнее. Но Ягер прозаиком не был. Поэтом – тоже. Ягер просто был не в духе. Дальше так продолжаться не могло. Он вдруг почувствовал устал. Смертельно устал. И – как уже говорилось – был не в духе. Перепугав до смерти свой немногочисленный, но самый первоклассный штат, он удалился из особняка тайком. По-английски. Никому ничего не сказав. Тем самым, сорвав несколько встреч. Сорвав совещание. Совершенно забыв, что его битый час дожидаются инвесторы. Ивушкин был от него слишком близко. Какие уж тут инвесторы? Клаус не видел его уже с две недели. Но осведомлен был, как Господь Бог. Доклады поступали ежечасно. Благо – были на то причины. Ивушкина вылечили. Ивушкин приступил к обучению. Ивушкин набил морду наставнику. С четверть часа гонялся за своими вынужденными коллегами, предварительно стащив у кого-то из них нож. Устроил погром в приемной. Безбожно напился. Изволил с пьяного бреда флиртовать с копией Венеры Милосской в саду. Состриг бороду садовнику-искусствоведу. В тот же вечер – нарисовал неприличную карикатуру Гитлера в сортире. После чего, на долгожданное спокойствие всего Особняка, уснул. Клаус терпеливо ждал. Он был к этому готов. И знал, что с этим делать. Ивушкин не первый и не последний. Всю эту бесшабашную романтику, этот плевок в лицо смерти, Ягер видел на своем веку чаще, чем священник свой приход. Утром Николая, надо отметить – все еще нетрезвого – встретила совершенно другая группа. Моложе. Решительней. Скажем так…несколько своеобразнее. Ягер считал их своей гордостью. Лучшими из лучших. Отполированные до блеска. Незнающие жалости. Незнающие промахов. На ошалевшие глаза Николая, коротко пояснили. Мол, предыдущая аудитория плохо влияла на новичка. Да и в целом – отставала. Никуда не годится. Неудачный эксперимент. Ах и ох. Какая жалость, какая потеря! Больше Ивушкин ничего не спрашивал. Он вообще перестал говорить. Поднимал лишь дикие, волчьи глаза. Ягер наблюдал за ним отовсюду. Как и прежде – видел больше, чем остальные. По крайней мере, занятия продолжались. Николай делал успехи. Все шло своим чередом. Самым придирчивым в мире взглядом – такого вы не найдете и у самого плотоядного судьи – Николаус окинул холеный, вылизанный садик у Особняка. Так же колко прошелся и по водителю. Но никаких изъянов не нашел. Злился еще больше. Пока, за розовыми кустами, не мелькнула золотоволосая макушка. Так-так. Уже интересно. Ягер пригляделся. Малыш неплох. Черный цвет ему к лицу. Держится молодцом. Жаль, не так быстр. Не так хитер. Не так подвижен, как его противник. Они оба молоды, оба чем-то полнятся. Ивушкин – жизнью. Противник – сталью. Вот эта разница Николая и подводит. Подводит в тот момент, когда он не решается ударить лежачего соперника. Его дергает за руку русская натура. И собственные, пока еще не поруганные принципы. Клаусу вдруг становится понятно, почему и Пикассо, и Дали, и Элюара никак не могли поладить со своими женщинами. Так трагично угодившие под шарм русской души. Пикассо, в конце концов, таскал свою Ольгу за волосы по всем комнатам. Дали под старость и вовсе лез на Галу с кулаками. Все они, как один – потеряли головы. Сразу же. Бесповоротно. - «Проклятье!» Вслух: - Genug. Ich nehme ihn mit. Hey, setz dich. Sofort! Ивушкин, щеки которого горели полымем, сплюнув под ноги, двинулся к Клаусу. Сел. Демонстративно хлопнул дверью. Насупился. Ягеру вдруг стало смешно. Он кивнул головой, машина тронулась. - Не переживай, дорогой. Это тебе пока не по зубам. Не расстраивайся. Соберись – и однажды преуспеешь, - улыбаясь, говорит Ягер. - Это я тебе не по зубам, Ягер, - Николай отворачивается к окну. Клаус морщится – уголок чужих губ еще не зажил. И теперь принялся кровить. Ягер узнает свою руку. Бил он всегда крепко. Щадить давно разучился. Жалость – дурная подруга. - Возьми, - Ягер протягивает ему платок. Ивушкин нервно смеется: - Ах ты Боже мой. Сначала ты избиваешь меня. Потом насилуешь. А теперь кровки испугался? На ранку подуешь? Это злит. Напоминание о собственной несдержанности. О потакании своей прихоти. Пусть даже такой желанной. Хуже – это хранилище для чувства вины. Чувства стыда. Это злит. - Ты сам виноват, - шипит Ягер. Он хватает Ивушкина за отворот свитера. Дергает на себя. С силой прикладывает ажурное кружево к чужим губам. Коля еще несколько раз дергается. Но ощутив холодные, ледяные, как сталь, пальцы у себя под ребрами, затихает. Весь подбирается, зная, что Ягер способен на что угодно. И причинять другим боль – его природный талант. - Прекрати, - миролюбиво говорит Клаус, ощутив, что Николай дрожит, - я тебя не трону. Обещаю. Николай не отвечает. Дышит через раз. Клаус отпускает. Становится грустно. В голову снова лезут какие-то странные мысли. Тоскливые мысли. Ему вдруг кажется, что в нем заговорили его далекие славянские корни. Это единственное, что объединяло его с Николаем. Пусть даже прадед его никакой вовсе и не русский, а всего лишь поляк…Но это уже что-то…Да какой он, на хрен, поляк? То, что его прадед имел польские корни, ничего не значит. Он рожден в Германии. От папаши-немца. Изуродованный цивилизацией буржуа. Циник. Чудовище, как сказал Николай… Что ж, тем хуже. Ивушкин ехидно щурится: - Что, Ягер, хочешь показать мне, что все это – не предел? Что ты можешь делать со мной все, что угодно? Что я – твоя собственность? Что мои чувства, мои мысли…как в прочем, и вся моя жизнь больше не имеют смысла? Клаус криво усмехнулся. Загорелся взглядом. Сумел что-то в себе подавить. Что-то очень сильное. И вдруг склонился к Николаю, успевшему уже три раза проклясть собственный язык за опасные колкости. Впрочем… Впрочем, Клауса это скорее позабавило. Мальчишка прогарцевал почти рядом. Умница. Молодец. Поддев чужой подбородок, коснувшись жарким дыханием шеи, хрипло проговорил: - Осторожнее, малыш. Как бы я не принял твои слова всерьез. Ягеру вдруг приходит в голову немыслимая идея. Фантазия. Он дает короткое указание водителю и окончательно веселеет. Чего нельзя сказать о Николае. Ягера он совершенно не понимал. И ту заварушку чувств, которые он у него вызывал. Голова шла кругом. Ну почему, почему он не угодил под шальную пулю где-нибудь под Кировском? Литая. Красивая. Прекрасная, героическая смерть. Кто от такого откажется, в его-то положении? Ягер сам выбирал им лошадей: - Любишь верховую езду? У меня это в крови. Семейная ценность. Мой дед подарил бабушке англо-саксонского скакуна. Вместо того, что бы на ней жениться. Романтично, ты не ходишь? Ивушкин молчал. Они ехали рядом. И конь под ним – такой же молодой и вспыльчивый – на удивление вел себя спокойно. И Клаус… Клаус казался ему совершенно другим. Моложе, чем он есть. Проще, чем он есть. Полное отсутствие чопорности. Природная тонкость. - Не тяни так удила. Кони этого не любят. - Рассказывай! Только Николай это сказал, конь его вскинулся на дыбы. Вскрикнув и подавшись вперед, удержался в седле. Любой другой на его месте точно бы упал. Клаус улыбается. Он не ошибся. - Хочешь в галоп? И, коротко хлестнув своего коня, бросился рысью. Николаю осталось лишь наблюдать, как лошадь – вместе с наездником – скрылась в клубах тумана. Он был готов поклясться, что слышал смех. Настоящий. Живой. Человеческий. Будто бы в потоке полей Ягер вдруг ожил. С лица спала восковая, уродливая маска. Арлекин остался не у дел. У него был антракт. Но что это? Туман рассеялся. Николай увидел, что конь Клауса возвращается. Без седока. Без Ягера. Один. Отчего-то внутри Ивушкина все дернулось, рухнуло вниз и поднялось обратно. Он двинулся вперед, нервно осекаясь. Это же Ягер. От него можно ждать чего угодно. Дела его – как и дела Всевышнего – оставались неисповедимы. Николай найдет его в траве. Неподвижным. Умытым свежей росой. Без малейших признаков жизни. - «Мертв» - мелькнуло у него в голове, - неужели, он мертв?» Ивушкин несколько раз протягивает руку – почувствовать пульс. Но осекается. Вскакивает на ноги. В лихорадке бьется мысль о побеге. Скорее. Бежать. Куда угодно. Как можно быстрее. И он уже готов. Уже почти. - Проклятье! Мертв там Ягер был или нет…Но он по-прежнему диктовал сценарий. Чертов суфлер. Будь он не ладен. - Эй, - зовет Николай. Дрожащей рукой тянется к лицу, - Ягер, или очнись, или иди к чертовой матери! Никакого ответа. Что делать? Что? Бежать за помощью? Но куда? А если он и правда… - Клаус, - шепчет Николай. Почему-то от всего этого сам не свой. Как будто бы никогда не видел смерти. Как будто бы не прошел Ад на земле. По крайней мере, Ад без Ягера он себе уже точно не представлял. Однако же, пока Николай философствовал, губы новоявленного мертвеца тронула улыбка. Его рука – влажная от росы – коснулась побелевшего лица. Ивушкин тут же вздрогнул, попытался вывернуться. Клаус засмеялся. Одним рывком подмял Колю под себя. Широко улыбаясь. - Ты…Сволочь! – зашипел Николай, дергаясь. - Прости, - Клаус откровенно веселился, - прости, не смог удержаться. Почему ты не бросился бежать? Я был уверен – шанса не упустишь…Но я тронут, честное слово. Взглянув в побелевшие от ужаса глаза, замолкает. Будто кто-то дернул за веревочку. Хэппи-энда не будет. Это не тот случай. У Клауса Ягера не может быть хэппи-энда. Он мрачнеет. Совершенно понятно, почему мальчишка не сбежал. Не забыл, чем кончилась последняя попытка побега. И нечего тешить себя иллюзией, господин Ягер. А как хотелось. Ивушкин весь сжимается, когда Клаус касается щеки. Ягер вспоминает, как в тот день, в этом проклятом отеле, мальчишка умолял его о пощаде, как бился под ним, кровь на бедрах. И жалкие, затравленные глаза. Ягер тянет воротник свитерка. Вглядывается в пожелтевшие синяки – память об ужасной, чудовищной близости. - Прости, - Клаус поднимается. Помогает подняться Николаю. Они какое-то время стоят молча. Ивушкин, потупив взгляд, подрагивая. И Ягер, чей взгляд наливался тяжелым свинцом. Ягер уже поворачивается, чтобы уйти. Что бы не ощущать этого гнетущего чувства. Чтобы снова стать собой. - Клаус, - ветер доносит полушепот. - Да? – отвечает резче, чем нужно. Хмурится. - Пожалуйста, давай не поедем туда сегодня. Я…не могу там спать. Я вообще не могу спать. Мне кажется, я схожу с ума. Ягер кивает. Протягивает руку. Ивушкин с опаской взглянул на ладонь. Вздохнул. Шагнул ближе. Прижался лбом к плечу. Клаус замер, боясь дышать. Боясь спугнуть этот слабенький порыв. - Хорошо. Знаешь, я тоже там не сплю. И никакие овцы не помогают. Коля дергается нервным смешком. Позволяет себя обнять. Позволяет погладить себя по волосам. И вздыхает. Впервые за долгое время, ему хочется спать. Рядом с Ягером ему ничего не угрожало. Кроме – конечно же – самого Ягера.