ключи от целого мира

      Получать в нос бывает полезно.       По крайней мере, в этом Билла убеждал отец. Случалось, показывал на примере — правда, щёлкая, не с размаху, как по носу любопытного щенка, унюхавшего съестное.       С тех пор любопытства у Билла поубавилось.       У мальчишек оно бывает стойким, как въевшаяся грязь на шмотках. Тоже тяжело вывести — тоже хают за это матери, куда ж ты, мол, сунулся, что так изгваздался.       Лучше бы следили за ними попристальнее.       Джорджи сидел на своей кровати, вернувшись из школы, — опустил голову, лишь бы Билл не видел красноты под носом. Кое-как растёр кровь ладошкой — лицо будто в джем макнул, пока лизал из банки.       Молчал. Молчал и Билл, скрестивший перед ним руки на груди, — журить мало, орать чересчур. Нет у него подхода к воспитанию таких вот сопляков — а не перенимать же родительское.       Так маленько погодя оба полиловеют, как небо на закате, — только как цапаться начнут.       Джорджи, как оказалось, на это способен. Унаследовал, видно, от отца — а от такого дара не откажешься. Это Билл вроде как нюня — и не в мать при этом, будто однажды подкинули его на порог — нате вот, бракованный.       А кто — чёрт его знает.       Тот же, кто и Роба в детдом подбросил. Тоже бракованный — и для армии со своим золотым сердцем, и для войны со своей чистой душой.       — Кто это с-сделал? — спросил Билл, возвышаясь перед Джорджи.       В окна заглядывало тусклое солнце, как седой странник, — белые отблески пятнали цветастый ковёр и Джорджины форменные брюки. Снятую рубашку он кинул на стул перед дверью — божился, что пролил на неё шоколадное молоко.       Кто угостил — не сознавался. Дети нынче щедрые — на тумаки. А говорят, война до их сердец не добралась.       Похозяйничала и здесь будь здоров — малые воображали себя толпой джи-ай, которые крадутся в полуприседе по сырым окопам. Конструкторы да «войнушка» — вот и все игрушки.       Ломать не строить.       Да и надо это разве кому в сорок шестом — уж лучше смести всё до основания, будто усыпить раненую зверюгу — пусть не мучается.       — Кто те д-двинул? — повторил Билл твёрже.       — Я ж гврю эт шокола…       — Кто тя раскрасил? Го-говори.       — Попрёшься мстить? — исподлобья глянул на него Джорджи.       — По-опрусь, если надо.       Джорджи снова утёр нос и поморщился — слабо, будто отцовская установка не ныть досталась ему, а не Биллу на завтрак-обед-ужин.       Вталкивали ложками — жуй-жуй-глотай. Давно переварилось, а изжога от этого мучила до сих пор.       Билл приблизился к кровати, присев перед шкетом на корточки — лицо оттеняло охристым, бурые разводы потемнели, как полоски на шкурке Кэгни от дождя.       Джорджи не плакал — сдерживался. Может быть, только при Билле. Пока не втемяшил себе в голову, что при нём не страшно.       Стыдить не станет — сам-то хорош, похныкивал вон на Греевом плече. Для того и нужны, оказалось, — а не бремя войны на себе волочь.       — Уже не надо, — сказал Джорджи, не поднимая глаз. — Я сам разобрался.       — С кем это?       — Да с пацанами. Джон и ещё парочка ребят постарше, ух… Ну как, на полгода то есть, не такие уж бугаи. Так им накостолял!       — Н-накостылял, — поправил Билл.       Думал, от слова «кость» — небось так ещё гремели во дворе школы. Детвора нынче тощая — да резвая, как волчата.       Вот, видно, и Джорджи нашли за что тяпнуть.       — Так чё п-произошло? — допытывался Билл.       — Они, ну…       — Ну?       — Они-нзвли-Роба-псхом.       — Чего?       — Назвали Роба психом, они то есть.       Он взялся ковырять заусенцы у ногтей — не впервые, видно, раз знал, как да где подцепить. От Билла перенял — лучше всего малышнёй усваиваются навыки, которым намеренно не учишь, разжёвывая теорию.       Билл подзабыл, как заставить йо-йо «спать», — но знал, как любить Грея. Вроде проще, пусть и нет для этого подробного руководства.       Он поднялся, осторожно присев рядом с Джорджи. То ли слухи так быстро расползлись по Уиндему, как весенняя грязь, то ли ещё что. Да Роба ведь не упрячешь — куда такого дюжего — и не запрёшь в спальне, не пущу, сам нарвался.       Иногда хотелось, как свободолюбивого зверя. Хорош, надышался, моё — вот тебе клетка, вот тебе привязь.       Может, оттого что сбежал отец, сбежала мать — как пассажиры, опаздывающие на поезд. Их уже ушёл — не догнать, как ни ускоряйся, и не купить на него билет.       Билл приобнял шкета за спину, пальцами чуя детский пот на майке. Остыл — да дрался, как лев. Много ли прилетело, больно ли — не скажет в открытую.       Так ведь воспитывают настоящих мужиков?       Поперву Биллу тоже казалось — что-то с Робом нечисто, будто в радиоволне помехи. То усиливались — так, что не слыхать ни словечка, — то притихали — и впору бы пускаться в пляс.       Билл настраивал антенну, как мог, — да народу такая волна не по нраву.       И понять вроде можно, и броситься на каждого, заклевать, как птица. Бывают же жестокими — не только клювиком отираться о чужие руки.       — Как это… с-случилось? — осторожно спросил Билл, поглядев на Джорджино опущенное лицо.       — Видели тебя и Роба, когда вы бегали в больничку. У кого-то там полы натирают, штоль, мамаша то есть.       — И?       — Они давай меня спрашивать. Молчал сначала, я то бишь, а потом они сказали вот это вот… Сказали, у него глаз косит, как у Бена Тёрпина… А потом расквасили мне рожу. Но не сразу, — замотал головой Джорджи. — Сначала я им, потом опять, я то есть, потом они полтора раза, Джон упал на жопу, и я его, и он…       — Ты не до-олжен был, — оборвал его Билл.       Джорджи вскинул на него взор — острый и неодобрительный, порезаться запросто. Но взгляда Билл не отвёл — пусть и начнёт глаза покалывать.       — Почему?       — Т-терь они решат, что это правда.       — Почему?       — Так не за-защищаются. Это…       — Надо было бежать к учителю, штоль? — рыкнул Джорджи. — Ныть, что мне двинули, и пальцами тыкать?       — Н-нет, но…       — Ты бы им двинул, Билл?       Зря он. Не знал, конечно, что на опасную территорию ступил. Из-за Роба запросто можно развязать локальную войну, пусть и союзников у Билла не окажется.       Войны, говорят, воспитывают мужиков. Глядишь, пойдёт на пользу.       Но чаще губят — это, по крайней мере, проверенный опытом довод.       Билл не ответил — пожал плечами, упёршись руками в край кровати. Пальцы ног едва покусывал ворс ковра, солнце убрело странствовать дальше — и комнатушка их сделалась серой, как больничный кабинет. В похожих Джорджи ставили когда-то прививки — здесь кололи упрёками да недовольствами.       Не привыкать, в общем. Говорил же, что не умеет воспитывать сопляков.       — Ты ж з-знаешь, что Роб не… п-псих. Верно? — негромко спросил Билл, покосившись на Джорджи.       — Поэтому и двинул.       У детей всё просто, как на войне. Знаешь, что враг, — и вываливаешь против него арсенал. Знаешь, что свой, — и встаёшь на защиту.       С каких-то пор Джорджи таковым признавал Роба — будто сослуживцы, наконец разглядевшие друг в друге потенциал.       Прорвёмся? Прорвёмся.       Жаль только, что такими методами.

* * *

      К возвращению Грея с работы в доме вновь было тихо. Не балакал транзистор, не копошился где-то на чердаке Кэгни — зато в прихожую вышел малой. Снова на чердак всё-таки не занесло в одиночестве, как неприкаянную пичужку, — отогрелся давеча в Греевых руках.       — Чего смурной? — спросил он.       Билли не приблизился, покусывая на большом пальце заусенец.       — Ра-аздевайся.       — Уже? — приподнял брови Грей. — Ты обожди до вечера-то, егоза. Дай отдышаться.       Он разулся, не сводя с Билли взгляда — малой слабо улыбнулся. Потом будто чего его царапнуло изнутри, как перочинным ножиком, — и приблизился, прильнув к самой груди, не отцепишь.       Да и захочется разве.       В армии Грей разучился цапать от других тревогу — со временем, когда выработался стойкий иммунитет. Да сейчас в отсутствие бам-бах-швах кругом дал брешь — от Билли беспокойство переходило к нему, росло в тесной прихожей — пока не выше Грея, но с завистью косилось на макушку.       — Ну чего у вас стряслось? — спросил Роб, положив ладонь малому на голову.       — У н-нас, — пробухтел он.       — У нас. Верно, мы теперь как один взвод. Отчётность по рядовым?       — Ря-адовой Денбро-старший в норме, — поднял голову Билли и, сложив ладонь щепотью, оставил щель между большим и остальными пальцами. — Чу-чуть встревожен.       — Младший?       — Ра-анение — нос.       — Отставить тревоги. Идём в лазарет.       — Есть, к-капитан Грей, — шутливо отдал честь малой, отстранившись.       Приосанился — не то для виду, не то тревоги его уменьшились, как по кэрролловскому волшебству, — и повёл Грея за руку в мальчишечий лазарет.       Название это приклеилось само — как все солдатские прозвища по отличительному признаку. Не зря Билли — пичужка, не зря Грей — камикадзе.       Билли небо приютило бы, даровав кров из перистых облаков, Грея — изгнало, как согрешившего.       Скрипнула дверь их спальни, когда малой повернул ручку, — по стенам комнаты плыл рыжеватый свет от ночника. Стеллаж скалился рядами книжек в изножье кровати, на которой сидел Джорджи — казался ещё меньше, чем всегда, сгрудив под подбородком коленки. Не расстроенный — подавленный, вскинувший на Грея и Билли взор. Чего явились, мол, смотреть тут не на что.       Да было, можно даже не выискивать.       Неужто и Грей зыркал в госпитале на врачей, как волк из логова?       Не троньте, мол, моё — и логово, и битая голова.       Это-то уж точно не отняли — зато всё остальное прибрали под шумок. А ты лежи-лежи, солдат, — не факт, что ножки с кровати свесишь.       Когда Грей подошёл к кровати, понял — щерился шкет совсем не на них с Билли, а на его руки. Погладят-добавят-пожалеют?       Вариантов много, а напоминали, может, и отцовские.       Джорджи не верилось — такие могут и приласкать. Семейная черта — недоверчивость рукам, как у сыновей утопленника — к воде.       Обожглись разок, а прощупывать почву не хотелось.       На лице Джорджи багровел залепленный пластырем нос — тонкая работа, которой позавидует и госпитальная медсестра. Рядом сидел плешивый медвежонок — головка вбок в попытке утешить хозяина.       В детдоме говаривали, просто так, ни за что, никто колотить не станет — больно надо мараться. Причин находилось много — в основном тех, с которыми Грей сладить не мог.       Глаза выколоть? Уши отрезать? Руки рубить?       Себе — хренушки, остальным — запросто.       С возрастом прошло — к армии. Мараться там не надо. Всё по велению делает машина.       — Ранение успешно ликвидировано, рядовой Денбро, — констатировал Грей, сунув руки в карманы. — Причины?       — Б-боевые действия в школе.       Джорджи хотел было потереть нос, да не отважился прикоснуться. Плакать — тоже. То ли высохло давно, будто лужа в духоту, то ли выплакался — тоже надобно искать чужое плечо.       — Оставь-ка нас, малой, — попросил Грей, повернув к Билли голову.       Засёк — они с Джорджи переглянулись, немое не уходи — так н-надо.       Дошло теперь — пялился шкет не на руки, а на ремень. В отцовых руках грозное оружие — страшнее если не ядерной бомбы, то «верзилы» точно.       Билли вышел — щёлкнул замок, едва повернулась ручка. Шкет перекинул взор с двери на Грея — теперь, мол, ремень в ход пустишь?       Может, Джорджи и не хлестали, как жеребят в балагане, а порядочно, видимо, навидался. Зверьё тоже наблюдает за другими — не высовывается, стоит одному из племени схватить по морде.       В армии такой принцип не работал.       Грей опустился на кровать — Джорджи потеснился, смяв пальцами ног покрывало. Вблизи нос выглядел раздутым и красным, как у клоуна Бобо. Правда, смешно не было.       Драки не воспитывают мальчишек — только делят по группкам, где удалые, где изгои. Джорджи, очевидно, попадал во вторую — ручонки маленькие, глазёнки водянистые.       В упор не взглянет — чтоб до драки дело не дошло.       Может, поэтому в отрочестве Грею хотели выколоть глаза.       Он протянул руку — Джорджи дёрнулся, посмотрел в упор — Джорджи отвёл взгляд. Лучше, думал, не провоцировать — понаслышался о том, на что способны вернувшиеся с бойни мужики.       Там вроде как ладони кровью недостаточно омыли.       Грей взял мишку, рассматривая, — под набитой плюшем головой — везёт же, ни одного воспоминания о травмах — дыра, из которой клочками выбивалось нутро. Грей и такое повидал — война здорово наигралась.       — У него есть имя? — спросил он, опустив медвежью голову.       — Ага. Бернардо. Тока он кушать просит, — Джорджи неуклюже помахал ладонью под подбородком. — Пацаны тётки Энн подрали.       — Можно его заштопать, — поднял на него взгляд Грей. — Хочешь, настарчу?       — Хочу!       — Хорошо. Но сперва побалакаем о боевых действиях в школе.       Шкет мигом сник — то ли свет так лёг, перестав подпитывать вспышки в глазах. Грей посадил Бернардо рядом с ним — в этот раз Джорджи не дёрнулся, знающий — чем мягче движение, тем меньше намерений двинуть в назидание.       Пока привыкал — не было ни одного.       — Да чего балакать… — пожал плечами он, почесав около носа. — Прсто-пдрлись. С пацанами.       — Просто так и дождь не ливанёт.       — А почему Билла выгнал? — спросил Джорджи, нахмурившись.       — Это не малого дело. Только нас и тех, кто тебя разукрасил.       Казалось, шкет удовлетворился таким ответом. Некоторые военные принципы плотно срослись с их семьёй, как протез с обрубком. Вроде бы дополнение, чтобы вообразить былую жизнь, — а вроде и чужеродная хрень.       Так хотя бы проще.       — Я их тоже, — пробурчал Джорджи.       — За что ж?       — А чё они болтают чушь?       — Ну, это ближе к делу. Чего ж болтанули?       — Что ты псих, — буркнул Джорджи.       — Ты ж знаешь, что это неправда.       — А они — нет.       — Им это доказывать не нужно.       Джорджи хлопнул глазами, поёрзав, будто в комнату прокрался сквозняк. Было тепло и тихо — удивительно для мальчишеской спальни, — над лампой летали пылинки. Шкет уже не подрагивал и не тискал пальцами ног мятое покрывало — согрелся то ли Греевым примирительным тоном, то ли разговором, который не обернётся шлепками. Ремню место в шлёвках, а не в руках.       — Почему? — спросил Джорджи.       — Незачем. Я сам был порядочным драчуном. И двинуть могу, ежели причина сыщется. Но силу вот так показывать не нужно. — Грей примолк, наблюдая за ним — Джорджи опустил взор на поблёскивающие, как маслом сбрызнутые, поверхности коленок. И заговорил маленько погодя опять — когда один пласт назиданий плотно улёгся в голове шкета — припаивать плотно надобно, как листы «алкледа» к крыльям истребителя. — Вишь, к чему, бывает, охота силой помериться приводит? То-то.       — Они первые начали.       — Ну, шкет, тут уж разницы нет. Всё равно вон стесал ручонки, — кивнул Грей на Джорджины ладони. Шкет поторопился припрятать их под зад, ещё ниже опустив голову. — Злоба ж тоже разная бывает. Вот такая только всё разъест. Не хочешь же быть, как эти пацаны?       — Не-хчу. Но если б они знали, — Джорджи сипло вдохнул носом, как телёнок, — если б они знли-кой-ты-хроший.       Одно время шкет его стерёгся — медленно-медленно подбирался, как прикормленный лисёнок, — да вот теперь в самое сердце вгрызался. А услышали бы сослуживцы, на смех бы подняли — откуда ж такая характеристика у камикадзе.       Наверно Джорджи можно доверять — всё-таки есть с чем сравнивать.       Детям знакомы только поступки да образы — Джорджи уже в том возрасте, когда можно отделять их друг от друга. Тоже, как в приюте, — изгоев от удалых.       — Главное, ты об этом знаешь. Покумекай над этим. А я схожу за нитками для Бернардо, — сказал Грей.       Поднявшись, он хотел было впихнуть руки в карманы — больно уж много в них шкет всякого разного свалил, — да не удержался и потрепал Джорджи по голове, наклонившись.       Вольно, солдат, — в штабе нынче спокойно.       — Ро-об? — несмело позвал шкет, не успел Грей приблизиться к двери. Обернулся — от лампы Джорджи казался сгустком света.       — Ну?       — Они, пацаны то есть, думали, что ты мой папа. Но можно я не буду тя так звать? Пжлуста, — добавил он тихонько.       Хотел ведь отвести взор — как-то сдержался. Раз начал давать тумаки, то смелее будто надобно быть. Не только ж с ровесниками — а и с мужиками.       — Можно, шкет. У тебя один отец. Он им и останется.       Джорджи кивнул и уткнулся взором в коленки. Может, об отце у него-то куда больше хороших воспоминаний, чем у Билли.       Едва выйдя из комнаты, Грей столкнулся с малым — тот по-прежнему держал палец у рта, мигал глазами в полутьме, как медсестра, ждущая исхода операции.       Успешный — пусть Грею и вскрыли вновь сердце. Надо ж как-то в него вкладывать тепло, будто игрушку набивать ватой. Тоже заводное, оказалось.       — Ну? — негромко спросил Билли, проследив, как Грей прикрыл дверь — отсёк свет из мальчишеской спальни.       В темноте малой сродни всем этим эльфам из детских сказок — синеватая от полумрака кожа и заострившиеся скулы — его целовала в щёки темнота.       — Порядок, — ответил Грей, взглянув на него. — Дело поправимое.       — О чём бо-олтали? — будто невзначай спросил Билли, не убирая ладони ото рта.       — О всяком, малой. Тебе будет не интересно.       Грей тихонько перехватил его руку — не испугать бы высунувшейся из темноты клешнёй, не цапать, едва-едва сжать — согреть запястье.       — М-м, пусть так, — хмыкнул он. — А если б я то-оже кому за тебя д-двинул?       У Билли руки не для этого, а чтоб обнять Грея. И голова не для всех этих военных стратегий, как бы садануть побольнее и эффективнее, — чтоб склонить её на Грееву грудь. Слушал сердце, да собственное небось что-то шептало.       В темноте оно кроткое — говорит любимым Греевым тембром.       — Чего ж сделаешь, — негромко вздохнул он. — И с тобой беседовать, видно, придётся.       Билли прижался крепче — сильно, мол, не переусердствуй.