***
«Я сидел за партой, до пары было ещё несколько минут, и смотрел на закрытую тетрадь. Краем глаза заметил какое-то движение: Петер шёл ко мне. Всё моё внимание переключилось с обложки на его лицо. Вдруг его остановила пара девчонок с предложением «оттянуться» на какой-то вечеринке, где он, скорее всего, платил бы за половину коктейлей для каждого, кто его попросит. Он стоял какое-то время молча и сверлил крашеные брови злобным взглядом. Через мгновение на моём лице растянулась болезненная улыбка — Петер ткнул факом в лицо одногруппницы. Она начала кричать на него и что-то пытаться ему доказать. «Дебилы…» Когда он подошёл ко мне, я всё ещё тупо улыбался. — Чё ты, припадок словил? — рыкнул Тэгтгрен. — Тебя увидел, — приподняв бровь тихо сказал я. Он опустил взгляд и толкнул меня в плечо, чтобы я подвинулся. На мои расспросы о том, почему он не идёт тусить, Петер посмеялся и ответил: - Ебёт? «Вообще-то да… Мне очень интересно…» — но кто тогда сказал это вслух? Мы почти не разговаривали. Просто сидели и строчили конспекты, редко перекидываясь уставшими взглядами. Хотя писал я, а Петер что-то рисовал, фигово, как мне казалось, но рисовал. Иногда я чувствовал на себе его пристальный холодный взгляд. Потом я потянулся, для вида, и мельком заглянул в листок. «Ох, чёрт, какой же у меня красивый профиль». Тэгтгрен часто рисовал меня, наверное, думая, что я не замечаю. Жаль, но ни одного портрета мне не перепало на память после выпускного.***
Вот я уже шагал по слякоти к своему подъезду. Зима. Январь. Я ещё совсем в депрессии. И только ещё более депрессивный Петер спасал меня. Который раз я особо выделял его роль в своей жизни? Разве важно?.. Тэгтгрен шёл рядом со мной, никак не комментируя это. Жил он в другом доме, в другой стороне, можно было бы сказать, зачем идёт за мной. Но нет — он молчал. Зная, что просто захлопнуть перед ним дверь неприлично, нетактично, поэтому поворачиваясь, я посмотрел поверх его макушки. «Холодина, а он без шапки, придурок!» Я подошёл совсем близко, он отшатнулся. Я лишь улыбнулся краешком губ и аккуратно притянул его поближе к себе за плечи. Выражение его лица не поменялось, но мелькнуло что-то вроде разочарования, когда я натянул на его патлы капюшон. — Пока? — я уже отворачивался. — Тилль. Вернулся на место. — Пойдём выпьем куда-нибудь? Завтра же выходные, вот я и… Блядь, бухать пошли, сучий сын. Это было так забавно, когда он, будучи нормальным, корчил из себя быдло бесчувственное. Да, я тогда очень хотел напиться до беспамятства, заснуть и, желательно, не проснуться, но денег не было совсем. Петер знал об этом. — Я плачу, пошли!***
Стараясь понтануться, я надел чёрную майку и кожанку. Холодно, но круто.Вышел панк панком, раскидывая носками берцев комья мокрого снега. — Иди нормально оденься, идиот! — закричал Петер. Я обернул шею тонким шарфом, который мне одолжил сосед по комнате, и снова вышел. — А ну тихо! — шикнул я, стоило Тэгтгрену открыть рот. Я жутко замёрз, но было всё равно. Я был доволен, что надел всё чёрное, не хватало цепей…***
Как можно красиво описать пьянку? — никак. Мы напились, вокруг все шумели, вышли стриптизëрши. — Ты куда меня привёл?! — крикнул я Петеру, надеясь, что он услышит. Ведь шли мы в бар, а не в клуб. Он пожал плечами и встал с высокого стула. — Пошли отсюда, не люблю шлюх… Темно, ещё совсем рано, но на улице уже царил мрак, ещё и дождь опять пошёл. «Нахуй бы ты пошёл...» С чего агрессия? Я был в кожанке… — Еблан, — ругался Петер и отдал мне свою куртку. — Надень обратно! Тебе нельзя сейчас раздеваться. Мы начали пихать её друг другу. Потом я почувствовал, как Петера уносит куда-то в сторону. Этот алкаш чуть не завалился в лужу. Я перехватил его за талию и накинул нам на головы и плечи его куртку. — Сознание не теряй, — ругался я. — Не получится совсем на руках тебя нести! Набухался с горя, нечего сказать… Ближе ко входу в парк Петер оттолкнул меня и пошёл сам, стянув на себя куртку. «Уже не буду заставлять его спрятаться от дождя по-человечески». Он завернул со мной в подъезд, я не стал спрашивать его об этом, всё равно он ничего не объяснит. Как большой ниссе, молча придёт, и пошёл я нахер если что-то не так. Или английским гоблин, шотландский брауни, наш немецкий кобольд или голландский каботер. Мы зашли в квартиру. - Если ты ляжешь здесь, то будешь как... - я задумался. Вспоминал. - Как Древесный Человек. Петер обернулся, сильно щурясь. - Чë? - Ну такой, с листочком на макушке, - я сделал пальцем завитушку над головой. - «Хильда и Тролль», алло. Мой любимый персонаж! Тэгтгрэн, мне казалось, мог бы отключиться от такого перегруза в сто пять лишних букв. Пока швед прогружался, нарисовался мой сосед. Он вышеь в коридор с радостным: «Тилльхен, ты пришёл! Я волновался, дебил! Сегодня ведь твоя очередь мыть посуду!» — но, видя моего спутника, улыбнулся и засобирался куда-то. — Ты куда? — придерживая Петера, который на втором лестничном пролёте решил, что завалиться на меня — отличная идея, спросил я. — Да так, никуда. Развлекайся, — он подмигнул. — Иди ты… И он ушёл. Я остался один на один с пьяным Петером, постепенно, но слишком быстро для сканда, приходившим в сознание. «Для нордика» - я усмехнулся. «Интересно, будет ли этот странный художник вытворять что-нибудь?» — У тебя есть карты? — неожиданно оживился он. Я достал колоду и вручил ему. Он ловко, что было странно, учитывая его состояние, перемешал карты и вручил мне несколько. Мы играли где-то полчаса, потом Тэгтгрен подорвался и убежал в коридор босиком, как я позже выяснил — в общий туалет. А вот нечего было столько пить. Вернувшись, одногруппник молча сел за стол. — У тебя есть что-нибудь покушать? — он поднял на меня жалобный взгляд. Само слово «покушать» еле коснулось каких-то струн моей души, но уже этим побуждая срочно найти, чем поживиться или хотя бы экстренно кратковременно поднять уровень сахара в крови. И вот... Сказал бы он «пожрать», пошёл бы нафиг. Ничего не найдя в итоге, я, коротко прощаясь, пошёл в ближайший магазин. Темнота, дождь, холод, вокруг слякоть, а я шагал за пельменями. Это была для меня та ещё роскошь, но это ведь для Петера. Всё для него. По возвращении домой я заметил, что мой домашний брауник-знаток метала стоял у окна и напряжённо вглядывался в темноту. — Я пришёл! Его плечи расслабленно опустились. «Переживал?! Что?! Он волновался за меня?» - мне так хотелось спросить об этом, но я знал, что если подниму эту тему, он совсем замкнëтся. В порыве любви и нежности я решил скорее готовить. Петер стал смирно ждать, пока я варил пельмени. Я был очень добрым, поэтому даже заварил ему чай из травы, которую как-то сам собрал в каких-то ебенях. — Чё это за бурда? — презрительно скривился он, глядя на зелёные листки в чашке. А я и сам не знал… Накидав в жижу, или болото, или шмурдячину, или бурдамажину, а под конец и вовсе какую-то Papperskorg, как только не называл Петер мой чай… Сахара, он всё-таки выпил его. — Если я умру… — начал он. — Мне будет похуй, замолкни уже, - нежности не осталось. Я вернулся к уже привычному эмоциональному состоянию - ничему. Тлену. Я агрессивно помешивал пельмени. А когда обернулся уже с тарелкой, Петер стоял у окна и курил в форточку. До того момента ни разу не видел, чтобы он курил. — Ешь и иди к себе. Петер повернулся и уставился так, будто не понял, о чём я. Куда к себе? — А… Тилль. — Чё надо? — силы быть добрым закончились на «Papperskorg». — Поехали в Лудвику ? Я был в недоумении и это мягко сказано. — Поехали? Заг… Этот… Загран. Паспорт. Не нужен. А у меня там домик есть, там красиво, — он начал шептать, прикрыв глаза. — Там очень красиво… А я так соскучился по Лудвике… Берлин такой мрачный, серый, мокрый, холодный, а там снежок, белый-белый, домик у меня на окраине города, там прям лес рядом… М-м-м, — он улыбнулся. — Вот поедем, а там по пути лес… Лес, и лес, и лес, может полянка какая-нибудь… А вот выйдем из дома утром, а там рассвет, сосны и… Там очень хорошо, если бы ты знал, Тилльхен, если бы ты знал… Так тоскливо… Хочу показать тебе, где вырос. Там стена есть, а на ней я вырезал лого какой-то группы, по дереву, представь… Это сложно было, там эти лого читать невозможно, не то, что нарисовать, не то, что вырезать. В душу закрался страх. Я думал, что он сейчас заплачет. Пока он, раскачиваясь из стороны в сторону, сидел и рассказывал про лес, не забывая есть, я достал карту и стал искать этот городок. Часов пятнадцать на поезде. «Почему бы нет? Тем более, если есть где жить, если за дорогу платит он». Пара звонков, и я пошёл собирать вещи. — Давай, вставай, через три с половиной часа поезд, а нам ещё добираться. — Я вызову машину, не… Не думай об этом, — бубнил он. — Иди вещи собирай! — рыкнул я. Он вышел, что-то бросил через плечо и, зайдя в жилую комнату, завалился на мою кровать. «Вот чёрт шведский… Как там их? Тролли?» «Ну нет… Петер не тролль, он больше Хульдракалл. Длинноволосое красивое существо, он будет таким, пока я его не обижаю, а как обижу — станет моим проклятьем…» Я достал ключи из кармана его джинс, как он до сих пор не посеял их нигде? И пошёл сам собирать его вещи, вернее накидать в сумку всё, что под руку попадётся. В его квартире сидел какой-то парень и пил вино в компании девушки. — Эй, Петра! Я сказал тебе переночевать где-нибудь в другом месте! Слыш! — крикнул пьяный сосед, только мой силуэт показался в дверном проёме. — Тебе слов мало?! Я тебе задам. Послышался смех девушки, он явно раззадоривал недовольного, даже не знаю, кем его назвать… — Ты бьëшь Тэгтгрена? — не здороваясь, спросил я. — Ты кто такой, мудила? — не унималось подобие человека. Я в пару шагов сократил расстояние между нами и схватил его за плечи. Девушка завизжала. — Заткнись! — я замахнулся на неё. Мораль не про меня. Парень попытался как-то не упасть перед ней в грязь лицом и защитить, но ему самому нужна была помощь. — Ты бьëшь Тэгтгрена? — А что ещё делать?! — Рот свой поганый закрыть! Я бросил его руки на стол, послышался хруст пальцев и негромкое «Fuck», наотмашь ударил его по щеке и сказал не трогать Петера. Только я отвернулся — мне в голову прилетел стакан, звук бьющегося стекла заполнил комнату. Я пошатнулся, парень за мной смеялся. Но я не упал. Медленно повернулся и, обращая к лицу потрясëнного студента обезумевший взгляд, прорычал: — Ster-r-r-rben! Я кинулся на него, опрокинул на пол, подмял под себя и, отталкивая его руки, начал бить кулаками пьяное лицо. Глаза заливало кровью из раны где-то на макушке, девушка кричала, пыталась бить меня табуретом, но в итоге просто сломала его о мою спину, жаль, их наверное потом ругали. Парень кричал, чтобы я его не трогал, меня ведь отчислят, угрожал мне, но: — Не на того напал, мудак! Я тебя прикончу, не будь я мясник из Вендиша! Срать я хотел на отчисление! Конечно, срать мне было. У меня был Петер, который никак не допустил бы моего отчисления. Тем более отчисления за отстаивание своей чести. Я делал с одной стороны хорошее дело. А с другой же, с плохой стороны были его деньги. Не то, что бы я думал об этом в момент избиения, но что-то внутри говорило, что всё будет хорошо, пока я вовремя кормлю своего шведа пельменями премиального качества и... Любил его. Когда противник, в котором от противника одно слово, отключился, я успокоился. Его девушка лежала рядом без сознания с ножкой табуретки в руке. — Шлюха, — я бросил на неё презрительный взгляд, пытаясь потереть ушибленное место, коим была вся спина выше поясницы. Очень захотелось пнуть её тело. Но, увы… Заляпав кровью всё, что можно было и нельзя в ванной, я кое-как помыл голову, приклеил тканевый пластырь, напихав под него вату, чтобы кровь не лилась на лицо, и пошёл искать вещи Петера. Внутри заговорила совесть, надо было от неё избавляться. Я всё время перешагивал через девушку, но в конце концов положил её на кровать. Пол ведь холодный, а она вроде как не виновата в том, что парень чмо. Да, она меня побила, но... Да разве объяснит совесть, почему хочется помочь? — А ты валяйся здесь, удачи мучиться с болячками, — обратился я к парню. Наклонившись к нему, открыл его рот и от души плюнул. Уже на выходе с сумкой Петера я не смог побороть любопытство и пошёл искать его тетрадь, в которой он рисовал. Да, там был я. Я полюбовался собой, оказывается, мой одногруппник был не так уж плох в рисовании, он щедро добавлял моему телу изящности в своих работах. Я там правда был очень красивый… Хотел бы я тоже его нарисовать, но руки не оттуда. Потом я вспомнил, что Петер везде таскал с собой плеер. Я нагрëб дисков и осторожно упаковал их вместе с наушниками. Стараясь не намочить сумку с вещами, я побежал к себе. Там меня ждал Тэгтгрен. — Что с тобой? — его глаза округлились, стоило ему выйти в коридор встречать меня. — Ты же спал? Что пошло не так? — я вздохнул. Он осторожно оглядел меня с ног до головы и завернул на кухню. — За нами приедут через минут двадцать. Я вручил ему сумку, он стал изучать содержимое и ворчать, ведь я взял это, а надо было что-то другое, а вот это я взял, а брать это не надо было, а это я, так вообще, не должен был видеть. Мне было очень сложно удержаться и не спросить, что за гад живёт с ним? Но я не стал всё-таки трогать его. К слову, вскоре Петер стал жить один. Я выпил ещё чашку чая, осмотрел в зеркале спину и разбитые кулаки, в полумраке сложно было разобрать, куда бить, поэтому я пару раз промахнулся, рискуя повыламывать пальцы о плитку. — Поехали! — позвал меня Петер. «Ага…» Под чётким руководством своего сурового трезвеющего друга мне пришлось надеть старый свитер и чёрную куртку. Даже во всём этом мне удавалось быть привлекательным. Может быть дело в том, что всё было чёрным?***
Какой-то мужчина, по виду, только что с пьянки, забрал нас. Сказать, что я волновался, глядя на его расфокусированный взгляд — почти промолчать… Я боялся, что он вот-вот попросту отключится, и мы влетим в сугроб, не так страшно, как навернуться с моста, но… Всё равно. Добрались без происшествий. Разве что после поездки водила назначил слишком высокую цену, и Петеру пришлось с ним ругаться, а мне потом драться. Битва была жёсткой. Я снова рисковал упасть и не встать… А благодарности от Петера не было никакой. Или нет… Он всë-таки заплатил за меня. Пока Петер пошёл покупать билеты, я сидел на скамье и перебирал в руках диски, которые надо бы послушать, когда проснусь. Не буду же я всю дорогу спать? Не должен был, по крайней мере. Я вздохнул и поднял голову, увидел Петера, а он уже тащил еду какую-то. — На, — он вручил мне сомнительного вида бутерброд. Я спорить не стал, потому что не поел дома, а мне хотелось. Ждать поезд долго не пришлось, оказалось, я потратил на то, чтобы свои портреты рассмотреть, достаточно много времени.***
Было холодно. Очень. В вагоне тоже. Отправляемся! Совсем скоро Тэгтгрен начал засыпать. Я взял его наушники и поставил какой-то диск на проигрывание. Уснуть, слушая это, не получилось бы. Потому скоро я вернул его вещи в сумку. Глядя на тьму за окном, я постепенно потерял нить реальности.***
Звуки голосов разбудили меня — какие-то подростки, чуть младше меня, шатались по вагонам. Я пытался не обращать внимания, но уснуть уже всё равно не получалось. «Интересно, Петер блеванëт ещё раз или нет?» Нет, он спал спокойно… Я как-то совсем позабыл о подробностях. Мне ведь казалось, что он спокойно стал прикасаться ко мне только в Москве, а, получается, что он мог трогать меня со дня нашего с Кристофом расставания… Через пару часов я опять уснул, даже сквозь сон чувствуя тепло дыхания одногруппника на своей шее. Время от времени я то засыпал, то просыпался. Только открывал глаза, как сразу вспоминал о расставании, о своей подлости, тупости, никчëмности… Половину пути я тихо ронял слёзы на грудь… И, иногда, на щëки Петера, что ему очень не нравилось. Мы выехали во время рассвета из Берлина, целый день тряслись в поезде и вечером приехали в Лудвику. Солнце окрашивало снег на деревьях красным и оранжевым. — Тут недалеко. Пойдём, — Петер кряхтел, разминая спину. Давно я не видел нормального снега… Столько много снега, который не превращался сразу же в грязь. Тэгтгрэн толкал меня в спину, торопя. Я шагал, утопая чуть ли не по колено в пушистом снегу. Я был готов плакать, так там было атмосферно… Так легко, беззаботно, ничего особенного — замëрзшая вода в красном свете солнца. Но что-то в этом было. Я разбежался, обогнал Петера, который махнул рукой и пошёл вперёд, и с размаху увалился в сугроб. — Ты дебил? — спокойно спросил он. Я встал и, стряхивая снежинки, поплëлся дальше. Вдруг мне в спину прилетел снежок. И мимо пробежал смеющийся Петер, который через плечо показывал мне фак. — Лошара, бля! Догнать его и кинуть в снег не составило для меня большого труда. — Нассать бы на тебя ещё, — я хмыкнул. Он что-то обиженно пробулькал на своём шведском и снова обогнал меня. — Та ладно тебе! Хульдра, эй! Он резко обернулся и начал орать, какой он мне Хульдра, обидело его то, что я назвал его нечистью женского пола. Потом толкнул меня и сказал, что бы я валил на остановку, побирался, копил деньги на билет и ехал в «свой» вонючий Берлин. Мы поссорились раз… Много, пока дошли до его дома. Под конец пути я всё-таки соизволил завалиться и молча созерцать природу. «Весной здесь, наверное, красота… Природа пробуждается и прочее». Домик и правда стоял на окраине города, окружённый лесом. — Смотри, надо печь затопить. Вон там дрова когда-то были, вон там найдёшь топор, держи ключи. Топи печь. Я пошёл за продуктами. Он развернулся и быстрым шагом направился от меня прочь, бросив в ноги вещи. Я жил в деревне, рано съехал туда из дома, поэтому для меня наколоть дров и развести огонь легче лёгкого. А вот найти их было проблематично, но хуже было с топором. «Там, здесь, туда пойди, то сделай, сказал бы, где что, я тут первый раз». Полчаса я просто лазил вокруг дома в поисках места, где должен был быть топор. — Нашёл! Неужели… Уже совсем замёрз, но работа быстро согревает. Я снял куртку и бросил на снег рядом с сумками. Закончив с дровами, я неожиданно понял, что становилось совсем темно. Когда я отпер входную дверь, на улице уже совсем стемнело. В доме, помню, было пыльно, холодно, темно и… Всё по-Петерски мрачно. Включая свет, я надеялся, что меня не ударит током. Живой. В камине быстро разгорелся огонь, а я смотрел, как летят во все стороны искорки. Хотел было сесть напротив да слезу пустить от тоски, но сначала надо было подмести. «Где там Петер? Я уже уборку сделать успел, а его всё нет…» Протерев на всякий случай полы, я ждал когда они высохнут, пока ожидал, помыл кружки, ложки, чайник, заварил чай, потому что кофе не было. Сахара тоже. А может то, что я пил и не чай был вовсе… Сидя у камина, я думал о том, что грустно быть брошенным. Грустно быть таким гадом. Грустно быть. Мой тихий плач быстро перерос во что-то страшное. Я встал и потащился на кухню. «Ножи блестят, видимо, это фетиш… Мой маленький фетиш». Помню, было мне интересно, не тогда, а в принципе, можно ли разрезать кожу, ножом подцепить вену и достать из плоти? Просто в пальцах покрутить, сжать — отпустить, почувствовать пульсацию. Я не искал ответа на этот вопрос и сам не пробовал. Голос Петера слишком резко нарушил тишину. — Я принёс бухло! Возрадуйся и восхвали своего благодетеля, ничтожный смертный. «Походу уже с кем-то отметил свой приезд…» — Эй? Ты тут что делаешь?! Я опустил глаза и увидел, что лезвие ножа было прижато к руке, а по предплечью текли струйки крови. «Ой» — всё, что я сказал. Тэгтгрэн забрал нож, вручил бутылку пива и разложил на столе пакеты. — Я купил сырое мясо. Ты умеешь его готовить? — обернулся он. — Ты нормальный? Десятый час, я буду тебе шашлык жарить?! — вспылил я. — Нет, завтра… Сейчас мы будем жарить картошку, — он указал на другой пакет, который оставил у входа на кухню, — давай, включай воду и начинай готовить. Я встал на месте и не двигался. — Эй, bög, ты слышал? Я пожалел, что побил того парня… — Тилль? Давай готовить, ты помоешь и почистишь картошку, я нарежу и пожарю. Слышишь, а? — он подошёл ко мне и похлопал по щеке. Я немного успокоился, когда Петер сказал о разделении задач, выполнил указ, и, пока Тэгтгрэн возился с выбором доски, вышел на улицу, в темноту. Не просто так — наколоть ещё дров. Я плохо понимал, как устроен дом Петера, вроде бы есть газ, электричество, вода, всё есть, а почему отопления нет? Впрочем не мне искать ответ на эти вопросы. Я перетащил дерево в импровизированную поленницу около камина. Быстро вымыв и начистив пару кило картофеля, я вернулся в главный «зал», снова уселся смотреть на огонь, жар сушил слёзы. Сегодня было столько всего, что я почти не успевал ныть. Только садился жалеть Кристофа, потому что ему такой урод достался, а тут… Холод требует, чтобы я пошёл искать, что кинуть в огонь. Рассмотрев порез, разбитые костяшки, синяки, я дотронулся до пластыря, наверное, очень странно с ним выглядел… Время было оторвать. В ране осталось немного ваты, я решил, что потом вымою с перхотью и кусками застывшей крови. «Интересно, ему грустно? Хотя… Уже заполночь, он спит. А если ему вдруг и тоскливо, то из-за чего? Скучает по мне, или думает, какой же я гад, или каким он был дураком, что стал моим? Что-то из этого… Скорее всего второе — самое логичное». Петер звал есть, но я не слышал. Тогда он начал ворчать и принёс мне тарелку. Готовил он не то, что бы вкусно, но с голоду я бы не умер в случае чего. От отравления тоже. — Ты опять тут ноешь? Задолбал! Ты мужик или что ты за недоразумение?! Соберись, ебал я твою мать! Он принёс ящик пива, пристроился рядом и протянул мне бутылку. — Давай! — мы чокнулись горлышками, и стали наперегонки пить. Он победил, не отрываясь от горла, влил в себя 0.5 светлого. После шести бутылок на двоих я устал проигрывать и предложил наслаждаться моментом, а не быстро выпить всё. Я больше не прикоснулся к алкоголю, поглядывая в окно, отворачиваясь от Петера. — Знаешь что? — вдруг позвал он. — Jag hatar det! Jag hatar det till den grad att gnashing mina tänder, Till hårets rötter, Riva. Jag hatar för oändligheten av förväntan, För drömmarnas orealitet, För att ljuga. Jag hatar det för den avskyvärda och otäcka rösten. Det låter alltid vid fel tidpunkt, Och på sin plats. Jag hatar att jag aldrig är i närheten, Till hands, För fullständig likgiltighet för mina problem. Jag hatar för oförmågan att tysta för alltid, Döda, trampa för… Jag hatar när som helst på dagen eller natten!* — Что, прости? Он отвернулся. Лишь когда мы приехали в Берлин, я пошёл к учителю иностранных языков, пересказал несколько слов, и мы выяснили, что это стишок… Лучше бы не переводил… Хотя и так всё было ясно. Спустя несколько минут он тихо сказал: — Ненавижу тебя. Клыки стираются в пыль, дёсны кровоточат, слёзы обжигают щёки… О как я тебя ненавижу… Я был сбит с толку ровно до того момента, пока Петер не кинулся на меня. «Бедный его сосед… Надо будет спереть у Тэгтгрэна из погреба вино и преподнести в качестве извинений». — Ich hasse dich! Jag hatar dig! I hate you! Я, блять… А! Он пытался меня бить, но промахивался, только в самом конце, когда я скрутил его руки, ударил меня головой в нос. — Да успокойся ты, чёрт… — я не хотел делать ему больно, я хотел разобраться, что сделал не так. Хватит с меня оставлять проблемы как есть. Он рычал, шептал какие-то шведские ругательства или проклятья, но потом, когда он всхлипнул, я услышал: «Förlåt». Из груди вырвалось болезненное «ох». Петер сидел на моих коленях, я всё ещё не отпустил его рук. Его тихое «Förlåt» вертелось в голове, заставляя меня кусать губы, только бы не рыдать. Сколько можно, правда? Не знаю, сколько времени прошло, но Петер осторожно опустил голову на моё плечо и попросил ослабить хватку, но не отпускать его рук. Не разрывать контакт. Я понял его. Отпустил руки, а потом переплёл наши пальцы. По моей шее потекло что-то горячее. — Петра, слушай… — Заткнись. Я улыбнулся, мне не пришлось коряво пытаться его успокоить. Он отсидел мне ноги. Я решил, что уже пора спать. — Давай с… — Заткнись. «Ладно, давай поиграем». Я взял его на руки и понёс в спальню, он ухватил и сжал пальцами ворот свитера, стараясь не отстранять лица от моей шеи. Найти спальню было несложно. — Тилль, — Петер позвал меня совсем охрипшим голосом. — Да? — я укрывал его пледом, чтобы ночью он не замёрз. Потому что идиоты планировщики как-то не подумали, что надо делать так, чтобы тепло распространялось по дому, а не было в одной комнате. Я, конечно, кидал дрова в камин, но всё равно. До него мало что доходило. — Сядь, — он опять командовал. Я повиновался. — Хочу предложить тебе условие, — в его пьяных глазах вызывали Ктулху маленькие бесы. — Я не смогу уснуть. Ты должен помочь мне уснуть. Я поднял бровь в ожидании продолжения реплики. — Спой мне колыбельную, но не простую, а сам придумай. Гитара в углу, вон, — он кивнул в сторону угла комнаты. — Или подрочи мне. Я подумал и пошёл за гитарой. Петер закатил глаза. — Пошёл ты… Долго думать не пришлось, через полчаса я уже читал готовый текст с листка из тетради Петера и настраивал инструмент. — Ach die kleinen Herzen schwer Und die Tränen fließen sehr Da ist doch gar kein Blut zu sehen Ihr müsst jetzt schlafen gehen Liebes Kind, Du sollst nicht weinen Davon wird nur die Erde nass Morgen wird die Sonne scheinen… Я пробовал несколько раз, через ещё минут сорок пел идеальную колыбельную. Были бы у меня дети… Их не будет, Петера мне хватило. — Gute Naht, — я ушёл, оставляя гитару на месте. «Подрочи мне… Мне бы кто подрочил…» Всю ночь я провёл, рассматривая звёзды в окне, под утро лëг к Петеру, больше мест нигде не было. Сквозь сон я почувствовал, будто он кинул на меня руку, но сил двигаться не было.***
Утром я почувствовал запах кофе и сразу проснулся. Голова жутко болела, хотя выпил я не так много… Возле меня на тумбочке стояла чашка с тёмным напитком. «Время идти и спрашивать, что за «Papperskorg» Петер мне намешал в чашку». Я этого, конечно же, не сделал. На кухне Тэгтгрэн что-то мариновал. Я прошёл мимо, в ванную. — Туалет на улице, — предупредил он. — Чего… Такая холодина… Я не готов был оставить свою задницу на стульчаке, если он там вообще был… — Я пошутил. «Фу, блин! Петер…» В чужом месте было неудобно, неуютно… С другой стороны не было причин распотякивать. — Ты это… Как? — я всё-таки собрался с мыслями через час молчания. — Никак. Готовлю. Ты мне мешаешь, — отчеканил Тэгтгрэн. А потом протянул мне тарелку кукурузой каши. Я вздохнул и, быстро закинув в желудок еду, пошёл гулять. Перед тем, как хлопнуть дверью, я услышал: «Далеко не ходи, тут легко заблудиться, лес. И недолго! Через час чтобы дома был!» Пройдясь в чащу соснового бора, я увидел что-то привязанное к ветке. «Труп? Виселица?» Нет, это были качели на которых я катался весь свой час. Примерно. Я не знал, сколько пробыл там, но когда замёрз пошёл обратно. — Пришёл? Замёрз небось, где тебя черти носили два часа? — злился Петер. — На качеле… Он покачал головой. Потом сказал, чтобы я пошёл погрелся, посмотрел на лого и одевался, потому что мы снова шли гулять. В лесу было тихо, спокойно… Чувства отступали куда-то далеко. Не было волнения из-за того, что я трахнул Кристиана, что вытворил Петер, что завтра я пропускал пары, что я когда-то сказал матери, что терпеть не могу её детей да и её тоже. Что стыдно мне было перед самим собой, когда она ругала меня и плакала, потому что нашла в моём детском альбоме надпись: «Ich hasse dich, Mutter». Всё, из-за чего я мог провести ножом по руке, не вене, просто по коже, всё это не волновало меня. Пустота. Но всё это ложь, ведь никуда не девается боль. Я мог лишь временно наслаждаться тем, что не чувствовал ничего. Верить, что живу правильно, что сейчас я правильно зашнуровал сапоги, что правильно шёл и у меня не было плоскостопия, и что бы я не сказал — это было бы правильно. Врать себе — прекрасное занятие. — Опять философствуешь? Прекращай, тебе это не идёт на пользу, — усмехнулся Петер, глядя на меня, читая разум и мысли как книгу. Я неопределённо пожал плечами. А мы всё шли и шли… Вдруг я увидел какую-то поляну. — Это озеро, - сказал Петер, указывая на него рукой. «Поляна…» Водоём был небольшой, полностью покрытый льдом, вокруг стояли хвойные деревья, припорошенные снегом. — Пойдём? — позвал Тэгтгрен, беря меня за руку. — Куда? Что?! Он бросил ещё одно «пойдём» и вывел меня на лёд. Я замер. А вот Петер ловко скользил, передвигая ногами. — Тилльхен! — он приблизился ко мне и снова взял за руки. — Всё будет хорошо, просто не отпускай меня. Я зажмурился и поддался ему. Он осторожно повёл. Как в танце. Мы кружили на льду довольно долго. Я открыл глаза и не стал смотреть под ноги, взгляд был направлен на руки, которые не давали мне упасть. А ведь недавно эти руки хотели меня убить… Петер начал дрожать, губы посинели, но сказал, что домой надо из-за мяса. «Поверил». Дорога обратно была немного интереснее. — Петер, ты вчера… — Не надо! — сразу отозвался он. — Поступил неправильно. Знаю. Не обижайся… — Не буду. Приятно вспомнить, как я тогда легко поцеловал его в плечо, но из-за одежды он не заметил.***
Готовить мне пришлось на мангале, я думал, будет холодно. Но я ошибся, было очень даже комфортно в одном свитере. Я спалил пару поленьев, сгрëб хорошие угли в кучку и пошёл домой за мясом. А там горе моё сидело и ноги чуть ли не в огонь камина пихало. Приготовив мясо, я оставил мангал, вернулся в дом. Петер всё ещё дрожал, но отодвинулся от огня, сидел в каком-то пыльном кресле. Я подвинул кресло вместе с ним поближе к теплу. — Вот, поешь, — вручил ему тарелку и пошёл искать водку. При виде бутылки он расплылся в улыбке. — Пить? — Нет. Снимай одежду. Он не был к этому готов… Совсем не был. Но меня это не волновало, я должен был растереть его хоть чуть-чуть. — Да тихо ты! — скулил он, только я коснулся холодными руками его бледной кожи. Он потерпел и потом завернулся в одеяло, которое я принёс с его кровати. Я уселся рядом на пол, поел и привалился к подлокотнику. Сон не заставил себя долго ждать. Приятной пеленой он окутал меня и будто обнял. А я и не против… Утром я пожалел, что не пошёл спать на кровать…***
Дорога в Берлин была уже не такой печальной, по крайней мере я не плакал — успех.***
Расходясь на развилке мы не сказали друг другу ни слова. Не любили прощаться…»***
Я сидел и слизывал кровь с пораненного о струну пальца, откинулся на спинку кресла со вздохом: — Если бы ты просто попросил, я бы просто тебе подрочил… А потом рассмеялся, осторожно вставая на ноги. — Нет, тогда я не подрочил бы. Дверь чердака открылась и заглянул Кристоф. — Спокойной ночи, mein Liebe, я спать. — Подожди! Я тоже! Он пожал плечами и ушёл. «Хочу его». Появилось настроение, скажем так. Наскоро приняв душ, я зашёл в спальню. — Mein Schatz, хочешь уделить мне немного внимания? — я подкрался к кровати и резко схватил мужа за аппетитную ягодицу. Он посмотрел на меня, а в глазах стояли слёзы. — Дорогой, что случилось? — отбрасывая желание дурачится, серьёзно спросил я. — Я хочу быть сверху… — он правда плакал… «Оу…» — Хорошо, но тогда требую много прелюдий! — с этими словами я лёг на простынь и скинул халат, демонстрируя неплохой прогиб. Кристоф поцеловал меня, рука уже в бриффах. Горячие губы прошлись по всей груди, шее, плечам, лицу. Он осторожно отвëл прядь волос со лба и запустил язык в мой рот. Вдруг он остановился. — Ты знаешь, сколько у меня родинок на груди? На всём торсе? — Нет… Должен? Он отстранился и хитро на меня взглянул. Я почуял неладное и не ошибся, потому что мой муж пошёл к шкафу и достал чёрную коробочку. — Посчитаешь? — он улыбнулся, вертя в руках плеть. «Господи… Помоги…» Ответа не требовалось, Кристоф уже всё решил. Приближаясь к краю кровати, он распахнул рубашку, которую до этого не снимал и, раздвинув ноги, сел напротив, шлëпая меня по щекам. — Начинай. Я не понимал, что это за настроение, почему он решил вдруг бить меня, раньше он так не делал, сам говорил, неприятно делать мне больно. Поцелуями я пересчитал каждую родинку, заметил даже самые маленькие. — Двадцать девять, — поднял отчего-то виноватый взгляд. Он покачал головой и несколько раз ударил меня по спине и рукам. Я повторил, нашёл ещё одну ближе к боку. — Тридцать? Удары. Это было не больно, он просто пытался обозначить мою ошибку. А я уже было думал, что будет как в рассказах, которые я писал в детстве… Хлестал бы меня так, что потом можно было бы снять кожу. — Тридцать одна? «Нет». — Тридцать две… Он довольно кивнул. Я тоже был рад. Мог теперь целовать не только маленькие пигментные пятнышки, а всю грудь, кусать соски, оставить пару засосов там, где их никто не увидит, просунуть язык в выемку пупка — заниматься чем хочу. Когда на торсе Дума не осталось нецелованного места, я решил, что пора бы и минет сделать. Осторожно спустился к его паху. Очень неудобно, попросил его сесть, а сам слез на пол. — Нет, теперь к делу, — Кристоф потянул меня за руку на кровать. Он достал презерватив, смазку, растянул меня. Уже привычно, не так больно. <tabНе так больно, но я всё равно жмурился и выгибался. — Тише, тише, — прошептал Кристоф, поглаживая меня по талии, бëдрам и животу. — Сейчас будет приятно. И он выполнил обещание. Но приятно было скорее слышать его стоны, чем стонать самому. Плюсы частного дома вдали он других жилых построек. — Тилль? — тяжело дыша, зачем-то позвал он меня. Я не стал отвечать, он, наверное, просто так произнëс моё имя. Плавные движения… Я был больше чем уверен, он в этот момент выглядел как бог… Но я лежал грудью на подушке, которая пахла мужем, и ничего не видел. — Ты не хочешь перевернуться? — спросил он вдруг. Кристоф вышел, я лëг на спину. Он взял мои ноги, закидывая себе на плечи. И снова вошёл, ритмично двигаясь, тяжело дыша. «Трахает меня, спина ровная… А я когда его имею, сгибаюсь в три погибели». Глядя на человека, которого люблю при любом раскладе, не важно, кто рядом — Петер, Кристиан, Рихард… Я забыл, что вообще не двигаюсь. — Всё… Уф… В порядке?.. Niedlich-ha-a-ah-hm-f-fa-ah-h… — Ja… Только начал себе дрочить и вот уже бился в экстазе, зажимая Кристофа внутри, он пытался двигаться дальше. Я почувствовал, как он немного дрогнул и замер, а потом, прорычал что-то и опустился на меня, закатывая глаза, ища мои губы. Я помог найти их, он слился со мной в долгом страстном поцелуе, трогал мою грудь, беспорядочно водил по ней руками, иногда спускаясь к бокам. — Ich-h-h… Liebe dich… — прошептал я в губы мужа. Он посмотрел на меня, так и светитлся счастьем. Придя в себя, он встал, кинул на пол презерватив, под предлогом «уберу завтра» и достал из пачки, которую выудил из тумбы, пару влажных салфеток. — Не хочу вставать, весь кайф испорчу. Я обнял его со спины и стал целовать затылок, оставляя дорожку из трепетных касаний губами к лопаткам и снова к линии волос. Вскоре Кристоф уснул, но перед этим улыбнулся, узнав, что завтра, вернее сегодня, мы идём гулять все вместе. «Погода намечается хорошая». Я гладил одной рукой любимого по груди, он едва заметно улыбался сквозь сон. Трепетно ласкал его и рассматривал статус Петера «online», интересно, что он делал там?