Красная лента

      Голова раскалывалась, словно кто-то стучал по ней всю ночь, нацепив предварительно каску. Йегер ненавидел алкоголь именно по данной причине — последствия. А еще он лично видел, как отключается мозг, теряется контроль над ситуацией. Возможно, что и не все офицеры рейха были столь ответственными и правильными. Вернее — не многие.       На морально-волевых Эрен заставил свой организм проглотить головную боль, чтобы, щурясь, приоткрыть окно. Дышать после такой попойки было невозможно. Он успел сделать всего пару глотков воздуха сквозь гудящий звон в висках, но, увидев того самого паренька, который отказался искать розу, пытавшегося брать сейчас за руки Микасу, касаться ее… Всего этого хватило, чтобы за считанные секунды по двору пронесся выстрел. Йегер стоял на крыльце, держа одной рукой китель, силясь держаться, игнорируя вспыхнувшие вокруг звуки: собаки, помолчав, начали брехать с новой силой; вороны, поднявшись с деревьев, провожали уходящую жизнь из тела глупого Николы, рискнувшего заявиться к дому офицера и касаться девушки, которую он выбрал для себя.       Все было ненормально. Откуда такая вспышка ревности? Эрен сжался изнутри, но с виду продолжал играть свою роль. С абсолютной брезгливостью и пренебрежением он подошел к трупу, который, падая, едва не завалил собой Микасу, сидевшую сейчас на земле.       — Обвиняется в попытке завладеть данными, принадлежащими рейху, с целью передать в нежелательные руки. А также в попытке передать уже полученную информацию о военных, находящихся здесь, неизвестному получателю. Наказание: смерть. Приведено в исполнение.       Каждое слово металлом разносилось по округе, и Эрен взглядом взъерошенного после охоты хищника осмотрел каждого присутствующего, после чего протянул Микасе руку. Лишь на короткое мгновение его взгляд изменился, потеплев, но только на мгновение. Он замер, ожидая ее реакции, словно она нужна была, как вода путнику в пустыне. Правильной реакции.       Аккерман тут же приняла руку и, подскочив, моментально скрылась в глубине дома, истерично стирая кровь со своего лица и шеи. Ее тошнило от того, что произошло несколько минут назад, но панна давила это в себе.       Они знали, чем это закончится, когда отправляли Николу свататься. Кмету лишь хотелось снова сделать все по-своему и поиграть в кошки-мышки с гестапо. Увидев из окна, что Йегер возвращается в дом, Микаса тут же скрылась в своей комнате, быстро переодеваясь в другое платье. Старое она сожжет в печи позже.       Он довольно грубо вытащил ее из комнаты, все еще не в состоянии сохранять должное равновесие, поэтому был вынужден опереться на стол. Он буравил ее взглядом исподлобья, тяжело дыша, нервно поджимая губы. Не заставь он свой мозг работать, не найди оправдания собственным действиям, пришлось бы самому отвечать за столь поспешное и неоправданное действие. Но сейчас уж точно никто не сунется к нему. Не сунется к Микасе. Но какого черта она позволила себе с ним общаться? Отчего не выгнала сразу, как Никола заявился к дому унтерштурмфюрера? Никола. Эрен даже имя его запомнил.       — Страшно тебе? — прорычал Йегер, небрежно сбрасывая с себя китель, даже не проследив, попал ли он на стул, продолжая крепко сжимать ее запястье. — Страшно, панночка? Скажи! Злишься? Дорог же он тебе был? Да, панночка? Ответь же!       — Нет! Не был! — Она тут же расплакалась, пытаясь выдернуть руку. — Я не знаю, почему они пришли. Сказали, что кмет одобрил и документы передал. Я просто вышла к колодцу! Пустите же меня, унтерштурмфюрер!       — Кмет… — протянул Йегер, усмиряя свой гнев, отпуская запястье, но перехватывая за локоть. — Многое берет на себя этот ваш кмет. То, что мое, никому трогать не позволю. Надо будет, и все кметство за этим твоим Николой отправлю. Будешь меня ненавидеть за это?       — Я не знаю. — Она всхлипнула, добавляя уже громче: — Не знаю я! Мне все равно на кметство.       — Не нужны мне твои слезы, Микаса, — отпуская ее, произнес Эрен уже спокойнее, ощущая, как из-за долбящей в голове боли начинало тошнить. — Умойся уже. И из дома не выходи. Не лучшее время для этого.       Куда-то исчезло возмущение, гнев затух, и осталось опустошение, которое Йегер не знал, чем заполнить. Он опустил голову, смотря на свои босые ноги. Прекрасный вид наверняка был, конечно, со стороны для местных. От этого Эрен ухмыльнулся, прикрывая глаза.       Он смотрел, как Аккерман быстро смахнула слезы, как спешно заняла себя делами, и не сдвинулся с места. Она могла бы накричать на него, обвинить в убийстве, высказать все. Он дал ей шанс сделать это. Ведь прекрасно понимал, что и Николу она знала наверняка давно. Да и просто видеть впервые, как перед тобой умирает человек, — это зрелище навсегда остается в памяти. Он чувствовал неприязнь к себе, чувствовал достаточно всего, что могла испытывать в данный момент Микаса, но она не озвучила это по какой-то причине. Ее право. И ее проблема. Для себя Эрен четко обозначил, что с этого момента она целиком и полностью принадлежала ему. Она никуда не исчезнет из его жизни в ближайшее время. Он не питал глупых надежд, но где-то внутри ликовало человеческое. Не все видели в нем монстра, способного лишь на убийства. Сухого, властного, эгоистичного, возводящего идеи рейха выше своих желаний. Создан для того, чтобы служить. Вымуштрован на верность идеям, привитым почти с рождения.       Таким он видел себя. И было странно, что девушка, наверняка знающая, что ее ждало в скором времени, не боялась его. Огрызалась, показывала зубы, спорила, но и… не отталкивала прямо. Что-то было в Микасе, чего он не встречал прежде. Гордая. Самоуверенная. Яркая, как вспышка молнии на черном небе. Влекущая своей непредсказуемостью. Для Эрена, привыкшего просчитывать каждый свой шаг, это было как вызов. Он не мог позволить себе расслабиться в ее присутствии, и это будоражило его потребность двигаться вперед, решать поставленные задачи. Микаса Аккерман стала для него загадкой. Именно сейчас он начал задаваться вопросами, что вообще забыла полячка именно в этой деревне? Почему настолько чисто говорит на немецком? И где же ее родители, из-за отсутствия которых и отношение к ней местных явно изменилось.       Каждый день Эрен подмечал все взгляды, устремленные на Микасу: завистливые, уважительные, любопытствующие. Ни одного равнодушного. Как и парни, которые заинтересованно смотрели на нее, но, стоило за ее спиной возникнуть Йегеру, так терялись и спешно отходили в сторону. Настолько ли неправдоподобны были ее рассказы про ведьмовство? Эрен старался не думать, но порой ловил себя на мысли, что лишний раз ждал, прежде чем отправлять себе в рот приготовленную ею еду, дожидаясь, пока она испробует первой. Это было неправильно, что полячке было позволено есть за одним столом с офицером гестапо. Но Йегеру было плевать. Так уж точно не отравит, не подсыплет какой дряни. А могла бы это сделать? Наверное, уже сотню раз. Смотря на нее, он понимал, что такая девушка вполне могла бы и себя за компанию с ним на тот свет отправить, но отчего-то не совершала попыток.       А еще Микаса была невероятно красива. Черные волосы, чаще всего собранные в тугую косу, переплетенные красной лентой, пробуждали желание коснуться, стянуть эту дурную завязку, чтобы взглянуть, как они черными волнами упали бы на ее белоснежные плечи. Эрен помнил и запах ее тела. Сладкий, пробуждающий внутри что-то незнакомое доселе. На нее хотелось смотреть, ею хотелось любоваться, ее хотелось касаться. Только его собственная игра, задуманная с целью банального развлечения, привязывания к себе гордой полячки, дала какой-то сбой, и отрикошетила в него самого. Можно было сколько угодно злиться, ненавидеть себя, проклинать происходящее. Только факт оставался фактом: унтерштурмфюрер СС, присланный провести чистку в болгарской деревне и устранить обладающих отличными от рейха взглядами, заинтересовался в обычной полячке. Той, которую, когда его время пребывания здесь истечет, по его приказу отправят в Германию в дальнейшем. Подходящую по критериям, по тому самому распоряжению, хранящемуся в его черной папке, ее отправят в публичный дом на забавы офицеров. Тех самых, как Шульц.       Йегера злило такое развитие, а еще больше злило, что в течение всего месяца он даже не позволил себе ни единой вольности в адрес Микасы. Никаких больше походов к реке, никаких прогулок, ничего, что хоть как-то отражало бы его влечение. Хватало того, что он в ее присутствии начал терять концентрацию и бдительность, погружаясь в размышления. Для всех он был собственником, единолично пользовавшим ее тело в угоду себе, скрывая ото всех. Пусть. Зато к ней никто не смел приблизиться, никто не смел обидеть. Даже солдаты не смели заглядываться на Микасу, зная, кто стоял за ней. Рисковать, связываясь с гестаповцем, из-за полячки никому не хотелось. Да и о том, что Йегер всякий раз останавливался только на одной девушке, многие были наслышаны.       Знал Эрен и то, что Микаса наверняка видела, как проводились воспитательные работы среди солдат, пытавшихся расшатать моральный облик немецкого военного пьянками, драками… Йегер не терпел подобного. Они должны были понимать всю серьезность происходящего, и одно его присутствие здесь, как выяснилось, сдерживало их от разбоев. Еще бы. С таким примером во главе взвода, как Гюнтер Шульц. Набрать бы и на него компромат, но не хватало пока что верных людей. Да и задачей первоочередной был совсем другой приказ.       Когда же в его комнату стали приводить местных жителей для разговоров, Эрен всегда плотнее закрывал дверь, убедившись, что Аккерман направилась по его поручениям на рынок или еще зачем. Не хотелось, чтобы видела она то, как грамотно манипулировал Йегер сознанием человека, вынуждая рассказывать и вспоминать почти все, сдавать своих же, лишь бы избежать этого жуткого давления и копания в голове. Эрен ходил по грани, в любой момент был способен сломать человека, как и учили его в гестапо. Но предпочитал доводить лишь до тревожности, с которой и уходили от него, выкладывая всякий раз одно и то же. У Эрена уже был составлен неплохой список из семей, причастных к помощи еврейским беженцам. Оставалось только подтвердить некоторые факты, дождаться ответа от вышестоящего офицерского состава, и действовать. Еще перед отчетами Йегер направил личное письмо давнишнему другу, которого так же должны были направить в Болгарию. Проездом он согласился наведаться в гости, да привезти новую форму для Эрена и кое-что еще.       Месяц пролетел почти незаметно, и Йегер, ужиная, наблюдал, как бегала по дому Микаса, спешно собираясь. Он не хотел запрещать ей отправляться на этот глупый праздник, хоть и не видел в нем какой-то ценности. Но, видимо, этого хотелось Аккерман, и ему оставалось смотреть на ее сборы.       — Скажи, стоит отправить за тобой солдата ночью или желаешь до утра развлечься? — внезапно все-таки спросил он, убрав привычный ультиматум: насильно или самостоятельно сделаешь по-моему.       — Я буду до утра, герр Йегер. Глупо уходить на середине праздника. — Она стояла у зеркала, вплетая ленту в маленькую косу, оставляя остальные волосы распущенными.       — Так и быть. — Эрен согласно кивнул. И зачем только дает разрешение? Впрочем, неважно. Он все равно не собирался идти, а это значило, что вполне мог бы заняться более важными делами, которых сейчас навалилось с лихвой. — Главное, меня не разбуди, когда возвращаться будешь.       — Я вернусь тогда, когда Вы уже проснетесь. — Она пожала плечами, в последний раз оглядывая себя в небольшое зеркало. С улицы послышались крики ее подруг, что звали ее скорее присоединиться к ним. — Мне пора.       Она выскользнула на улицу, откуда сразу же послышался веселый смех и непонятная болгарская речь.       Усмехнувшись, едва Аккерман покинула дом, Йегер сам убрал за собой, поблагодарив свою выдержку, что не отметил вслух, насколько ей шел наряд, и насколько впечатляюще она выглядела, как горели ее глаза… Мотнув головой, Эрен стянул с себя одежду, чтобы, оставшись в кальсонах, принять упор лежа и начать уже привычно регулярные отжимания. Физические нагрузки позволяли оставаться в форме, а также вытравить из головы лишние и недопустимые мысли. На время, но становилось легче.       Ледяная вода из колодца ошпарила разгоряченное тело, и он вновь вернулся в свою комнату, чтобы заставить себя подготовить очередную порцию информации, необходимой для передачи в гестапо. Только вот периодически Эрен всматривался в окно, замечая, как народ небольшими компаниями шел к обозначенному месту. Все были счастливые, и хоть бы один знал, что многих из них ждало. Йегер нахмурился, возвращаясь к делам, игнорируя желание взглянуть на торжество хоть одним глазком.

***

      Она ушла ближе к вечеру, из-за чего, когда добралась с подругами до берегов Дуная, уже достаточно потемнело, чтобы зажечь факелы по периметру. Это была большая поляна с утоптанной травой и небольшим пляжем для купания, которое было неприемлемо в этот день, но многие закрывали глаза на это. Микаса пропустила неделю общих гуляний, из-за чего из мужчин там были лишь редкие солдаты, пришедшие поглазеть на праздник. Конечно, прогнать их было невозможно, из-за чего некоторые девушки были слишком зажаты и больше походили на загнанных в угол кроликов.       Поэтому одна из старших женщин приготовила странное пойло, которое испили все девушки и постепенно стали расслабляться, распевать песни и вести хороводы вокруг костра. Панна не поняла, в какой момент ее разум начал покидать тело, оставляя место веселью и безрассудству. Видимо, сразу после того, как она выпила отвар.       — Иришка, в пойле что-то было. — Она сжала плечи подруги, чьи рыжие волосы разметались по траве. — Пойдем, все собираются у реки.       Девушки поднялись и, немного пошатываясь, побрели в сторону реки, ощущая босыми ногами холодную траву и ветерок, который хоть как-то, да держал их на плаву.       — Микаса, а я думала ты не придешь. Нынче опасно с тобой дружить. — Марийка улыбнулась. — А то вдруг гестапо решит расстрелять.       — А ты когда успела так обозлиться? — Микаса вопросительно глянула на нее, входя в холодную воду, как и некоторые другие девушки. — Ты ведь так любила немцев.       — Он убил Николу! — прошипела Марийка, не смея входить в воду, усыпанную цветами. — А ты под него стелешься. Не гнушаешься носить цвета немцев. Ты просто шлюха.       Микаса вдруг вспыхнула, утягивая ее в воду и тут же отпуская. В мыслях она уже давно утопила паршивку.       — Да чтоб тебе гнилой венок выпал за такие слова, — собрав всю свою злость, выпалила панна, стараясь говорить как можно тише. — Никола умер из-за собственной глупости. Не смей со мной говорить больше, иначе скажу, что ты расспрашивала меня о том, чем занимается унтерштурмфюрер. Думаешь, долго ему будет тебя застрелить?       Марийка сжалась, тут же выскакивая из воды. Вскоре вышли и остальные, когда их подозвала одна из старейшин. Осмотрев всех девушек, она вытянула Аккерман и провозгласила ее самой красивой на этот год. Надев на ее голову самый большой и красивый венок, они поставили ее в центр поля и завязали глаза, прикрепив другие цветы на прилипшую к голому телу сорочку. Другие стали водить вокруг нее хороводы, весело запевая песню. Женщина протянула ей первый венок, который тут же угодил на чью-то голову.       Так было с каждым до тех пор, пока не остался последний. Самый гнилой и отвратительный венок. Стянув с себя повязку, Микаса тут же зацепилась взглядом за Марийку, на чью голову он и угодил. Она выбилась из хоровода и стояла, вытаращив глаза, словно увидела что-то нереальное. Что-то больше, чем простая случайность.       Удивленно проморгавшись, панна ухмыльнулась. Почти оскалилась. Голова шла кругом, от чего она быстро вышла из хоровода и кинула свой венок в воду, наблюдая за тем, как он уплывает все дальше и дальше. За ним последовали и другие. Некоторые бросали их в костер, на деревья, но все же многие предпочитали отдать его реке.       — Гляди, панна, твой дальше всех уплыл! — удивленно крикнула Иришка, чуть пошатываясь. — Раньше всех замуж выйдешь, зараза.       — Может, и выйдет. — На плечи Микасы опустился теплый китель. — Но сомневаюсь, что, если в таком виде долго шастать, кто-то до замужества доведет. Скорее, до ближайших кустов. А дальше уже дорога проторенная.       Девушки вздрогнули и повернулись к Йегеру лицом.       — Не думала, что Вы посетите праздник. — Микаса чуть поджала губы и прикрылась сильнее. На бледном лице проступил румянец. Иришка махнула Микасе и сама скрылась где-то в толпе, не желая находиться рядом с немцем.       Эрен только вскинул брови и стиснул челюсти. Ну не выкладывать же в открытую, что пришел из-за банального любопытства, чем же тут они собирались заниматься, а еще…       — А если бы женихи приставать стали? — Сняв фуражку, Йегер пригладил уложенные волосы, и устроил ее на сгибе локтя. Осмотревшись, он едва заметно улыбнулся. Сейчас даже все эти чужие ему люди были чем-то непременно обязательным и не могли быть лишними. Разве что это они с Микасой выделялись на фоне всех. Еще бы. Статный немецкий военный с идеальной выправкой, но отдал свой китель панночке, которая не отказалась и не повела носом от данного действия, словно ей и вовсе приятно было его внимание. Эрен не мог утверждать точно, но ее реакция точно что-то затронула в нем. — Скажи. Почему тебя там в центр поставили? Будто специально хотели, чтобы все на тебя глазели.       Он довольно ловко помог Микасе просунуть руки в рукава и принялся застегивать каждую пуговицу, но неторопливо, нарочно медленно, рассматривая ее тело и даже не скрывая особо этого.       — В центр ставят самых красивых. — Она пожала плечами, внимательно следя за тем, как он застегивает пуговицы. — Каждый год выбирают новых девушек, либо переизбирают ту, что была в прошлый раз.       — Дай угадаю. Девки ваши злятся, что всякий раз тебя выбирают. — Ухмыльнувшись, Эрен, немного подумав, опустил фуражку на свою голову. Хватит того, что могли и за китель ему высказать. Но не позволять же девушке мерзнуть? Глубоко вобрав в себя воздух, Йегер хлопнул себя по карманам, но, видимо, сигареты оставил дома, когда собирался.       То ли эта ночь действительная была особенная, то ли блестящие яркой сталью глаза Микасы чересчур очаровательны, но Эрен улыбнулся уголком рта и мотнул головой, выставляя локоть, безмолвно предлагая ухватиться за него.       — Меня всего-то в третий раз выбирают. — Она приняла его жест и аккуратно сжала локоть. — Было бы наоборот странно, что не выбрали меня. И больше похоже на то, что сделано на зло.       Йегер нахмурился, двинувшись прочь от этого праздника. Если действительно специально, то он повелся на раздражение. Особенно, когда самолично видел, как глазели на Микасу другие мужчины, с каким вожделением, с какой похотью. Но отметил, насколько умело держала себя Аккерман даже в таком виде. Старосты… Разобраться бы с ними тоже, но приказа такого не поступало. Оставалось только дождаться очевидного их поступка, или хотя бы малейшего промаха. Не стрелять же только по причине, что на их традиционном празднике раздели ту, которую Эрен хотел бы видеть так только лично. Он поджал губы, осознавая серьезность собственных мыслей. Но выдавать свои соображения не стал.       — В третий, — повторил он задумчиво. — С таким выбором и я бы не спорил.       Она смутилась, замечая то, как все смотрели им вслед.       — Вы сегодня удивительно щедры на комплименты. — Микаса нахмурилась, не понимая причин столь хорошего настроения.       — Забрать китель, упереться пистолетом в затылок и приказать идти домой, чтобы не слечь в постель после таких купаний? Так будет привычнее? — Эрен хмыкнул, напрягаясь. — Скажи, и я оставлю тебя здесь в покое.       Хоть и озвучил подобное, но сильнее прижал к себе ее за руку, только ускоряя шаг.       — Нет-нет, не нужно, — тут же затараторила она. — И так нормально.       — Скажи, почему так хорошо на немецком говоришь? Полячка и немецкий… — Прежде чем задать вопрос, Эрен хоть и осмотрелся, но предпочел исправить себя: — Не стоит. Лучше расскажи о том, что венки ваши значат. Так понимаю, с той светленькой у вас отношения не очень.       Эрен едва сдержал смех, вспоминая, сколько эмоций было на лице Микасы, и как хотелось ее уже оттуда утянуть куда-нибудь, лишь бы избавить себя от желания раздать пули каждому, кто пялился на нее.       — Гнилой — значит, что по жизни плохо будет. Семья не сложится, и дети будут больные. — Она задумалась и, осмотревшись, привстала на носочках и зашептала. — Моя мать была немкой и учила меня языку.       Невольно сглотнув, Эрен нахмурился, ощущая ее дыхание на себе, и, стоило Микасе отстраниться, немного растерянно взглянул на нее. Совсем не от услышанного. Но все-таки сумел собраться.       — Зачем же тогда тебя панной зовут? Да еще и при… — Йегер выпрямился и мотнул головой, но, поразмыслив, повторил ее жест, оказываясь перед ней, склоняясь к ее уху, сжав при этом ее плечи. — Зачем при немцах подчеркивают, что ты полячка? Знают ведь, что тебя в первую очередь шлюхой заделали бы, не забери я тебя.       Он отстранился, не разжимая пальцы, всматриваясь в ее лицо. И ведь знал ответ. Понимал, что намеренно многие сдавали и своих друзей ради собственной выгоды, ради получения мнимого расположения немецких офицеров. Но отчего-то сейчас от подобного Эрена начало воротить.       — Мой отец — поляк. И был местным главой. Собственно, у всех вошло в привычку звать меня панной, чтобы подчеркнуть статус. — Она оглянулась на людей, веселящихся на поляне. — Однако отец мертв, а я была слишком юна, чтобы иметь хоть каплю его влияния. Да и если посмотреть по правде, сколько еще проживет совет старейшин, зная, что когда-нибудь я просто загребу всю власть? Мой отец имел намного больше уважения, чем они. Но я — не он.       Она вдруг нахмурилась, зло оглядывая всех.       — Они — лицемеры, герр Йегер. Стоит вам начать вызывать их на допрос — обвинят во всех своих грехах меня. И что корову уморила, и что с немцами водилась.       — Вот как. — Легкость спала с его лица, сменившись взволнованной задумчивостью. — Правду ты говоришь.       Он не стал уточнять, что ровно это и слышал на допросах, но прекрасно понимал, что все это было враньем, иначе плохой из него сотрудник гестапо. Ложь и клевету за версту чуял, как и честность. Прогнившая ложью деревня, как и многие среди немецких офицеров. Люди, за какой бы одеждой ни прятались, равнозначно могли оказаться той еще падалью. И Эрен понимал это. Особенно, когда быстрее повел Микасу прочь от этого скопища мерзких ему людей. Лишь во дворе их дома он выдохнул, опускаясь на крыльцо, всматриваясь в ночное небо, на котором трепыхались звезды. Там лишь было спокойно. Или так только казалось. Все еще аккуратно он положил фуражку рядом с собой.       — Говори мне, если обижать кто вздумает. Или… — Он сглотнул, не озвучив свои мысли про женихов. Нечего было вновь пугать Микасу. — И про кметство рассказывай. Не нравятся они мне. Не нравятся мне — не нравятся гестапо. Поверь, я доберусь и до них.       — Кто меня будет обижать, если я вечно торчу в доме? — она возмутилась, садясь рядом. — Если честно, я не знаю ничего о кметстве. Даже если бы знала — не смогла бы сказать.       — Правда не понимаешь, почему дома держу и работой нагружаю? — Йегер повернулся к Аккерман, хмурясь, начиная дышать чаще. — И ведь точно. Скорее меня бы убила, чем заложила своих. Даже таких мерзких и лицемерных ублюдков, которые мне все уши прожужжали о том, со сколькими тебя видели. Я знаю мысли каждого в этой деревне, Микаса. Уже знаю, кто и как дышит, на каком боку спит и во сколько лет кто под кого лег. Всю грязь знаю. Про каждого. Я тоже не лучше их всех. Да почти такой же, — тише добавил Эрен, все еще смотря в небо, будто говорил с самим собой.       Он повернулся к Аккерман и небрежно откинул ее волосы за спину, чуть дольше положенного позволив себе касаться их, затронув плечи, проследив, как мягкими волнами, как в его представлениях, черные пряди заструились по ее телу.       — Не думаю, что дошло бы до убийства. — Она глянула куда-то в сторону огражденной левады, где сейчас находился конь. — Здесь все знают о таком.       Склонив голову, Эрен заметил, как в груди на время сердце перестало биться, только постарался себя убедить, что сказала она совсем не то, что сказала. Протяжно вобрав в себя воздух через нос, он хмурился, когда повернул за подбородок ее лицо, когда всматривался в ее глаза. Хмурился, когда изучающе скользнул взглядом по ее губам, задержавшись на них. Они казались мягкими и горячими… Ровно такими, какие хотелось пробовать на вкус. Но разве положено ему было желать нечто подобное? Эрен быстро поднялся, взлохмачивая волосы.       — Иди в дом, холодно уже. Я… Поработаю. Утром готовить не на чем будет.       Нервно расстегивая рубашку, второпях оторвав пуговицу, он откинул ее на перила крыльца, скрываясь в темноте двора. Непорядок. Полнейший непорядок в мыслях, действиях. Серебристый свет луны позволял различать поленья, а уж топор занести — дело не хитрое. Одно за другим поленья раскалывались под силой удара, унося прочь раздумья от допущенной вольности. Не было это обычным желанием удовлетворить физиологическую потребность. И сейчас Эрен, как никогда, понимал это. Только и понимал, что ни к чему хорошему подобное бы не привело. Поэтому оставалось довести свой организм до изнеможения, вытравив даже малейшее желание притронуться к Аккерман.