Кремово

Вообще-то Юнги не из тех, кто падок на внешность. Лукизм — это не про него. Как-то в Тэгу он всю ночь проболтал в клубе с неказистым чуваком с забитыми рукавами и в брекетах, абсолютно восхищённый его манерой излагать мысли — искренние, не тривиальные. Потом был Намджун, готовый выступать хоть с пакетом на голове, лишь бы передать свой месседж. И талантливый чёрт Хосок, впахивающий за десятерых и плачущий поcле стопки соджу: «Я же не выбирал, с каким мне лицом родиться!». Трио уродцев, так они себя называли. И невозможно быть падким на внешнюю сладость, когда твоё место работы — это буквально конвейер айдолов. Симметричные мордашки, приведённые с улицы, возвращались обратно, если за фасадом не находилось способностей и упорства. Ослепительный, потрясающий Сокджин-хён, конечно, смутил неземной красотой, и к огромному облегчению не оказался пустышкой. Как и нескладный Чонгук с огромными глазами и потенциалом. Тэхён с гипнотическим взглядом и голосом. Чимин, вписавшийся к трейни в последний год, лез из кожи вон, чтобы доказать, что его место с ними. Юнги был непрошибаем для улыбок и флирта нун, застывал каменным изваянием во время нанесения макияжа, досыпал на стуле, пока ему делали причёску, вглядывался в фанатов с искренним интересом — не к фигурам, нарядам, кокетству, а пытаясь разглядеть личность за жалкие тридцать секунд. — Человеку нужен человек, — соглашался Намджун, — Не фантик от конфеты. Как много красивых людей ломалось за кулисами сцен. Как часто натренированные тела трясло от усталости. И как часто Юнги слушал, раскрыв рот, медовые и бархатные голоса, желая им звучать на стадионах. — Хён, если ты сейчас же не пойдёшь спать, я надеру тебе зад! — У тебя какая-то фиксация на мою жопу, Чимини? — Да я… Пак краснеет и теряется, по-детски топает ногой и упорно тащит из студии, вцепившись в компьютерное кресло. Чимини красивый, бесспорно, но куда важнее в нём всё остальное. Забота, непосредственность, ребячливость, упрямство, перфекционизм, мягкость и нежность. Чимин это громкий, звонкий смех, заполошное: «Хён-хён-хён», приставучесть, внимательность, поддержка. И бесконечный энтузиазм с морем энергии. Юнги вдавливает ступни в пол, чтобы остановиться, тормозит, кряхтя пытается сдать назад, отбивается лениво… — Да он же в тебя влюбился! — Хосок нарезает в панике круги, и Намджун быстро, несколько раз кивает. — Менеджеры пытались выяснить между собой, кто из них уговорил вас на фансервис. Между вами искрит. —…Чего? — Того! — Очень, блять, красноречиво. Давайте ещё раз. Чимини и я?.. Быть такого не может. — Почему? — Намджун становится пугающе серьёзен. — Ну… Я не красивый. Хосок с размаху шлёпает себя по лицу и шипит от боли. — Придурок ты, хён, прости Господи. На осознание уходит неделя, три сигареты тайком и пол бутылки пива — вторую половину выпил алкогольный бро Чимин. — Я бы хотел… Внести ясность. Мне тут над ухом жужжат, что… Нет, не так. Чимин грызёт костяшки пальцев, уставившись на влажные, бледно-розовые губы. — Знаешь, Чимини, я правда люблю твой голос. — И я тоже. Твой. — Хорошо. Спасибо. Я, однако, не специалист, чтобы по достоинству оценить изгибы мышц, и всё такое. — Изгибы мышц? — Не хихикай. — Ты так очаровательно, застенчиво бурчишь. Милашка-хён. — ...Это ты милашка. — Спасибо! — Поговорили? Юнги хватается за сердце — он думал, что Сокджин давно уже спит. Тот садится в кровати, комкая одеяло. — Ну? — Так… — Нет? Что за дорама. Чимини ведь весь извёлся, то красится, то не красится, выпрашивает от тебя тёплые слова, хочет понравиться. — Да мне как-то без разницы. Я имею в виду, если человек одет с иголочки, накрашен, надушен, но ведёт себя как последняя сука, в чём тогда смысл? — Скажи мне честно, Юнги. У тебя есть к нему чувства? — Да что за цирк? Почему это вдруг всех волнует? — Мы просто… — Джин машет в темноте рукой. — Семья. Неловкость между ними почти осязаема, как невидимый барьер. Юнги мысленно молится: «Не признавайся, отпусти, перебесись». Всё это неправильно. Мальчик и мальчик. Коллеги, друзья. Такой светлый, жизнерадостный Пак с душой нараспашку, и мрачный, творящий искусство из боли Юнги. Тэхён включает мультик про принцессу-Лебедь девяносто четвёртого года, отзывающийся пониманием в каждом. — Гадкий утёнок стал вдруг прекрасным… — напевает Чонгук. — Утёнок всегда был хорош. И, скорее, цыплёнок, — возражает Юнги и жалеет, что сказал это вслух. Чимин бордового цвета, равномерно, от шеи до лба. — Как насчёт того, чтобы посмотреть балет-первоисточник? Музыка, танцы, история — вдохновляют. Кофейные капли стекают раздражающе медленно с подбородка на шею. Юнги не выспался и умудрился промахнуться мимо рта, вливая в себя кофе с утра излишне порывисто. Чимин подходит, кладёт ладонь на грудь и ведёт ею вверх, навстречу, размазывая и стирая влагу. — А я-то всё понять не мог, что такого эротичного в той сцене, где Дракула бреет Джонатана. Оказывается, шея — это и правда кинково. — Чи… — Не любая, конечно. Пак пожимает плечами и прикасается языком, слизывая остатки кофе. Тэхён просил, предупреждал — не лезь, не дави, не пугай, держись, и может, лет через десять… Юнги потерянно стонет — прямо сейчас, когда пухлые губы обсасывают острый кадык. Мин — теоретик. В редких перерывах между работой, за закрытыми веками он представлял не милосердную Мать Терезу и не дрочил на мудрого Ганди. Он воображал, как может ощущаться другое тело, но все образы были бумажными, пресными. Без жара, твёрдости, звуков, дыхания. Те воспоминания, что были созданы в прошлом, давно поблекли, и все их вытеснило в один миг. Чимин прижимается крепко, загнанно дышит и жадно выцеловывает губы, дорвавшись. Кому-то другому Юнги бы прописал в челюсть, и коленом в пах. Кто-то другой был бы мерзок, не нужен, не… — Чимини. — Хён, нет. Это не гормоны, не дурость, не блажь, это… Правда. Ты мне нравишься, хён, сильно. — Но… — Давай потом всё обсудим? …Юнги годами ведёт диалог. Ртом, и руками. Чертит признания языком, кровать скрипит и стучит о стену азбукой морзе. Он читает послания во взмахе ресниц, в ответной дрожи. Пальцами, стонами, в движениях в такт. — Ты такой красивый. Боже, Чимин… — Ты только сейчас это понял? Пак переворачивается на бок, сдувая чёлку со лба. На нежной коже — татуировки, появилось и несколько новых родинок. Он потягивается демонстрационно, грациозно, виляет бёдрами, гнётся в пояснице. Юнги не может насмотреться, и Чимин залипает на нём — тоже. Красивый.