Vita incerta, mors certissima
—
«Где Андрей?», — Ева еле переставляет ноги, виснет на руках опричников, силы остались только на то, чтобы думать. Но и слова в голове плывут, смешиваясь в отвратительный гвалт сотен вопросов и страшных предположений. Вопрос про Андрея преследует в каждом движении и вдохе, любую мысль сводя к нему. Это единственное, что девушке важно, всё, что ей нужно. Кажется, проходит вечность, прежде чем Еву проводят в палатку. Первый шаг даётся слишком тяжело, будто на ногах висят незримые оковы и не желают пускать дальше. Со вторым всё внутри замирает: убранство шатра отнимает дар речи. На полах дорогие меха и заморские ковры с чудными узорами, на стенах каскады темного шёлка и небольшие карты, нарисованные мастерами своего дела. Ничего подобного шатру гришей Ева не видела — сам воздух здесь пропитан могуществом и богатством, даже атмосфера не кажется такой гнетущей, как на улице, где трупы фьерданцев и равкианцев стаскивают в кучи и сжигают, а раненых силятся вернуть с того света. Девушка не замечает ничего из этого, бросая лишь быстрые взгляды на обстановку шатра, зато чувствует на себе взгляды. Гриши, толпящиеся возле стен, что-то обсуждают между собой, бесконечно оглядываясь на Еву. Кажется, некоторые из них были на борту судна. Разговоры затихают и становятся перешептываниями, когда все окончательно замечают её. Гриши вытягивают шеи, привстают с мест, чтобы оглядеть оборванку отказницу из первой армии. Презрение? Интерес? Ева не разбирает их взгляды. Ей нет дела: пусть смотрят на раны и синяки, грязь и ссадины, слабости они не получат. Ступор проходит, двигается к возвышению, подле которого толпятся старшины всех подразделений. Близясь к концу шатра, стоит длинный, до краев устланный развёрнутыми картами, стол. Чудится, что теперь стук её сердца эхом отдаётся в стенах, сотрясая окружающее. Ева заводит руки за спину и стягивает рукава пальто на ладони, скрывая рану и сама пытаясь скрыться. Мысли сбиваются. Во главе стола высится деревянный стул, украшенный искусной резьбой. На нём — развалившись в какой-то царской манере, сидит парень в чёрном кафтане. Острый подбородок покоится на ладони, что в тусклом освещении по цвету близка к первому снегу. Лишь один гриш носит чёрное. Лишь одному дозволяется носить чёрное. «Вот и господин». Внезапно появившийся полковник Раевский подходит к нему и начинает что-то тихо и быстро говорить. Девушка не слышит и слова из этой беседы, но полковник сутулится, а на лице его читается благоговение и едва ли не паника. Без того тонкие губы совсем исчезают, скрытые густыми усами. Ева взгляда не может оторвать от фигуры в чёрном, разрываясь между страхом и интересом. «Он слишком молод». Дарклинг командовал армией задолго до рождения Андрея, Евы, может, даже их родителей. Но будто насмехаясь над временем и мирозданием, на помосте сидит человек, что выглядит ненамного старше девушки. Она знает — размер силы гриша пропорционален годам, что он может прожить. Поколениями Дарклинги были самыми сильными. Углы скул грозят порезами прикоснувшемуся, а тонкие черты лица юноши путают мысли окончательно. Густые чёрные волосы в идеальном порядке, брови хмурятся во время рассказа Раевского. «Он неестественный. Как и все предыдущие», — слова Василисы проносятся в голове, напоминая: красота отравленная. Пугает не это, пугают глаза: ясные серые осколки цвета каленой стали, что пару мгновений полосуют её взглядом. В них слишком многое. В толпе гришей, образовавшейся по обе стороны от возвышения, звучат смешки и возмущение. Ева узнаёт черноволосую шквальную, которая должна была отправиться с картографами на скифе к Каньону. Она шепчет что-то своей подруге в красном кафтане, и обе усмехаются. Ева даже представить не может, как выглядит со стороны в рваном и окровавленном пальто после битвы с фьерданцами. Должно быть, чертовски плохо. «О чем бы они не болтали, сейчас мои дела слишком плохи, чтобы думать об этом», — почти истерично усмехается Ева. Голос полковника Раевского пинком возвращает к реальности. — Приведите их, — приказывает он. Гриши сопровождают к помосту кучку перепуганных солдат, среди которых Ева видит измождённого Мала и старшего картографа Титова. Их одежда разорвана и грязна, а в глазах плещется неподдельный ужас пережитого. Неосознанно девушка дёргается в их сторону и надрывно шепчет имя следопыта, что опирается на плечо Алексея. — Мал! «Он должен знать, что с Андреем!». Взгляд Раевского затыкает её, одновременно наталкивая на мысль о том, что все собранные солдаты — выжившие со скифа свидетели. «Их для этого собрали в палатке гришей. Что же тогда случилось до окончания битвы?». Ева оборачивается к помосту, точно зная, что увидит там, ведь тело сжимается от тяжести чужого взгляда. Дарклинг смотрит прямо на неё, и чудятся расплывающиеся тени за прямой до неестественности спиной, обтянутой чёрной тканью. Что же он видит? Напуганную до смерти серую мышку? Юноша неспешно ведёт плечом, разминая затёкшие мышцы, и делает пару шагов в сторону выживших со скифа. Ева понимает, что задержала дыхание, только когда начинает давиться от недостатка кислорода и чуть не закашливается. В воздухе виснет запах страха и отчаяния, или только ей так кажется. Из группки свидетелей вперёд выходит капитан судна, и Раевский приказывает ему: — Капитан, докладывайте. Тот подходит ближе и начинает свой рассказ хрипловатым голосом: — Примерно через десять минут после начала движения скифа в сторону Каньона на военную базу напал отряд фьерданских дрюскелей. Мы точно не знаем причину их нападения. Предположительно, это была вылазка с целью истребления отряда гришей и подрыва целостности армии. Наша сторона несла тяжелые потери, когда я увидел… — мужчина запинается, облизывает пересохшие губы и продолжает ещё менее уверенным голосом. — Не знаю, что именно я увидел. Вспышку света. Яснее дня, ярче солнца. Я быстро закрыл глаза, боясь ослепнуть. По толпе проходит волна шепота. Выжившие со скифа из последних сил подтверждают сказанное капитаном. Он рявкает на гришей, требуя тишины, и продолжает: — Прибыло подкрепление, и мы перебили остатки фьерданцев. Я немедленно приказал послать за вами. — А девчонка? — спрашивает Дарклинг, кивая в сторону Евы. — Я не видел девчонку, мой суверенный. Дарклинг поднимает бровь, на пару мгновений задумывается и поворачивается к остальным выжившим. — Кто видел, что произошло на самом деле? — его голос кажется далеким, а вид незаинтересованным, но Ева почти уверена, что это лишь маска. Не стал бы Дарклинг по первому зову уезжать из Крибирска или из любого другого места, где бы он не находился. Те переговариваются в попытке выяснить, кому удалось разобраться в произошедшем во время битвы. А потом, хромая, из толпы выходит Мал. Ева чувствует укол жалости к нему. Некогда веселый парень теперь смотрит в пол и собирается с силами, чтобы заговорить. На его виске засохшая кровь, а на челюсти огромное синее пятно. — Расскажи нам, что ты видел, — приказывает Раевский. Следопыт сжимает кулаки и поднимает взгляд на Дарклинга. — Мальен Оретцев, королевский корпус следопытов, — спокойно начинает он. — Нас… нас атаковали. Каждый отбивался, как мог. Было много крови… много шума, ещё больше фьерданцев. Один из следопытов, Андрей, был убит, — его руки подрагивают. Ева замирает и сжимается всем телом. Она слышит то, чего боялась больше всего на свете. Одинокая слезинка падает на рябой ковёр. Мал прочищает горло и продолжает: — Дрюскели были повсюду. Я видел, как один направился к ней… «Андрей погиб, я не успела спасти его». — К кому? — спросил Раевский. «Погиб». Почему всё так? Очевидность ответа витает в воздухе: опьяненные волей, одурманенные видимостью самостоятельности, они позабыли обо всём. Разделились. Вот оно. Пожинай плоды свободы. — К Еве… Еве Воронцовой, одной из картографов. Девушка сжимает челюсть, стараясь остановить слёзы и удержать себя в руках. «Зачем Мал рассказывает это?». — Продолжай, — давит на парня Раевский. — Я видел, как один из фьерданцев направился к ней и следопыту. Его застрелили, я не успел, — голос Мала ломается на последних словах, — я убил дрюскеля и побежал в сторону Евы. Девушка отшатывается от Мала, не в силах произнести ни слова. Они оба не успели. Теперь этот груз навсегда будет на её плечах, давить и плющить кости, заполнять мысли словами: «а что, если?». Что Ева теперь может сделать? Она не уберегла самого важного человека в своей жизни. — Довольно! — пытается перекричать вспыхнувшие в шатре разговоры и обсуждения Раевский. — Что именно ты видел, следопыт? — Андрей упал, она сидела рядом. К ним уже бежали дрюскели, я попытался оттащить Еву от тела, но она… она засветилась. «Ты даже не видела того, кто убил твоего брата», — чужой голос в голове прорывается через крики толпы, вызывая приступ головной боли. Гриши разражаются возгласами недоверия и насмешками. Прибывшие из подразделения неподалеку от Крибирска, не скрывая своего презрения, хохочут. Ева и сама, кажется, сейчас рассмеется или разрыдается, надеясь, что всё — злой розыгрыш, шутка, затянувшаяся и вышедшая из-под контроля. «Что он несёт? Бедняга явно получил травму головы во время битвы, — она почти перестаёт ощущать собственное тело от отчаяния. — Но почему тогда он выглядит таким уверенным в своих словах?». — Это просто смешно! — кричит голос из толпы. Проливная из прибывших вместе с Дарклингом. — Ты намекаешь на то, что нашёл нам заклинательницу Солнца? — Я ни на что не намекаю и ни о чем не лгу. Лишь говорю то, что видел. Сквозь шум голос Мала едва слышен, но, к удивлению Евы, некоторые из выживших со скифа кивают, подтверждая его слова. — Не будьте глупцами! — проливная усмехается и оглядывает гришей в поисках поддержки. — Во время битвы с дрюскелями парень лишился рассудка. Толпа полнится новой волной споров и вскриков. Только сейчас Ева по-настоящему чувствует усталость, что давит на неё с самого прихода в сознание после битвы. Руку тянет противной коркой грязи, а голова так и кружится от потери крови. На лице слой пыли, который хочется отдирать ногтями до потери пульса. Точно знает только одно: её место не здесь, её место рядом с телом брата и телами других солдат, вместе с сослуживцами. Среди завалов и руин. Ты осталась в живых, а они погибли. Это Андрей должен жить. Жалкая. Ева кривится и трёт переносицу, пытаясь заткнуть скрипящий в голове голос. Это огромная ошибка, и, когда всё закончится, именно её выставят виновной во всём. Плевать. Скорее бы закончилось. — Тишина, — Дарклинг едва ли говорит громче обычного, но за командой следует всеобщее молчание. «Если всё же глупая шутка, ему она точно не покажется смешной». Слишком много историй о жестокости Дарклинга ходило по армии. Раньше верилось в них с трудом, сейчас — с большой охотой. — Ты уверен, что свет исходил от неё? — вновь обращается к Малу полковник Раевский. — Да… Наверное… Не уверен. Но я знал её брата. Не думаю, что если бы она могла вытворять нечто подобное, он бы не рассказал мне. — У каждого свои секреты, — после долгой паузы произносит Дарклинг и переводит взгляд на Еву. Мал раскрывает рот, желая что-то добавить, но Дарклинг поднимает руку, затыкает следопыта и всех остальных. До того стоявший на помосте, юноша спускается. По следующему взмаху его руки опричники отступают, оставляя Еву в полном одиночестве. В шатре снова становится пугающе тихо, а выверенные приглушённые шаги по ковру отбивают приговор, отсчитывают секунды до её погибели. — Что же скажешь ты, Ева Воронцова? — скучающе спрашивает Дарклинг. Ева борется с желанием отвести взгляд и отступить на пару метров назад, когда они оказываются лицом к лицу. Слюна становится вязкой, а все отговорки, которые готовилась сказать, вылетают из головы. «Мне просто нужно доказать, что я ничего не делала». — Это ошибка, — почти уверенно говорит девушка, хотя сама готова на кусочки развалиться от усталости и отчаяния, что пожирает изнутри. — Я ничего не делала. «Ты не успела». — Славно, — продолжает он, погруженный в свои мысли. — Я предпочитаю думать, что знаю обо всём, что происходит на территории Равки, и, живи в моей стране заклинательница Солнца, мне было бы известно и об этом. — Гриши одобрительно что-то бормочут, но Дарклинг продолжает пристально смотреть на Еву. — И всё же… Десятки солдат видели что-то. Вспышку света, едва не ослепившую всех в округе. — Он замолкает, ожидая, что следующими словами девушка ответит на каждый его вопрос и решит эту головоломку. «Ничтожество». — И это что-то сотворила не я. Я просто должна уйти и помочь остальным разбирать последствия нападения. — Ева упрямо стоит на своём, не зная, чего ей могут стоить подобные слова. «Должна найти Андрея, попрощаться и последний раз взглянуть на родное лицо и голубые глаза на нем. Обязана найти Васю живой, иначе сломаюсь совсем». Этого она, конечно, не произносит. «Ты не смогла защитить собственного брата». Еве чувствуется, что она товар на прилавке: гриши и солдаты оценивают, оглядывают с ног до головы. Уголки губ Дарклинга ползут вверх, почти собираясь в улыбку, пока он одаривает девушку совершенно нечитаемым взглядом. Юноша складывает бледные руки в замок, точно вся ситуация наскучила ему, сталь глаз темнеет, приближаясь к цвету кафтана. — Неужели ты не помнишь ничего из сказанного следопытом? — Дарклинг смазанно кивает на Мала. — Помню… — Ева запинается. «Что я помню? — размышляет девушка. — Грязь и кровь на руках. Первое убийство. Агонию боли. Тело брата на коленях. Он умирал на моих глазах. Это ли Дарклинг хочет услышать?». — Вытяни руку, — медленно и с ощутимым нажимом приказывает Дарклинг тем самым тоном, от которого кровь стынет в жилах. — Зачем? — Потрачено уже достаточно времени. Вытяни руку. Еве хочется перевернуть стол и убежать подальше из шатра, только вот пристрелят через пару шагов после такой выходки. Помощи искать неоткуда. Василисы здесь нет, как и Андрея, а Мал рассказал им какие-то небылицы про заклинательницу Солнца. Солдаты со скифа выглядят жалкими и по-прежнему напуганными. Гриши продолжают с интересом рассматривать Еву, выискивать что-то в лице. Обстановка сжимает рёбра, проходится по позвонкам. Теперь она понимает: бежать бессмысленно. И тянет левую руку, не задумываясь о полосе, рассекающей её теперь стараниями фьерданца. — Закатай рукав. — Это была не я. Ей очень хочется, чтобы голос звучал уверенно, но выходит только сиплый шепот. Юноша смотрит, ожидая, и Ева сдаётся, закатывает рукав. Если Дарклинг и удивлён ране, то вида не подаёт, даже капля отвращения не отражается на его лице. Он вытягивает руки, и изящные ладони наливаются тьмой, что собирается из углов шатра. — Теперь, — с поразительной легкостью и умиротворением произносит Дарклинг, точно сейчас они на конной прогулке, а Ева не желает всем своим существом сбежать от него, — посмотрим, на что ты способна. Ладони схлопываются, схлопывается и клетка вокруг шатра, призрачный капкан на ноге Евы. Слышится звук, подобный раскату грома, и волны тьмы поглощают пространство. Девушка чувствует, что ослепла — так остро ощущается нехватка света и, пусть самого малого, но контроля над ситуацией. Теперь он окончательно утерян, существуют только пальцы Дарклинга на голой коже открытого запястья. Страх уносится куда-то на задворки сознания, сдавая позиции чему-то невыносимо мощному. Всё внутри разражается зовом и удивительно: в девушке нечто поднимается, стремясь не оставлять призыв без ответа. Ева замирает и пытается подавить то, что против воли восстает в собственном теле. Знает точно, что если оно вырвется — ей конец. — Ничего, — почти разочарованно бормочет Дарклинг, всё ещё касаясь холодными пальцами, находясь неправильно близко. «Ничего. Конечно, ничего. Другого и быть не могло, а теперь пусти меня!». Ева дёргает руку на себя, и нечто, так стремившееся вырваться наружу, отступает, не отвечая на зов Дарклинга. — Мы ещё не закончили, — леденяще-спокойно шепчет он, склоняясь к уху девушки, — может, стоит немного помочь тебе. Что-то ледяное прижимается ко внутренней стороне руки. Запоздало девушка понимает — нож. Металл вскрывает корку раны и скользит прямо по ней. На этот раз крик Ева не может сдержать, и он вырывается, отчаянный и молящий о помощи. Тонкая струйка крови стекает на руку Дарклинга, пачкая его идеальность, чтобы потом упасть на ковер крупными каплями. Боль едва переставшей напоминать о себе каждую минуту раны, хлещет по лицу с новой силой. Клубы тьмы перекатываются повсюду, не позволяя разглядеть даже его руку с ножом. Теперь и нечто внутри себя сдержать невозможно — отвечает на клич Дарклинга. И оно находит выход на поверхность, а мир вспыхивает обжигающим белым светом. На миг Ева видит лица людей в шатре: рты открыты от удивления, руки судорожно тянутся к лицам в попытке прикрыть глаза. Воздух мерцает от жары, размазывая очертания. Девочка с глазами из самого холодного льда. Девушка, по чьим венам струится жидкое солнце, она сама из его сияния соткана. С ладонью Дарклинга уходит и сияние, а нечто ползёт туда, где всю вечность и сидело. Жар ещё пощипывает щёки девушки, влажные от слёз, но белоснежных лучей больше нет, точно никогда и не было. Слабое пламя свеч подрагивает от сквозняка. Ноги предательски дрожат, подкашиваются, и юноша поддерживает Еву рукой. — Похоже, твою тайну мы раскрыли, — шепчет Дарклинг так, что Ева знает: слышит только она, а затем подзывает одного из личных стражей. — Уведи её, — приказывает, передавая точно мешок с картошкой, опричнику. Страх глушит гордость, и девушка не сопротивляется. Из пореза, которым одарил Еву Дарклинг, сочится тёплая густая кровь. — Иван! — Дарклинг подзывает к себе высокого сердцебита с помоста. — Отведи её к моему экипажу. Вооружённый страж не должен отходить от неё ни на минуту. Направляйтесь к Малому дворцу, ни в коем случае не останавливайтесь. — Иван кивает. — И пусть целитель осмотрит её раны. — Так не пойдёт! — возражает Ева, видя, что Дарклинг отворачивается, и цепляется за рукав его кафтана, игнорируя удивлённые возгласы толпы. — Это ошибка. Я не собираюсь… — голос сбивается, и былая смелость испаряется, когда он медленно поворачивается. Рука, державшая кафтан, теперь висит как неприкаянная, Еве хочется себе её отрубить за недозволительную дерзость. — Я не та, за кого вы меня приняли. — Полагаю, ты не имеешь ни малейшего представления о том, за кого я тебя принял, — он кивает Ивану и снова разворачивается. — Идите! Дарклинг торопливо поднимается на помост, и его тут же окружают бесчисленные советники, офицеры и гриши. Их голоса сливаются в один большой неразборчивый поток слов. Иван грубо хватает Еву за руку. — Пошли! — Иван, — достаточно громко, не оборачиваясь, произносит Дарклинг, — следи за тоном, она теперь гриш. «Я влипла». Сердцебит тушуется, отвешивает поклон своему господину и ведёт девушку к выходу. — Выслушайте же меня, — просит Ева, пытаясь поспеть за его шагами. — Никакой я не гриш, я картограф. Конечно, Иван игнорирует все слова, выталкивая прочь из шатра. В толпе видится лицо Мала, которое тотчас усиливает поток слез, стекающих по лицу. В его глазах отражается её отчаяние. Девушке хочется закричать от осознания собственного бессилия, броситься к Малу за ответами, найти Василису, брата, но секундой позже знакомое лицо следопыта растворяется в толпе, ноги ступают в грязь, издавая противное хлюпанье, и Ева вспоминает: Андрея больше нет, она одна. *** Сердцебит тащит Еву через весь лагерь, грозно поглядывая на зевак, что собрались по обеим сторонам от главной дороги. Рука Ивана сжимает запястье кандалами, а опричник, идущий рядом, и вовсе игнорирует происходящее. — Прошу, я не могу уехать, — Ева повторяет одни и те же слова десятки раз, рассчитывая неизвестно на что. Сострадание? Понимание? — Мой брат, я должна найти его. Не успела. Мимо проносятся палатки картографов, такие близкие и далекие одновременно. В них вся нынешняя жизнь, друзья и воспоминания, победы и поражения. Грязная дорога, по которой ведут Еву двое, видится позором, каторгой, что ждёт за пределами лагеря. — Я никуда не поеду, пока не увижу брата! — минуту спустя повторяет девушка. «Ты должна была умереть». Слёзы, горькие и холодные, беспорядочно плывущие по лицу, затекают в рот, заполняя его вкусом скорби и разочарования в себе. Больше она не пытается молить о милосердии, только прожигает спину Ивана глазами, красными от усталости и крови лопнувших сосудов. Девушка снова боится будущего, снова плачет, нарушая обещание, данное малышке из Керамзина, которая мечтала быть сильной. Ради брата. Брата больше нет. Только правда Еве не нужна. Ей нужен лишь он. Глаза, никогда не смотрящие сквозь, всегда ищущие скрытое внутри девушки, знающие тайные страхи и мечты. Ощущение безопасности рядом. Заразительный смех, способный худший из дней сделать лучшим. Гладить непослушные пряди, дразнить, шутить, просто обнять и никогда не отпускать. Всхлип сотрясает тело девушки, возвращая в реальность, где больше этого никогда не будет. «Нужно бежать подальше от этого кошмара». — Ева! — знакомый голос так близко. Василиса. «Она жива», — только успевает подумать девушка. Секундой позже собирает остатки сил, ногой бьет Ивана под колено и, пользуясь замешательством обоих сопровождающих, бежит к подруге. Хочется верить, что ноги не подведут, не запутаются и не оборвут последние мгновения свободы. Бежит почти так же быстро, как во время сражения к брату, неясно на что рассчитывая. Ева впечатывается в Васю, едва не валит с ног и цепляется за рукава её пальто, чтобы самой не упасть от головокружения. Девушки забегают за ближайшую палатку, пока опричник и сердцебит пытаются протиснуться через толпу и догнать. — Ты цела… Андрей… Я не… — Тс-с… Знаю, всё будет хорошо, — Вася сильно прижимает подругу к себе, поглаживает её светлые пряди. — Я слышала, что произошло. Ева, соберись! — Они хотят увезти меня, — всхлип рвётся из груди, делая речь невнятной. — Я… Я не попрощалась с ним. — Держи! У нас мало времени, — Василиса быстро вкладывает что-то мягкое в руки подруги, собираясь с духом, чтобы сказать: — Будь сильной, Ева. Ради него и меня. — Вася, я не хочу оставлять тебя! — Ты должна… Девушка может поклясться, что видит в толпе рядом со случайной палаткой его. Андрея, прекрасного в своей непосредственности, смеющегося над чьей-то шуткой. Реальность то или игра воспалённого сознания? Она не разбирает, рвётся из объятий Василисы, надеясь успеть, пока Андрея снова не забрали от неё, не отняли самое дорогое. — Это Андрей! Ты тоже видишь? — Ева, нет! — Вася не пускает, удерживает за пальто и смотрит на неё как на безумную, окончательно лишившуюся остатков разума. Она берёт лицо подруги в свои тёплые ладони, пытаясь привести в чувства. — Слышишь? Его не вернуть! — Нет, нет, я его видела. Точно…. — Ты действительно так глупа, что надеялась спрятаться здесь? Иван кажется готовым разорвать Еву на маленькие кусочки и довезти до Ос Альты по частям. Дышит неровно, будто правда опасался того, что она сбежит, а ему придётся отвечать за это перед Дарклингом. Девушка молниеносно засовывает во внутренний карман пальто то, что передала Василиса и смотрит ей в глаза. Пальцы мимолетными касаниями узнают ткань. Это шарф Андрея. — Идём, — добавляет опричник, волком обходит Еву и силой оттягивает от подруги. — Вася! Нет, это ошибка! — Дарклинг не ошибается. К карете. Руки снова попадают в тиски, на этот раз обоих сопровождающих, исключая любые последующие попытки побега. И она сдаётся. Больше ничего не хочется, кроме как навсегда стереть этот день из своей памяти, вырвать с корнем и перестать мыслями возвращаться к израненному телу брата, прекратить прокручивать в голове каждую секунду, проведённую вместе. Боковым зрением она видит фигуру Васи, которая с каждой секундой уменьшается, пропадая из вида и из жизни. Кажется, вот-вот слабое сердце не выдержит и остановится, разорвётся на куски. Пусть. Лучше бы она умерла, чем была такой беспомощной и слабой. Пусть и мир будет сожжен дотла, как горит сейчас её жизнь, пусть и камня на камне не останется, как не осталось у Евы. У неё ничего не осталось. Девушка до сих пор видит, как Андрей падает на землю с улыбкой на лице, чувствует запах пороха и смерти, следующей за ней по пятам сколько себя помнит. В этот миг она не уверена, что сможет подняться и жить, как просил о том брат, загнанная в угол происходящим. Сказанные им слова раздирают кожу, отпечатывая каждую букву на оголенной плоти. «Живи ради меня». Лучше бы они умерли вместе. Фьерданцу стоило и её прострелить, порезать на куски и воссоединить с братом. Уши закладывает, пока Ева механически переставляет ноги, стараясь не запутаться в них же и не упасть в грязь. Полная луна в небе насмехается над горем девушки, серебрясь на тонкой корочке льда, что образовалась на лужах от мороза. Воздуха не хватает. Чёрный экипаж Дарклинга, окружённый кольцом эфиреалов на конях и прикрытый по бокам вооружённой кавалерией, стоит посреди дороги, поджидая, чтобы вмиг захлопнуть дверцу персональной темницы. Девушка прокусывает губу, в которую немногим ранее влетел кулак дрюскеля, и снова наслаждается мимолетной болью, пытаясь заглушить внутреннюю. Двое стражей в сером, подобно палачам у виселицы, ждут у дверцы кареты вместе с женщиной и светловолосым мужчиной в красных кафтанах корпориалов. — Залезай, — приказывает Иван, но вспомнив указания своего господина, сквозь зубы елейно добавляет: — Будьте так любезны. Ева не произносит ни слова, только сплёвывает кровь на промёрзшую землю и продолжает безразлично смотреть сквозь экипаж. Иван, усмехнувшись, опускает голову так, что оказывается лицом к лицу с Евой, и слова его полнятся ядом: — Думаешь, меня заботят твои капризы? Очень скоро каждый фьерданский шпион и шуханский ассасин будет знать, что произошло здесь. Думаешь, вы перебили каждого дрюскеля из тех, кто напал? Ошибаешься. Они уже на пути к своим собратьям с занимательной новостью. И они придут за тобой, будь уверена. Наш единственный шанс — доставить тебя в Ос Альту и спрятать во дворце до того, как все поймут, кто ты такая. А теперь — в карету. Сердцебит хватает Еву и вталкивает в экипаж. Сейчас сломала бы каждую руку, что держит, кость за костью, останься внутри хоть капля злости и сил. Иван садится рядом с остальными корпориалами на противоположное сидение, демонстрируя презрение к своевольной девчонке. Опричники садятся по обе стороны от неё, угрожая полным контролем. Руки подрагивают после недавней попытки вырваться на свободу, прижимая к груди шарф, спрятанный за пазухой. Девушка шипит от боли — раны напоминают о себе, призрачными когтями впиваясь в свежий порез. — Осмотри её, — говорит Иван грузной женщине-корпориалке. Серебро на манжетах кафтана говорит о принадлежности к целителям. Смесь жалости и сочувствия на её лице поднимает внутри Евы волну отвращения. К себе. К ней. Женщина занимает место одного из опричников и садится рядом. В дверцу заглядывает солдат. — Всё готово. — Отлично, — холодно отвечает Иван, — будьте начеку, не останавливайтесь. — Мы остановимся, чтобы сменить лошадей. Если это случится раньше, вы поймете, что что-то не так. Солдат исчезает так же быстро, как и появился, а экипаж с окриком возницы и взмахом хлыста двигается вперед. Закрытое пространство давит, а кочки, на которых девушка едва не подлетает, кажется, добивают окончательно. Мысль о том, чтобы просто распахнуть дверь экипажа и выпрыгнуть на полной скорости, прельщает. Вот только на помощь ей никто не придёт, и Ева Воронцова погибнет от сотрясения и собственной глупости. Ей некуда идти, не у кого искать спасения, потому мысли остаются мыслями. — Пожалуйста, сними свое пальто, — ласково просит женщина. — Мне нужно осмотреть твою рану. Ева ведёт плечом, снимая пальто, и позволяет целительнице закатать рукав рубашки. Девушку никогда до этого не лечил гриш, и она гадает, на что это будет похоже. Корпориалка достаёт что-то из небольшой потёртой сумки, и резкий химический запах заполняет карету. Ногти впиваются в ладони, оставляют алеющие лунки на привычном месте. Ева дёргается при промывке раны, наблюдая, как струйки какой-то жидкости размывают липкую кровь на предплечье и запястье. — Постарайся не шевелиться, — просит целительница, — или останется шрам. — Прошу вас, пусть останется, — совсем тихо произносит девушка, надеясь на самую малую каплю понимания. — Как скажешь. Орден живых и мёртвых. Ева никогда не видела его в действии. Женщина медленно проводит рукой по ране, едва касаясь кожи, что сейчас пульсирует от тепла. Чувствуется покалывание, невыносимое желание расковырять руку до крови и содрать эту самую кожу, только бы скорее прошло. Рука отвратительно чешется, пока девушка пораженно наблюдает, как две части пореза с мерцанием соединяются и заживают. Наконец, зуд проходит, а целительница отодвигается. Касается руки — на месте пореза длинный розоватый шрам, боль проходит, уступая место спокойствию. «Последнее напоминание о брате». — Спасибо, — только и получается выдавить. Целительница кивает. — Дай ей свой кафтан, — приказывает Иван. Женщина колеблется лишь мгновение и снимает кафтан, передавая его Еве. — Что? — Просто возьми, — давит Иван, глядя девушке прямо в глаза. На лице целительницы легкая обида, но она не подаёт вида. Конечно, ей больно расставаться с мантией. Ева принимает его и, прежде чем успевает сесть на место, Иван стучит по потолку кареты, а экипаж начинает замедляться. Корпориалка не ждёт, пока тот остановится, открывает дверь и спрыгивает со ступеней. Иван закрывает дверцу, и экипаж набирает былую скорость. — Надень кафтан. — Зачем? — Он сделан из ткани субстанциалов и может выдержать удар пули. «Занятно». Она слышала рассказы о том, что гриши способны пережить выстрелы, раны от которых должны были стать фатальными, но не придавала значения, озабоченная более насущными проблемами. Выходит, пока солдаты первой армии шли на верную смерть в своих поношенных пальто и рубахах, гриши были защищены не только собственной силой, но и особой тканью. Чертовски несправедливо. — Не вижу стрелков неподалеку, — ядовито усмехается девушка, решаясь на вопрос. — Вы все их носите? — Когда находимся на поле битвы, — голос подает один из верных псов Дарклинга. Ева едва не подпрыгивает — до этого момента они не произнесли ни слова. — Просто надень и не заработай себе пулю в лоб, — добавляет Иван с омерзительной снисходительностью в голосе. Ева игнорирует сердцебита и тонет в кафтане, что на добрые пару размеров больше, чем нужно. Он сидит слишком неправильно, непривычно мягкий и тёплый. Меховая оторочка щекочет шею, девушка прикипает взглядом к красивым серебристым узорам на рукавах. Бездумно обводит их пальцем, стараясь отвлечься от всего. Переводит взгляд на крохотное окошко — единственный способ определить примерное время. Тобринск остался где-то позади, теперь их сопровождают только громадные деревья, снова кажущиеся монстрами. Мимо проносятся одинокие редкие хижины, мелькающие равнодушно-жёлтыми огнями. На чернеющем шёлке неба ни звезды — все скрыты беспроглядными облаками, мирно плывущими над Равкой, не замечающими отчаяние девушки. «Самый тёмный час перед рассветом», — думается ей. На глаза снова наворачиваются слёзы, и тонкие пальцы ловят их, не позволяя никому увидеть соль на щеках. Несколько часов назад Ева была напуганным до смерти солдатом, сестрой, потерявшей брата, но тогда точно знала, кем является. Кто она сейчас? Для того, чтобы услышать себя и ответить на этот вопрос нужна тишина, а голос брата, так и звенящий в голове последними словами на окровавленных губах, обещает никогда не давать покоя. Еве вспоминаются сослуживцы. Сейчас они, должно быть, спят, пытаясь забыть произошедшее, или напиваются квасом, оплакивая друзей и родных. А может, работают, лишившись сна и аппетита, как и она, окончательно. Попыток заснуть предпринято бесконечное множество. Ни разу не вышло. Сон чувствуется панацеей от пережитой боли, но в глубине души она знает — это не так. Ева трёт переносицу, в привычном жесте ища успокоения. Эскапизм слишком привлекательным выглядит, но проблемы он не решит, только пуще запутает в дебрях сознания. Девушка цепляется за шарф, запрятанный в складках кафтана, и гладит мягкую ткань под ритмичный стук копыт. Вещица казалась больше и объёмнее, когда Ева покупала её пару лет назад. Только сейчас оглядывает карету и верит в происходящее, до того казавшееся галлюцинацией, вызванной ужасами битвы, или сном. Их тех, после которых она просыпалась в холодном поту и дрожала всю оставшуюся ночь. Сиденья обиты чёрным бархатом, кричащем о богатстве владельца, на окнах, прикрытых занавесками с золотой тесьмой, выгравирована эмблема Дарклинга: два пересекающихся круга — затмение солнца. «Я сижу в экипаже генерала Второй армии, одетая в кафтан гриша», — девушке кажется, что это даже звучит глупо, но отрицать очевидное больше не выходит. Боковым зрением ловит изучающие взгляды сердцебитов, прожигающие на её лице дыры, и ёрзает на месте. Красные кафтаны из тончайшей шерсти, щедро украшенные чёрной тесьмой и обшитые мехом, притягивают взгляд. Одним движением руки каждый из них может остановить сердце человека, заставить мучиться и задыхаться. — Высмотрели что-то интересное? — резко бросает Ева. Гриши обмениваются взглядами. — В палатке ты показала нечто действительно интересное, — отвечает Иван, встречаясь взглядом с девушкой. Тёмные волосы, обласканная солнцем кожа, воинственное выражение лица. Идеальный страж, слуга Дарклинга, крепкий и послушный. — Если решу повторить, непременно предупрежу. А пока… полюбуйтесь друг другом или вздремните. Иван выглядит оскорбленным, зато белокурый сердцебит с унылым лицом слева от него громко смеётся. — Я — Федор, — говорит он. — А это Иван. — Безмерно рада знакомству, но мне плевать. После этих слов оскорбленными выглядят оба. Сердцебиты переводят взгляд с девушки на окна, напряжённо высматривая что-то. — Теперь за моей головой объявлена охота? — Если не сейчас, так скоро. — Сотни лет Тенистый Каньон выполнял грязную работу за наших врагов, закрывая наши порты, задавливая нас, делая слабыми. Если ты действительно заклинательница Солнца, тогда твоя сила может стать ключом к открытию Каньона, или даже к его уничтожению. Фьерда и Шухан не будут просто стоять в сторонке, они не позволят этому случиться, — добавляет Фёдор. — Это просто глупо, — бормочет Ева. Снова наступает тишина, нарушаемая только потрескиванием, что издаёт карета. Ева жмурит глаза. Сломанная игрушка, девчонка, не годная даже на то, чтобы совладать со своими эмоциями, не говоря уже о спасении страны. Чего эти люди ждут от неё? И что произойдёт, когда они разочаруются? — Как тебе удавалось всю жизнь прятать свою силу? — неожиданно спрашивает Иван. — Ничего я не прятала. Мне не было известно даже о её существовании. — Не может быть. Разве тебя не тестировали? — Конечно, тестировали, когда мне было восемь, — ложь, прикрытая уверенным тоном и открытым взглядом. Всем было плевать на детей из Керамзина. Никто даже не заметил отсутствия на тестировании двух сирот. Двух призраков. — Это очень поздно, — комментирует Иван. — Почему родители не протестировали тебя раньше? «Потому что у меня их нет», — думается девушке, но вслух она ничего не произносит, желая поскорее закончить разговор. — Какая-то бессмыслица, — ворчит Иван. — Неужели до вас дошло? Я не гриш, и говорила об этом сотню раз. — Тогда что произошло в шатре? — спокойно спрашивает Фёдор. — Не знаю, как это объяснить. Дарклинг что-то сделал, когда коснулся меня. Иван тихо смеётся. — Он ничего не делал. Он усилитель. Девушка твёрдо решает не задавать вопросов, убеждая себя в том, что не хочет ничего знать о Дарклинге, но Иван ловит её задумчивый взгляд и тянется за воротник, вытаскивая что-то на тонкой серебряной цепочке. Он протягивает это, любопытство побеждает, и Ева подносит предмет ближе, чтобы лучше рассмотреть. Похоже на связку острых чёрных когтей. — Мой усилитель, — гордо заявляет Иван. — Когти с передней лапы шерборнского медведя. Я сам его убил, когда бросил школу и стал служить Дарклингу, — он откидывается на сиденье и прячет цепочку за воротник. Сердцебиты старательно не замечают состояние Евы, продолжая лекцию об усилителях. Они или глупы, или до ужаса невнимательны к чувствам других. — Усилитель увеличивает силу гриша, — поясняет Федор. — Но он не может усилить то, чего нет. — Они редки и труднодоступны. Только избранные гриши Дарклинга могут иметь их, — самодовольно говорит Иван. Ева жалеет, что позволила этому разговору начаться. — Дарклинг — живой усилитель, — добавляет Федор. — Вот, что ты почувствовала. — В этом его сила? — Одна из его сил, — исправляет Иван. Ева вспоминает волны, разливавшиеся по телу от одного только прикосновения Дарклинга. И ещё этот странный зов, которому не смогла противиться. В те секунды страхи и сомнения испарились, уступая место абсолютной уверенности. Это пугает и оставляет в голове тысячи вопросов без ответов. Она была никем, беженкой из безымянной деревни, тощей и неуклюжей девчонкой, пытающейся выжить. Но когда Дарклинг сжал свои пальцы вокруг её запястья, почувствовала себя другой, кем-то значительным. Девушка закрывает глаза и сосредотачивается в попытке вспомнить то чувство уверенности, чтобы дотянуться до мощи, якобы спрятанной внутри. Но ничего не происходит. Ничего не откликается. — Вы будете неприятно удивлены, — протягивает Ева, зарываясь носом в пушистый воротник кафтана. — Надеюсь, что ты заблуждаешься. Ради твоего же блага, — отвечает Иван. — Ради блага всей Равки, — добавляет Федор.