Alea jacta est
—
Девушка теряется в часах, проведённых в дороге, сливающихся в бесконечную вереницу смен лошадей, небольших остановок и попыток уснуть. Они едут не по второстепенным тропам, а по Ви, широкой дороге, когда-то соединявшей Ос Альту с зажиточными портовыми городками на западном побережье Равки. Разумеется, до появления Тенистого Каньона. Только и остаётся — смотреть в окно и вглядываться в пейзажи, пытаясь увидеть хоть что-то знакомое. «Дарклинг сделал ставку на скорость, а не скрытность», — приходит к выводу Ева. Мчатся во весь опор, будто их действительно преследуют самые опасные наёмники соседних стран. Сердцебиты и опричники постоянно настороже, не выпускают девушку из вида ни на секунду. Во время коротких остановок она разминает ноги, умывается ледяной водой, дабы взбодриться и прогнать лишнее из головы. Больше Ева не хочет спать. Ведь последний раз, когда у неё получилось, сны были наполнены монстрами и ужасом. Тогда подскочила на месте, пытаясь отдышаться и успокоить сердце, вырывающееся из груди. Фёдор внимательно смотрел на девушку, пока Иван дремал у него на плече и громко храпел. Мимо проносился алый рассвет, мелькали голые деревья и небольшие поселения. — Кто такой Андрей? — спросил тогда он. Ева в страхе поняла, что говорила во сне. Оглянулась на опричников — оба спали, мирно посапывая. Выходит, один Фёдор бодрствовал так рано. Медовые глаза сердцебита и смиренный взгляд не вызывают абсолютное доверие, но выдают мудрого человека. — Его больше нет. Он спас меня тогда. — Это большая честь, — сказал Федор. — Спасти жизнь. — Если действительно веришь, что спасти жизнь — честь, почему выбрал искусство смерти, вместо целительства? Фёдор посмотрел в окно, задумавшись над вопросом. — После всех тренировок я почувствовал, что смогу спасти больше жизней в роли сердцебита. — Отнимая их у врагов? — Убивать или лечить? — спросил он с грустной улыбкой. — У каждого из нас своё предназначение. *** Следующие несколько суток Ева просто существует. Дни проходят как в тумане, ночи как в кошмаре. Останавливаются, если необходима смена лошадей или отдых, в остальное время едут так быстро, как позволяют копыта жеребцов и дорога. Кони, точно чувствуя спешку всадников, молниями проносятся мимо селений и городков. Холод и суровость северной части Равки сменяются призрачным теплом, руки больше не обмораживаются, да и редкие островки снега окончательно превращаются в лужи. После первой встречи с Дарклингом в шатре почти не пересекаются, но обнаружить генерала Второй армии не представляется трудным: чернотой одежд он всегда выделяется, заставляя раз за разом переводить на себя взгляд и подробно изучать. Говорили лишь раз, чему Ева несказанно рада, потому что колючий взгляд серых глаз отзывается зудом на запястьях и тревогой в сознании. Слишком проницательно смотрит, так, будто уже разгадал тайны и прочитал страницы её истории. — Я не смогу дурачить людей, — Ева готова была схватиться за голову в отчаянном жесте, ведь у неё внутри всё происходящее укладывается криво, руша остатки душевного равновесия. Существовало ли оно вообще? — У меня не получится даже вызвать луч. Дарклинг едва ли бровью повёл, занятый подготовкой к дороге, только искоса смотрел. — Легче одурачить людей, чем убедить их в том, что они одурачены, — сказал он, методично затягивая подпругу вороного. Новая порция неясных обрывков для размышления. Сейчас каждая косточка в теле просит пощады, каждая мышца стонет от боли — это единственное, что отвлекает. Она никогда не разъезжала верхом, темп Дарклинга назойливо напоминает об этом. Сама ведь попросила, чтобы вылезти из этой треклятой кареты и размяться. Скрипя зубами, Иван и Фёдор согласились, Ви позволяла даже новичку обойтись без переломов. В этот раз лошадь девушке попадается с буйным характером. Строптивая часто недовольно бьёт копытами, поднимая куски земли и листьев, кусается, и никакие поглаживания меж ушей не помогают наладить контакт. На пятую ночь, когда они останавливаются, чтобы разбить лагерь на заброшенной ферме, Ева хочет выпрыгнуть из седла и осмотреться. Выходит только сползти, но и тому радуется, ведь могла бы и больно распластаться на земле — так сильно затекли ноги. Преодолев препятствие в виде тощего солдата, приставленного к ней, парой грязных ругательств, она маленькими шажками спускается вниз по склону, к небольшому ручью. Кристальная вода приятно пощипывает кожу, смывая грязь и пот после долгого времени в седле. Ноги больше не держат — всем телом приземляется на мягкую траву и смотрит на небо. «Что же со мной стало? Чувствую себя как половая тряпка, даже хуже. Не хочу так больше». Что дальше будет? Как будет жить в столице без Андрея или Васи? Что случится, когда знатным особам, облачённым в золото, надоест играть с тощей сироткой из Керамзина? А им надоест, в этом она уверена. И Дарклингу тоже, если уже не надоело. Ева сомневается, что они отправят обратно в армию, правдой видится, что такой исход событий ей не пережить. Она гадает, в порядке ли Вася и остальные картографы из отряда. Как вообще отреагировали на то, их соседка по палатке якобы оказалась заклинательницей Солнца? Вспоминается лицо Василисы, когда её насильно оттаскивали к карете. Ева не смогла проститься и с ней. «Это к лучшему, что мы не прощались, — повторяет снова и снова, пытаясь убедить противный голос внутри. — Ненавижу говорить последние слова, слишком больно». Девушка продолжает лежать у ручья до самых сумерек, сгущающихся над маленькой поляной. Пару раз подходят солдаты, проверяя, не сбежала ли она, но когда видят равнодушное выражение лица и отсутствие воли к чему-либо, спешно удаляются. Наверное, бегут к своему господину, докладывая обо всем. Пусть поторопятся. Когда на лоб приземляется первая капля дождя, Еве вспоминается день-призрак из прошлого. Каких было много. Март — слишком капризный месяц: то не желает плавить снег, что толстым слоем лежит в тени, отбрасываемой огромным зданием приюта, то жарит всех ранним солнцем, не давая насладиться переходным периодом между сезонами. Это был, кажется, десятый день рождения девочки. Большая часть детей не помнила дат собственных, но она никогда не позволяла забыть, отпечатывая в памяти навсегда. — С днём рождения, — Андрей завёл руки за спину, стеснялся. Видно, то семейное — не иметь слов, скомкано и неразборчиво что-то бормотать в самые важные моменты рядом с родными. Ева только рассмеялась. Сироты сидели за столом одной большой дружной семьей и переговаривались о последних новостях и шалостях. Мальчик стащил для неё пару яблок с кухни, они спрятали их под подушки и оставили ждать своего часа. Ана Куя принесла горячий пирог с капустой, от одного вида которого дети начали заливаться слюной. — Подождите, маленькие негодяи, он ещё не остыл! — Ана Куя отмахивалась кухонным полотенцем от юрких ручонок и нападок детей. От пирога исходил восхитительный запах, наверное, лучший в жизни, а ещё тонкая струйка пара, тронь — обожжёшь пальцы да будешь весь день хныкать. — Ну пожа-а-луйста, — хором протягивали дети. Девочка тогда ещё долго нелепо и смешно танцевала с братом за руку, сидела с другими сиротами, рассказывая страшные истории, что услышала от воспитателей. Про Каньон и волькр, про принца теней, который не страшится смерти. День не омрачил дождь, стучащий по худой крыше и стекающий по большим окнам. Ева наблюдала за каплями до рассвета, считая себя почти счастливой. Яблоко громко хрустело, а она по-детски радовалась тому, что не одна в этом мире. Девушка заливается каркающим смехом, не имея сил остановиться, не имея сил продолжать. Воспоминания слишком обманчивы — сначала согревают грудь добротой детства, пусть и не самого легкого, потом морозят осознанием того, что больше такого не будет никогда. Ей больше никогда не быть мягкой девочкой с большими наивными глазами. Лицо подставлено мириадам капель, затекающим в нос и рот. Хочется захлебнуться ими. Солдаты, что спустились к реке за водой недоуменно смотрят, полагая, что девчонка окончательно свихнулась. Пусть думают так, ей нет дела. Теперь небо плачет за неё. — Почему ты смеёшься? Голос Дарклинга сочится из теней. Он опускается к ручью, чтобы умыться. Капли воды стекают по бледной коже, подсвечивая её в темноте, развеиваемой только слабыми отблесками луны. Тёмный принц пожаловал. — Потому что я идиотка, — смех прекращается, на смену приходит хриплый и обессиленный голос. — Неужели? — Именно. Дарклинг рассматривает её в свете далеких звёзд. Кожа чешется от ощущения на себе изучающих глаз, хочется провалиться под землю, но Ева возвращает взгляд, раздражаясь ещё больше, когда улыбка скользит по губам юноши. В какие игры задумал втянуть? Только мятый, запылившийся кафтан и обозначившиеся под глазами тени служат доказательством их небольшой прогулки по стране, спонтанно организованной им. Собственные грязные волосы, рваный кафтан не по размеру, ссадины и синяки на лице больше не волнуют. Пусть смотрит — его стараниями она это всё заполучила. Ева не помнит, когда последний раз видела себя не в отражении луж или ручьёв. Жалеет ли Дарклинг о том, что проехал столько миль ради какой-то оборванки? Кем вообще считает? Потому что девушка сама запуталась в масках и постоянном притворстве, больше не различает, кем на самом деле является. Ева разрывается, думая, как обращаться к Дарклингу. Он старше неё в разы, но общался так, будто это не имеет значения. «Любезный сударь, будьте так добры, отвезите меня обратно к моим друзьям и худому спальному мешку!». «С чего я вообще должна проявлять уважение к тому, кто насильно увёз меня?», — думает Ева, утверждаясь в мысли: она перед ним не будет лебезить никогда. — Долго собираешься разглядывать меня? Не в моих планах показывать солнечные фокусы, я не гриш. Если Дарклинга и удивляет сквозящая в словах фамильярность, даже грубость, то на лице это не отражается. Откусить бы себе язык. Ева сжимается, ожидая реакции на колкость, но его не пробить таким. Только глаза Дарклинга поблёскивают, свидетельствуя о том, что какую-то эмоцию она всё же вызвала — знать бы, какую. — Напомнить о том, что произошло в шатре? — произносит он насмешливо. — Почему ты так уверена? — Предполагаю, что знала бы о себе такие подробности. Дарклинг встает и качает головой в излюбленном жесте воспитателей из приюта. Он означает: ты говоришь не то, что им (ему) хочется. — Ты ничего не понимаешь, — говорит он и начинает подниматься по холму. — И правда, — Ева складывает руки на груди. Будто возмущение заставит Дарклинга приоткрыть завесу тайн. — Каждый ответ мне щипцами приходится из вас всех вытягивать. Так не хочешь объяснить? — Ещё не время. Сейчас она готова ногтями впиться в холёное лицо Дарклинга. Хочется кинуть вдогонку камень, вывести его на эмоции, только бы не встречаться снова с чёрной спиной и непроницаемым взглядом. В этот раз ограничивается испепеляющим взглядом, а потом отворачивается к реке, насквозь промокшая, дрожащая от холода, и с досадой пинает камень в ручей. *** За время её отсутствия люди Дарклинга расчистили пространство на землистом полу внутри фермерского покорёженного сарая и развели костёр. Судя по разговорам, эта ночёвка будет предпоследней перед прибытием в Ос Альту. Аромат жареного мяса разносится внутри помещения, хотя почти все давно съели свои порции. Тошнит от него. Ева отказывается от ужина и продолжает рассматривать прогнившие доски и маленьких паучков в углу. Дни, прошедшие в дороге, она заставляла себя есть хотя бы раз, но сейчас и того не может. Еда каждый раз комом встаёт в горле, подкатывает обратно и стремится наружу. Фёдор пытался заставить, уговорить, даже подкупить, но после оставил бесполезную затею. Солдаты держат дистанцию, лишь изредка бросая в сторону Евы заинтересованные взгляды. Девушка сидит, забившись в тёмный угол сарая, и поглядывает на остальных. У каждого свои обязанности, которые они выполняют чётко, без лишних разговоров и сомнений. Так, что генерал не тратит время на приказы. В глазах опричников и гришей ни капли страха перед Дарклингом, только слепая вера и преданность. «Жалкие». Сегодня и она чувствует себя особенно ничтожной. Не то погода так действует, не то приближение к роскошной и манерной столице. «Мне там не место. Не смогу». Самые стойкие и бессонные солдаты сидят у догорающего костра,тихо переговариваются, точно не желая тревожить окружающий покой, и передают друг другу флягу. Наверное, она кажется всем раненым зверем, загнанным, пытающимся расцарапать тех, кто подходит близко. Разве это не так? Сторонится, не разговаривает ни с кем, по вечерам сидит не у костра, в тени, подальше от разговоров и улыбок. А по ночам кричит, снова мучимая кошмарами, как в далёкое время в лесу. Ева плотнее закутывается в огромный кафтан, скрываясь от сквозняка, что просачивается сквозь щели. Генерал Второй армии тоже находится у костра с флягой в руке. Девушка дивится этому. Сидит со своими солдатами на стылой земле — человек, уступающий во власти лишь королю. Дарклинг поворачивается, точно почувствовав взгляд из теней сарая, что прожигает его спину: в холодных глазах играют отблески огня, придавая былому кварцу цвет плавленного олова. Она прерывает зрительный контакт, не до конца отпустив раздражение от недавнего столкновения, слушает потрескивание хвороста и завывание ветра. Когда терпеть шум разговоров становится невыносимо, отдаляется, прислоняясь к сырой стене в проходе. Смежает веки, сосредотачивается на дыхании. Открывая, вздрагивает — напротив замечает Дарклинга. Он протягивает флягу, а Ева без раздумий принимает и делает несколько больших глотков, морщась от вкуса. «До чего гадкое пойло, зато уносит мысли подальше от проблем и помогает беспробудно спать», — девушка делает ещё глоток и передаёт флягу обратно. — Спасибо, — благодарит, покашливая от крепости напитка. — Ты не ела со всеми. — Не голодна. Не прекращая смотреть на далёкий костёр, Дарклинг отпивает кваса, а затем говорит: — Твой взгляд. У тебя накопилось много вопросов. «Неужто решил поведать простолюдинам о своих планах». Ева смотрит на него с подозрением, гадая, почему именно сейчас Дарклинг хочет ответить. Девушка не знает, с чего начать — так много их собралось. Всю дорогу от военного лагеря она находится в состоянии между всепоглощающей паникой и полным безразличием, бросаясь то к одному берегу, то к другому. Чаще, конечно, ко второму. Жизнь маленькой воровки слишком многому научила. — Когда я вернусь в свой отряд? — спрашивает первое, что приходит в голову, самое важное. — Ты задаёшь неверные вопросы. Ева догадывается, о чём он говорит. — Вернусь ли я? — Не думаю, — в голосе нет угрозы, но отчего-то по коже бегут мурашки. Наверное, всему виной уверенность, с которой Дарклинг произносит эти слова. — Почему фьерданские охотники на ведьм нарушают границы Равки? Всё настолько плохо? — Они нападают на ближайшие к границе поселения и военные части уже давно, — юноша снова припадает к фляге, точно занимая время на обдумывание каждого слова. — На этот раз не повезло Тобринску. — И ты ничего не можешь с этим поделать? — Не сейчас. «Точно знает больше, чем говорит». — Сколько тебе лет? — меняет тему Ева. Дарклинг озадаченно оглядывается на неё и пожимает плечами. Слишком по-человечески для способного заставить взмахом изящной руки захлебнуться темнотой любого. — Точно не знаю. Сколько тебе лет? Ева думает всего секунду, прежде чем ответить. Давно уже осознала — возраст растекаем. Слишком много видела взрослых-детей, что не могут даже содержать семью, слишком много встречала детей-взрослых, на которых живёт хозяйство, ещё и младшие братья да сёстры. Она и сама такая. Была. — Семнадцать. Твой черёд, хотя бы приблизительно. — Зачем тебе это? — Я слышала слишком много историй о тебе, чтобы верить внешней оболочке, которая выглядит ненамного старше меня, — честно отвечает Ева. — Какие истории? — Мой вопрос был первым, — обрывает, возмущённо вытягивая серебряные нити из рукавов кафтана. Скоро от него точно ничего не останется после счастливой встречи с нервозной девчонкой. — Если не хочешь отвечать, так и скажи. Мысленно ругает себя за напористость. Нужно действовать тоньше. — Я не хочу отвечать. — Ясно. Ева смыкает губы, сдерживая раздражение. Ей давно бы прервать разговор, отзывающийся только болью в голове, но сейчас во что бы то ни стало нужно вытянуть из него ответы. Юноша глубоко вздыхает. — Сто двадцать. Плюс-минус. — Интересно... Я полагала, столько жить невозможно. Дарклинг указывает на пламя, догорающее последние часы. — Огонь поглощает древесину, оставляя лишь пепел. Огонь – сила. Сила гриша работает иначе. — Не поглощает, а укрепляет? — догадывается девушка. — Да. Использование силы делает нас сильнее, подпитывает изнутри. Большинство гришей проживают долгую жизнь. — Сто двадцать лет выглядит скорее исключением. — Так и есть, — признаёт он. — Чем больше сила, тем длиннее жизнь. А при наличии усилителя… — Дарклинг замолкает и смотрит на Еву, ожидая реакции. — А ты живой усилитель. Как медведь Ивана. Намек на улыбку зарождается в уголках его губ. — Как медведь Ивана. — Выходит… — Мои кости или парочка зубов сделают другого гриша очень сильным, — констатирует факт, не больше. Не похоже, что Дарклинга волнует перспектива в будущем висеть на шее в виде чьей-нибудь цепочки. — Звучит жутко. — Самую малость. Теперь ты ответь на мой вопрос. Какие истории слышала обо мне? Ева неловко ёрзает на месте, подбирая ответ. — Воспитатели рассказывали, что ты укрепил Вторую армию, собрав гришей из других стран. — Мне не пришлось их собирать. Они сами пришли. Другие страны относятся к гришам совсем не так, как Равка, — мрачно отвечает он. — Фьерданцы сжигают нас, как ведьм, а Керчия продает, как рабов. Шухан расчленяет нас в поисках источника нашей силы. Что ещё? — Сказок было слишком много, чтобы упомнить и отделить зёрна от плевел. В поместье работал один старый крепостной… — Продолжай. Расскажи мне. Дарклинг не позволяет увести тему разговора в другое русло. В тихом голосе нотки настойчивости, на обманчиво-спокойный тон вестись не стоит. — Он говорил, что одним взглядом Дарклинг может отнять у человека волю. Говорил про сделки со смертью, благодаря которым вы обретаете могущество. Он… он сказал, что Дарклинги рождаются без души. Что лишь кто-то поистине злой мог сотворить Тенистый Каньон. Ева заметила, как дернулась мышца на его щеке. Задела? — Не думаю, что в эти россказни кто-то поверил, — быстро добавляет девушка. Дарклинг хмурит брови. — Сомневаюсь. Львиная доля крестьян внемлет пустым слухам, не разбирая. — Мой прапрапрадед был Чёрным Еретиком — Дарклингом, который сотворил Тенистый Каньон. Ошибка то или эксперимент, порождённый его жадностью вкупе со злобой. Я не знаю. Но после этого нас возненавидели, с тех пор каждый Дарклинг пытался уничтожить нанесённый предком ущерб нашей стране, и я не исключение, — добавляет юноша. Тени костра причудливо танцуют на его идеальном лице, троекратно усиливая мрачность. «Наверное, даже эти кусочки тьмы принадлежат Дарклингу». — А когда я их разочарую, людская ненависть перекинется на меня. — Всю жизнь я пытался найти выход. Мне известно, кого ты потеряла. Но людям нет дела до этого. Дворяне мечтают о прибыли, которую смогут полноразмерно получать только без препятствия в виде Каньона. Крестьяне молятся о дожде, хорошем урожае и вечном лете. Мёртвые — мертвы, Ева. Живым нужна надежда. И ты — первый её проблеск за много лет. — Я — человек, а не мессия. Солдат, если угодно. — Мир меняется слишком быстро. Мушкеты и винтовки — только начало. Я видел оружие, которое делают в Керчии и Фьерде. Эпоха гришей подходит к концу. — Что мешает нашим изобретателям попытаться придумать что-то лучшее, чем винтовки или мушкеты? — парирует Ева. — Его поставку не удастся наладить, пока Каньон существует. Пересекая его, мы теряем жизни. Разделённая Равка не переживет новую эпоху. И когда она наступит, страну не спасут ни солдаты, ни гриши. Мы нуждаемся в наших портах. В наших гаванях. Только с твоей помощью мы можем вернуть их. — Мне что, самой проводить их через темень? — Помоги мне уничтожить Тенистый Каньон. Ева в неверии качает головой. Слова «уничтожить Каньон» из его уст звучат почти как «ужин в шесть». Дарклинг терпеливо ждёт, пока девушка подберёт слова и осознает серьёзность зависшего в воздухе предложения. Мольбы? Приказа? — Это больше не смешно. Это безумие. Она поднимает голову к бесконечной тьме в просветах между досками крыши. В такие вечера, после дождя, они с Андреем выходили на улицу и садились на траву. Грели друг друга и обсуждали своё настоящее, забывали прошлое и надеялись на светлое будущее. Когда зажигались крохотные огоньки, брат и сестра шутливо говорили с ними, мысленно загадывали желания. «Пусть мы найдём дом и обретём счастье», — желал Андрей. «Храните его, звёзды», — желала Ева. Услышь небесные тела сейчас её мысли, ужаснулись бы. Ева представляет себя в мертвенной тишине Тенистого Каньона: ослепшую одинокую и напуганную. Защищённую только силой, в существование которой до сих пор не уверовала. Ведь тогда придётся окончательно принять и то, что произошло на поле боя. «Живи, растяпа», — больше никто так не назовёт. Когда-то ненавистным прозвищем, на которое реагировала точно собака, которую погладили против шерсти. Сейчас всё отдаст, чтобы услышать три простые буквы своего имени его голосом, сладким, как мёд, громким и звонким. Сотня лет жизни в прекрасной маске юности стоит перед ней, внимательно разглядывая в тусклом свете костра. Один из рода Дарклингов, такой, как тот, что создал Каньон. Или нет? Снова становится холодно. Понимая, что разговор окончен, Ева молча разворачивается к полуразрушенной лачуге — желанному отсутствию людей и звуков — неподалёку от сарая, делает первый шаг. — Куда ты собралась? — Мне нужно побыть одной, — выдавливает она из себя. — Я буду в той хижине. — Не делай опрометчивых выборов и не задерживайся. Окна скалятся разбитыми стёклами, одна из стен разрушена почти полностью. Воздух здесь кажется легче, слаще. На полу лежит портрет какой-то девочки в потрескавшейся раме. Красивая. Ева, чуть касаясь, скользит пальцем по юному лицу, по мешковатой одежде и тонким плечам. Только треск да хруст мусора под ногами — источник шума. Тишина вязкая, как если бы на мили вокруг вымерла всякая живность, как если бы путешествовала одна, без постоянных надзирателей и призрачного ощущения приставленной к виску винтовки. Её шумный выдох тонет в раздавшемся за спиной приглушённом возгласе на чужом языке, в тяжёлой поступи направляющегося к ней мужчины с безумным взглядом и светлыми волосами. В голове проносится понимание: фьерданцы выследили их. Череда невыносимо громких залпов поражает стены лачуги, пробивая в них дыры, разбивая остатки окон на тысячи осколков. Девушка делает шаг назад, чуть не спотыкается и прикрывает голову руками. Глупая. Ещё одна ошибка, на этот раз фатальная — понимает Ева, когда её грубо прижимают к стене, деревянные балки которой больно выпиваются в спину, а рот затыкают рукой, грязной и сильной. Это снова дрюскели. Они снова хотят отнять и разрушить всё. — Ведьма, — сипло шепчет он. Ева заглядывает в голубые глаза фьерданца, наполненные всепоглощающим и животным желанием увидеть её смерть, насладиться ею, цедя по каплям, как бокал хорошего вина. Выученный убивать. Без жалости и без сожалений. Тогда сожалеть не будет и она. И, святые, девушка жадно глотает меняющееся выражение лица дрюскеля, когда кусает его пальцы. Зубы впаиваются в плоть с остервенелостью, а он кричит что-то, отпуская и сжимая пальцы, чтобы остановить кровь, которая уже окрашивает рукав. Ева почти вылетает в отверстие разрушенной стены и бежит к сараю. Лошади отчаянно ржут, когда раздаются новые выстрелы. Кровавый след на стене, что оставил после себя опричник с перерезанным горлом, мелькает где-то сбоку. Рядом разбросаны тела ещё нескольких, тех, что были к ней приставлены. — Фьерданцы! — кричит Ева, пока поскальзывается на мокрой траве, воздух в легких обжигает, кажется, следующий вдох сделать попросту не получится. Одного слова оказывается достаточно, чтобы полусонные опричники и гриши выбежали наружу. Подрагивающими пальцами выхватывает из кармана нож — единственное оружие. Звуки сливаются в единое, напоминая о недавно пережитом в битве. Ей не нужно и глаза закрывать, чтобы вернуться туда, к военному лагерю Тобринска, территория которого была усыпана трупами противников и соратников, точно поле цветами. Бутонами смерти и крови. «Ненавижу». Солдаты плечом к плечу сражаются с гришами, но численный перевес не на их стороне. Фьерданцев много, слишком. Деревья спичками вспыхивают под огнём и молниями, в воздухе запах горелой листвы и плоти тех, до кого залпы всё же долетают. Ева видит, как Фёдор отточенными движениями разрезает рукой воздух, и мужчина перед ним опускается на колени, хватаясь за грудь. Глаза дрюскеля почти выпадают из орбит, изо рта идёт кровь. В глубине души она восхищена искусством смерти, хотя никогда не выкажет этого, не расскажет никому. Бежит Ева недолго, падает и теряет нож, когда на неё кидаются сзади. Змеей извивается, пытается пнуть побольнее, но все бестолку — дрюскель слишком громоздкий и сильный. Бросает взгляд на поляну, но каждый и так на пределе возможного борется за свою жизнь, не имея времени думать о её спасении. Фьерданец запрыгивает сверху, придавливая весом, прижимает коленями руки по бокам, и тянется за своим ножом. — Здесь и закончится твоя жизнь, дрюсье, — рычит он с таким сильным акцентом, что речь Еве едва понятна. «Это будет правильно», — шепчет голос внутри. Девушка хочет перестать бороться, когда слышит среди яростных криков испуганные и видит расползающиеся по земле куски мрака. Дарклинг шагает быстро, широко раскидывая руки, а потом сводит их вместе со звуком грома. Тьма, перекатываясь, покидает его ладони, плывёт и разливается маленькими озёрцами на земле, находя фьерданцев и скользя по их телам, чтобы отнять самое важное — зрение. Вокруг лиц наёмников бурлит тёмная материя, кружась в устрашающем хороводе. Они кричат, когда глаза тонут во мраке. Одни роняют мечи, падая на колени, другие продолжают вслепую размахивать ими в воздухе. Тени приобретают неизвестные формы, срываясь с его пальцев, и находят цели, а гриши пользуются преимуществом и режут беспомощных ослепших фьерданцев. Бородатый мужчина над Евой замирает и смотрит прямо на Дарклинга. Ужас во взгляде почти осязаем. — Я здесь! — кричит она во весь голос, пока рот не закрыли снова. Дарклинг поворачивает голову и складывает пальцы в какой-то знак. — Нет! — протягивает фьерданец, высоко подняв нож. — Мне не нужны глаза, чтобы убить ведьму! Дарклинг медленно опускает руки, а окружающее погружается в тишину, нарушаемую только стонами умирающих и ржанием напуганных коней. Ева не дышит совсем, ожидая исхода. За спиной генерала Второй армии чёрные щупальца, будто ожидающие команды хозяина, чтобы наброситься и уничтожить дрюскеля. — Ты же понимаешь, что, если сделаешь это, живым тебе не уйти? — спокойно спрашивает он. Наёмник ведёт головой вправо и влево, где уже стоят наизготове солдаты Равки с винтовками на плечах и гриши. Дарклинг делает несколько плавных шагов к ним, пока фьерданец лихорадочно осматривается. — Ещё одно движение, и я перережу ей горло! — вопит мужчина. Дарклинг останавливается. — Не тронь её, и вернёшься к своему королю с головой на плечах. Наёмник заливается безумным смехом. — О нет, нет. Ты врёшь, — он быстро качает головой. Кинжал, залитый солнечным светом, зависает в сантиметрах от груди девушки. — Дарклинг не знает милосердия. Его подрагивающие ресницы почти прозрачны, а кожа испещрена шрамами. — Он тебя не получит, — шепчет мужчина. — Ему никогда не достанется ведьма. И сила Солнца тоже. — Затем поднимает нож выше и истошно кричит: — Skerden Fjerda! Ева крепко зажмуривается, готовясь встретиться с братом, когда клинок скользит вниз сверкающей дугой. Дарклинг снова рассекает воздух, раздаётся ещё один громоподобный звук. Девушка медленно открывает глаза и теряет дар речи. Хочется кричать до сорванных связок, но она молчит, смотря на две половины тела мужчины. Лицо Евы забрызгано кровью, что теперь мерно стекает вниз, тянется к земле. Светлая голова дрюскеля, правое плечо и рука лежат подле, почти обескровленная ладонь все ещё сжимает кинжал, которым он грозился пронзить сердце. Слышится противное бульканье, заполняющее сознание. Тени неторопливо рассеиваются над раной, разделившей его туловище надвое. Остальная часть тела с мгновение качается над Евой, а потом падает прямо на неё. Голос прорезается, и она кричит. Отползает подальше от изуродованного дрюскеля, не отводя взгляда, не имея на это сил. Сердце жалобно стучит, а тело бьет неуёмная дрожь. Внутренности сжимаются от ужаса, заставляя пятиться дальше и дальше. Теперь половинки тела лежат в тёмной луже, а трава медленно становится рубиновой, под стать ей. «Невозможно. Это не по-настоящему. Невозможно». Дарклинг склоняется над Евой, закрывая собой труп. В воздухе висит густой запах крови. — Отойди от меня! Что… что ты с ним сделал? — То, что должен был, — Дарклинг совсем не кажется удивленным ситуацией, опирается на колено и смотрит на Еву. — Можешь встать? Он тянет бледную руку, предлагая помощь. Девушка отодвигается дальше и, пошатываясь на предательских ногах, поднимается сама, чуть не падая снова. Продолжает прожигать взглядом тело. Разрезано слишком идеально, линия настолько ровная, что кажется невозможной, но вот она, прямо перед Евой. — Не смотри. Преодолевая желание броситься от него со всех ног в лес и никогда не возвращаться, Ева слабо кивает, и отбегает к ближайшему дереву, не имея сил сдерживать приступ рвоты. Во рту горская слюна и привкус желчи. Внутренности выворачивает спазмом, когда она сгибается над жухлой травой. Колени подрагивают, прислоняется к грубой коре и бьёт себя по щекам в попытках вернуть ясность мысли. А потом прислоняет холодные ладони к шее, согревая. «На что ты надеялась, глупая девчонка? Было опрометчиво думать, что он превратит дрюскеля в птичку и выпустит в небо». Мерзкий привкус чувствуется на кончике языка. Она сглатывает сквозь боль в горле от крика, недавно рвавшего горло. Ева делает ещё один вдох и сильнее жмётся к дереву, в тень, подальше ото всех. — Кажется, это твоё, — Фёдор подходит к ней и протягивает нож, что выронила, когда пыталась отбиться от фьерданца. «Я чуть не потеряла его». — Спасибо. — Снова решила убежать? — Я бежала всю жизнь, я не умею по-другому. — Ты ведь знаешь, как бы ни были быстры твои тоги, невозможно спрятаться от самой себя. Он ведёт к остальным, поддерживая за руку, и Ева слышит приказы Дарклинга: — Расчистите дорогу. Мне нужны двадцать всадников. — А девчонка? — спрашивает Иван. — Поедет со мной. Фёдор оставляет её рядом с вороным и уходит совещаться с Иваном и другими оставшимися в живых гришами. Ева подходит ближе, закатывает длинные изодранные рукава кафтана, осторожно протягивая ладонь к голове жеребца. Девушка всегда любила животных и никогда не имела возможности завести себе кого-то. Они дарят успокоение, понимают всю боль человека, сверкая умными глазами. Медленно гладит шею, задевая шелковистую черную гриву, что в первых лучах солнца отливает синим. Хочется забыть о том, что лежит позади, не возвращаться к моменту, когда перед глазами пролетела чужая кисть, крепко сжимающая кинжал, когда прямо на неё упало то, что назвать человеком уже не выйдет. Не получается. Солдаты и гриши седлают своих коней. Бойцы заканчивают расчищать дорогу от трупов, полчаса назад усеивавших её. Часть из них садится в экипаж. Жеребец нетерпеливо двигается — встречает хозяина. — Приманка, — поясняет Дарклинг, возникая рядом с Евой. Она вздрагивает от неожиданности, стараясь скрыть это за поглаживанием жилистой шеи животного. Только пальцы, сильнее сжавшиеся, выдают с головой. — Остаток пути будем двигаться по южной дороге. Так нужно было поступить с самого начала. — Слишком поздно задумываться об этом, не находите? — огрызается девушка. Внутри закипает злость, неясно на него или на себя. Дарклинг подходит ближе, когда Ева поправляет на себе кафтан, пытаясь вернуть ему приличное состояние, и снова тянет руку к лошади, да не успевает коснуться. — Почему ты не убрала его? — юноша мягко перехватывает запястье, отдающее фантомным уколом боли. Цепко смотрит сверху, как если бы взаправду удивился. Едва-едва ведёт пальцем по шершавой розоватой полосе. — Не хочу, — она сухо сглатывает, ощущая зыбкость собственного положения. Ладони Дарклинга обтянуты чёрной кожей, ледяной, не позволяющей вновь ощутить чистейшую мощь. Усилием сдерживает порыв поёжиться да выдернуть. — Шрамы — память. — О боли? — О важном. Ева вздрагивает против воли. — Ты боишься? — А стоит? Наверное, это было бы вполне оправданно после того, что ты сделал с тем фьерданцем. Дарклинг согласно хмыкает и отпускает. Накидывает капюшон, скрывая лицо в тени, и подставляет руку, чтобы помочь ей забраться на коня. Девушка не двигается. Он стоит перед ней: всадник смерти, с ног до головы окутанный тьмой. Сама погибель протягивает руку. Жестокость, лишённая всякого милосердия. Расчленённый дрюскель вспыхивает в сознании, и внутренности сжимаются, а желание пуститься наутёк в противоположную сторону усиливается. Точно читая её, как открытую книгу, он повторяет: — Я сделал то, что было нужно, Ева. Она знает. Дарклинг спас ей жизнь. Да и какой ещё есть выбор? Всё, что было дорого, утекло сквозь пальцы, точно прошлые годы свалили в кучу и подожгли. А теперь смотрит на пепелище и чувствует запах гари. Девушка вкладывает свою грязную ладонь в его холодную и принимает помощь. Юноша запрыгивает следом и пускает вороного рысью. В облачном небе над заброшенным хозяйством уже рассвело. Начинается новый день, только Ева ещё не отпустила старые, погребённая под обломками воспоминаний, она впивается ногтями в образы и лица из прошлого. — Ты дрожишь, — удивляется Дарклинг. — После того, как мне чуть не вонзили кинжал в сердце? Да, дрожу. — У тебя ещё будет время привыкнуть. Я такое почти не замечаю. Отчего-то Ева уверена: то была не шутка. Когда она окончательно отчаивается в попытках расслабиться, юноша перекладывает поводья в одну руку, снимая кожаную перчатку с другой. Дыхание прерывается, а Дарклинг скользит ладонью по затылку. Удивление сменяется умиротворением и жаждой испить из источника силы, когда каждую клеточку наполняет уверенностью. Нельзя поддаваться. — Не нужно. Пальцы испаряются, оставляя после себя неприятный холод. Просто не думать ни о чем. Сейчас она и не человек вовсе, а оголённый комок нервов и разбитых надежд. Всё видится как через стекло: деревья и дороги, залитые краснеющим светом, ястребы, кружащие в небе, шелковистая грива под ладонями. Дарклинг пускает жеребца галопом. Хочется отправиться зализывать раны в угол собственной клетки из воспоминаний и боли. Беспокойные сны, в которые Ева с трудом погружается, наполнены той же тревогой, какой кровоточит бодрствование.