Grande profundum est ipse homo capilli eius magis numerabiles quam affectus eius et motus cordis eius
—
Днём позже, как и поговаривали солдаты, на рассвете они въезжают в Ос Альту через огромные ворота знаменитых двойных стен. Этот город поначалу почти ничем не отличается от остальных городов Равки — такой же серый и унылый, наполненный босяками и крестьянами, задавленный дворянским и царским гнётом. В воздухе запах полусгнившей рыбы, фруктов и бедности. Вот только продвигаясь немного дальше, Ева понимает, что Ос Альта всё же предназначена для знати: здесь живут обрюзгшие военные и чиновники, упивающиеся количеством денег в своих домах, их семьи и любовницы, многочисленный штат обслуги. Ос Альта зовётся городом-мечтой. Зовётся и домом гришей. На деле выглядит так же, как рыночный городок вроде Верзуги или Тобринска, только больше и грязнее. Ева вяло смотрит вперёд, из последних крупиц сил пытаясь держаться на лошади и не выть от боли во всём теле. Невыносимо хочется закрыть уши руками, только бы не слышать шума улиц и разговоров горожан. Противно. Люди неотрывно смотрят на процессию: с осязаемым страхом на всадника в чёрном, с интересом на неё, следующую прямо за ним. Ева старательно избегает взглядов. — Ты боишься их? — неудивительно, что Дарклинг замечает. Сотня лет жизни снабдила достаточным опытом, чтобы чуять опасения других. — Я боюсь того, что могу увидеть в их глазах, — отвечает Ева. Они проезжают мимо магазинов с широко раскрытыми ставнями, продавцы аккуратно раскладывают товары, каких Ева ещё не встречала. Да никогда бы и не случилось, не появись в том лагере Дарклинг. Мост перекинут через широкий канал, на спокойных волнах которого качаются лодки. Девушке страшно. Она знала, что будет плохо, но не знала, что так скоро и так сильно. Наверное, стоило позволить тому фьерданцу перерезать себе горло. Ева сжимает ладонь, нащупывая шрам, которого за последние дни касалась неисчислимое количество раз в попытках вспомнить о том, кем является. С каждым разом получается все хуже. После перехода через мост являет себя другая часть Ос Альты. Та, что сияет бриллиантами на солнце и не знает нужды, голода и страданий. Здесь бьется пульс страны. Мост оказывается подъёмным: его, при желании господ из высших сословий, можно убрать и превратить канал в гигантский ров, способный оградить грязных крестьян и непритязательные рыночные переулки от города мечты. Взору открываются искусные фонтаны и площади, мощёные добротной плиткой, зелёные парки и широкие бульвары, обрамлённые безупречно ровными рядами деревьев. По улицам неторопливо проплывают редкие прохожие, все до одного кричащие о положении в обществе. Чем выше они поднимаются по дороге, тем больше и представительнее становятся дома, пока наконец не добираются до очередной стены и очередных ворот — на этот раз золотых — увенчанных двуглавым орлом, символом короля. Все мысли отражаются на её скривлённом лице — презрением и отвращением. «Пока страна голодает и разваливается, они выстраивают себе золотые ворота и башни!», — хочется сделать что-нибудь плохое, куда-то вылить разочарование и злость, закипающую внутри. Вдоль высоких стен воины в полном боевом облачении стоят в карауле, напоминая об обманчивости внешнего спокойствия и о состоянии войны, которое давно преследует страну. Ворота распахиваются. На дороге сверкающий гравий, противно перекатывающийся под копытами лошадей. Всадники едут по широкой дороге, окаймлённой деревьями, из причудливых форм которых не выбивается ни одна ветка. Как будто неживые. Еве вдруг очень хочется спрыгнуть с лошади и стремглав броситься обратно к воротам, пока их ещё не до конца закрыли. По обе стороны ухоженные сады, пропитанные легким утренним туманом и приторным запахом ярких цветов. Над всем этим выверенным до странного пространством возвышается Большой дворец — зимний дом короля Равки. Колоннады уходят почти в небеса, или так кажется только маленькой сиротке из Керамзина, всю жизнь слоняющейся по заброшенным зданиями и чердакам. Когда процессия доезжает до огромного фонтана с двуглавым орлом на вершине, Дарклинг подводит своего коня ближе. «Что за мания везде расставлять этих дурацких орлов?», — раздражает всё, из чего состоит этот город. Золото, спокойствие. Ева помнит, каково это — засыпать на холодной земле, разделять последнюю краюшку хлеба, украденного из приюта, с Андреем. Она всегда отдавала ему большую часть, хотя брат этого и не замечал. А ещё помнит чувство голода, всепоглощающее, разгоняющее остатки здравых мыслей. Порой хотелось наесться сухих листьев, что лежали под ногами. Сердце снова начинает болеть. Переставало ли? Ева растерянно смотрит прямо на главный вход Большого дворца, ожидая за его порогом самое худшее. — Тебе нравится? Она выпадает из своих мыслей, краем глаза замечает Дарклинга и теперь вдумчиво окидывает взглядом искусный фасад. Дворец больше, чем любое здание, которое она когда-либо видела: террасы полнятся статуями неизвестных ей правителей или святых, блестящие окна идут ряд за рядом в три этажа, каждое украшено драгоценными металлами и резьбой. Конечно, дворец красив. Но он выстроен на костях таких, как Ева. Простых рабочих, отдающих свои деньги в казну, чтобы король и королева могли любоваться позолотой на своих ночных горшках и вычурных нарядах. А потому в голове только одно слово: «Отвратительно». — Если учитывать то, при каких обстоятельствах я сюда попала, не слишком сильно. «Меня привезли сюда насильно, не дали попрощаться с братом. Глупый вопрос», — смелость, с которой она говорила с генералом во время пути к столице, куда-то испаряется под тяжёлым взглядом дворцов. Дерзить теперь страшновато — смягчает. Он не кажется довольным таким ответом. — Самое уродливое здание, которое я когда-либо видел, — говорит Дарклинг и пускает коня вперёд. Жеребцы чинно ступают по дорожке, огибающей дворец и удаляющейся вглубь парка. Всадники петляют мимо живой изгороди лабиринта, круглой лужайки с колонным храмом в центре и огромной теплицы с запотевшими от конденсата стёклами. Когда небольшая густая рощица заглатывает их темнотой, точно монстр из глубин воспоминаний и детских сказок, по спине бегут мурашки. Длинные скрюченные ветви складываются в плотную крышу над головой из почти чёрных листьев и кажутся бесконечными. «Соберись, Ева. Здесь нет ничего страшного». Волоски на руках встают дыбом. Девушка чувствует, что пересечена незримая граница двух разных миров. Тоннель заканчивается аркой, уступая место слабому солнечному свету, а взгляд Евы прикипает к удивительной красоты зданию. Она замечает что-то тёплое и во взгляде Дарклинга — как будто этот дворец чем-то ему дорог. — Видно, это сооружение не кажется вам таким уродливым, как Большой дворец? — спрашивает девушка, когда её лошадь самовольно вырывается вперёд остальных. Контролировать животное не особенно получается, поэтому Ева делает вид, что всё так и было задумано. — Верно. Добро пожаловать в Малый дворец. Очень самонадеянное и странное название. Хотя этот дворец меньше Большого, он все же огромен: возвышается над окружающими его деревьями, точно оглядывая свои владения. По мере приближения Ева замечает, что каждый дюйм здания покрыт искусно выполненной резьбой — орнаментом из птиц и цветов, сплетающихся лоз и сказочных зверей. Этот дворец чем-то незримо отличается от Большого. Ева не может понять, чем именно. Группа одетых в чёрное слуг поджидает их на ступеньках. Ева с трудом спешивается, и какой-то парень подбегает, чтобы взять её лошадь под узды, пока другой открывает внушительные парные створки дверей. Девушка в каком-то детском порыве заглядывается на причудливую резьбу. Она инкрустирована перламутром, переливающимся в утреннем свете. «Сколько рук и сколько лет понадобилось на то, чтобы создать такое?», — она вспоминает о цене всей этой красоты. Восхищение сходит на нет. Ева следует за своими сопровождающими через холл в огромную шестиугольную комнату, не успевая уследить за тем, куда отходит Дарклинг и ругая себя за это. Посреди помещения квадратом расположены четыре стола. Девушка еле переставляет ноги, но всем, кажется, плевать на это. Шаги отдаются гулким эхом в стенах дворца, а под самым потолком парит массивный золотой купол. Дарклинг снова появляется, отводит в сторону пожилую женщину в платье угольного цвета и тихо говорит с ней. Слышатся слова о вооружённой охране и этого становится достаточно, чтобы вспомнить: она узница. Юноша заканчивает разговор со служанкой и направляется к Еве. — Так я пленница? — Ты под моей защитой, — спокойно отвечает Дарклинг. — И в чем разница? — Тебе следует отдохнуть. Приходится давить желание громко цокнуть. — Что ты сделал с тем мужчиной? С фьерданцем? — Это называется «разрез». Требует большой силы и концентрации, редкий гриш выполнит его. — Скажи, — задумчиво начинает он, — если бы я разрезал его мечом, это бы что-то изменило в лучшую сторону? — Нет. Ответ однозначный, здесь нет места сомнениям. Смерть ужасает всегда, в каких обличиях бы не являлась, какими способами бы не забирала. Ева может поклясться, что ловит, как редкую птицу, призрак боли на его лице. Застарелой. С какой не расстаются, позволяя впитаться в сущность и слиться с костями. Ужасы предыдущих дней не испарились, но именно располовиненный фьерданец отпечатался где-то на задворках памяти. Картинка до сих пор перед глазами: филигранно выполненный разрез, сочащийся кровью, тело светловолосого мужчины, раскачивающееся в небольшой чёрной дымке, прежде чем рухнуть на неё. Дарклинг почтительно кивает и рассекает зал в противоположном направлении, сопровождаемый своими людьми. Ева чувствует вину, странную и ненужную сейчас. Она может сколько угодно кичиться равнодушием, но, причиняя боль, пусть и мимолетную, другим, ещё долго корит себя, прокручивает в голове. Внутри поднимается волна раздражения. На него, на этих слуг, мельтешащих вокруг, на весь дворец. Дарклинг ни разу толком и не говорил с Евой после нападения, оставляя тонуть в собственных вопросах. Хватает гордости не бежать за ним подобно маленькой девочке. Или просто не хватает сил. Приходится покорно следовать за женщиной в чёрном через очередные двери в одну из небольших башен. Ева чертыхается, когда замечает пристальный взгляд из теней ниши в стене. Разобрать человека не выходит — только бесформенный балахон, единожды колыхнувшийся. И ноги сами уносят оттуда. Она медленно поднимается по ступеням, хотя готова остаться спать прямо на этом мраморном полу. Служанка вырывается далеко вперёд, но, когда видит состояние девушки, покорно ждёт. Мимо плывут резные двери, наконец они доходят до нужной, на пороге поджидает ещё одна горничная. «Вот она. Моя новая клетка». Девушка безразлично окидывает взглядом помещение: тяжёлые золотые занавески, горящий за красивой чугунной решеткой огонь, вычурный комод, большое зеркало и кровать с балдахином. Всё чужое. — Я могу что-то для вас сделать? Что-нибудь поесть? — спрашивает женщина. — Просто оставьте ключ и уйдите, прошу. — Конечно, — она кивает второй служанке, та делает реверанс и исчезает в коридоре. — Отдыхайте. Женщина кладёт ключ на комод, поджимает губы и уходит, тихо притворяя за собой дверь. Ева ещё минуту смотрит на закрытую дверь, а потом скидывает потертые ботинки и кафтан, опускается на колени и приглушённо скулит. Босые стопы касаются холодного пола; дрожь проходит по всему телу. Пальцы с силой впиваются изломанными ногтями в кожу головы, оттягивая, а потом и вырывая золотые волосы, снова и снова. «Глупая, глупая девчонка!». Она всхлипывает, доставая из внутреннего кармана шарф брата и утыкается в ткань лицом, вытягивая последние капли его запаха. Грудную клетку рвёт штормом; кажется, что вот-вот сил не останется даже на слёзы. Горькие капли затекают в нос и рот, обдавая жаром соли. Ана Куя говорила, что, когда умирает близкий человек, мы испытываем боль, равную теплу, какое получили от него за бесчисленные мгновенья жизни рядом. Воспитательница не упомянула о следующих за болью этапах. Дальше только бескрайнее ничто. Пустота внутри, по масштабам соотносимая лишь с Каньоном, накрывает тем самым мёртвенно-серым песком, заполняя лёгкие, не давая дышать. Ева ощущает это. Шатаясь, она подходит к зеркалу, желая, видно, окончательно себя добить. Оттуда на неё смотрят его глаза. «Прости меня!». Синие реки вен растекаются под кожей, придавая бледному лицу ещё более болезненный вид. Девушка касается подбородка и дрожащим пальцем ведёт по щеке, покрытой мелкими ссадинами. Веснушки поблекли, былого румянца нет и близко. Оказывается, что быть одной, ни от кого не зависеть — больше не желание, а её судьба, её жребий, проклятье. Ничего уже не исправить, как не склеить любимую чашку, сколь бы Ева не молила святых, вознося руки у небу: она одна. — Нет… Нет, нет! Подумать не успевается, когда крепко сложенный кулак встречается с гладкой поверхностью зеркала, что висит над комодом. Руку обжигает болью — несравнимой с той, что сейчас разъедает кожу и ломает кости изнутри, — а по идеально начищенному мрамору разлетаются мириады осколков и капельки крови. Так разлетелось и её сердце. «Не думай обо мне слишком часто. Я не хочу, чтобы ты грустила». «Но я не могу!», — произносит одними дрожащими потрескавшимися губами как молитву. Точно та сможет вернуть брата. Без него не живётся. Секунду спустя тишина снова становится оглушительной, будто и не было ничего. Ей всё равно на то, что происходит за стенами темницы, пусть хоть каждый цепной пёс Дарклинга будет сидеть под дверью, следить за ней. Ева видит, что кровь попала на шарф, испачкала мягкую и прекрасную ткань, и очередной всхлип рвётся наружу. Руки неконтролируемо дергаются, пока она пытается оттереть пятна, не понимая, что только сильнее впечатывает. «Почему? Почему?», — снаружи только хрипит, пытаясь перестать вздрагивать. Думалось, что среди людей было больно. Сейчас больнее. Ева обхватывает себя руками, тщетно пытаясь успокоиться и снова научиться дышать. Осколки бывшего зеркала хрустят под ногами, впиваются в чувствительную кожу стоп. Ломаной поступью она продвигается к огромной кровати, не боясь испачкать кровью и грязью шелковые простыни, сияющие своей белизной, и падает на самый край. Отворачивается к стене и рассматривает позолоченные узоры на подсвечнике. Спать не хочется. Хочется умереть. *** Еве снится брат. — Почему ты оставила меня? Мне так страшно здесь… Андрей снова мальчик лет пяти. Большие голубые глаза вопросительно смотрят на неё. Пшеничные волосы лежат привычным ураганом на голове. Если это сон, пусть будет беспробудным, пусть утро не наступает. — Я не хотела! Они увезли меня, Андрей, ты же знаешь! — Ева пытается добежать до брата и схватить его за руку, но тот бесконечно далеко. — Зачем ты врёшь? Ты бросила меня. Это не её брат. Нет. Он никогда не сказал бы такого, он любил её, а она его. Но Ева хочет просто смотреть на него и держать за руку. — Нет… пожалуйста! Прости меня! Его черты искажаются, то становясь похожими на звериные, то меняясь с поразительной скоростью на лица людей из жизни. Ана Куя. Мужчина из переулка. Старик на телеге. Убитый ею фьерданец. Василиса. Карие глаза подруги наливаются кварцем, волосы начинают темнеть, кожа бледнеет, и сон обрывается. Просыпаясь, она распрямляет руки, судорожно сжимающие простынь. Биение сердца отдаёт в ушах. Пару минут девушка прожигает стену взглядом и вспоминает, где находится. «Как я надеялась, что это все было сном», — Ева со стоном утыкается лицом в подушку, пахнущую лавандой. Она трёт опухшие глаза, когда в дверь кто-то начинает настойчиво стучать. Игнорировать пришедшего кажется лучшей идеей — так и поступает. Но стук только усиливается. Остаётся только встать с постели и пытаться переставлять ноги, которые совсем держать не желают. Тревога стягивает ужасом каждую мышцу: кафтана, в кармане которого лежит нож, она не находит, как и осколков собственной вчерашней слабости. «Святые, я так и не заперла дверь». Глаза пробегаются по поверхностям в поисках чего-то острого, но на них абсолютно пусто. И чисто. Кто-то очень постарался. Только сейчас видится выход на небольшой балкон, прикрытая полупрозрачной тканью, но времени на осмотр путей отступления уже нет. Ева крадётся к комоду, на котором одиноко лежит гребень для волос, хватает его и останавливается рядом со входом. — Я вхожу! Дверь распахивается, впуская высокую девушку в кремовом кафтане, расшитом золотом и отороченном рыжеватым мехом лисицы. — Совсем никого не боишься? Ева резко выставляет импровизированное оружие вперёд, вызывая смех вошедшей. — Планируешь убить меня гребнем, Ева? — По крайней мере попытаюсь, если не скажешь, кто ты такая и откуда знаешь мое имя. — Твоё имя теперь знают все, пора привыкать, — незнакомка фыркает на неудавшуюся угрозу, отодвигая гребень в сторону изящной рукой. — И это звучало очень грубо. — Уж простите. Если и доводилось видеть красивых людей в своей жизни, то она была прекраснее их всех — волнистые и сияющие рыжие волосы, большие глаза золотистого цвета, безупречно гладкая кожа, идеальные скулы, словно высеченные из мрамора. Она окидывает комнату и Еву критическим взглядом, слегка морщит нос. — Святые мне в помощь, — произносит девушка, оглядывая Еву. — Что случилось с твоими руками и лицом? И когда ты в последний раз мылась? Ева трёт разбитые костяшки и стыдливо прячет руки за спину. С момента, когда она имела возможность привести себя в порядок, прошло очень много времени. Тонкий слой грязи и крови покрывает тело. О запахе и говорить нечего. — А… Но она не слушает: выкрикивает приказы служанкам, что по щелчку пальцев вбегают в комнату. — Горячую воду сюда и побыстрее. Мне понадобится мой набор, и снимите с неё эту одежду. Служанки кивают и опасливо подходят к Еве, точно та — непослушная кошка, что расцарапает все руки, пока её будут пытаться приручить. — Эй! — она отбрасывает руки, что пытаются пробраться к пуговицам её рубахи. Гриша закатывает глаза. Что это за орден с кремово-золотым кафтаном? — Если придется, позовём сердцебитов, чтобы усыпить буйную заклинательницу. Служанки удваивают усилия. — Хватит! — Ева повышает тон, пятясь от всех подальше. Они хлопают глазами и переводят взгляд на незнакомку. «Выглядят безобидными, ванна и чистая одежда тоже не помешали бы. Но все равно ничего не стану делать без объяснений». — Кто ты такая? — с ощутимым нажимом добавляет Ева. — Я не собираюсь тратить врем… — Мне нет дела до твоего времени. — грубо отрезает Ева. — Я проехала почти две сотни миль верхом, неделю спала на гнилой соломе, а ещё дважды чуть не отправилась на тот свет. Пока не получу свои заслуженные объяснения, я не шевельну и пальцем. Обмен колкостями закончен победой Евы, девушка тяжело вздыхает, будто собираясь отчитывать капризного ребёнка. Пусть. — Меня зовут Женя. Очень скоро ты будешь представлена королю, и моя задача — сделать тебя чуть менее похожей на мертвеца. Кому? Раздражение уступает место недоумению. — Королю? — Разве я не так сказала? — притворно задумывается девушка, разминая пальцы. — А теперь приступаем. Ева растерянно кивает, а Женя хлопает в ладоши. Служанки семенят в ванную комнату, подталкивая за собой, и расстегивают пуговицы на одежде, вернее на том, что от неё осталось после недельного путешествия. Дрожа не то холода, не то от осознания скорой встречи с правящей семьёй, девушка рассматривает комнату. Крошечные изразцы необычайной красоты покрывают поверхности, а глубокая медная ванная сияет в свете закатного солнца из крохотного окна под самым потолком. На ней красиво отлиты цветы и замысловатые узоры, в воде, от которой исходит пар, Ева видит своё косое отражение. Стена рядом украшена мозаикой из ракушек и перламутра. — Садись! — одна из служанок аккуратно подталкивает девушку к ванне. Вода обжигает, но Еву это не слишком беспокоит. Стесняться своего вида она перестала ещё в казарме, но было что-то странное во всём происходящем — над обнажённой дрожащей девушкой склоняются одетые люди, с неподдельным любопытством осматривают и ищут что-то на полочках. Хочется выгнать вон. На секунду она просто закрывает глаза и пытается притвориться будто то, что происходит лишь игра. Ева шипит, когда одна из служанок хватает её за голову и начинает намыливать волосы. — Я справлюсь и сама! — Как скажете. Тёплая вода обволакивает измотанное тело, расслабляя мышцы. Такой ванны она не принимала никогда в жизни. Когда Ева заканчивает с волосами, другая служанка склоняется над ванной и начинает вычищать грязь из под ногтей. Приходится бороться с желанием выдернуть руку и нырнуть в воду, подальше от их взглядов. Чувствуется, будто с неё сняли вторую кожу — слой, что сопровождал очень долго. — Вылезай, вылезай! — служанка торопливо хватает за плечо. Пушистые полотенца собирают капли воды на теле. Одна из молодых девушек выходит вперёд с тяжёлым бархатным халатом и уводит Еву в спальню. А потом все, кроме Жени удаляются из комнат. Она распахивает шторы и передвигает деревянный стул поближе к окну, пока Ева настороженно наблюдает. — Садись, — приказывает она. — Прекращай мной командо… Женя дёргает рукав халата, и девушка падает на стул. Еве претит факт нахождения здесь. Перед глазами палатка, в которой живут картографы — слишком тонкая, чтобы полностью согреть. Вечно холодные оттого пальцы. Утренние разминки с Васей. Именно подруга вытягивала Еву из постели, расшевеливала сонную и заставляла двигаться, ведь в движении видела жизнь. Сегодняшнее пробуждение видится изощренной пыткой, если не казнью. По крайней мере, люди отвлекают от мыслей, которые в их присутствии лишь шепчут на ухо, когда как наедине кричат оглушительно, перебивая остальные звуки. Небольшой сундук щёлкает и раскрывается под руками Жени. Содержимое постепенно перемещается на стол — сусальное золото, драгоценные камни самых разных цветов, скляночки, наполненные ягодами и чем-то ещё, листья — всё, что она успевает увидеть. Женя берет Еву за подбородок, сосредоточенно разглядывает лицо, а потом осматривает и руки в свете из окна. Лёгкими прикосновениями порезы на пальцах и ладони исчезают, оставляя после только странное покалывание и невыносимое желание расчесать кожу, какое она уже чувствовала в карете. То же проходит с синяками и ссадинами на лице. Когда Женя перемещается к шраму, рассекающему добрую треть левой руки, Ева отдергивает руку. — Этот не нужно. — Воспоминания? — на лице правдивое изумление, но вопросу суждено остаться без ответа. Слишком свежая рана. — Неважно, — буркает Ева. — Спасибо. Она начинает вставать, когда Женя одергивает её и вновь усаживает на место. — И куда это ты собралась? Мы не закончили. — Что? — Пожелай Дарклинг просто тебя исцелить, послал бы целителя. — А ты тогда кто? — Я, по-твоему, в красном? — резко отвечает Женя, в её голосе слышится горечь. Чем же это так задело? Хочет быть в красном, но не может? Она указывает на себя. — Я — портниха. «Так вот, что значит кафтан». — Штопаешь людей? — Именно, — длинные пальцы Жени порхают вдоль лица, оглаживают абрис челюсти. — Ты же не думаешь, что я родилась с такой внешностью, правда? Идеальные черты и гладкая кожа мозолят глаз, заставляя бороться с завистью и желанием переиначить и себя. — Ты собираешься изменить моё лицо? — Нет, просто… немного освежить. Она знает о всех своих недостатках, о любом шраме. С закрытыми глазами назовёт каждый. Еве часто указывали на них. Дети из приюта, воспитатели, бывало и посетители таверн и трактиров. В насмешливой манере, не зная, что у девушки слишком хорошая — будь она проклята — память. Кожа да кости. Бледная, как мертвец. Девочка-призрак. Не обращать внимание с каждым разом становилось легче, пока мнение окружающих не перестало заботить вовсе. Только когда подобное говорит человек с ног до головы — лоск да манеры, поневоле снова начинаешь сомневаться. Больнее всего бьёт то, что прислал Женю именно Дарклинг. Видно, мнение Евы о приоритетах генерала сложилось неполным. — Нет, — Ева ловит руку портнихи, до сих пор мелькавшую перед лицом. — Если Дарклингу не нравится мой внешний вид, это исключительно его проблема. — Ты нравишься себе? «Ей правда интересно?». — Это вообще не имеет значения сейчас. — Ты все не так поняла, — примирительно произносит Женя. — Я не буду вносить больших изменений, лишь несущественные. Разглажу кожу, придам блеск волосам. Я сделала себя идеальной, но потратила на это всю жизнь. — Не надо говорить со мной в снисходительном тоне. Называй вещи своими именами. Я знаю, как выгляжу, — Ева задумывается лишь на секунду. — Уходи. Женя склоняет голову, изучая её, диковинную и выбивающуюся из окружающей обстановки. — Почему ты так реагируешь? — А ты как думаешь? — Не знаю. Я всегда была красивой. — Дело не в красоте. — Среди гришей красота не имеет особого значения, — слова звучат утешением, только слишком кривым и слабым. Каждый гриш, которого видела за жизнь Ева, был прекрасен. — Дарклингу нет дела до того, как ты выглядишь. Важно лишь то, на что гриш способен. А если верить слухам, то способна ты на многое. Ни на что не способна. — Тогда почему он прислал тебя? — Потому что король и его ближайшие подданные смотрят только на красоту, и Дарклинг это понимает. Внешность в Большом дворце — это самое главное. Если тебе суждено стать спасением нашей страны… лучше, чтобы ты выглядела соответственно. «Опять это слово. Спасение». Кто её спасёт? От самой себя, от мыслей, что не дают спать по ночам, есть по утрам. Ева обессиленно опускается на стул и смотрит в окно. Снаружи солнце последними лучами освещает лес и небольшое озеро с маленьким островком посередине. Должно быть, она проспала целый день, только лучше ничуть не стало. — Знаешь, ты ведь не ужасна. — Обнадёживает, — сипло усмехается, взгляд то и дело возвращается к якорю прошлой жизни — красной полосе на ладони. — Ты просто выглядишь немного… — Давай, не стесняйся. — Ты сама сказала, что путешествие было изнуряющим и… — Путешествие? Меня силком притащили в этот треклятый дворец! Наверное, тебя успокаивают мысли о том, что всё это время я грезила такой жизнью, а вы исполняете мои тайные желания, — она начинает задыхаться и прерывается, чтобы закончить сиплым голосом: — Ошибаешься. Ева ругает себя за злость в словах, не узнаёт грубые и переломанные незнакомые звуки, вырывающиеся из собственного горла. Всё происходящее кажется каким-то фарсом, дешёвой комедией. Ненастоящим, далеким. Это не её мир. Ей место среди обычных людей, — где и провела жизнь. — Я всегда была такой. Лоб утыкается в холодное оконное стекло, оно приятно покалывает и успокаивает. Былая злость превращается в равнодушие. «Почему я вообще сопротивляюсь? Пусть делает со мной что хочет… разницы уже нет». — Ладно. — Спасибо! — Женя радостно и облегчённо вскрикивает, хлопая в ладоши. «Это был очень убедительный приказ от Дарклинга, и неизвестно, что бы с ней случилось, если бы я отказалась», — понимает Ева. — Не перестарайся. — Ты будешь похожа на себя, только будет казаться, что ты наконец смогла отоспаться и отдохнуть, — Женя начинает искать что-то на столе и подвигает ближе гребень, которым ещё полчаса назад ей угрожали. Ева смежает веки. Прохладные кончики пальцев скользят по лбу, слегка укалывая и стирая каждую неровность, каждую царапину и изъян. Воспоминания и многие дни жизни. Кожа над бровью затягивается так, будто в детстве она и не падала на торчащий из порога гвоздь, не плакала часы напролёт, не выла, пока воспитатели обрабатывали рану спиртом, а Андрей не сидел рядом с жалостливым взглядом — боялся за сестру. Будто и не было часов за тайным разглядыванием себя в зеркале — пока оно у неё ещё было — и желаний о другом, лучшем лице. Пальцы перемещаются к коже под глазами, стирая тёмные круги, сопровождающие девушку сколько она себя помнит. Совсем маленькая слезинка капает на мягкий халат. Женя тянется к одной из роз на столе и отрывает бледно-розовый лепесток. Касаясь кожи, он перетекает на щеку, оставляя за собой румянец. Точно Ева и не ехала против воли через всю страну, отбивая тело в седле, нестерпимо желая вернуться назад. Ещё один лепесток ложится на губы. — Это на пару дней, — сообщает Женя. — Теперь волосы. В руку гриши ложится гребень из слоновой кости и склянка с чем-то блестящим. — Настоящее золото? — Конечно, — отвечает, поднимая локон тусклых пшеничных волос. Золотая пыль разлетается по голове. А когда Женя проводит гребнем, растворяется, превращая переломанные космы в нечто прекрасное. Обработав каждую прядь, Женя выверенными движениями наматывает их на пальцы, заставляя волосы завиться. — Другое дело! Ева изучает отражение в зеркале. Волосы блестят солнцем, они стали жидким золотом, грозящим ослепить каждого посмевшего поднять взгляд. Выше скул обозначился румянец, пусть не сглаживающий острые углы, но придающий здоровья лицу. Хочется всё содрать. Показать всему миру, как больно внутри. «Что сказал бы Андрей, узнай, что я позволяю им с собой делать?». «Он ничего больше не скажет». — Мне всё равно. — Это лучшее, что я могу сейчас сделать. — О большем я и не попрошу, не беспокойся, — едко отвечает Ева. — И правильно, поверь, никто не хочет привлекать слишком много внимания короля, — голос весел, но Ева замечает тень, пробегающую в глазах, пока Женя не встаёт, чтобы впустить служанок. «Что это значит? — читать людей кажется чем-то невообразимо сложным. — Она явно не питает любви к королевской семье, но почему?». Служанки отводят девушку на ширму из черного дерева, инкрустированную жемчугом, похожим на звёзды на полотне ночного неба. Спустя пару минут чистая туника и штаны висят на тощем теле, ноги сжимают кожаные ботинки, а в руках лежит серое пальто — чистая версия армейской формы. На правом рукаве крохотный значок картографа в виде компаса. — С размером мы не угадали, но времени уже нет, — говорит Женя, оглядывая с ног до головы. — У тебя есть десять минут на завтрак, поторопись. — Хорошо. В форму вы меня выряжаете тоже для короля и королевы? Неогранённый алмаз, невиданное чудо из рядов Первой армии? — Да. Если ты появишься в кафтане, он подумает, что Дарклинг тебя прятал. А король… ты вскоре увидишь, какой наш король. — Умно. Одна из служанок вносит поднос. Яйца на замысловатых подставках, чай в небольшой фарфоровой чашке, сахарные булки странных форм и столовые приборы. Нож. Служанка кланяется и удаляется. А Женя торопливо начинает собирать содержимое волшебного сундучка обратно, поворачиваясь к Еве спиной. «Нож мне пригодится, — она воровато поглядывает на сверкающую поверхность лезвия, — жаль, что тупой. Но лучше, чем ничего». Девушка делает вид, что собирается приступить к вареным яйцам. Предельно быстро и тихо заталкивает нож в рукав пальто и подпирает ладонью, чтобы не оставлять ни единого шанса выскочить оттуда против её воли. Женя заканчивает свои дела и садится рядом, на кровать. — Ева, это десертный нож, он тупой. — Какой нож? Как и всегда — отличная актриса. — Тот, что ты куда-то запрятала, — Женя усмехается, лениво разглядывая свои ногти. — Глупой меня считаешь? «Внимательная». — Вы сами куда-то дели мои вещи. Сама невозмутимость. Ева кусает булочку и запивает терпким чаем, с трудом не выплёвывая. — От них разило нечистотами на расстоянии пары миль, скоро тебе всё вернут. — Правда? — бормочет Ева, где-то глубоко внутри желая верить, но исчерпав лимиты этого чувства. — Правда, только отдай его. Девушка молниеносно выпускает нож из рукава, удобно укладывая в ладонь, и резко подаётся вперёд к грише. Та испуганно дергается, инстинктивно собирает руки вместе. — Что, боишься неуравновешенной и сумасшедшей девчонки? Правильно делаешь. — Если ты соврала, я найду тебя и прирежу, — добавляет она. Женя всматривается в холодные глаза — пытается угадать, шутка это или нет. Но Еве не до шуток. Весь дворец будет с ног на голову перевернут, если она не получит обратно свой нож и шарф. Святые, существуют они или нет, будут свидетелями.