Faber est suae quisque fortunae.
—
Ноги отказываются делать шаги, когда Женя подталкивает в коридор. У лестницы она шепчет: — Я просто помогала тебе одеться. Мне не положено работать над гришами. — Почему? — Потому что глупая королева и ещё более глупые придворные убеждены в том, что это нечестно. Ева удивленно смотрит на девушку, но вопросов больше не задаёт. Знает — оскорбление королевы может быть расценено как измена, хотя на лице Жени, как ни странно, не видно и капли страха. Огромный купольный зал, заполненный гришами в разноцветных мантиях, встречает Еву волной шёпота и косых взглядов. Подавляющее большинство её возраста или немного старше, но несколько взрослых гришей собираются в углу. Седина в волосах и морщины на лицах ничуть не умаляют поразительной красоты каждого. Такому только завидовать. Пространство кажется большим любого, где когда-либо бывала. Места слишком много, но воздуха не хватает. Чувствуется, что она букашка в этом огромном дворце, а кто-то очень тёмный уже заносит сапог. От страха сосёт под ложечкой. Как бы Еву не вышкаливали, не рядили в красивые одежды, внутри всё равно грязная и оборванная сирота. Без дома, без семьи, без настоящей фамилии. Она — чужеродный объект, отторгаемый дворцом. Эти высокие стены и вычурные колонны выплюнут её, точно рыбью кость, застрявшую поперёк горла. Высокий широкоплечий сердцебит выходит из толпы. Загар на коже выдаёт южное происхождение, весь он, как кровь с молоком; здоровье, кажется, прямо отражается на лице. Мужчина почтительно кланяется и представляется: — Меня зовут Сергей Безников. — А меня зовут «я не в настроении». — Кусается! Сделаю вид, что не услышал. Подойди, позволь тебя представить. Ты будешь идти с нами, — он крепко берёт Еву под локоть и подводит к группе корпориалов. — Она заклинательница, Сергей, — вмешивается девушка в синем кафтане, обшитом красным, с развевающимися каштановыми кудряшками и глуповатой улыбкой. — И пойдет с нами. Эфиреалы подают голос, робко соглашаясь. — Мария, — натянуто-дружелюбно произносит Сергей с белоснежной улыбкой, — ты же не предлагаешь ей войти в зал с гришами ниже по рангу? «Сколько же в них фальши?». Фабрикаторы и вовсе стоят в сторонке, тихо переговариваются между собой, не пытаясь на что-то претендовать. «Низшие по рангу», — догадывается Ева. Мария разворачивается к сердцебиту и краснеет от напряжения, несколько заклинателей вскакивают на ноги, точно готовясь в любой момент напасть. — Напоминаю тебе, что сам Дарклинг — заклинатель. — Вы смеете приравнивать себя к Дарклингу? — Думаю, я справлюсь и сама, — встревает Ева, когда начинает казаться, что конфликт с применением силы неизбежен. Оба переводят недоумённые взгляды на неё. — Твоё место с нами, — возражает Мария, по-детски обиженно выпячивая губу и вызывая новую волну споров. — Она пойдет со мной, — едва слова звучат в помещении, гриши затихают. Девушка против воли впивается глазами в чёрный силуэт, что выделяется только только мазками белёсой кожи — так неумелые художники пишут картины, не зная и не принимая полутонов, лишь чёрное и белое, тёмное и светлое. Будь она этим художником — замазала бы всё. Дарклинг стоит в арке в окружении Ивана и нескольких других гришей, лица которых смутно знакомы. Мария и Сергей спешно отстраняются. Юноша обводит толпу хозяйским взглядом и продолжает: — Нас ждут. Комната оживает — гриши встают со своих мест и выходят через огромные двери, ведущие наружу. Выстраиваются в два длинных ряда. Сначала субстанциалы, затем эфиреалы и наконец корпориалы: высшие по рангу гриши заходят в тронный зал последними. «Это отвратительно, — удивляется Ева. — Я думала, все гриши держатся друг за друга, а не тайно ненавидят». Она остаётся на месте, не знающая что делать, не желающая идти вообще. Женя куда-то испаряется, а через секунду рядом возникает Дарклинг. Девушка искоса глядит на его профиль, точно выточенный редким мастером из гранита с особой скрупулезностью. — Выглядишь отдохнувшей, — замечает юноша. — То есть больше не вызываю жалость своим видом? — Отдохнувшей, но не подобревшей, — исправляется Дарклинг с полуулыбкой на её реакцию. — Это не было моей прихотью. Порыв поёжиться побеждает. До сих пор Ева чувствует себя предельно странно после того, что сделала Женя. — Прости, я не хотела. Никогда раньше не слышала о портнихах. — Женя уникальна, — отвечает Дарклинг. — Как и мы. Сиротка внутри цепляется за слово, которое теперь отдаётся эхом в голове: «Мы». «Нет никаких мы». — С каким орденом будет идти она? — Женя будет при королеве. — Почему? — Когда её таланты начали проявляться, я мог дать ей выбор — стать фабрикатором или корпориалом. Вместо этого я развил её способности и подарил королеве. — Подарил? Как раба в личное пользование? Дарклинг поворачивает к ней голову. — Все мы кому-то служим, — резко отзывается, рвано жмёт плечом. Затем добавляет: — Король ждёт демонстрации. Ева старательно сдерживает нервный смешок. — Но я не смогу ничего сделать. — Я и не жду этого, — перебивает он, уверенно двигаясь вперёд, когда последние корпориалы в красных кафтанах исчезают за дверью. Гравий перекатывается под ногами, пока Малый дворец удаляется из вида в алых лучах солнца. Десятый ли раз? Сотый? Снова кажется, будто впереди — казнь, а сейчас она восходит на скрипучий эшафот. — Несправедливо, — девушка первая разбивает тяжелую тишину, в которой идут к Большому дворцу, — король не может просто ждать, что я… натворю чудес по щелчку его пальцев. — Надеюсь, ты не ждешь от меня справедливости, Ева. Это не по моей части. «Выходит, Дарклинг не знает не только милосердия, но и справедливости?», — вспоминаются отчаянные слова фьерданца, что заносил кинжал над грудью. Девушка сосредоточенно смотрит вниз, чтобы не споткнуться. — Ты действительно думаешь, что я проделал весь этот путь, чтобы сделать из тебя посмешище? Из нас обоих? — Я не знаю, что думать. — Не можешь просчитать дальнейшие исходы сложившейся ситуации, так? — темнота туннеля проглатывает силуэт юноши, голос кажется звучащим отовсюду. — Да. — Выбор всегда будет за тобой, — медленно начинает Дарклинг. — Сирота из Керамзина, боящаяся даже собственной тени до конца жизни, — в его глазах сверкают недобрые огни, когда Ева догоняет, — или один из самых могущественных гришей в истории. Ожившая легенда. — Звучит так, будто права на выбор у меня нет. — Что я говорил тебе о справедливости? «У меня и правда нет других вариантов, кроме как довериться ему». Выбор есть всегда. Что за глупая фраза. Какой выбор у неё? Бежать, пока сердцебиты не настигнут и не остановят израненное сердце уже навсегда? Может, спрятаться в кустах и переждать? Парк заканчивается, сменяясь белоснежными ступенями в Большой дворец. Они пересекают просторный зал, что переходит в длинный коридор, завешанный зеркалами в золотых рамах. Взгляд мимолетно задерживается на отражающей поверхности. Дарклинг не упускает. — Будь аккуратна с зеркалами, о них можно пораниться. Ева сжимает палец до хруста. Второй, третий. Заставляет себя выпрямить спину и поднять подбородок, не показать удивления или боязни. Хотя первородный страх заползает под рукава пальто и липким слоем пота оседает на спине. Крепче сцепляет челюсти до противного скрипа зубов о зубы. «Кто-то всё же доложил ему… — предположение про цепных псов, что следят за каждым её шагом, больше не кажется таким сумасшедшим. — Только кто?». Игра. Всё — игра. Играй свою роль. — Непременно, — от елейности в своём тоне скривиться бы. Ева невольно замедляет шаг. Юноша галантно приостанавливается и дожидается, подставляя локоть. Ева принимает. Какие манеры. Большой дворец совсем не похож на тот, в котором пришлось ночевать. Кричит вычурностью в каждом золотом украшении, каждой сверкающей люстре и ряженом лакее в шитой сверкающими нитями ливрее. Шитой белым и золотым, как кафтан Жени. Она считается служанкой? Пол, выложенный замысловатыми геометрическими узорами, видится начищенным до блеска, до скрипа, до того, что ноги Евы чуть не разъезжаются. — Кажется, ты был прав, — на выдохе говорит она. — Это действительно самое уродливое здание на свете. Я не понимаю, для чего всё это? Дарклинг усмехается. — Узнав, чего хочет человек, ты узнаешь человека. О нашей знати можно многое сказать, если рассмотреть поближе дворцы и поместья, которые строят себе короли и дворяне. — И что же? — Не в этих стенах. Разумно. Какой наивностью теперь кажется мысль о том, что источник всех бед и несчастий Равки — Тенистый Каньон. Стыдно, что когда-то ей верилось. Нефритовое дерево с алмазными листьями насмешливо глядит на девушку со своей высоты. Помещения здесь больше, помпезнее — расписанные сюжетами потолки, позолота везде, куда только достала рука мастеров, стулья, обитые бархатом. Вокруг — сплошь лицемерие и лесть. Всё поддельное насквозь. Отвратительное в своей красоте. «Равка умирает, пока они любуются своей роскошью!». Тронный зал высотой не меньше трёх этажей, испещренный окнами с — будь они неладны — большими двуглавыми орлами. Голубая ковровая дорожка рекой пролегает через пространство, оканчиваясь у ног придворных, что толпятся подле помоста с двумя тронами во главе. Пальцы сильнее сжимают чёрную ткань. Входя в зал, Ева вынуждена жмурить глаза: блеск свечей и ламп, дамских платьев из жидкого шелка, медалей, которыми увешаны мундиры их мужей, слепит. Женщины дуют губы и хлопают ресницами, пытаясь привлечь мужчин, что переговариваются между собой и пьют из бокалов. Округлые животы и мечтательность на лицах едва ли не каждого генерала и чиновника наталкивают на мысль о том, что проводят они подобным образом каждый день своей жалкой жизни. «Дарклинг выучил их наизусть». В отличие от крестьян, что гнут спину по двенадцать часов в день ради жалких копеек. Ева знает не понаслышке. После смены в таверне единственное, на что оставались силы — подняться по лестнице и упасть на маленькую кровать с проеденным клопами матрасом. Андрею бывало не доставало и на то. Сестра брала под руку, аккуратно тянула за собой наверх. Когда-то так и заснули за разговорами под самой лестницей, а на утро разбирались с последствиями в виде ноющих костей. Вот только там она была счастливее, чем в этом дворце. Там был брат, и больше не нужно было ничего. Трава всегда казалась зеленее, а небо яснее рядом с ним. «Не время. Не сейчас», — она прогоняет мысли об Андрее, что вмиг способны сорвать маску безразличия, явить собравшимся ту, кем всегда была — сиротку из Керамзина. Пусть лучше потолок на головы обрушится, чем ей придётся терпеть это, собирать себя разбитую по кусочкам, чтобы угодить улыбкой самодурам на золотых стульях. Гриши становятся по обе стороны от ковровой дорожки в соответствии со своими орденами. Тишина кричит во всё горло, когда люди оборачиваются на Дарклинга и Еву. Они медленно плывут к золотому трону, пока девушке думается, что дойти не уже получится — обязательно споткнётся, упадёт, расплачется. Король вытягивается и возбужденно ёрзает на месте. Покатые плечи, худоба и голова с редкими островками волос придают ему совсем нездоровый вид, хотя в остальном выглядит на сорок или немногим больше лет. Припухшие веки, из-за которых показываются влажные глаза, густые седые усы. «Жалкое зрелище». С ног до головы одет в военную форму, сбоку торчит тонкий меч, а на узкой груди поблёскивают медали и ордена. Рядом стоит мужчина, облачённый в рясу священника с вышитым посреди золотым орлом, с лица свисает длинная чёрная борода. Она уже его видела. Отчего-то по спине ползут мурашки. Дарклинг опускает локоть, предупреждая об остановке. — Ваше Величество, мой царь, — ровным голосом, без намёка на эмоции проговаривает он. — Ева Воронцова, заклинательница Солнца. По толпе проходит тихий ропот. Ева судорожно прикидывает, будет ли уместным пытаться сделать реверанс в мешковатых армейских штанах. Или стоит просто поклониться. Ана Куя всегда настаивала, чтобы сироты знали, как встречать знатных гостей князя. Но король обрывает внутреннюю дилемму и подзывает хилой рукой. — Подойди, подойди! Подведи её ко мне. Под внимательным и нетерпеливым взглядом они подходят к возвышению. — Тощая, — его нижняя губа слегка оттопыривается, выдавая разочарование. «Чего же ты ещё ожидал?». Ева замирает и молится всем святым, чтобы демонстрация — как это назвал Дарклинг — поскорее закончилась. Она, конечно, назвала бы истязанием. У короля почти отсутствует подбородок, вблизи можно увидеть лопнувшие сосуды на носу. Что-то очень жадное, вместе с тем наивное блестит в глазах и в его жёлтом лице. Король быстро протирает капельки пота, выступившие на лбу платком, который достаёт из внутреннего кармана. — Покажи мне, — монарх почесывает лицо с едва заметной небрежной щетиной. Желудок падает вниз. Когда Ева встречается взглядом с Дарклингом, тот кивает и широко разводит руки. Ладони снова наполняются тьмой под бешеный стук её сердца, что пульсирует в ушах. Чёрные ленты чистейшей тьмы вьются вокруг предплечий, почти ласково трутся о спину хозяина, выказывая преданность ему и угрожая остальным. А затем снова громкий хлопок. Где-то неизмеримо далеко слышатся взволнованные вздохи, даже нервные вскрики, когда в зале не остаётся ничего, кроме мрака. Темнота больше не неожиданная, но пугающая, заставляющая искать точку опоры. Во рту становится сухо, а кровь отливает от лица. Юноша ловит ледяную ладонь Евы. Чувство мощной уверенности охватывает тело, а затем слышится ясный и требовательный зов Дарклинга. Не отвечать на него видится глупостью — она подталкивает нечто, поднимающееся внутри, наружу. Свет заливает тронный зал, вырываясь из девушки и омывая всех теплом. Осколки тьмы, которые не рассеялись мгновенно, чудно танцуют и прячутся. Просто не может быть. Это не она. Почему? Придворные взрываются аплодисментами. На лице Дарклинга контрастные тени и яркие золотистые лучи, что-то нечитаемое всего на секунду мелькает в глубинах взгляда и тут же исчезает. Люди начинают плакать и обнимать друг друга. Одна женщина падает без чувств, к ней опускается супруг и пытается поднять. На замасленном лице короля ликующее выражение и восторг, он аплодирует громче всех, поднимаясь с трона. Когда Дарклинг отпускает подрагивающее запястье, свет исчезает, отмечая лишь кожу девушки слабым остаточным сиянием. Ева с удивлением рассматривает кончики пальцев. — Замечательно! — кричит король. — Настоящее чудо! Он спускается по ступенькам и хватает ладонь Евы в свои скользкие руки. Мокрые губы противно мажут по костяшкам, вызывают желание сбежать и оттереть кожу с мылом. Бородатый священник, до того больше походивший на статую, спускается следом. — Моя дорогая девочка, — бормочет король. — Моя дорогая, прекрасная девочка. В голове — слова Жени о внимании короля, по плечам мурашки. Выдернуть руки слишком глупо — терпит. Скоро он отпускает Еву, начиная хлопать Дарклинга по спине на неуместно-дружеский лад. Нужно отдать должное генералу — ни капли раздражения не видно, хотя чувствуется незримо. — Превосходно, просто чудесно, — оба отходят в сторону. — Пойдем же, мы немедленно должны обсудить наши планы. Вперёд выступает священник. Она уже видела его. — Действительно чудо, — слова медленно перекатываются по кривому тонкому рту. — Ева. Надеюсь познакомиться с тобой поближе. — Конечно. «Никогда не хочу знакомиться с ним ближе!». Его глаза — карие, едва ли не чёрные, под стать цвету Каньона — вцепляются в неё, пригвождая к одному месту нездоровым любопытством и очень серьёзным немым вопросом. Очи волькр, должно быть, вблизи выглядят именно так. Различим запах плесени и ладана, расходящийся от него по залу. Могильный. Ева чувствует, что способна двигаться, только когда священник отступает, присоединяясь к разговору с королём. На смену ему появляются десятки разодетых в дорогие ткани мужчин и женщин. Они расталкивают друг друга, желая коснуться руки девушки или просто посмотреть в её лицо. Паника укладывает крепкие пальцы вокруг шеи, когда спасением рядом появляется Женя. — С тобой желает встретиться королева. О святые. А ей то что понадобилось? — Нельзя сказать ей, что я заболела? — Нет. Мелькает узкий коридор, какие-то люди, гостиная в форме драгоценного камня становится конечной точкой. Посреди комнаты на массивном диване возлегает королева. Тонкая небольшая кисть её поспешно отбрасывает что-то на подушки, начинает поглаживать лежащую подле собаку со сплющенной мордой против шерсти. Если красота молодости Дарклинга неправильна и обманчива, то красота королевы, пусть она и снаружи прекрасна до невообразимого, ещё более странна. Блестящие светлые волосы собраны в высокую прическу, из которой не выбивается и единый волос. Мимолетно хочется сделать что-то непоправимое: повытаскивать пряди да стереть улыбку с длинных губ. Её сладкие, как сахар, слишком синие, как глубины Истиноморя, глаза надменно осматривают Еву. Женя постаралась на славу. Лицо королевы принимает самое довольное выражение. Она окружена придворными дамами в изысканных нарядах голубого или розового цвета. Женщины картинно подбирают платья, ленточные банты и цветочные украшения, привставая. Каждая похожа на предыдущую — одинаковые крохотные носы и тонкие брови, кучные губы и глупое, тягучее выражение лица. Концентрированные ароматы разных цветов исходят от белёсых шей, тянущихся из лифов, украшенных жемчугом, камнями и золотом, чтобы получше рассмотреть девушку. Женя покорно склоняет голову и представляет Еву: — Моя царица, — низкий и грациозный реверанс, в котором опускается Женя, достоен лишь восхищения. — Это – заклинательница Солнца. От обилия нежных цветов, блеска и драгоценностей начинает кружиться голова. Не хватает только порхающих заморских бабочек и крохотной радуги — тогда точно стошнит, прямо на изысканную подставку для свечей в виде большой раковины. Ожидаемо. Она тут не к месту. — Подойди сюда, дитя, — Ева делает пару осторожных шагов, решаясь посмотреть королеве в лицо. — Ах! Какие замечательные у тебя глаза! А какие злые! Она на полном серьезе желает доброты? Хочется развернуться и уйти. «Голова на плечах мне ещё понадобится», — думает Ева, пока отвешивает кривоватый поклон, встречаемый парой тихих смешков с дальних углов помещения. Реверанс вышел бы ещё более несуразным. — Превосходно, — лепечет королева. — Ненавижу притворство. Тебя вырастили гриши? — Нет, Моя царица. — Значит, крестьянка? Ева кивает. — Невероятно! Нам безмерно повезло с нашими людьми, — одобрительные шепотки придворных слышатся с обеих сторон. — Нужно осведомить твою семью о твоём новом статусе. Женя пошлёт к ним гонца. Девушка кивает и снова делает реверанс. Семья. Раньше маленькая девочка мечтала о родителях. Раньше был брат, всеми силами пытающийся заполнить пустоту. Теперь девочка окружена призраками прошлого. — У меня нет семьи, Ваше Величество, я выросла в доме князя Керамзова. Собственные слова режут по сердцу. Неприкрытой правдой. Дамы усиленно шепчутся, даже Женя оборачивается и смотрит в любопытством. — Сирота! — радостно восклицает королева. — Как чудесно! Веера, которыми обмахиваются женщины, чтобы не взмокнуть в слоях одежды, образуют небольшой ураган в комнате. «Так бы и выдавила её синие глаза». Хочется заставить королеву взять слова обратно. Пальцы нащупывают шрам, поглаживают, прикрытые длинным рукавом пальто. Вспоминаются собственные мысли о голове на плечах, и в ответ Ева только буркает: — Спасибо, Моя царица. — Тебе, наверное, всё кажется таким непривычным. Следи за тем, чтобы жизнь при дворе не испортила тебя так же, как и других, — странно смотрится сахарное лицо королевы, когда она щурится, смотря на Женю с открытым намеком, но кожу не режет ни одной морщиной — всё гладкое. Девушка благоразумно игнорирует многозначительный взгляд, что, кажется, раздражает августейшую ещё больше. Наконец их отпускают коротким щелчком пальцев, унизанных золотыми кольцами. — Вы свободны. Девушки торопливо выходят из комнаты, прикрывая двери. — Какая противная, — она что, произнесла вслух? — Я не то хотела сказать… — Не волнуйся, я тоже так считаю, — отвечает Женя. Откуда-то появляется Дарклинг и ведёт их дальше за собой по коридору. — Как прошла встреча с королевой? — Бедственно, — протягивает Ева. — Она не сказала ничего, что вышло бы за рамки приличия, но смотрела на меня так, будто я была гадостью, что застряла в зубах её собаки. Женя прикрывает рот рукой и смеётся, а губы Дарклинга гнутся в легкой улыбке. — Таков королевский дворец, — говорит он. — Впечатление складывается скверное. — Полагаю, каждый так думает, — признаёт юноша. — Но мы все мастерски играем свои роли. — Король искренне радовался сегодня, — предполагает Ева. — Король — ребёнок. Девушка ещё минуту оглядывается по сторонам, опасаясь лишних ушей. Занятное определение. Ещё занятнее, что Женя никак не реагирует, и они продолжают двигаться по дворцу как ни в чем не бывало. То, с какой легкостью оба критикуют правителей, кажется бесстрашным. Дарклинг, должно, видит смятение девушки и добавляет: — Но благодаря тебе он стал счастливым ребёнком. — Тогда почему ребёнок правит страной? — Хотел бы я знать. — Тот человек рядом с королем… он священник? — хочется сменить тему, иначе чувствуется, что с языком придётся попрощаться довольно скоро. — Апрат? Своего рода. Некоторые говорят, что он фанатик. Другие – что мошенник. — А ты? — Каждый человек во дворце сгодится для чего-нибудь, — Дарклинг останавливается, обращаясь к Жене. — Думаю, Еве стоит отдохнуть. Отведи её в спальню. Тренировки начнутся через несколько дней, — он смотрит в сторону Евы. — У тебя есть время освоиться. Даёт передышку, великодушно. После того, как насильно оторвал от места, к которому приросла. Не от дома. Язык не складывается, чтобы произнести это слово. О тренировках чего он говорит? Ева не может сама вызвать и жалкий луч, что здесь совершенствовать? До сих пор после слов о какой-то силе хочется засмеяться или убежать, закрыть дверь на замок и заткнуть уши. Это просто глупо. Отвечать на один из сотен её вопросов, а потом исчезать, оставляя с остальными. — И Женя… — начинает Дарклинг, но его натянутым голосом окрикивает опричник. Он слегка склоняет голову и скрывается за углом. Лакеи, одетые подобно Жене в белое и золотое, открывают двери главного входа. Почему Дарклинг сделал такую девушку игрушкой королевы? Кажется, она могла бы стать достойной целительницей или сердцебитом. Вместо того облачена в цвета прислуги. Эти дворцы кажутся страннее с каждой минутой. — Здесь есть какое-нибудь уединенное место? — спрашивает, когда Малый дворец неумолимо приближается. — Может, в саду или где-то ещё… — Я думала, ты устала. — Не хочу возвращаться в ту комнату, — она готова умолять. — Пожалуйста. — Это теперь твоя комната. Но я покажу тебе одно место, так и быть. Только ни слова Дарклингу! Там не дышится. Не спится, кусок в горло не лезет. — Точно не хочешь отужинать с остальными? — Точно. Сумерки давно нависли над павильоном, разгоняемые только светом огромных фонарей и ламп, стоящих вдоль дорожки. В садах приятная тишина, что нарушается только шелестом листьев под ногами да щебетанием последних птиц. Тропинка ведёт их вниз, открывая небольшую поляну, немногим дальше озера, которое виднелось из окна. Рядом с другими деревьями, тесня их, стоит старая ива, заботливо накрывающая почти всё. Сколько же ей лет? Тяжелые ветви клонятся к траве, слегка покачиваясь в такт слабым порывам ветра, покусывающего щеки. Она прекрасна. В памяти — раскидистый дуб, по ветвям которого карабкались сироты Керамзина, сдирая коленки, но радуясь своей ловкости и покорённым высотам. Женя направляет к небольшой скамье подле могучего ствола. Скрытая ото всех тонкими прутьями, волочащимися по земле, точно шторами — идеальное место для одиночества. — Ужин подадут тебе в комнату через два часа, не опаздывай. Твои вещи уже ждут там, — властно проговаривает Женя, а затем удаляется. Ева игнорирует скамью, садится на желтеющую траву, спиной касаясь шершавой коры. Хочется срастись с деревом, пустить корни в землю и уснуть рядом. Или развеяться по ветру тонкими листьями. «Будь сильной, Ева. Ради него и меня», — Вася точно знала, что впереди её ждёт. Люди бегут от своих проблем домой. Куда бежать сироте? Дом. Слово, рвущее мышцы и ноющее в голове. Ева обнимает колени. Были лишь места, где она жила, не те, в которые хочется вернуться всей душой, пусть казарма под Тобринском и ближе всего к этому определению. Наверное, люди, которые родились не там, где им следовало. Злодейка судьба забросила в края, где мучаются тоской по неведомому чувству, которое ни разу и не ощущали. Только в душе что-то не складывается, точно не хватает куска сердца. Чужаками живут среди своих, не умея и не желая привязываться к знакомым улицам и людям. Дом всегда был рядом с братом. Он был воздухом, которым дышала, твёрдой землей под ногами, опорой и поддержкой, улыбкой на губах и теплом внутри. Неужто она обречена вечной странницей скитаться по миру в поисках пристанища? Ведь дом утерян — её виной, грязными руками фьерданцев. Ведь даже рассказать о том, как болит, некому. Ева чувствует, как холод пробирается сквозь пальто, только теперь уж всё равно: лежать в лихорадке, бреду и беспамятстве звучит не так плохо. Не стоило утром открывать дверь и выходить из комнаты. Спустя время, проведённое за бесцельным разглядыванием звёзд на небе и перебиранием пальцами грязных листьев, она решается. Заглядывает внутрь, пытается найти ту самую силу, о которой люди только и твердят. Перерывает всё в надежде найти хоть что-то, заставить подняться и вылезти наружу. Ищет и зовёт. Ничего. Возможно, в душе она всегда была пуста. — Заклинательница Солнца, конечно, — бурчит Ева себе под нос, пока вспоминает дорогу к комнате. *** Перо летит на бумагу, оставляя уродливую чёрную кляксу и обрызгивая дерево стола. Вся комната состоит из светлого и воздушного, будто разместили в ней капризную принцессу, что ставит руки в боки да просит больше белого и золотого в интерьер. Кто-то заботливо принёс в её комнату расчёску, перо, стопку бумаги и чернила. Еве бы рисовать, забыться бы в линиях и пятнах, как того всегда хотела, но рука лишь подрагивает над чистым листом, а потом обессиленно опускается обратно. Снова ничего. Ей ведь нравилось, ведь получалось всегда. Будто та часть души, которая мечтала только о крове, хлебе да рисовании днями напролёт, отмерла. Попытки заканчиваются тем, что бумага, как и перо, перемещается в самый дальний ящик, а девушка возвращается на кровать — остров безопасности. Прошёл первый из обещанных Дарклингом двух дней отдыха — Ева не покидала своих комнат и при любой попытке Жени разорвать порочный круг жалости к себе гнала прочь. Скоро она перестала пытаться. Когда в тот вечер девушка вернулась во дворец, на столе ждал стылый ужин, кинжал и шарф. Немногим позже заглянула и Женя. — Только, Ева…. — сказала она, смотря на начищенное до блеска лезвие. — Что? — Не глупи. Легко сказать, когда тебе в голову не лезут одни глупости. Пришла швея, занялась измерениями и примеркой для будущего кафтана, как объяснила Женя, и они сменили тему. Когда швея закончила, она торопливо собрала булавки и муслины и ушла. Бодрствование превратилось в сплошной комок неясных редких действий и смутных попыток встать, сделать что-то. Не всё ли равно, где мучиться днями — в постели или в тщетных попытках собраться в кучу. Эскапизм снова видится спасением. А собственный разум — непроходимой чащей, из которой не выбраться. Часы проходят за разглядыванием орнамента на потолке: лозы, цветов и маленьких птиц. Часто заходят служанки, быстро заносят еду или уносят грязные тарелки и одежду, но не задерживаются надолго. Ева представляет, какой жалкой кажется в глазах Жени, но с каждый разом волнует это всё меньше. С чего вообще ей должно быть дело до чьего-либо мнения? Кафтан принесли ещё пару часов назад, пока спала, но он, неприкаянный, так и остался висеть на спинке резного стула. Смотреть едва ли не больно. Ева не подходила к нему ближе, чем на пару метров. Когда взгляд прикипает к чёрной ткани, в душе сразу поднимается необъяснимая тревога и чувство, будто она самозванка. Почему его цвет? Так быть не должно. Эфиреалы носят синий. И если уж обитателям дворца так хочется видеть в ней заклинательницу Солнца, так пусть хоть предоставят право выбирать. Едва ли кто-то спросил! Ева даже не предполагала о возможных вариациях цветов, даже сейчас это кажется абсурдным. А если бы и предполагала, то выбрала бы зелёный всем назло. Выходит, настал тот час, когда необходимо собраться и найти Женю. На плечах тонкая ночная рубашка и одеяло — остальное служанки забрали под предлогом обязательной стирки и пообещали вернуть утром. Ходить вечером по дворцу одной не прельщает, но хуже будет, если она позволит решать за себя. Больше ничего не останавливает. «Новоявленная заклинательница Солнца, укутанная в одеяло, в тапочках идёт отвоёвывать свободу выбора. Звучит как начало ужасной шутки», — думается Еве, пока она пытается не сбиться с направления, в котором встретившаяся служанка порекомендовала искать Женю. Не забыв посмотреть на неё с тихим ужасом в глазах. Малый дворец — сплошь лестницы да завороты, в которых потеряться не составит никакого труда. У Евы это получается блестяще. — Вот ты где! Есть разговор. Женя оторопело смотрит на неё, видно, пытаясь подавить порыв протереть глаза или ущипнуть себя. Так же быстро она приходит в норму и хватает Еву за локоть, уводя в один из коридоров. — Почему ты в одеяле расхаживаешь по дворцу? — В этом и заключается суть разговора, — начинает Ева. — Фабрикаторы ничего не напутали с цветом моего кафтана, почему он чёрный? — Дарклинг приказал пошить чёрный. — Не сказав мне ни слова? Ева кривится. Как там он говорил? «Не жди от меня справедливости». Неужели её не стоит ждать и в выборе собственной одежды? Не получается выкинуть из головы взгляд Дарклинга, когда он говорил о далёком предке, разрушившем спокойствие всего рода. Уязвлённый, человечный. Кажется, с того момента прошла вечность. Она упирается в Женю сощуренными глазами, и та капитулирует: — Ты никого не пускала к себе, и я подумала… Я намекнула на то, что ты не возражаешь. — Подумала, что можешь решать за меня? — хмыкает Ева почти добродушно. До поры. Девушки петляют по многим освещённым лишь парой свеч тёмным углам, так, что Ева совсем путается в воображаемом плане Малого дворца, который только начал формироваться. Картограф столетия. Ещё немного, и она отправится лично создавать подробный чертёж. В той же сорочке, если потребуется. Женя издаёт какой-то удивительный звук: на тонкой грани между смешком и цоканьем. — Ева, — цедит она, — ни одному гришу никогда раньше не дозволялось носить цвет Дарклинга. — Так пусть я и не буду первой, — раздражённо выдыхает Ева. — Это его цвет, не мой. — Это станет знаком твоего положения, покровительства Дарклинга. Возвысит тебя над всеми остальными! — Ты серьёзно думаешь, что возвышаться над остальными — то, что мне нужно? — Тогда что? — Я все равно этого никогда не получу. — Послушай, мне жаль, что тебе пришлось через всё это пройти, — тихо говорит Женя, разглаживая невидимые складки на светлом кафтане. — Но в этом месте нельзя давать слабину. Снова жалость. Которая не вернёт ей брата. Святые, как Ева хочет, чтобы он был рядом. Андрей спас бы ото всех — наглых служанок, своевольных портних, заклинателей Теней с кучей метафоричных фраз и намёков. — Даже перед тобой? — Особенно передо мной. Теперь становится очевидной опрометчивость принятых решений — от холода сводов дворца кожа рук становится мраморной, ноги леденеют. Чудятся облачки пара, летящие изо рта, знаменующие нещадно близящиеся заморозки. Ева тяжело вздыхает. И стоит на своём, настоящая упрямица. — Вернёмся к началу. Я смогу получить синий кафтан? — Хорошо, ты получишь синий кафтан, несносная девчонка! — фыркает Женя. — Иначе меня бросят в темницу за то, что я позволила заклинательнице Солнца умереть от простуды. Она обиженно скрещивает руки на груди, добавляя: — Объясняться перед Дарклингом будешь сама! — Разумеется. *** Сейчас, за очередным обедом-ужином в кровати, проходит, должно быть, инструктаж перед первым подступающим днём тренировок. — Ева, не клюй носом! — Женя нервно заправляет медную прядь за ухо. — Для кого я тут распинаюсь? — Слушаю, слушаю… Сладкая гороховая каша размазана по тарелке; жаренные в меду перепела глупо смотрят друг на друга; спелый инжир, проткнутый вилкой, заветривается, привлекая мошек. Девушка отгоняет надоедливых насекомых руками. — Тебе следует знать наши порядки до того, как начнутся тренировки. Корпориалы не ужинают с заклинателями. Заклинатели не болтают за чаем с фабрикаторами и… Прозрачнее намёка не бывает. — Если не хочешь сидеть тут и разъяснять всё глупой крестьянке, скажи прямо, я не буду плакать. — Нет! — Женя сводит брови к переносице. — Дело совсем не в этом! Это большая честь — находиться с тобой, но другие гриши могут этого не одобрить. — Почему? — Потому что я — зверушка королевы. Потому что они не считают мои способности ценными. Причин достаточно. Определение «зверушка королевы» звучит мерзко. Особенно, когда вспоминается эта женщина, лениво разлёгшаяся на диване с барским выражением лица, и придворные дамы, готовые вылизать её с головы до пят. — Неужели в этом дворце живут одни идиоты? — О-о, — протягивает Женя, — мне часто так кажется. Каково для неё быть изолированной от остальных гришей, но и полностью не принадлежать ко двору? Должно быть, больно. — Я приду за тобой утром, чтобы отвести на завтрак. Нужно время, чтобы перестать путаться в коридорах Малого дворца, — она слабо улыбается. — Может, имеет смысл выделить мне персональный план? Женя усмехается. — Ты скоро освоишься. Отдохни. Завтра ты познакомишься с Багрой. — Багрой? Девушка хитро прищуривается. — Именно. Общение с ней — лучшая часть обучения. Женя моментально выскальзывает за дверь, не говоря боле ни слова. Ева обессиленно — хотя с кровати вставала только раз, да и то, чтобы через считанные минуты вернуться, — откидывается на подушки и медленно закрывает глаза. Все инструкции звучали так, будто завтра предстоит пекло. И снова это одиночество. Ева ныряет под тяжёлое одеяло, задувает свечи и смотрит в большое окно, на луну. Раньше она и мечтать не смела о собственной комнате. Общая спальня в Керамзине, мокрые листья в лесу, заброшенная мельница, чердак. Да и незачем было желать большего, ведь с братом любой страх отступал. А в казарме почти сразу появилась Вася. Она проводит пальцами по шраму на руке: «Я не смогу без тебя». «Конечно, сможешь». — Когда-нибудь, — шепчет она, разглядывая устрашающие силуэты, мерещащиеся в темноте комнаты.