***
Чья-то голова высунулась из разбитого окна второго этажа — Нина посветила туда, и существо с белёсой кожей, отдалённо напоминающее человека, с шипением убралось. Сердце Нины забилось неровно и быстро. Она не остановилась, чтобы его успокоить — лишь быстрее пошла вперёд. Ей было не по себе, она становилась нервной. Само собой, это ей не нравилось. Теперь звуков было чуть больше — то ли вой, то ли визг откуда-то издалека, впереди, в самой глубине Теней, куда ей, скорее всего, ещё предстоит попасть, лай с соседней освещённой улицы — впрочем, вряд ли это собака. Нина давно не видела нормальных животных в Городе и не позволила себе обмануться. Луч фонаря выхватывал брошенные давно машины, ограды, поросшие проволочным кустарником некогда аккуратные клумбы, разбитые окна и разверстые пасти дверей… Ни единого окна, в котором теплился бы светлый зрачок, лишь пустые квадратные очи, чёрные и бесконечные. Прячущие в себе… Да кто знает, что прячущие. Нина старалась туда не всматриваться. Чернота этих провалов напоминала ей о пустынном небе над головой, давящем сейчас как никогда сильно. Мысли перебивали друг друга, не складываясь во что-то определённое — ни упорядочить, ни заткнуть; Нина даже не знала толком, куда и зачем шла. Не до конца сознавала цели этого похода. Где искать чёртов камень? Как он выглядит? Что из себя представляет? Как найти его в нескольких бесконечных кварталах, залитых густой темнотой? Впрочем, эти вопросы не занимали её так сильно, как холодящее спину отсутствие спутника. Сколько она шла? Сама не знала… И не знала, отчего вдруг привычное одиночество перестало вдруг быть относительно спокойным. Может, оттого, что Данте в последнее время слишком часто говорил под руку… Легко было к этому привыкнуть и так сложно от себя оторвать. Нина оглядывалась, надеясь высмотреть за пределами неуверенного света блеск слепых глаз или намёк на знакомый силуэт. Но чутьё подсказывало, что он её покинул — либо наблюдал издалека, из «зрительского» мирка, куда сбегал, стоило ей попасть в передрягу, либо вовсе ушёл в другую часть Города последить за кем-то ещё, внезапно ему приглянувшимся. Впрочем, какой толк был от его присутствия? Нина не могла ответить себе на этот вопрос. Дома стояли близко друг к другу, но холодный ветер гулял меж ними свободно, забирался под одежду, под кожу, в самые недра костей. Хотелось поёжиться, обнять себя руками, несмотря на слои одежды, надетые на тело. Нина достала пистолет, и вспотевшая рука сжимала его рукоять, едва не дрожа. Что с ней? Ей это совсем не нравилось. «Трусиха, — даже мысли её шептали, не говорили вслух. — Чёртова трусиха, да ты ведь испугалась, оставшись одна. Как же ты в тоннели пойдёшь, если так боишься Теней? Как ты Грань собираешься переступать, если перед Городом страшишься?» Сзади послышался вздох, и Нина резко развернулась. Белёсое существо с шипением удалилось прочь. Высокое, метра два ростом… Она проводила его взглядом, пока оно не растворилось в темноте, и, осветив фонарём пространство вокруг себя, пошла дальше. Навострила слух ещё сильнее. Эти, белёсые… Обычно охотились поодиночке, но жили скопищами, группами, «семьями». Часто небольшими, но кто знает, какие экземпляры могли обитать в месте, недоступном человеку. Жители Города были не столь любопытны, чтобы их изучать — знали, как спасаться, и на том спасибо. Свет — оружие универсальное, но против этих помогали и пули. Тонкая чувствительная кожа и довольно хилое телосложение позволяли им легко и быстро двигаться, но даже с их быстротой обжечь лучом и выстрелить не составляло большого труда. Нине доводилось иметь дело с подобной тварью… Один раз. За пределы Теней они не выбирались, ибо были слишком чувствительны даже к самому неяркому свету. При должной сноровке одного такого можно было убить и простым карманным фонариком. Или двумя. Если очень постараться. — Подойди, — шептала Нина, успокаивая глупое сердце. — Подойди ещё раз, если такой умный. Вряд ли он понимал человеческую речь, пусть и напоминал отдалённо человека — но она шептала ему угрозы и проклятия спокойно и тихо, будто мантру или заклинание. Словесный оберег, подобие молитвы. Было бы кому молиться… — Ты не молишься? Вообще? Изумление, такое непосредственное, едва не заставило её рассмеяться. — Молиться спятившим богам? Какой смысл, если всё равно не услышат? А даже если услышат — не поймут. Сестра вмешалась, не отрываясь от монитора, на котором мелькали бесчисленные строки с цифрами, графиками, расчётами. От кучи текста, снабжённого формулами и чертежами, рябило в глазах. — Или поймут — да не так… Они ведь ещё могут повлиять на наш мир. — Но, к счастью, не хотят, — Нина позволила себе едко ухмыльнуться, и дитя вытаращило на неё глаза. — Слишком заняты собственным безумием. — Да откуда вы знаете, что они сошли с ума? Они же давно не контактируют с людьми! Нина переглянулась с сестрой — верно, то был один из немногих дней, когда они спокойно терпели друг друга в одной комнате, да ещё и соглашались в чём-то без споров. — Ну, косвенные доказательства давно есть, — сестра хитро улыбнулась. — Хочешь, покажу? «Зачем я позволила им…» Она не додумала и остановилась. Ветер хлестал со всех сторон, здания обступили её, отдалились, выплюнули из тёмного плена узких улочек. Прямоугольное здание, некогда бывшее школой, выросло на её пути посреди пустынного пространства, и лишь высокая решётчатая ограда с поскрипывающей на одной петле калиткой окружала её. Нина остановилась перед несчастно повизгивающей дверцей, уставилась на облупившуюся краску на железном решете. Когда-то она была зелёной, но теперь проржавевшего железа было порядком больше. Школы почему-то всегда узнаваемы. Нина не посещала их целую вечность, но безошибочно выделяла среди других зданий города, и все они походили друг на друга — не как близнецы, но как ближайшие родственники — однотипные, но разные, похожие и непохожие одновременно. Ноги сами принесли её сюда, и Нина рассматривала оскалившийся в недоброй ухмылке фасад и пасть широко распахнутых парадных дверей, и многочисленные глаза-окна, и кирпичную кожу этого уродливого лица, и не могла отвести взгляда. Ветер качал калитку, скрипящую на грани слышимости и ультразвука, и её протяжные тонкие вопли вселяли тревогу. Нина протянула руку и остановила её — руки коснулось холодное ржавое железо, неровное и шершавое, и несколько крупных кусочков краски с тихим треском осыпались с тонких переплетающихся прутьев. Несколько деревьев в школьном дворе стояли поодаль друг от друга, молчаливые декорации. Листва с них с шуршанием каталась по поросшему травой асфальту, неслась с попутным ветром к выложенным плиткой ступеням крыльца. Плитка сыпалась подобно краске, когда-то белая, сейчас была покрыта грязным разводами и слоем пыли, видным даже отсюда. Нина не знала, чем её привлекло уже привычное зрелище, но смотрела. «Может, камень прячется здесь?» С таким же успехом она могла задавать себе этот вопрос, проходя мимо каждого здания в Тенях. Заходить в каждое, проверять его от пола до потолка этаж за этажом… Мария не оставила подсказок, даже намёков. Ищи где хочешь, если ещё выживешь, дорогая. Она оглянулась. Белёсая тварь выглядывала из-за ближайшего угла, наблюдала — неумолимая и неотступная, как сама смерть. Нина направила на неё луч, и та, шипя, скрылась в бесконечной черноте. Достала, сволочь. Нина вновь уставилась в лицо школы, изуродованное временем. Шрамированное, видевшее всё худшее, что кроется в Тенях, оно давно ослепло и окаменело, но продолжало бессмысленно пялиться вперёд, в непроглядную тьму, овеваемое всеми ветрами, покрытое старыми шрамами и морщинами страшное лицо… Нина попыталась вспомнить себя в школьные годы — быть может, она училась именно здесь и каждое утро подходила к распахнутому беззубому рту под наблюдением десятка ещё зрячих глаз? Предательница память отказывалась подкидывать образы, подсказывать и находить. Бесполезное занятие — вспоминать. Нина пошла дальше, чувствуя кожей взгляды, направленные на неё. Взгляды со всех сторон.***
Она выстрелила. Тварь издала скуляще воющий звук и, истекая чёрной кровью, уползла прочь — долго ей ползти не пришлось. Нина догнала её и, обжигая светом фонаря, нажала на курок ещё раз, и ещё, и ещё, и ещё. Пока тело, похожее на человеческое, не перестало дёргаться, она стреляла — и грохот пальбы разносился по округе, пробуждая у всех, кто ещё не был в курсе, интерес к забредшему в эти владения человеческому существу. Полз он странно — то ли боком, то ли на спине, — и длинный отросток между ног распластался по земле рядом с хозяином, покрытый слизью, розоватый, живой. Нина сглотнула. Некоторые твари перед поеданием жертвы любили развлекаться… Разными способами. Она не убирала пистолет, и фонарь ещё жёг тонкую белую кожу с видными зеленовато-синими прожилками. Глаза существа, красные узкие точки, уставились в небо, зубастый рот нелепо приоткрылся. Чёрная кровь текла из него тонкими ручейками, впадающими в море под недвижимым телом, оболочка таяла и обугливалась, как медленно поджаривающееся мясо. Нина смотрела, не понимая, отчего свет фонаря так сильно скачет туда-сюда. — Он был голоден, — заговорил Данте по другую сторону острова-тела в кровавом море, — но не так, как другие. Нина скривилась — и только осознала, как сильно её трясло. Хотелось убежать. Спрятаться. Закрыться. Что с ней стало? Злоба неведомой силы, ужас и отчаяние захлестнули воспалённый короткой схваткой разум. Что с ней стало? Она знала, что так бывает. Тем более она была в подобной ситуации. Была. — Самок своего вида им не хватает? — с презрением выплюнула она, всё же убирая пистолет неверной дрожащей рукой. Данте смотрел на белёсого — или не смотрел, ведь что он мог видеть своими странными глазами. — Тяга к насилию… Жестокость… Желание унизить, уничтожить. Эти питомцы вобрали в себя большинство человеческих пороков. Он хотел есть — но больше просто хотел. Потому тебя так долго преследовал. Таких, как ты, у него было мало. Нина подумала о таких, как она. Несчастных телах. Женщины, мужчины? Животные? Без разницы, главное, чтобы двигались, дышали и жили. Чтобы кричали и чувствовали боль. Ей захотелось помыться. — Нужно идти дальше, Нина, — голос Данте едва не звучал, как утешение. — Ты сама выбрала этот путь. — Знаю, — бросила она, не отрывая взгляда от мертвого лица, имевшего едва различимые человеческие черты. — Я иду. Она пошла, не оглядываясь и стараясь выбросить все мысли из головы. Дрожь сходила на нет, и цель заполняла разум, не оставляя места для других переживаний, но отросток меж ног твари, похожий на червя или толстую вялую змею, всё появлялся перед мысленным взором, и тошнота накатывала с новой силой. Она останавливалась — и Данте, не говоря ничего, вместе с ней. И с ней же шёл дальше, не комментируя её состояние — спасибо ему. — Давно ты шёл за мной? — От той школы. Старое и гиблое место — подумал, что тебе вздумается пойти туда. — И поглядеть, разорвут ли меня на кусочки. — Не делай меня монстром, Нина. В некотором роде я беспокоюсь о тебе — ты ведь мой проводник. Нина помолчала. Один вопрос не давал ей покоя. — Если бы он успел напасть, — севшим голосом проскрипела она, — ты бы… наблюдал? Зачем ей знать ответ? Вряд ли он скажет, что вмешался. Данте молчал, и ей становилось всё тягостнее. Куда легче было жить раньше… Совсем одной, оградившись от всех, кто только искал её общества, ждал от неё каких-то чувств. Сострадания, сочувствия, дружбы… Каждый в Городе жаждал этого, каждый в Городе страшился одиночества, ведь оно было синонимом смерти. Нина, вопреки всему, уходила от людей и их привязанностей, так долго избегала всего, что могло задеть спящий в холодной оболочке мечущийся дух, и теперь наблюдала с ужасом, как лёд начинал трескаться. Постепенно и неумолимо. — Разве ты из тех, кто ищет защиты? — спокойно спросил Данте. Нина ухмыльнулась. — Не из тех, кто ждёт спасения. — Вот и ответ. Ты бы справилась сама. В любом случае, я не смог бы вмешаться — в моей власти в этом мире лишь наблюдение. Независимо от желания… я всё равно ничего не смог бы сделать. Нина не знала, горько ей или смешно. Она ведь знала и ждала, что ответ будет таким. Отчего тогда?.. — Что ж, это, похоже, черта богов, — выплюнула она чересчур резко, — наблюдать в сторонке и делать вид, что ничего сделать не можешь. Удобно умывать руки, не разбираясь в собственном бардаке, правда? Перекладывать ответственность на обстоятельства или кого-то другого всегда проще, чем самому шевелить задницей и что-то делать. — Разве ты сама не такая же? — его безразличный тон заставил её замолчать, и пропитанный злобой поток иссяк и высох. Она отвела взгляд, поморгала быстро несколько секунд. В этот миг — а может, всегда, только осознала это лишь сейчас, — она его ненавидела. — Ты ведь всегда была наблюдателем, Нина. Бездействовала, даже зная, что сестрины эксперименты ни к чему хорошему не приведут. И даже того ребёнка ты… — Заткнись, — рыкнула она, и вокруг стало так тихо, что стук сердца отчётливо услышали, верно, за многие километры отсюда. Данте заткнулся, но ненадолго. — Ты обижена, — мистер Проницательность, поглядите. — Как бы ты ни делала вид, что тебе всё равно — это далеко не так. Твоё безразличие — лишь маска, и она не так убедительна, как ты думаешь. Ты ищешь привязанности, ты хочешь её, но не можешь найти. — Не думай, будто знаешь вообще всё. — Я знаю тебя. Ты столь долго была одна, что готова привыкнуть даже к потерянному божеству. Это ненормально. — Я знаю. Но не тебе судить, что нормально, а что нет. — Я создал этот мир — рука об руку с другими мне подобными, — Данте помолчал. — Может, хоть как-то судить я имею право? — Нет, не имеешь. Ты создал этот мир и махнул на него. Твоё творение давно живёт отдельно от тебя — может, оно вообще никогда твоим не было. — Я бы оскорбился, скажи ты мне это на самой заре времён, — ей казалось, он улыбался. — Ты пытаешься вывести меня на эмоции, но не можешь — и тебя это злит. И злит так же, что ты сама чувствуешь то, что не должна. Эмоции в кои-то веки берут верх. Страх, обида, боль, привязанность, поиск хоть чьего-то одобрения и общества. Ты не отшельница, Нина, тебе всегда нужен был другой человек. — Он у меня был. Но теперь нужда в нём отпала, и я больше ни в ком не нуждаюсь. Закрыли тему. — Благодатная почва для спора — мне давно уже не с кем поговорить. — С собой поговори, — она почти успокоилась, и походка её была не такой дёрганной, и руки почти не дрожали. Мысли о цели вновь вернули ей хладнокровие, и она шла вперёд, стараясь не терять бдительности. — Ты сам себе будешь отличный собеседник. — Я говорю с собой дольше, чем существует эта вселенная. Собеседник рано или поздно начинает сводить с ума. Кому, как не тебе, это знать?***
— Камень светится, — Данте бросил это как бы между делом, но Нина уловила и напрягла слух. — Точнее, отражает свет. Лунный камень, самый настоящий. — Осколок Луны? — она удивлённо подняла брови. Значит, название далеко на фигура речи… Осколок Луны, случайно попавший на землю. — Почему он символ пространства? — Потому что внутри него есть секрет. Нина не была из любопытных, но… Его слова что-то пробудили в ней. Чёртова тяга к знанию, чтобы ей было пусто. Нина осветила очередные окна, и очередные хари в них спрятались, злобно сверкая глазами. Разговор с Данте всегда давал ложное ощущение безопасности. — Деламайн не говорил о секретах, — протянула она, стараясь подавить мерзкое любопытство, так и просящее пищи в виде знания, как слепой голодный птенец. Нина не собиралась его кормить — от частых приёмов пищи он растет непомерно огромным и обязательно приносит неприятности. Лучше не иметь с ним вообще никаких дел — пусть подыхает от голода где-то внутри, где ещё существует дух ребёнка, из которого она выросла, пусть сгинет вместе с ним и забудется как страшный сон. Никакой от него пользы, одни проблемы. — Само собой, ведь боится, что ты захочешь присвоить артефакт себе. — Он бесполезен. Символ всего лишь, услада глаз для коллекционера. — Порой и символа достаточно, чтобы поставить всё с ног на голову, — одно из ушей Данте повернулось назад, и Нина направила туда луч — ползущий за ними падальщик тут же скрылся. Если преследует — нужно быть настороже. Здесь спрятался хищник. — Я знаю, где он. Чувствую его. Нина покосилась на Данте. Заговаривает он ей зубы, уводит в очередную ловушку, в неведомое тёмное никуда? Помощь за просто так — совсем не его стиль. — И ведёшь меня в другую от него сторону? — запоздало спросила она. — Нет, прямо к нему. Ты увидишь его и ни с чем не спутаешь. С чего бы ему помогать? Нина осмотрелась в очередной раз — тишина вокруг, как будто ещё более громкая, чем прежде. Никаких бледнолицых, зато много падальщиков — ещё один распластался по земле и уполз, стоило лучу слегка его коснуться. Падальщики, в целом, не опасны — пока не умрёшь. Ха-ха, как смешно. Но Нине отчего-то хотелось смеяться — нервным и неуверенным смехом сумасшедшей, чёрт-те зачем ищущей ту, которая, быть может, давно уже мертва… Да был ли во всём этом хоть какой-то смысл, хоть какой-то толк? Будет ли месть сладкой, будет ли она бессмысленной, будет ли она? Зная, что в финале ничего не получится, она отступила бы? Нина не знала, почему задаётся этими вопросами. Мысли о камне наполняли её омерзительным нетерпением, ожиданием чуда, удивления, чего-то прежде неведомого… Хотелось смыть эти ощущения с кожи, содрать вместе с ней и мышцами, если потребуется; как ни хотелось ей отрицать, в ней эта черта была, и была она крошечной клеткой, каплей крови и распоследней молекулой, бесконечно маленьким атомом и эфемерной неуловимой энергией. Разобрать себя на части не хватит, чтобы утолить этот голод — жажду знать, которую никогда не заглушить, пусть Проклятие трижды падёт на Междумирье, пусть все развалится к собачьим чертям. Только смерть была избавлением — наслаждение и сладость небытия и безразличия, как глубокий сон, в котором ничего не нужно и не интересно, как сон без снов, выныривая из которого страдаешь и стремишься провалиться обратно. Нина хотела этого сна и боялась даже вообразить, что ей пришлось бы не спать вечность. Единственный страх, в котором легко было себе признаться. Уснуть бы… Просто уснуть. А в Тенях негде поспать. Негде даже присесть без шанса быть пойманной и убитой. Ей приходилось не спать неделями… Или годами? С новыми порядками трудно понять. Глаза высыхали так, что казалось — сотни лет прошли с последнего пробуждения. Нина… устала. Не хотела, не ждала, не желала, но вымоталась, и чувство это, равное бессилию, ещё больше выбивало из равновесия. Хуже страха, хуже слепой ярости, хуже разочарования и потери — полное нежелание и невозможность пошевелить и пальцем. Сопротивление разума и тела любому действию. «Нужно поспать, нужно отдохнуть». Но отдых в Городе — удовольствие дороже любых артефактов, и платят за него годами и веками непосильных трудов и смертельных передряг. Нине в жизни столько не заплатить. Но, быть может, когда она достигнет того, чего желает так сильно, когда свершится призрачная месть — неважно, что она за собой принесёт, важно лишь то, как Нина завершит этот извилистый путь. Она придёт к сладкому забвению и покою. Она уснёт, быть может, на долгие годы, а может, и навсегда, и ничто не сможет пробудить её снова. Такое случалось… В Городе случалось всё. Многие засыпали на века — не разлагались, не умирали, просто спали, как спали обычные люди до того, как погасло солнце, ворочаясь и иногда даже бормоча, сопя и почёсываясь. Сердца бились, тело жило и спало, но разум ушёл в бесконечный путь сладостной пустоты, где не было мыслей, не было «я», сводящего с ума, как сказал Данте, ужасного собеседника, не было образов, картин, воспоминаний и чувств. Лишь покой спящего разума и тела, не нарушаемый ничем. Даже твари Года неспособны были его нарушить. Может быть, когда-то… Когда-нибудь в неведомом будущем случится очередной перелом или кувырок, и эти люди откроют глаза — и проснутся в новом мире, построенном на руинах нынешнего, дряхлого и не нужного уже никому. Может, впервые увидят солнце… Или любое другое светило, непривычно занимающее небосвод. Он будет казаться конечным — холстом, на котором незримый художник изображает битвы облаков и танцы звёзд, а иногда ничего не изображает, и небо походит тогда на чистое прозрачное стекло. Возник в памяти его образ, и Нина схватилась на него со всем пылом и рьяностью, на которые только была способна. Удержать бы в голове хоть на минуты, насладиться этим вкусом, горьким и одновременно сладким, почти приторным, но не вызывающим тошноты — вкусом свежего неба, не знающего силы божественного Проклятия. Ей хотелось быть одной из таких. Уснуть здесь и очнуться в совсем другом мире, старом или новом — уже не столь важно. Но сначала, конечно же, цель. Нина порой готова была проклинать её. Ненавидеть и презирать, плеваться и царапаться, но не могла её оставить, как и всё то, за что когда-либо бралась по своей воле. — Приготовься, — проговорил Данте, и мягкие шаги его лап едва слышно зашуршали. — Камень рядом. Следовательно — и твари тоже. Нина приостановилась, чтобы зарядить пистолет.***
Два на крыше, один высунулся из дыры-окна — ещё трое позади, прячутся в глубоких ямах, вырытых в старом истрескавшемся асфальте. Воздух пах кровью и смертью — запахи, знакомые Нине не понаслышке. Как и всем жителям Города, если не всего Междумирья. Два на крыше, один в окне, трое сзади… — И ещё двое за тем углом, — Данте повёл носом вправо, и Нина посветила туда — и впрямь из-за угла на миг показался намёк на силуэт — возможно, даже знакомый белёсый, — но тут же пропал, как краткая галлюцинация, всего лишь обман зрения. Нина была окружена. Камня нигде не видно. — Ты снова загнал меня в западню, ублюдок, — процедила она на удивление спокойно. Подобная выходка не была ей в новинку. Данте спокойно сидел рядом, обернув дымчатый хвост вокруг лап. Уши его дёргались в разных направлениях, но сам он не двигался, походя на красивую статуэтку, подделку из антикварного магазина. Нина вертела головой по сторонам так, что шейные позвонки хрустели — и каждый миг взгляд ловил то одну тварь, то другую, и все они без исключения знали, что она здесь. Лишь замерли, наблюдая, что она предпримет, поняв, что окружена. «Разные виды, — думала Нина, сжимая фонарь и пистолет в неконтролируемо потеющих и дрожащих ладонях. — А действуют сообща. Такого я в Городе, пожалуй, ещё не встречала». Питомцы разных видов не слишком жалуют друг друга — известный факт. Одни охотятся на других, не имея возможности подкрепиться человечиной, вторые держат нейтралитет, пока пара особей не сцепится в драке за добычу; лишь падальщиков, пожалуй, терпели все — те не дрались за пищу, не занимали территорию, лишь… лакомились остатками, убирали вонь и мусор. Полезные, стало быть, создания — трогать их не нужно. А здесь кого только нет. Нина не рассмотрела каждого в отдельности, но по мелькающим в свете фонаря участкам тел, покрывающихся ожогами сию секунду и прячущихся в темноте, понимала, кто перед ней. Названий для тварей не придумали до сих пор — охотников до классификаций нынче в Городе не встретишь, разве что колдуны и их личные ищейки составляли свой бестиарий, не показывая другим. Торговцы вообще старались избегать встреч с питомцами — и, верно, лишь сумасшедшие могли по доброй воле сами пойти в пасти зверей. Сейчас Нина почувствовала себя такой сумасшедшей. Она не знала, не представляла, не верила, что когда-то разные подвиды тварей могли объединиться в стаю. В том, что это была стая, сомнений не было. — Камень так близко, — спокойно протянул Данте, но кончик его хвоста беспокойно задёргался. — Будет очень досадно, если ты упустишь его сейчас. Нина не собиралась его упускать. Подняла руку — и пара выстрелов сотрясла тихую округу, эхом разнёсся грохот по пустынным улицам, залитым густой чернотой. Дома откликнулись на зов оружия и застонали, зазвенели, отражая его пронзительно громкий голос. Нина было потянулась руками к ушам — в мозгу тоже зазвенело, будто всё её тело решило вдобавок к отдаче принять участие в звенящей перекличке, — но пересилила себя. Двое с крыши, кажется, сняты. На время. Назад нельзя — теперь уже только вперёд. — Веди к камню, сейчас же, — отчеканила она, и Данте тут же потрусил рядом, вынюхивая дорогу к осколку луны. Стая бросилась врассыпную как тараканы — дымящиеся и вопящие от боли под лучом света… Нина наводила фонарь на каждую кривую спину, на каждую голову — пистолет. Порой трудно было угадать, где голова, а где другая часть тела… Какая разница. Выстрелы сотрясали воздух, оглушали и оглашали о её, Нины, присутствии здесь — человеческой женщины, решившей нарушить привычный ход вещей в этом месте, принадлежащем питомцам. — Каждый в Тенях теперь знает, что ты здесь, — сообщил Данте почти весело. — А то и за пределами Теней. Ты любишь риск, да, Нина? Нина не ответила — с дерева на неё прыгнуло бледное существо, лупоглазое и уродливое, покрытое чем-то вроде чешуи. Пуля прошла сквозь его башку, как нож сквозь масло, лицо мгновенно обуглились от яркого света, и хриплый щелкающий голос твари стал лишь разносимым по округе эхом. Этот тоже был… с отростком. Нина отвернулась. Нельзя об этом думать. Не думай. Беги. Цель близко, так близко… Если Данте не ведёт её в ловушку или тупик. Неужели Мария была здесь, неужели тоже бежала, противостоя тварям на ходу? Неужели она своими руками бросила камень куда-то сюда, лишь бы никто из колдунов больше до него не добрался? Так печься о мире, который так и катится стремглав по наклонной куда-то в небытие… Поистине нужно дорожить им — этим странным захудалым мирком, никому не интересным и ненужным. Даже боги махнули на него рукой, что уж о людях говорить… Можно ли ещё что-то исправить? Можно ли вернуть всё на круги своя? Давно Нина не задавалась этими вопросами — от них не было толку, эта тема никогда не исчерпает себя. Случившееся есть случившееся, и никак ты его не исправишь, хоть размозжи о стену голову, хоть каждое утро совершай подношения богам, которым они подавно не нужны. Солнце погасло, луна отвернулась, а светила небесные рассыпались по земле крошечными сферами, навек запертые в тонком прозрачном стекле в форме сгустков энергии, не способной уже на что-то влиять. Междумирью настал конец. Конец ли? — Всё циклично. Как времена года меняют друг друга, повторяясь, так и фазы жизни вселенной идут одна за другой, и всё по кругу. В «мегамире» всё происходит много медленней, сама понимаешь… Такие масштабы никто не в силах вообразить. Нина глядела в тетради, расписанные числами с несчётным количеством нулей и степеней, украшенные уравнениями и расчётами, как гирляндами, и решительно ничего не могла понять. Математика, физика — для неё это было сродни магии. Невежды говорили, что учёные и колдуны суть одно и то же, лишь с малейшими отличиями… От тех, прежних магов уже ничего не осталось. Ни расчётов, ни формул, ни стремления познать мир. Может быть, в Башне… Нина поглядела туда, где должен был сиять золотистый ореол оси её мироздания, крошечного и неинтересного, но взгляд наткнулся лишь на череду домов с обвалившимися крышами. Спасительный свет — только в руке, пляшущий безумный танец из-за неверных дрожащих пальцев. Трусца Данте переходила в рысь, потом превратилась в полноценный галоп — и Нина мчалась во весь опор за ним следом, уже не отстреливая тварей, а лишь светя на них фонарём, бежала, судорожно глотая воздух, и пыталась унять любопытного зверька, заткнуть, спрятать его, убрать из-под жадно нюхающего носа желанную добычу. Лишь бы не потерять Данте из виду… Пару раз он будто пропадал, или это блик попадал Нине в глаз — стоило поморгать, как дымчатый силуэт вновь появлялся в поле зрения и бежал, кажется, всё быстрее… Он её не подгонял, но так стремительно мчался вперёд, что сомнений не осталось — ему не терпелось, чтобы Нина хотя бы увидела этот артефакт. Питомцы открыли охоту. Давно им не приходилось лакомиться телом живого ещё человека, лакомиться с оттяжкой, с удовольствием, со всем старанием, на какое они только могли быть способны… Нине не требовались способности Данте, чтобы понять их мысли, их голод. Разного толка голод толкал их на эту погоню, и они гнались, преследовали, пусть исподтишка, но настойчиво добивались, чего хотели. Даже свет и пули не в силах были их остановить… Нине было плевать. Найти камень и свалить отсюда — вот её главная цель. Если для этого понадобится истребить всех обитателей Теней до единого — она это сделает. — Близко, — голос Данте, казалось, звучал у неё в голове. — Очень близко. И он резко свернул в один из узких переулков, растворяясь в кромешной тьме. Нина, матерясь, едва успела затормозить и опрометью кинулась следом, оставляя тварей за спиной. Лишь бы не ловушка… Это была она. Меж домами, близко стоящими друг к другу — решётчатая изгородь с переплетенными прутьями, железная сетка высотой метра три… Непомерная высота. Нина остановилась, набрала воздуха в лёгкие, чтобы окатить Данте всеми грязными словами, какие только знала, чтобы напоследок осыпать его ругательствами, как должно, как он того давно заслуживал… Но замерла, глупо открыв рот, зачарованная отраженным светом, что, казалось, грел её кожу подобно… Данте сидел перед ним. По ту сторону изгороди лежал неровный кусок камня, серый, покрытый оспинами и рытвинами, как кожа питомца… Узкая щель в нём прятала секрет, о котором говорил Данте, но её Нина заметила не сразу — белый свет зачаровал её на мгновения столь сильно, что она позабыла сама себя. Хватило сил лишь отвести фонарь в сторону — и камень перестал отражать свет. Луч вернулся на место — и свечение вновь заворожило своей неповторимой магической красотой. Настоящий лунный свет… Пусть и магический, но — настоящий. Сзади стало тихо — точно упало препятствие перед мордами тварей, мешающее добраться до желанной добычи. Свет, вот в чём причина. Даже отражённый от куска Луны свет причинял им невыносимую боль. Нине вдруг захотелось улыбнуться. — Я думала, ты завёл меня в тупик, — не глядя на Данте, произнесла она. — Знаю. Я почти услышал все несчётные ругательства, какими ты хотела меня осыпать, — он зачем-то обернулся. Его глаза жутко светились. — Видишь, я привёл тебя к нему. Осталось лишь достать. Нина оглянулась — на выходе из переулка было видно несколько силуэтов. Они не решались подойти, боясь свечения, незнакомого для них, но не менее опасного. Если бы можно было хотя бы вернуть Луну, вдруг подумалось Нине. Глупые, наивные мысли. Она поправила рюкзак и прикинула, как забраться за изгородь, не растеряв вещи по пути. Данте недвижимо сидел, то ли прислушиваясь к её потугам, то ли наблюдая… Взором бога, не обычного существа. Даже будучи слепцом он всё-таки видит — только иначе, чем другие. — Надеюсь, никто не вздумает украсть его прямо из-под носа, — пробормотала Нина, смешливо фыркая и цепляясь пальцами за холодное решето. — Лучше поторопиться. Всякое может быть. Сделав вдох, Нина прытко полезла наверх. Изгородь завыла, зашаталась под её весом, но не грозила рухнуть — а позади голоса тварей, шипящие, перебивающие друг друга, подгоняли её лезть быстрее. Несколько долгих секунд — и она наверху. Спуститься удалось куда быстрее. Она едва не спрыгнула на камень, но вовремя убрала ногу. Данте всё сидел рядом, хвост его шевелился неспокойной змеёй. Нина наклонилась и присела на корточки. Положила фонарь так, чтобы светил и на сетку, и на пустое пространство за спиной. Мало ли. — Скорее бери, — в голосе Данте слышалось странное нетерпение. Нина вскинула бровь, но ничего не сказала. Прикасаться к камню было страшно — ей казалось, он вот-вот рассыплется в крошку под малейшим давлением пальцев, но он не рассыпался. На ощупь он был шершавый, холодный и… пыльный. Самый обыкновенный камень, на первый взгляд. Неровная форма царапала блуждающие пальцы, через секунду наткнувшиеся на крохотную щель — Нина замерла, поворачивая артефакт, чтобы заглянуть внутрь. — Не стоит, — предостерёг Данте. — Почему? — Разве тебе присуще обычное людское любопытство? Нина поджала губы. На секунду она и впрямь забыла о решении не лезть в потусторонние дела, не интересоваться… Искушение взглянуть лишь одним глазком было слишком велико, чтобы выкинуть его из головы. — Просто посмотрю, — сказала она, сама не зная, кому — Данте или себе. Успела лишь увидеть, что его хвост заметался, застучал по земле почти истерически, да так, что хлопки разносились грохотом на несколько миль окрест. Он никогда ещё не был столь нервным на её памяти. — Взглянув, ты можешь там и остаться. Подумай хорошенько, Нина. Нина фыркнула. — Если так беспокоился за меня — мог вообще про секрет внутри не говорить. И она заглянула внутрь. Внутри была… Вселенная. Внутри? Нет, не совсем… Снаружи. Везде и всюду царила её бесконечная пустота, и в пустоту эту так легко было провалиться… Сияние звёзд очаровало её, привычно чёрное полотно вокруг было вышито сверкающими блёстками — светилами небесными! И летела в каком-то уголке этого мира комета с пылающим длинным хвостом, и парили планеты вокруг своих солнц. Это был космос. Это была… Вечность? Вечность… Нет, не оно. Что такое Вечность, почему произносится это слово так значительно, с большой буквы? Вокруг было всё — и одновременно ничего. Расстояние между светилами, источающими столь яркое сияние, то увеличивалось, то сокращалось; взгляд падал на самые далёкие солнца, но виделись они такими близкими, жаркими, настоящими. Огромными, величины такой, какую разум не в силах уместить. И провалы чёрных дыр, в которые страшно заглядывать, поглощали всё на своём пути, и смотрели глаза галактик отовсюду, куда падал взгляд. Невероятно, потрясающе, великолепно — всех слов мира не хватит, чтобы это описать! Она забыла сама себя и полностью растворилась в мире, в котором оказалась, и прошлая жизнь — была ли она? — унеслась вдаль, на расстояние столь далёкое, что туда и глядеть не хотелось. Верх, низ, стороны света, время и материя — всё перестало иметь значение. Здесь, в новой вселенной, ей удалось найти то, чего так сильно не хватало прежде. Абсолютное безразличие. Чудовищная величина, что её разум — а что есть разум? — понять не в силах. И покой. Покой существа, что вскоре обретёт бессмертие. А потом… Оттуда, где некогда было прошлое, доносились странные звуки — в абсолютной тишине космоса они казались чем-то чужим и лишним, и ей — кто она, что она, она ли? — хотелось их заглушить. Они отвлекали от созерцания, они нарушали её покой. Здесь ещё толком не было жизни, но вскоре… Пройдут, наверное, миллиарды лет… Здесь будет нечто иное. Всё придет в движение, в настоящее, не иллюзорное, и невидимая сила, большая, чем это бесконечное пространство, вдохнёт сюда жизнь. Всё заработает, всё двинется. Всё станет понятным, но покой останется, и ничто в этом мире не будет способно его нарушить. А потом… Звук отвлекал. Его здесь не должно было быть. Этот беззвучный мир ещё толком не родился, лишь сжимался под давлением стен, чтобы потом взорваться и начать… Нет, этот звук невыносим. Он неправильный, чужой. — Нина! Нина! Ни-на… Что за набор несуразных звуков? Здесь их нет, не должно быть. Отмахнуться, заглушить, забыть… Этому нельзя проникать сюда так резко, нарушать гармонию мира, ещё не познавшего ни порядка, ни хаоса. — Отстань, — прорычал чей-то голос, и раздался он слишком близко. Горло завибрировало, зашевелились губы. Они у неё были? — Нина, да очнись же ты наконец! — Отстань, не трогай меня… Черта, грань… Вот она, граница, за которой осталось прошлое с его горечью, болью и звуками, разрывающими слух. Слишком близко. Нельзя его сюда подпустить. Нель… Она вскрикнула. От боли или ошеломления — пока не знала сама. Асфальт стремительно понёсся ей навстречу, и она выставила вперёд два мелких смешных отростка с ещё более мелкими на концах. Ру-ки. Руки, да. Она на миг забыла, для чего они нужны, но тело ещё помнило. Боль повторилась, но она была другой. Кожа ссадилась о шершавую поверхность асфальта, и что-то упало рядом со стуком. Ей хотелось прикрыть глаза и вернуться… Но реальность уже возвращалась к ней. Сотни лет… Она провела там многие сотни лет… Что-то мягкое ткнулось в щёку — это был Данте, и именно его голос выбил её оттуда, и острота его когтей заставила её ощутить боль. Нина открыла глаза. Она наконец вспомнила, как её зовут. Свет мёртвых звёзд в его зрачках напомнил… Нет, нет. Разум неспособен был столько вместить в себе. Он начинал забывать — стремительно и беспощадно. Но кое-что забыть он был не в силах. — Подбирай камень и уходи! Это точно Данте?.. Никогда его голос не был столь громким, не разносился эхом на весь мир вокруг. Нина поморщилась — распухшая голова не выдавала ни ответа, ни единого примитивного слова. Он коснулся лапами её лица, как ладонями. Шесть ушей безостановочно дёргались. — Нина! Очнись наконец! Ты понимаешь, что я тебе говорю? — она кивнула тяжёлой головой. — Поднимай зад. Они вот-вот прорвутся к тебе, а сзади подходят ещё. Нужно быстрее уходить отсюда. — Я тебя не узнаю, — хрипло ответила она, но всё-таки встала с трудом, не понимая, что происходит. Они? Кто — они? Взяв фонарь, она посветила на изгородь — и уродливые хари отпрянули, болезненно обжегшись. Реальность почти вернулась к ней. Нина, хватаясь за голову, посмотрела на камень, лежащий на земле. Щели не было видно. Она не знала, разочаровало её это или обрадовало. — Выведи меня отсюда, — попросила она жалобно, словно дитя. Данте пихнул камень лапой. Шерсть его стояла дыбом, но в облике проглядывало что-то… человеческое. — Хватит думать, — оборвал он её твёрдым, ровным голосом. — Бери камень. Я тебя выведу. Нина взяла, стараясь избегать столкновения взгляда с щелью, что глядела на мир подобно едва открытому глазу слепца, постепенно обретающего зрение. Наспех замотала его в тряпку, убрала в рюкзак. Достала пистолет. Если бы к ней вернулись былые силы… Данте побежал — и Нина вслед за ним. Ноги едва двигались, но затем вошли в темп, и двигаться стало легче. Непривычная тяжесть собственного тела тянула к земле. Не обращать внимания… Она ещё не до конца поняла, что произошло. Произошло ли? Данте так взбесился… Что им двигало? Отчего он стал таким напуганным? Зачем помогал? Его уши всё вертелись в разные стороны, но чаще поворачивались к ней, чтобы убедиться, доносится ли звук её дыхания и шагов. Нина вперила в него взгляд, стараясь не глядеть по сторонам, и всё бежала, направляя луч света куда попало, лишь бы твари не посмели приблизиться. Их было много, они были бесконечны. И Тени никак не желали кончаться — петляли чёрными пустыми улицами, окружили слепыми домами, безысходностью и страхом. Неужели она не выберется отсюда? Нина выкинула эти мысли из головы, слишком больно они ранили распухший, надрывающийся от боли мозг. Она почти нагнала Данте — дыхание сбивалось, но разум заново привык к телу и стал управлять им гораздо лучше, чем прежде. Пустые небеса отстранённо наблюдали за погоней, но Нина думала только о том, что ждало впереди. Прожитое там, в этом странном месте… Прожитое ли в привычном смысле этого слова? Лишние мысли, лишний груз… Было ли оно реальным? Зачем она полезла туда, что хотела увидеть? Почему так скоро забыла всё, едва вынырнув из плена камня? Она со стоном схватилась за голову — стоило переступить некий мысленный порог, как мозг охватывала резкая, ни с чем не сравнимая боль. — Не думай об этом, — сказал Данте. — Беги. Нина бежала. Тени были бесконечно тихи. Как Город, как весь мир вокруг.