Надо судить человека, прежде чем полюбил его, ибо, полюбив, уже не судят. Марк Туллий Цицерон.
— Вот мы и снова здесь, Рей. Нравится ли тебе это место? Прилив. Он вернулся на пляж. Его стопы утопают в тёплом, слегка горячем песке. Приятно. Словно вырвался из проклятого круга и попал в Рай. — Да, очень… Наверное, теперь я тоже люблю море. Он переминается с ноги на ногу, не набирая сил на то, чтобы поднять на неё глаза. Он не смущён. Он вполне себе решителен. Но что-то будто держит руку на его горле, не давая выплюнуть слова, застрявшие там. Сейчас или иногда. — Тебя я тоже люблю. Как море. Как небо. Как этот песок. Я… — Тише. Они поют. Там, вдалеке… Видишь, как мерцает их чешуя? Если не подходить к воде, то они не тронут. Она обрывает его на полуслове, однако он не чувствует раздражения или обиды. Она услышала его. Она услышала достаточно. — Знаешь, я ведь уже говорила тебе об этом. Ты такой плохой слушатель, Рей. И такой плохой наблюдатель. Неужто песок под твоими ногами куда красивее, чем я? Неужто тебе так тяжело оторвать от него взгляд? Смотри же. Шаги, очень тихие шаги. Каждый из них разгоняет его сердце до предела. Тёплые ладони с мягкой упругой кожей, они скользят по его скулам и медленно поднимают его лицо. Он не может закрыть глаза. Он не может пошевелиться.О Медуза, околдовавшая своего любимого. О Горгона, превратившая его в камень. Красоте твоей завидует сама богиня любви, Ты явилась из морской пены, подобно ей, и теперь крадёшь у неё мужей. Горе тебе, горе!
Она всё так же нага. Изгибы. Лоснящиеся бёдра. Пухлые губы, жаждущие прикосновений. Широко распахнутые глаза, в которых отражается он. Он раскрывает рот, но не может ничего сказать. Яд течёт по его губам. Она касается его. Она целует его. Она разделяет с ним этот яд. — Тебе нужно быть начеку, Рей. Он ближе, чем ты думаешь. Один неверный шаг… Он растворяется в её объятиях, уже не чувствуя своего собственного тела. Всё, что есть на данный момент — это они. Они оба. Песок вскипает, затягивая бессознательную массу в свои недра. Где-то там, под землёй…***
— Значит, вот оно что… Чёрт побери... Детектив с некоторой воинственностью, с трудом усмиряемой, прислоняется к покрытой инеем стене полузаброшенного дома, ставшего с тех пор, как в квартире появились лишние уши, местом их совещаний. Мужчина крепко — да так, что кончики его пальцев начинают белеть — держит в руке стакан уже давно остывшего кофе. Он так ни разу и не отпил его, пока де Латте пересказывала содержимое записей в Архиве. Элмонду было не до своей семьи с тех пор, как он закончил академию. Конечно же, он оставался прилежным любимым сыном, всегда готовым помочь родителям, но он мало знал об их деятельности. Точнее, знал только то, что ему рассказывали. Отец всегда казался ему открытым человеком, и Рей не выспрашивал деталей о его работе. А зачем? — Ты… Ты правда думаешь, что это был он? Возможно просто совпали инициалы… — Как бы не так, Ватсон. Отец был врачом, но я не знал, в какой именно клинике он работал. Моя фамилия не так распространена, так что простое совпадение исключено. Более того, я знал, что мама пила таблетки. Мне говорили, что я тоже пил это лекарство в детстве, чтобы у меня не появилась та же болезнь. Всё складывается. Он работал на них, давал это лекарство нуждающимся и тем самым проверял его действие. Выходит, даже мы были подопытными. Негромкий стук. Сыщик, нервно взболтав содержимое стакана и явно усомнившись в том, что всё ещё хочет это пить, ставит ёмкость на землю и скрещивает руки, упираясь взглядом в чёрное зимнее небо. Будь отец жив, им предстоял бы долгий, серьёзный разговор, вернее всего на повышенных тонах, но сейчас… Сейчас это просто было «данное». Информация, которую уже нельзя изменить. Он помнил отца отзывчивым, стремившимся к справедливости и помощи всем нуждающимся человеком. Наверное, он делал это без дурных намерений. Наверное, он просто пытался им всем помочь. Ведь магия — как ему и говорили родители — источник всех бед. Но скольких он положил и искалечил ради своей «идеи»?.. Эта мысль, как паразит, въедается ему в мозг, но он заглушает нарастающее режущее чувство злобы, демона, шепчущего ему на ухо. Сейчас не до этого. Он детектив. Он не герой в плаще из какого-нибудь дешёвого фильма. Героям потому и положено быть подверженными всем возможным чувствам, перемолотым и гипертрофированным, что простой человек себе этого не позволяет. И он себе не может позволить быть захваченным волне гнева, зреющей на глубине океана спокойствия. Только вот по нему уже прошла первая рябь. — Ладно. Я рад, что ты провела своё собственное расследование ради меня... Однако нам нужно думать о текущем деле. Чтоб меня, вся эта информация только путает ещё больше. На данный момент мы знаем, что этот чёртов «подозреваемый» кроется где-то в Трущобах, а Министерство тайком тестирует препараты на населении. По крайней мере, Глейпнир. Если мы соединим эти две точки, то… — То получится нечто ужасающее, Рей. Ты… Уверен?.. Если это действительно так, то… Ты ведь понимаешь? Костяшки детектива белеют. Он невольно сжимает кулаки, наклоняясь вперёд и мрачно опуская голову. Да, он понимает. Прекрасно понимает. Прослушка была только началом. Им нужно быть осторожными. Не к тому ли он видел тот странный сон… — Под землёй… — Что? Что под землёй? В глаза бросаются яркие образы, каких сыщик не видел вживую уже долгие годы, и он хмурится, не впуская непристойных мыслей в поток размышлений. Хоть его волновало и тревожило содержание его снов, они оставались всего лишь снами, а реальность — реальностью. Сейчас не время. — Мне кажется, я… могу кое-что предположить. Но это, скажем так, интуиция. Нам понадобится информация, много информации. И, вероятно, придётся задействовать местных. Скажи мне, Орнелла, есть ли у тебя ученики из Трущоб? Я знаю, что школа принимает всех, кто способен к всяко-кинезам. Женщина нервно сглатывает. Информация — их главное оружие на данный момент, но дети ведь такие… Скажешь молиться — лоб разобьют. — Есть. Хочешь, чтобы я попросила их сообщить, если что? Я опасаюсь, что мы можем поднять много лишнего шума. Да и… скажу тебе честно, я не хочу впутывать учеников. Вдруг они решат начать следить за улицами. Нельзя спасти всех. Кто-то всегда окажется в опасности. Кто-то обязательно погибнет. Но всегда есть способы уменьшить число жертв. Всегда есть обходные пути. Если она отдаст такое поручение, это приведёт к сокращению числа жертв или, наоборот, их увеличит?.. Де Латте никогда не приходилось принимать решения подобной важности, более того, сейчас она тихо паниковала, не зная, как ей быть. Если их с детективом выводы были верны, то в опасности мог оказаться весь город, если не вся Парфедия. Но сейчас решения принимала не она одна. Работала над делом не она одна. Наконец, ответственность несла не она одна. Ей было на кого положиться. Было с кем посоветоваться. — Не переживай. Мы объясним им. Я предлагаю не афишировать твою причастность к расследованию, скажешь, что «дяде полицейскому» нужна помощь. А дальше я сам. Ты ведь говорила им, что мы обручены или что-то вроде такого? Тогда проблем не будет. Детектив поднял голову и, спокойно улыбнувшись, подмигнул волшебнице. Только вот улыбался он одними уголками рта, в глазах мужчины же виднелись и грусть, и усталость, и что-то тёмное, ещё не проклюнувшееся через эту пелену. Жест, казалось бы, поддержки, но он лишь вверг профессора в ещё большее уныние. Элмонду не по себе, как и ей. Конечно, он старается не подавать вида, пытается поддержать её… Слабый свет фонаря, безвольно болтавшегося на проводах подобно висельнику, падал ровным рассеивающимся столбом на сыщика, такого вымотанного и побледневшего. За пределом этой небольшой лужайки света царила утренняя темнота. В ней опасливо суетились люди, проезжали, плюясь дымом, машины. Эта темнота растворяла в себе всё, чего касалась. А здесь, под этим тусклым нимбом, стоял Рей Лесли Элмонд и с лицом библейского мученика смотрел на Марию Магдалену. — Я верю тебе. Верю, как себе никогда не верила. И всё равно боюсь. Прости. Её губы дрожат — не то от тяжести, опустившейся ей на плечи, не то от мучительного желания затянуться. Она уже очень давно не курила сама, довольствовалась лишь дымом, который время от времени пропускал через свои лёгкие её напарник. Терпкий, тёплый, им было легко дышать. Как второй воздух. — Прекрасно понимаю. Давай просто будем делать, что в наших силах. Что мы можем сделать. Выше головы не прыгнешь, чёрт с ним. Но мы можем поймать эту тварь, чем бы она в итоге ни оказалась, и обезопасить город хотя бы на какое-то время. Постараемся, Орнелла? — Зови меня Нелли, Рей. Я в деле с тех самых пор, как переступила порог твоей квартиры, и не собираюсь убегать.***
Это был не первый раз, когда детектив Элмонд появлялся в школе магии вместе с профессором де Латте. Однако сегодня был первый раз, когда сыщик понял, что работа с детьми — дело куда более тяжёлое и неприятное, чем он полагал. — Профессор! Профессор! А почему Вы без кольца? Вы стесняетесь? — Ах, ну почему же! Просто у нас с господином Элмондом нет времени забежать за колечками! Он много работает, ловит преступников. А я смотрю ваши домашние работы и ставлю вам плохие оценки, если вы их не выполняете. Готовы к проверке? Орнелла вела занятия великолепно. От неё не веяло профессионализмом, как от какого-нибудь старика в деловом костюме, коих в школе было сверх меры, но она прекрасно владела материалом и легко отвечала на все вопросы аудитории — в том числе на личные, избегая прямых ответов и мимоходом направляя будущее поколение на верный путь. Таким ведь и должен быть преподаватель в глазах своих подопечных. — Это ведь Вы — детектив? А когда Вы с профессором поженитесь? Сыщик не был готов к подобным расспросам. Всё, что ему оставалось — беспомощно смотреть в сторону де Латте, надеясь, что она заметит его бедственное положение и вытащит из нараставшей толпы детей, понемногу его окружавшей. Но профессор не торопилась и занималась своими делами, а позвать даму Элмонду не позволяла мужская гордость. — А мы всё-всё знаем! Нам профессор про Вас рассказывала! В свои студенческие годы он бы уже лопнул от стыда. Энджи любила публично демонстрировать их отношения, однако мало кто решался бросать осуждающие взгляды или поддразнивать одного из лучших учеников академии, которому пророчили блестящее будущее. Теперь же дело попахивало «тили-тили-тестом», и единственным выходом, который видел Рей, был побег. Трусливый подлый побег с баррикад, ибо его «суженая» не спешила на подмогу и теперь лишь издевательски усмехалась, глядя на вакханалию, творившуюся в классе. — Ну же, будет вам, дети! Занятие окончено, ну-ка все живо по домам! А вот Грету и Лу я попрошу остаться, мне хотелось бы обсудить дополнительные примеры для вас. Не успевает детектив дезертировать, и объектом беззлобных насмешек теперь становятся двое учеников, и мужчина понимает, что вскоре ему придётся объяснять этим детям их задание. Глубокий вдох, стойка смирно. Хоть ему и не нравилось такое повышенное внимание, часть энергичности этих детей чудесным образом передалась и ему, так что Рей скорым шагом выходит из рассасывавшегося оцепления и присоединяется к де Латте, взглядом провожавшей толпу ребятишек. — Когда будем приступать, Нелли? Он произносит её имя деловым тоном, без тени шутки, отчего Орнелла удивлённо хлопает ресницами и откладывает томик по цитологии в сторону. Он всё же прислушался к ней… Хоть она и знает, что это по большей части игра на публику, причём не очень хорошая, в глубине души она рада — рада знать, что он серьёзно относится к её просьбам. Волшебнице нравился голос партнёра — тягучий, спокойный, с лёгкой хрипотцой: он походил на патоку своей текстурой и был столь же сладок её слуху. «Нелли». Шёпот далёкого моря. «Нелли». Обволакивающее тепло знакомых ноток. «Нелли». Лёгкий вечерний ветер, мерно качающий звёзды. — Нелли? Всё хорошо? — А?.. Прости, я задумалась. Грета, Лу… Я бы хотела кое-что у вас попросить. Это очень важное и ответственное задание — нужно немного помочь дяде детективу. Справитесь? Дети кивают, и сыщик приступает к своей части разговора. — Тут ничего сложного. Если увидите или услышите что-то странное или непонятное у себя в районе, запишите это вместе с домашней работой и передайте профессору. Просто, правда? И никому не рассказывайте. Рассчитываю на вас. Мальчик и девочка снова активно кивают, горящими глазами глядя то на детектива, то на волшебницу. Несмотря на то, что дети из Трущоб, они хорошо одеты. Вероятно, их родители многим пожертвовали, чтобы собрать своих отпрысков в эту школу. И таких как они много. Все они стараются добраться до счастливого «завтра», мечтают наконец-то увидеть свет. Разве можно ставить под угрозу все эти мечты, все эти бесконечные ежедневные жертвы? И снова утренний разговор. И снова его отец. Сколько детей он подверг испытанию препаратов? Сколько стали инвалидами? Сколько таких же ни в чём не повинных детей, как те, что сейчас стоят перед ним?.. Рябь становится сильнее. Земля содрогается. Ему не удержать эту волну.Будь ты проклят, отец. Я сделаю всё возможное, чтобы это не повторилось.
И вновь посох взмывает над городом, унося двух своих пассажиров ввысь. Вопреки своим страхам Элмонд открывает глаза в середине полёта — и видит, видит с высоты небоскрёбов свой родной город. Серый и унылый, пропахший дымом, но такой знакомый и близкий. Ближе была только хрупкая фигурка, умело управлявшая средством передвижения, как будто была рождена для этой ведьмовской деятельности. И всё же… Нельзя было назвать её ведьмой. Волшебница — настоящая волшебница. Возможно, совместная жизнь с ней дурно повлияла на детектива, однако теперь магия уже не была для него тем самым вредным элементом жизни, который ему хотелось устранить. Магия Орнеллы была безобидной причудой — даже если она была способна к разрушению, она никогда не использовала свою силу во вред. Ту силу, от которой всеми способами пытался избавиться его отец. Неосознанно, почти рефлекторно он слегка прижимает де Латте к себе, словно боясь её потерять — или боясь потеряться самому, — отчего она вздрагивает и замирает. Невесомость. Падение. Полёт. Наваждение, что застилает глаза и закладывает уши. Всё, что он слышит — они слышат — это нарастающий бой крови в висках и дыхание города.***
Тишина у дома приветствует двоих странников, а вместе с этой тишиной — обеспокоенный Констебль, любопытно выглядывающий из окна. Сейчас, когда сыщик и его помощница были заняты расследованием, кот не получал должного внимания и старался не упустить возможности до них добраться, хотя и не часто рисковал подходить к озадаченным двуногим. Миска его, впрочем, всегда была полна, так что ленивый комок пуха с крыльями не особо переживал о том, что происходило вокруг. — Нелли, я хочу кое-что спросить. Я… Возможно, у меня едет крыша, но я должен сходить на кладбище. Мне нужно поговорить с ними. С ним. Он же стольких… Я не могу, я... Гх. Ты можешь подождать здесь? Глаза женщины округляются, и она какое-то время не может найти слова, чтобы ответить Элмонду, однако вскоре выдавливает из горла сдавленное: «Чего?» — Я знаю, знаю. Но мне это необходимо. Пойми. Я оставлю тебе свой пистолет, так что… — Не надо! Полукрик-полушёпот. Она всё ещё словно в трансе, но стоило ему упомянуть кладбище, что-то щёлкнуло, заскрипело, завизжало о том, что ей нельзя его отпускать. Только не сейчас. — Я не ребёнок, Нелли. Я могу за себя постоять — с револьвером или без. На всякий случай наручники я возьму с собой. Если оставлю тебя без ничего, я и шага не пройду без мысли о том, что ты в опасности. А так я дам тебе ствол. Ты сможешь себя защитить даже без меня. — Я вовсе не за себя боюсь! Послушай, у меня очень дурное предчувствие. Не нужно ходить, давай хотя бы не сегодня. Рей, прошу! Он впервые видит её такой напуганной. Но что-то внутри кричит ему о том, что он вынужден её ослушаться. Гнев? Желание выговориться? Кровь стучит в висках. Гексенхаммер покидает плечевую кобуру и ныряет в трясущиеся руки. Ладони детектива ложатся поверх, крепко сжимая тонкие пальцы. Возможно, она права. Возможно, сон был не таким уж и пустым. Но такая уж эта проклятая мужская гордость — идти в огонь даже зная, что ты в нём сгоришь дотла. — Дождись меня, Нелли. Я обязательно вернусь. И шинель растворяется в улице. В квартире снова тихо, так тихо, что даже Вискерс не смеет нарушить эту тишину и лишь смотрит, как по лицу волшебницы беззвучно катятся слёзы. А детектив неумолим. Внимательно оглядываясь, он скоро достигает цветочного магазина — как-никак, ему нельзя приходить без цветов. За прилавком стоит Вацлав, уже без дочери. Выражение его лица не омрачено печалью или скорбью, а значит, всё в относительном порядке и девочка просто сидит дома. Зайдя под козырёк, он приподнимает фуражку в безмолвном приветствии и молча кладёт монеты на прилавок, ожидая, что старый знакомый уже знает, зачем он здесь. — Ни привета, ни ответа. Так уж и быть, здравствуй, Эл. Выглядишь неважно. Тебе как обычно или уже надумал приобрести букет? — Как обычно, сдачи не нужно. На кой мне букеты в такое-то время... Как Долли? Не болеет? Хозяин лавки меланхолично прогуливается до вазы со слегка подвядшими лилиями и достаёт оттуда две покрасивее, после чего так же неспешно возвращается и протягивает цветы сыщику. — Хандрит, но несильно. Сейчас не беру её с собой, быстрее поправится. Врач уже выписал лекарства. Ты извиняй, у меня цветы последние. Говорят, больше возить в этом году не будут, дефицит у них. Так что какие есть. Мужчина хмурится, затем смотрит на деньги и небрежно убирает их себе в карман, после чего по привычке опирается на прилавок и почти безразлично таращится на постоянного клиента. Элмонд всегда давал больше, чем требовалось. Никогда не просил сдачи. Добродетель... Сейчас она была как нельзя кстати. — Как дела-то твои, коп? Хотя ладно, не отвечай. Вижу, что паршиво. Неужто упустил свою дамочку? — Ну началось, Вацлав. Ты как обиженная домохозяйка, пересмотревшая мыльных опер. У меня всё в порядке. С ней… Гх, пойду я. Ты бы тоже допоздна здесь не засиживался, приятель. Неспокойные времена. Бывай. Не дожидаясь ответа, он уходит. Сегодня — последний день, когда он приходит на могилу своих родителей. Так он решил. Здесь более нечего искать. Ни прощения, ни сострадания — теперь он знал слишком много. И нёс он эти цветы только ради памяти покойной матери, на которую не держал обид. А вот для отца он припас кое-что другое, куда тяжелее и куда неприятнее.Обида.
Прилежный семьянин. Уважаемый врач. Спаситель и благодетель.Злость.
Разве они знали, что с ними может случиться? Их использовали, как лабораторных крыс.Гнев.
И всё это — ради его идеи об идеальном мире? Мире без магии? Скольких ещё бы он принёс в жертву ради этой идеи?! Поверхность разверзается, выпуская из своих недр цунами. Элмонд не замечает, как его кулак сжимается и давит стебли и без того ослабших цветов. Не замечает, как его шаги становятся тяжелее. Как его нос морщится, будто у разъярённой псины. Дойдя до ограды кладбища, мужчина с ненавистью бросает взгляд на надгробие родителей, и в нём смешиваются презрение и жалость. Она ведь тоже была его подопытной... Тоже страдала. — Прости… Я помял твои лилии. Да что со мной такое! Я бросил Орнеллу одну, прибежал сюда, чтобы выговорить отцу всё, что… А теперь… И чем я лучше, чем он — такой же одержимый ублюдок. Повёл себя, как ребёнок! Ох, Господи... Стиснув зубы, он опускается на одно колено и смахивает снег с камня. Знакомая надпись уже не режет глаз из-за темноты, но мужчина всё равно отводит взгляд в сторону. Тошнота подступает к горлу. — Каждый, кого ты отправил на тот свет, станет кирпичом в твоем мосту в ад. Я все эти годы ломал голову над тем, как же так вышло с этой аварией… И теперь я вижу. Ты ведь стал кому-то неугоден, верно? Много болтал? Или просто стал им не нужен? Чёрт… Надо же. И ты ходил с добропорядочным лицом, как будто вершил благое дело. Богом себя возомнил? И всё ради чего… Бумажный мотылёк садится ему на пальцы, чтобы заживо сгореть в пламени зажигалки. Щелчок портсигара. Шумный выдох. Он уже не зол. Он просто разочарован. Человек, которому он хотел подражать, который был для него образцом… Оказался очередным фанатиком от Министерства. Судя по информации, добытой де Латте, Глейпнир не разрабатывался для массового избавления от «зеты». Он предназначался для осужденных. Однако именно его отец выпустил препарат на волю. Мог ли он… быть замешанным в идейных делах отказников?.. Самокрутка быстро обращается в пепел. Окурок без разбора летит в снег и, вероятно, скоро тухнет, не оповещая мир о своей кончине даже слабой струйкой дыма. Однако вместо этого самого дыма на кладбище появляется новый запах. Слабый, но Рей морщится от отвращения, едва зачуяв его. Запах гнилого мяса. Инстинкты говорят бежать, но он не видит источник вони. Несмотря на то, что везде снег, на улице темно, и мужчина медленно пригибается к земле, стараясь не производить лишних звуков. Тишина. Смрад становится сильнее, и детектив прикрывает лицо ладонью, чтобы хоть как-то обезопасить себя от зловония, но вдруг слышит это. Это нельзя назвать человеческим голосом. Оно похоже на человеческий голос. Но в нём слышится скрежет видоизменённых связок и хлюпанье слюней. Женский голос. Мужской голос. Они накладываются друг на друга. Они смешаны. Это не принадлежит человеку. Больше не принадлежит человеку. Оно эхом отзывается в мозгу сыщика и заползает ему под кожу, как рой насекомых. Каждая клетка его тела кричит об опасности, но он не может сдвинуться с места. Рука медленно тянется к кобуре… Но та пуста — Гексенхаммер он оставил дома. Один звук — и он труп. В глазах темнеет. Тяжёлые шаги на снегу. Оно хромает. Раз-два-три, четыре. Раз-два, три, четыре. Ему больно. Оно роняет свою плоть. Гниль, запах гнили, он всё сильнее. Оно разлагается на ходу. Стоит ему приблизиться — и ты сам сгниёшь от этого смрада. Но его всё ещё не видно. Ориентируясь на слух, мужчина поворачивает голову в сторону шагов. Темнота. Кромешная темнота. Что-то касается снега. Подминает его под себя. Черви. В его пасти черви. В снегу черви. Свист пронизывает всё в округе.«Я не хочу… Убей… Помоги…»
Холодный пот катится по спине детектива. Он слышал его. Он слышал это. Это голос ада. Голос демона. Ещё немного, и он сойдёт с ума. Вонь пробирается в его лёгкие, и мужчина с силой зажимает рот, чувствуя, как рвота поднимается из горла. Ему нужно продышаться. Ему нужно уйти. Шаги становятся громче. «Господи… Если ты слышишь меня, я молю тебя, пусть оно уйдёт». Молитва звучит в его голове так громко, что ему кажется, что она раздаётся изо всех углов кладбища. Слюна капает на снег. Копошение. Слабый тёплый ветерок доносится до мужчины, сжавшегося в комок у надгробия. Но это не ветер. Это дыхание.«Пахнет… Дым… Горячо… Мама… МАМА!»
Скрежет. Свист. Оно кричит и топчется на месте. Окурок. Оно обожглось? Слюна летит на камень и с плеском стекает вниз. Что-то бьёт по надгробию. Руки детектива дрожат. Ещё немного, и он продавит в своём лице дыры. Его всего трясёт. Рот полон рвоты. Сейчас он потеряет сознание. Сейчас, здесь — прямо у могилы родителей — его порвёт на куски неведомая зловонная тварь, явившаяся из самых смрадных бездн ада. Дыхание достигает его шеи. Что-то маленькое и скользкое падает ему за шиворот. Оно извивается. Оно мёрзнет. Холод. Снова холод. Шаги. Они становятся тише. Тишина. Мёртвая тишина. Рука, как закоченелая, еле отпускает лицо, и мужчина опорожняет свой желудок. Сразу же после этого, тяжело дыша, он снимает шинель и отряхивает её. Отряхивает себя. Рука задевает что-то склизкое, и он еле сдерживает очередной рвотный позыв, но убеждается, что на нём больше ничего нет, и снова надевает шинель. Теперь он снова может дышать. Он хватает воздух ртом, пытаясь прочистить забитые вонью лёгкие. Голова кружится. Нужно идти домой. Нужно идти к ней… Он не помнит, как дошёл до квартиры. Не помнит, как вообще открыл дверь. Она стояла перед ним, на её лице смешались облегчение и шок. — Рей… Твои волосы… Что слу… Он уже не слышит. Сознание тает, отпуская тело в свободный полёт. Тьма. Кромешная тьма. И зверь.