Помнить

      Об играх этих Гарри думал с некоторой снисходительностью. Видимо, эти хотели, чтобы он верил, что это все взаправду, но три года отучили мальчика от веры в чудеса. Иногда в снах приходила девочка-звездочка, которая уговаривала его дать шанс этим, вдруг они не считают его животным, но такие сны оставляли лишь светлую грусть. Девочка, которая верила в сказки… Гарри искренне надеялся, что она выжила тогда и ее спасли. Девочка, когда увидела, что они никак не реагируют, начала командовать, и это помогло — некоторые дети в том вагоне оживились. Жалко, что их не спасли те, которых боялись эти… черные.       Эти, которые требовали называть их «тетя Петунья» и «дядя Вернон», видимо, хотели изобразить семейное счастье с домашним животным. Впрочем, ном… Гарри не осуждал их, он вообще не имел привычки осуждать кого бы то ни было, особенно этих. Это ничего не изменит, ничему не поможет. «Школа» все так же была ежедневной, мальчик все так же делал уроки, несмотря на то, что ребенок этих всячески старался помешать. Внезапно оказалось, что эти способны бить даже своих детей. Когда толстый этот занес ремень над своим ребенком, мир Гарри треснул. Этот хотел побить своего ребенка за то, что тот испортил тетрадь Гарри. Поэтому номер… Гарри, который не мог отвыкнуть называть себя номером, попытался объяснить, что для наказаний и нужны такие животные, как он.       От нереальности картины у Гарри разболелась голова, и он упал на пол. Все померкло перед глазами, мальчик не видел суетящуюся фрау и нервничающего толстого этого. А вот их сын смотрел на Гарри, будто бы не узнавая. С этого дня многое изменилось, но Гарри не верил. Он цеплялся за свой мир всеми руками и ногами, чтобы не быть, как та…       Девочки в лагере почему-то очень долго верили в сказки. Именно девочки, мальчики-то быстро теряли все надежды, а девочки верили. Верили, когда их убивали, калечили, когда над ними издевались эти. Гарри помнил, как одну девочку переодели в одежду господ и играли с ней, а потом просто пристрелили. Она до последнего не верила, что это все было ложью…       Гарри не хотел оказаться в плену у лжи, поэтому не верил. Не верил ни одному жесту, ни одному слову, хотя и понимал, что от него требуется. Играть в игры господ ему было несложно. Эти почему-то верили в искренность его улыбки, в теплоту объятий. Обнимать этих было страшно и, что греха таить, противно, но Гарри не хотел быть утилизированным. Все-таки жизнь у него сейчас была действительно райской. Многие мальчики и девочки отдали бы все за такую жизнь, пусть даже это игра, а в конце его ждет, как и всех, пуля или газовка.       Только вот ребенок господ стал вести себя совсем иначе. Перестал портить вещи, перестал желать наказания Гарри… И в школе мальчика стали меньше задевать. Странные игры у господ. Не понимая, зачем им эта игра, мальчик закуклился где-то внутри, иногда скучая по знакомому до последней досточки бараку, полному боли и стонов. Там хотя бы все было понятно.

***

      Переход всей контрразведки на боевой режим не остался незамеченным. Полетели запросы от разведки, Канцелярии и даже от Ее Величества лично. Запросы, с которыми нужно было разобраться и выяснить, что происходит. В большинстве своем запросы получили стандартные ответы на тему того, что ответ последует несколько позже. Тревога такого уровня застала врасплох всех, потому что как ни готовься к войне, она начинается совершенно внезапно.       В подземном бункере собрались высшие офицеры контрразведки, которые теперь выжидательно смотрели на начальника отдела специальных расследований. Начальник отдела нервничал и потел, время от времени протирая лоб кружевным платком.       — Итак, господа, — начал начальник британской контрразведки, с интересом посмотрев на потеющего подчиненного. — У нас кризис, подробности которого нам сейчас расскажет наш коллега.       — Да, господа… — откашлялся поименованный. — Хронологически… В начале июля в лондонской детской психиатрической клинике появился необычный пациент, прошу внимание на экран.       На большом экране появилась запись, сделанная явно камерой видеонаблюдения. Мальчик в сопровождении взрослых вошел в кабинет, через некоторое время туда быстрым шагом вошел еще один врач, через некоторое время вбежали два охранника и, в завершение ролика, приехавшая полиция вывела взрослых, приехавших с ребенком, в наручниках.       — Ребенок, на тот момент почти пяти лет от роду, хотя выглядел на три, по имени Гарри Поттер за одну ночь утратил полностью английскую речь, приобретя, по словам опекунов, навыки немецкой речи и татуировку на руке.       — В пять лет? — не выдержал кто-то из присутствующих.       — Прошу внимание на экран, — ответил начальник отдела.       На экране отображалась фотография тоненькой, почти тощей детской руки с четырьмя цифрами на ней. Все офицеры, присутствовавшие в кабинете, затаили дыхание. Им не нужно было объяснять, что это такое, они видели подобное в материалах Нюрнбергского процесса.       — Господи Иисусе, — выдохнул кто-то из офицеров.       — Эта татуировка, как установили наши немецкие коллеги, принадлежала русскому мальчику из лагеря Саласпилс.       — А при чем здесь немецкие коллеги?       — Второй доктор, вошедший в кабинет — немец, доктор Вайзель, который созвонился сразу после консультации со своим отцом в Германии. Его отец был малолетним узником.       — И что же так возбудило немецких коллег?       — Кроме номера? То, что оба врача не помнят об этом мальчике. Как удалось установить, после вот этого действия.       На большом экране появился старик в чем-то, напоминавшем длинный халат, он наставил палку на врача, и врач упал. Потом кадр сменился, и тот же старик наставлял палку на охрану в знакомом некоторым помещении лондонской тюрьмы.       — Опросом Дурслей, которые внезапно оказались дома, а не в тюрьме, прошу заметить, установлено, что они были ранее запрограммированы на плохое отношение к мальчику.       — Соврать не могли?       — Под гипнозом? Разве что мистер Дурсль — тайный агент красных.       — Мелковат он для агента, убедили. И что?       — Получается, что против государственных органов действует какая-то организация, обладающая сверхспособностями или специальным оружием. Согласно параграфу…       — Не надо, мы помним… То есть нужно подключать вообще всех. Ну хоть не третья мировая.       — Да, на красных не похоже совершенно, как бы не зеленые человечки.       Тяжелый вздох собравшихся офицеров был ответом на это замечание. В инопланетян офицеры верили с большим трудом.

***

      Петунья старалась полюбить этого малыша, который казался ей каким-то мертвым. Его улыбка отражалась только на лице, оставляя глаза такими же тусклыми, будто мертвыми. Мальчик послушно делал абсолютно все, что ему говорили, ложился спать, куда и когда сказали, вставал по первому сигналу, не капризничал и не плакал. Но с ним было трудно, женщина плакала в подушку, когда перед ней вставали эти готовые ко всему мертвые глаза.       Петунья раньше не понимала, что означает понятие «мертвые глаза», теперь же она их видела каждый день. Каждый день… Однажды она услышала, как мальчик что-то вполголоса напевает, и даже позвала Вернона, но муж стал каким-то очень бледным.       — Гарри, сынок, — сказал Вернон. — Это плохая песня, нехорошая, давай я тебе поставлю хорошие песни, которые нужно петь?       — Яволь, — ответил ребенок, сразу отставляя в сторону то, чем занимался.       Включив ребенку магнитофон с детскими песнями, Вернон вышел из комнаты и обнял себя дрожащими руками. Петунья подошла к нему, обнимая, как когда-то давно.       — Пети, он напевал нацистский гимн, — как-то беспомощного сказал Вернон. — Ему неоткуда знать эти слова, Пети…       — Значит… Я не знаю, что это значит, — заплакала Петунья.       А за дверью мальчик старательно подпевал «правильным», по мнению этих, словам. Ему было все равно, что напевать — «Правь, Британия» или «Когда солдаты маршируют». Обе песни не имели смысла для него. В лагере их заставляли разучивать слова, и тем, кто хорошо пел, могли бросить целый кусочек колбасы. Если эти считают, что он должен знать эти песни, он будет их знать. В конце концов его кормят каждый день досыта и не бьют. Пусть однажды этим наскучит их игра, но хоть немного пожить, как настоящий человек, а не бесправное животное, было интересно.       Мальчик не задумывался над мотивами этих, он просто жил. День за днем. Однажды мальчик почувствовал себя плохо — болела голова, сквозь горло едва ли можно было что-то протолкнуть, перед глазами все плыло. Он, конечно же, ничего никому не сказал, но в «школе» обнаружили, что он не здоров, и вызвали этих. Не тех этих, которые черные, а этих, у кого он жил. Но в понимании мальчика, разница была небольшой, все равно день-два — и земля примет его, как приняла многих до и после него. Сожаления не было, осталось потерпеть совсем немного. Жизнь заканчивалась даже не газовкой, а горячечным бредом…