Помнить

      Солнечным утром Гарри открыл глаза, чтобы, повернув голову, увидеть свою Звездочку, свою Гермиону. Девочка сладко спала, чуть приоткрыв рот, и была очень милой. Самое главное — они точно были в безопасности, потому что здесь не было этих. Здесь были только они. Гермиона, ее мама и папа… И он. Больше никого, совсем никого. В комнату вошла миссис Грейнджер, которая с улыбкой посмотрела на Гарри, потом подошла и погладила мальчика по голове. От ощущения теплой руки Гарри зажмурился. Он ни за что не допустит, чтобы с этими людьми что-то случилось. Никогда.       Еще раз улыбнувшись мальчику, миссис Грейнджер пошла будить Гермиону. Девочка сладко потянулась, зевнула и обняла маму, а Гарри смотрел на эту сцену, улыбаясь. Как же все-таки хорошо, что Гермионе здесь никто не угрожает. Как здорово, когда можно не бояться за это солнышко. Гермиона отпустила маму, резко подскочила и залезла к нему в кровать, чтобы… Девочка обняла мальчика и прошептала:       — Встаем?       — Да, — ответил Гарри, обнимая девочку в ответ, а миссис Грейнджер смотрела на них с такой нежностью, что у мальчика возникло желание назвать ее мамой, но он, конечно, сдержался.       Мамы у Гарри не было, как и папы. Их убили эти. Мальчику был всего год, когда в их дом пришли эти и убили маму и папу. Хорошо, что к Гермионе эти не пришли, ей есть кого обнять и назвать мамой, а у Гарри есть Гермиона.       Дети поднялись и принялись одеваться. Так как было тепло, то пижамы они не надевали, а спали в белье. Надев почти одинаковые шорты, Гермиона и Гарри вышли на кухню, где их ждал завтрак. Если Гермиона могла закапризничать и отказаться от каши, например, то Гарри никогда не привередничал в еде. Лагерь научил его этому раз и навсегда. Каша лучше, чем твердый хлеб, покрытый плесенью, всяко вкуснее. Глядя на мальчика, Гермиона тоже перестала капризничать. Стыдно капризничать, когда мальчик, сидящий рядом, кушает обыкновенную кашу, как пирожное — с радостью и наслаждением. Мистер Грейнджер на это никак не реагировал, а вот его жена… Она смотрела на мальчика такими глазами, что ее просто хотелось обнять, чтобы она не расстраивалась.       — Дети, идите играть на пляж, но в воду не соваться, — строго-настрого запретил папа Грейнджер, как его решил называть про себя Гарри, после завтрака.       — Ну па-а-ап, — протянула Гермиона.       — Вода еще холодная, можете заболеть, — мистер Грейнджер знал, что после этих слов Гарри костьми ляжет, но не пустит Гермиону в воду.       В лагере все знали, что болезнь — это смерть. Если ты заболел, то не сможешь работать — носить сучья, уголь для крематория, а кто не работает, тот… Дети сгорали за сутки, много — двое. Угроза болезни для Гермионы была решающим доводом, мальчик берег девочку всеми силами и так, как умел. Так, как его научило за три года самое страшное место на земле. Поначалу девочка обижалась, но вот потом…       Мистер Грейнджер попросил Гарри рассказать о Звездочке, и мальчик рассказывал. Рассказывал о том, как было серо и плохо, а потом появилась она. В том вагоне, их последнем вагоне. Он говорил о выкачивании крови из детей, как о чем-то обыкновенном, будничном, и девочка Гермиона даже с более взрослым мозгом не могла себе представить, что об этом можно так говорить. Когда она заплакала, Гарри мгновенно оказался рядом, стараясь ее защитить. Девочка поняла, что она что-то вроде сказочной принцессы для Гарри, ведь разговор родителей между собой забывался, не забывалось только решение малышки. Поэтому Гермиона позволила Гарри защищать ее так, как он считает нужным, ведь она даже не представляла, что на свете может быть такое… Страшное. Может быть, кто-то счел бы рассказ такого шестилетней девочке жестоким, но мистер Грейнджер посчитал это правильным. Гермиона должна хоть немного понимать, почему Гарри делает это… И Гермиона понимала.       А пока дети играли в теплом песке, строя песочные замки. Гарри с удовольствием отдавал лидерство Гермионе во всем, что не касалось, по его мнению, ее безопасности. Иногда девочке казалось, что его бы воля, и мальчик носил бы ее на руках, лишь бы она не поранилась. Но детские тела были еще слабы для таких упражнений, к счастью Гермионы.       После обеда, когда стало намного жарче, папа и мама Грейнджер повели детей купаться в море. Это называлось «море», теперь Гарри выучил и это слово. Оно было солено-горьким на вкус, мягким и теплым. Мальчика начали учить плавать. Медленно, спокойно, что было сложно, пока Гермиона, дурачась, бултыхалась вокруг, бо́льшая часть внимания мальчика принадлежала ей.       — Гарри просто смотрит за дочкой, чтобы с ней ничего не случилось.       — Но так мы его плавать не научим, что ты предлагаешь?       — Попросить доченьку помочь, что проще?       — Миона!       — Да, папочка?       — Гарри не может научиться плавать, потому что беспокоится о тебе, помоги, пожалуйста.       — Да, папочка, что мне делать? — Когда папа объяснил, Гермиона сначала возмутилась, а потом задумалась.       «Гарри ради меня готов на что угодно, неужели я ради него не могу…» — подумала девочка и согласилась с папой. Теперь дети все делали одновременно и рядом. Гарри, увидев, что Гермиона не одна, а в руках мамы, успокоился и принялся учиться плавать до изнеможения. Он все делал так — упрется и идет вперед, не обращая внимания на усталость. А слов «не хочу» или «не могу» у этого малыша, казалось бы, совсем не существовало.       Глядя на Гарри, Гермионе было стыдно капризничать. Девочка училась, глядя на мальчика. Училась тому, что такое настоящая верность и, что греха таить, любовь. Потому что она была для мальчика основой всего. Не верьте тем, кто говорит, что любовь — это биохимия, это, в первую очередь, порыв души. И души двух маленьких, но уже таких настоящих людей сплетались. Невозможно оставаться безучастной, когда к тебе так относятся, буквально боготворят. Пусть психика мальчика была гораздо старше, но тело-то пятилетнее. И это тело уставало, как и положено. Поэтому наигравшиеся дети сладко спали в своих кроватках, а мистер и миссис Грейнджер тихо разговаривали, глядя в закат над морем.       — Уму непостижимо, через что прошел малыш, — проговорила миссис Грейнджер.       — Ты его любишь, — улыбнулся ее муж.       — Как его можно не любить?       — А Дурсли так и не смогли.       — Петунья — хорошая женщина, но между ними всегда будет стоять прошлое.       — Дадли, их сын, тоже не принимает мальчика, как брата, впрочем, Гарри это безразлично, на свете есть только один человек, мнение которого ему важно.       — Наша дочь.       — Да, наша маленькая принцесса.       — Что же будет дальше?       — Рано или поздно Дурсли устанут, ведь Петунья просто не выдержит и сделает что-то, что поставит ее на одну линию с… Этими, как мальчик говорит.       — Мы уже все это говорим…       — Да, Эмма, мы уже все это говорим. Петунья, как и Вернон, пытается заставить себя полюбить мальчонку, но он очень четко чувствует фальшь.       — Как и все дети, дорогой. Но он же их любит?       — Нет, любимая, любит он только Миону. Ну еще, похоже, тебя, а Дурслей он просто защищает.       — Сложно как… А почему меня?       — Ну, во-первых, проекция: Миона на тебя похожа, а во-вторых, он несколько раз порывался тебя назвать мамой, но явно останавливал себя. Это хорошо заметно.       — Надо же, а я не заметила. Все-таки хорошо, что психиатр ты, я бы не смогла…       — Вот и хорошо, что ты не психиатр. Как там малыши?       — Сладко спят. Все-таки хорошая была идея — поставить их кровати рядом, они даже во сне не расцепляются.       Дети спали, держась за руки даже во сне, лицами друг к другу, и очень тепло улыбались во сне. Как умеют малыши — становясь сущими ангелами. И только номер на руке мальчика напоминал обо всем том ужасе, что он видел в прошлой своей короткой жизни. О том ужасе, что пришел с ним и в эту жизнь. Но мальчик был счастлив, потому что рядом была его Звездочка и она была в безопасности.

***

      — Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор утверждал, что мальчик является крестражом их Темного Лорда. Установлено, что это ложь. Также Дамблдор пользуется единственной аргументацией, копирующей лозунг Гриндевальда. Учитывая, что на руке опекаемого им мальчика обнаружен номер, характерный для… А запись бреда малыша… Мы считаем, что указанный Дамблдор решил завести свой собственный концлагерь, удовлетворяя свои низменные желания садиста и убийцы. Также Альбус Дамблдор, вместе с соучастниками, поставил Статут на грань… Что вызвало реакцию простецов в Великобритании и на всем протяжении НАТО. Итак, ваш вердикт?       — Виновен.       — Русские требуют выдать Альбуса Дамблдора для суда и казни.       — А чем он русским успел досадить?       — Дружбой и помощью Гриндевальду на первых порах.       — И они могут это доказать?       — Взгляните на фотографию.       — В таком случае с нашей стороны возражений нет.       — Королева Великобритании потребовала его голову.       — Именно голову?       — Именно голову.       — Ну, известите русских, я думаю, они поделятся.       — Что будем делать с соучастниками?       — Дознаватели и следователи в пути.       — Очень хорошо. Последнее слово дадим?       — Да было у него уже последнее слово, когда он феникса призвал.       — Да, я помню, обеспечил наших зельеваров редчайшими ингредиентами.       Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор сидел в кресле, перемотанный цепями, и сверкал глазами на этих тупиц, которые не в состоянии понять его великих целей. Впрочем, его взгляды никого не интересовали, и даже учитель брезгливо плюнул в сторону бывшего ученика.