Мой дом был пуст

В дверь звонят, в дверь стучат, и когда Адам поворачивает замок, с той стороны нетерпеливо толкают створку. Всего на секунду Адам пугается, что это может быть кто-то еще. Непрошенные гости. Збигнев влетает в прихожую и бежит вперед, в комнаты, и, разумеется, это должен был быть Збигнев: никто другой не будет так барабанить в дверь, но отголосок страха, его привкус, его липкие следы на ладонях остаются – и пропадают не сразу. - Какого черта? Но Збигнев не отвечает: он прячется у Адама в комнате, и Адам как раз успевает закрыть дверь, прежде чем на лестнице раздаются шаги. Звук стихает. У Збигнева в лице был азарт и мальчишеская веселость, но Адам знает, что ничего веселого не предвидится. Короткий, деликатный звонок. Адам считает до десяти, прокашливается и открывает дверь. Эльжбетта старается выглядеть непримиримой и уверенной, но она из тех женщин, у которых от слез сразу и заметно распухают нос и веки, она выглядит жалкой, подавленной и очень маленькой, и когда она спрашивает: - Где он? Ее голос дрожит: ей не удается с ним справиться, хотя она старается изо всех сил, и Адам буквально чувствует, как ей сводит горло. Она говорит – обвинительно и бесстрашно: - Я жду. Где он? Ей очень неуютно: она привыкла, что в подъезде скандал закатывать нельзя – и нельзя проходить внутрь, пока тебя не позовут. Адам отступает в сторону и делает приглашающий жест. Она облегченно вздыхает и нервно смаргивает, прикрывает дверь – не оборачиваясь, и продолжает: - Я знаю, что он пошел к тебе. Где мой муж? Ее маленькие сжатые губы и уродливые бугорки, проступившие на подбородке. Ее модная стрижка и накрашенные ресницы. Она слишком хрупкая, чтобы рыдать перед ним: она не выдержит этого, она не для этого сделана. Адам отвечает – проникновенно и мягко, как будто он ее лучший друг: - Эля, я его не видел. С четверга. И она вскидывается: - Он был здесь в четверг? Ее тоненькое тельце, ее разорванное сердце. Адам – само раскаянье и сочувствие, но он знает, что ничего не сможет для нее сделать. Все, что он может, это оправдывать себя: в своих собственных глазах и в глазах наблюдателя, который стоит у него за спиной и не покидает его ни на секунду. Если Бы Кто-то Увидел Их. Это слишком длинное имя для бесплотного духа, но если бы кто-то увидел их, этот кто-то решил бы, что Адам старается вести себя как можно достойнее. Эля открывает двери. Она неловко, держась за спинку кровати, наклоняется и садится на колени, чтобы заглянуть вниз. Она идет на кухню. Адам ей не мешает. Она шепчет: - Он должен быть здесь. Она в отчаянье: - Он должен быть здесь. Ее трясет, и Адам подходит к ней сзади, Адам разворачивает ее к себе и обнимает. Она плачет совсем беззвучно, только изредка тихонько подвывает. Адам гладит ее по крашеным волосам и уговаривает: - Ну-ну-ну, деточка. Ну, хватит. Не нужно. Он рассказывает ей: - От меня он тоже бегает. Ты же его знаешь: с ним всегда так. Он даже от Анджея бегает. Она поднимает на него блестящие глаза и всхлипывает: - Правда? - Правда. Она очень теплая, строго говоря – она горячая, без подтекста. У нее горячее мокрое лицо, горячее тело, и она вздрагивает, когда Адам касается ее щеки, потому что ей кажется, что пальцы у него ледяные. Он улыбается ей – примирительно и ободряюще. Она спрашивает, скромно и кротко, как маленькая девочка: - Я еще в шкаф загляну, ладно? И Адам отвечает – совершенно беззаботно, как ни в чем не бывало: - В шкафу у нас обычно прячусь я. Если Збигнев залез туда, а она сейчас найдет его, будет скверно. Если Збигнева там нет, она может увидеть ампулу или… в общем, ничего страшного, конечно, в этом нет – но все равно не желательно. Она идет в спальню. Она кладет ладонь на ручку шкафа. Нет, Адам не думает, что это похоже на дешевенький водевиль, он думает о том, что его может ненароком хватить инфаркт, и о том, что люди, которые пишут водевили, никогда не были в таких нелепых, глупых, в таких убийственных и невыносимых ситуациях. Адам не представляет, как над этим можно смеяться. Собственно, он не вполне представляет, как можно поступать таким образом с женщиной, которую ты зовешь своей женой и которой все еще время от времени признаешься в любви. Разумеется, Адам понимает, что иногда человеку просто необходимо сбежать – он сам предпочитает как можно чаще пользоваться дверью, но он-то знает, что Ежи не придется обзванивать знакомых или искать его по чужим квартирам. Когда они были моложе, когда они были веселее и равнодушнее, это казалось забавным. Збигнев прятался в раздвижной стол от журналистов, он прятался в кладовках и кабинках от Анджея и режиссера дубляжа, он прятался от своих случайных подружек, от поклонниц и кредиторов. Он прятался от Адама, да. Он прятался от Ежи, когда Ежи хотел поговорить с ним о том, как нужно правильно играть его героя, он прятался от администраторши в театре, после того как опаздывал на спектакль или на репетицию в костюмах. Это было по-своему очаровательно, это было трогательное невинное мальчишество, но никому не приходилось плакать из-за него, он никого не заставлял страдать. Эля опускает веки и тянет за ручку. Адам думает, что – по крайней мере – у него есть разумное оправдание: если он сейчас не поможет Збигневу прятаться, она найдет своего мужа в чужом шкафу, это будет ужасная сцена – на чужих глазах, и ничего хорошего, справедливого или честного в этом не будет. Адам задерживает дыхание. Она отпускает ручку. Створка приоткрывается со скрипом, но Эльжбетта уже отворачивается. Она качает головой, взлетают ее солнечно-желтые пряди: - Какая я глупая. Ее плечи опущены, она кажется сгорбленной. Она совсем крохотная, она очень слабенькая, и на нее вот-вот упадет потолок. Она улыбается – в ее глазах и на ее ресницах блестят слезы: - Прости меня. И Адам вызывает ей такси, Адам поит ее чаем и провожает ее на улицу, он убеждается в том, что в такси она села, и заранее расплачивается с водителем. Он спрашивает, будет ли она в порядке, и она усмехается – болезненно и нервно: - А ты как думаешь? Ее милая мордашка в такие минуты выглядит очень странно. Эля похожа на старуху. Похожа на мелкого грызуна. Эля похожа на карлицу в цирке. Это ощущение уходит почти мгновенно, морщинки и складки разглаживаются, выражение жестокой насмешки, отпечаток старения и изношенности исчезает, и она снова кажется красивой женщиной – Красивой Женщиной, с большой буквы, по сути и назначению. Адам возвращается к себе. Он поднимается медленно, курит по дороге. Он знает, что Збигнев будет доволен и счастлив: выходка удалась, он спасся бегством, нашему мальчику не нужно идти на последний урок. Адам думает о том, что, должно быть, Эльжбетта столкнулась с мужем на улице – или они заметили друг друга, что вероятнее всего. А еще Адам думает о том, что они красивая пара. Адам всегда так отвечал Збигневу. Когда Эля только появилась, когда Мацек хотел ей похвастаться, хвалил ее перед своими друзьями, собирал комплименты и поздравления. Когда хотел уйти от нее. Когда напивался и говорил, что не может заставить себя поехать к ней домой. Когда проговаривался, что чувствует себя последней свиньей. Адам отвечал ему, неизменно и твердо: - Вы так подходите друг другу. Он говорил: - Вы такая красивая пара. И чем хуже у них шли дела, тем строже Адам запрещал себе думать о том, что – может быть – они не так сильно друг другу подходят. И может быть, не так уж важно, как они смотрятся. Может быть, они зря уродуют и мучают друг друга, может быть, это не имеет отношения к настоящей любви, может быть, они просто слегка заигрались. Адам понимал, что какой-то его части эти мысли нравятся. Они радуют его. Они дают ему что-то вроде надежды, что-то вроде возможности строить планы, что-то вроде смутного намека, и так быть не должно. Адам предпочитал пользоваться дверью – настолько часто, насколько это было возможно, и у него было не так много обязанностей, у него была крохотная горсточка убеждений и правил, но он слишком хорошо понимал, что нарушать их недопустимо. Он должен был оставаться Збигневу другом. Заботиться о нем. Любить его. Помогать ему. Блюсти его интересы. У Адама не было детей – он предполагал, что и не будет, если его жизнь кардинальным и невероятным образом не изменится. Збигнев был, пожалуй, единственным человеком, о котором Адам должен был думать больше, чем о себе самом, и Збигнев нуждался в этом, он заслуживал этого. Нежность, которую он вызывал, тревога и беспокойство, причиной которых он был постоянно, внимание, с которым Адам вникал в его жизнь, тщательность, с которой Адам за нее брался. Любовь, которую он чувствовал. Эта любовь обязана была оставаться бескорыстной, чистой и однозначной. На лестнице, Адам останавливается. Выбрасывает окурок в консервную банку, подвешенную на перила. Он повторяет – для себя, на всякий случай, - прежде, чем войти в квартиру: - Они очень красивая пара. Они так друг другу подходят. И даже если он чуть хуже, чем ему хочется о себе думать, он изо всех сил будет стараться, чтобы Мацек этого не заметил.