*На этом месте рукопись, видимо, была залита слезами, из-за чего
слова размылись. Редакция сообщила об этом моменте
автору, но тот наотрез отказался указать, что было в этом абзаце.
По его словам, измазанная слезами страница символизирует собой неописуемое горе немецких родителей, дети которых [СПОЙЛЕР]. - прим. ред.
Эпоха Золотого Века длилась ещё несколько лет. Всё было по-прежнему: я работал, Ванесса, как истинная немецкая мать, трудилась дома, Вальтер изо дня в день рос, летом мы ездили в Баранау к Гансу, а однажды даже махнули все вместе в Рейхскомиссариат Центральафрика — пусть на поездку пришлось много копить и использовать все имеющиеся у Ганса связи. Партия за верную службу в 51-ом году выдала мне Volkswagen. В это же время Курт закончил университет и устроился на работу в одну из мегакорпораций...кажется, в IG Farben. Всё шло идеально, и, казалось, что золотой век Германии продлится вечно. Тем более, что мой старый друг Йозеф (Помните? Тот самый, который подтолкнул меня ко вступлению в партию.) закончил технический, и устроился на работу в бюро чуть позже ставшего всемирно известным конструктором Вернера фон Брауна. Он мне рассказал, что уже очень скоро Рейх отправит первого человека в космос! Ну, посудите сами, как при таких новостях можно было сомневаться в верности курса страны? Но при этом у меня возникали сомнения в правильности выбранного мною курса. Мне хотелось повышения за все блага, которые я дал Графенбергу. Повышения любой ценой. Но после случились события, которые, на мой взгляд, стали неким водоразделом для Рейха. После них рост страны перешёл в падение. Но со мной всё было наоборот. В июле 1953 года я был на очередном "съезде семьи Киршнеров" — так мы обозвали наши поездки в Баранау, в имение теперь уже гауптмана Ганса Киршнера. Всё было спокойно: пикники с жареными баварскими колбасками, приятные разговоры о семье и рассказы о том, как Ганс научил свою дочку Еву стрелять из пистолета и она случайно застрелила Бог знает откуда появившегося в окрестностях имения партизана-еврея. Но в один день мы проснулись и не обнаружили в доме главу семейства. Он тогда оставил лишь небольшую записку: "Срочно выехал в штаб. Не знаю, когда вернусь. Видимо, что-то серьёзное. Возможно, новая война. Следите за унтерменшами." Все взрослые застыли в ужасе и догадках. Но очень скоро наши догадки прояснились — достаточно было включить радио. Там объявили, что наблюдается аномальный всплеск военной активности бандитских формирований на Востоке РК Московиен. Звучало это крайне туманно и непонятно. Вдруг Курт выхватил приёмник и перекрутил частоту. Через помехи там слышался иностранный язык. — Это норвежский? — спросил я. — Не-а. Это шведский. — ответил Курт. — Я его чуть-чуть подучил за время учёбы. У нас со шведами много контрактов. Ну и ещё один плюс — можно послушать отличное от партийного мнение о происходящем в мире. Я тогда слегка поморщился. Я думал "Как это так? Отличное от партийного мнение! Да ещё и из сгнившей левацкой демократии?" Курт нахмурился, слушая, и отрывками переводил: — Маршал...Восток...ой, нет, Запад...Россия...фронт Западнорусской Революции...операция "Су...вуров"...свобода...Москва...освободили Москву? Кх-кхм. По словам этого радио, какие-то остатки Советского Союза объединились, и начали атаку на Московиен. Я сомневаюсь, что они уже могли дойти до Москвы. При этом это явно не просто "всплеск бандитской активности". Правда где-то посередине. — Странно...Мы же их победили! — Поляки в 17 веке тоже так думали. Они возвели своего царя на русский престол, вошли в Кремль, как и мы, а потом народ взбунтовался и прогнал поляков. И через пару столетий Польши не стал... — Так, стоять, Курт, отставить пораженческие настроения! Мы победили их в 41-ом, победим и сейчас. — Да...наверное. "Россия такая большая...как мы сможем её одолеть?" — вновь всплыл у меня в голове вопрос одного парня из ячейки ГЮ. Через несколько дней и через нашу пропаганду стали просачиваться масштабы бедствия на Востоке. Карты, которые иногда мелькали в вновь начавшем выходить Die deutsche wochenschau, показывали всё большее и большее движение русских к Москау и Браухичштадту (ныне это Ленинград — прим. авт.). На грани был и Паулюсбург (ныне Волгоград — прим. авт.). Куда-то туда, судя по крупицам информации, которые смогла собрать Алиса, жена Ганса, брата и отправили. Через два дня меня срочно вызвали из отпуска — надо было наладить работу по экономической мобилизации в Графенберге. Курта тоже вызвали — IG Farben готовился к началу масштабного производства химического оружия для фронта. Вся страна с замиранием сердца смотрела, как линия фронта уже пересекла Ярославль и Рязань. Плакат "Москау останется в Рейхе!" был символом того периода. Каждый хотел сделать что-то, чтобы Москау остался в Рейхе. Начался приём добровольцев на фронт. Через несколько месяцев начала расти партизанская активность в Рейхскомиссариатах. В какой-то момент Алисе пришлось ненадолго переехать к нам, непосредственно в Рейх, так как в Остланде стало реально небезопасно. Наиболее горячие голову (прямо скажем — СС) начали трубить о необходимости тотальной мобилизации и необходимости полного, до последнего человека уничтожения русских. Это был первый случай, когда в Рейхе появилось разногласие. Естественно, слушая СС большая часть народа тихонько крутила пальцем у виска (но так, чтобы никто не видел), но то, с какой настойчивостью и остервенением эта группировка заявляла о себе, начинало пугать. И не зря. В какой-то момент проблемы повалились словно снежный ком. Сначала поползли слухи о прорыве русских в Паулюсбург. Затем пошли новости о бунтах остарбайтеров на фабриках по всей стране. На следующий день произошло то, что могло произойти, судя по последним исследованиям, в любую минуту 50-ых годов — рухнула Берлинская фондовая Биржа. Немецкая экономика, которая жила засчёт ресурсов Восточной Европы, в связи с огромными тратами на мегапроекты, такими как Озеро Конго, плотина Атлантропа в Гибралтарском проливе и Фольксхалле, из-за перебоев с поставками ресурсов с Востока, рухнула. Предприятия начали разоряться, из-за чего приходилось увольнять немцев и нанимать унтеров, которые были готовы работать за тарелку супа. Но вдобавок ко всему произошло самое страшное. В Московиене партизанами был убит рейхсминистр Геббельс, который приехал поддержать духоподъёмными речами солдат. Смерть главного оратора Рейха повергла в шок всю страну. Но ещё большее смятение внесло то, что произошло на следующий день. Рано утром радио забарахлило. Я попытался крутить ползунки громкости и частоты, чтобы восстановить его в нормальное состояние. Но затем мы услышали голос человека, которого все без исключения в Рейхе боялись. Это был Генрих Гиммлер. — Все представители арийской расы! Граждане Великогерманского Рейха! Я обращаюсь к Вам в связи с трагическими событиями последних дней и месяцев. Наш Рейх забыл свои основы. По Рейху ходит призрак вырождения. вырождении из-за утопания в богатстве и морального разложения мирных лет. Наша мягкотелость привела к тому, что мы оказались не готовы к войне. Как мы допустили, что унтерменши, нелюди с Востока, угрожают нашим исконным землям? Дело в том, что нашего фюрера обманывали и обманывают. Все эти прихлебатели, погрязшие в коррупции партийцы, убогие корпоративные "менагеры", кровожадные военные — все они виновники нынешней ситуации. СС сегодня-завтра быстро расправятся с ними жёстко и радикально. Если Вы обычный немец — Вам нечего бояться. Бояться должны только вырожденцы! И я обращаюсь к ним:СС. За вами. Придёт.
Едва я успел открыть рот, жена сказала мне: — Не ходи сегодня на работу. Не ходи. Умоляю, не ходи, они зайдут и убьют тебя! — Это госпереворот! Их быстро подавят. А если я не пойду, то они нагрянут сюда, а не ко мне на рабочее место. Тогда конец не только мне, но и вам с Вальтером! Я вышел на работу, но весь день сидел в кабинете как на иголках. Написал вопросительную телеграмму в округ и ждал ответов. Пришла первая: "Вермахт охраняет нас. СС не замечено. Работу не прекращаем." Вторая телеграмма гласила следующее: "по ж/д движется бронепоезд 14-ой див. СС. Всем должностным лицам нас. п., лежащих вдоль ж/д на Штутгарт, откликнуться — вышлем в скором порядке Вермахт." К счастью, через Графенберг не проходила железная дорога, зато в самом Метцингене, всего в нескольких километрах от Графенберга, базировался шар СС. Пусть это всего 8 человек, но у каждого из них было по паре сотен патронов. Этого бы хватило, чтобы вырезать всю деревню, чего уж говорить об администрации. С той стороны как раз слышались отдалённые выстрелы. Это означало, что с СС в бой вступили Гестаповцы. Но в какой-то момент перестрелки прекратились — стали слышны лишь отдельные выстрелы и очереди. "СС ликвидирует неугодных" — сделал я вывод. Гестаповцев перебили. Пришла третья телеграмма: "СС высаживаются малыми группами в ключевых городах, в ненужных останавливаются, подбирают местные отделения. Поезд идёт на Штутгарт. Поезд идёт на Штутгарт." Это было скорее хорошо, чем плохо — это означало, что в Графенберг они точно не зайдут, что дало мне возможность немного выдохнуть. Затем минуты потянулись медленно: двадцать...сорок...час...полтора часа... — всё это время я с тревогой ждал, когда же поступит новая телеграмма. Я уже начал переживать, что округ тоже под контролем СС, что вселяло панику. Наконец, новая бумажка медленно поползла по столу. она гласила: "СС перебиты. Вермахт справился с горсткой фанатиков. Штутгарт сообщает — СС увязли." Прочитав, я совершил рукой победный жест. Но вдруг поползла ещё одно послание: "Лично целленляйтеру Графенберга Киршнеру — проверить Метцинген. Местный ортсгруппенляйтер не отвечает. Вы ближе всех. СС там нет. Позвоните с телефона в Метцингене и доложите обстановку." Увы и ах, телефон в Графенберг к 54-ому ещё не подвезли, и приходилось довольствоваться методами 50-летней давности. Я немедленно выдвинулся на Фольксвагене в Метцинген. Когда я туда въехал, там стояла гробовая тишина. Случайно я увидел разгромленное местное отделение Гестапо и труп одного из сотрудников службы, переваливающийся через окно. Отделение СС, стоящее рядом было выжжено изнутри. При отходе они сожгли всю документацию. Мы всегда видели табличку "НЕ ПОДХОДИТЬ — ОТКРОЕМ ОГОНЬ" на этом здании, и детское любопытство овладело мной, когда я подумал, что мне представился уникальный случай посмотреть, что же там было внутри. Обугленные стены маленького одноэтажного здания были ещё очень тёплыми. Из одной из стен торчал почерневший гвоздь. На нём явно висел портрет фюрера, который ССовцы сжечь не решились. Внутри не было ничего примечательного, кроме одной дырки в полу. Там была проржавевшая винтовая лестница. Я спустился в мрачное подземелье, где сквозь мрак увидел страшную картину: камеры — судя по всему, это были они, а в этих камерах — обугленные останки. Явно прослеживался человеческий силуэт. Я развернулся, пытаясь повернуть к выходу, но увидел на стене заострённые металлические предметы различных форм и размеров. Это явно были пыточные инструменты. Через несколько секунд я уже оказался на улице в полном ужасе. Меня стошнило прямо перед входом в здание. У меня в голове не укладывалось, что за покровом благополучия у нас в стране СС так бесчинствуют. Я знал, что в Метцингене было много коммунистов, но их всех давно перебили. Это означало, что СС занималось истреблением собственных граждан. Ну я же в Графенберге не истреблял граждан десятками, верно? Значит, без этого можно было обойтись. И впервые в моей голове ненадолго возникла навязчивая мысль: "ненавижу...". На пороге ратуши тоже лежали трупы. Как только я их увидел, я отвернулся, чтобы ненадолго перевести дух и собраться с силами. Я догадывался, что там внутри, поэтому достал носовой платок, чтобы меня ещё раз не вытянуло от трупного запаха. Внутри все было залито кровью. Мне приходилось шагать по этим лужам, двигаясь к кабинету ортсгруппенляйтера — начальника города. Когда я открыл дверь, я увидел, что он — Освальд Больцман — лежит в похожей луже. На его коричневой форме в области живота виднелось алое пятно. При этом Освальд держал на нём ладонь, нервно и часто дышал, но почти не мог пошевелиться. На стене звонил телефон, до трубки которого он никак не мог достать. — Слава Богам, кто-то пришёл... — сказал Больцман. — СС ушли? — СС ушли. Иначе бы меня сюда не послали. — Кстати, парень, ты не видел, они сожгли свой филиал? Было бы неприятно, если бы они не почистили за собой следы. У меня перед глазами вновь пролетели кадры катакомб пыточных СС. — Какие следы? — настороженно спросил я, приближаясь к Освальду. — Ну...знаешь...они помогали городу избавляться от вырождения...и от своих врагов. — ТАК ТЫ ЗНАЛ? — в гневе спросил я, встав прямо над ним. — ЗНАЛ И НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ, ПАДЛА?! — Э, парень, послушай, я не...Я НЕ.... Я схватил его одной рукой за шею, а другой прикрыл нос и рот. Я был в ярости — я не мог простить ему то, что по его приказу убивались невинные жители города. Он начал трепыхаться все сильнее и сильнее, пытался кричать всё громче, пока наконец не застыл без движения. К счастью, у меня в руках был мой носовой платок, так что следов удушья почти не было видно. Я взял дребезжащий телефон со стены и сказал: — Говорит целленляйтер Киршнер. Ортсгруппенляйтер Ментцингена Больцман погиб в неравном бою с СС, как и все члены его администрации. Конец связи.***
Крейсляйтер нашего округа Карл Бенц выступал перед оставшимися в живых после заговора СС партийцами. Он говорил о невосполнимой утрате, которые понесла партия в результате этих кровавых событий. Но собрание нельзя было назвать победным. Пусть Западнорусский Революционный фронт и сколлапсировал, а его остатки утюжились Люфтваффе, чтобы Россия никогда не поднялась с колен вновь — всё равно, победой такой итог назвать было сложно — Рейх не стал простираться до Урала, как обещал Геббельс. Результат внутриполитической борьбы тоже оставался неясным — дабы не развязывать гражданскую войну, фюрер передал Генриху Гиммлеру огромные территории восточной части Франции — появился Орденштадт Бургундия. Никто не знал, что там творится, хотя многие догадывались, что государство под контролем СС не будет заниматься ничем хорошим. Большая часть ССовцев переехала с семьями туда, однако часть СС, подчинённая Рейнхарду Гейдриху, осталась в Германии. Даже в Метцинген вернулись два ССовца из восьми, которые базировались там до заговора. Экономика Рейха не показывала сигналов к восстановлению. Тем не менее, мы продолжали слушать бравурные речи Бенца о продолжении Великой Эры национал-социализма. Это звучало красиво, а главное — жизнеутверждающе. Но все чувствовали, что что-то не так, что Рейх — больше не такой, каким был прежде, и обратной дороги уже нет. Но потом можно было оглянуться вокруг, посмотреть по сторонам и увидеть, что заводы всё ещё работают, Вермахт всё ещё гордо ходит по парадам, а немецкий орёл господствует над всей Европой...кроме Италии, Испании с Португалией, образовавших Иберийский Союз, и Турции. Связано это было с тем, что проект дамбы в Гибралтаре привёл к неприятным последствиям — Средиземное море частично пересохло, приморские города пришли в упадок. В итоге вышеуказанные страны обиделись на Германию, покинули Пакт Единства и создали Триумвират — новый альянс в Средиземноморье. Но про них все быстро забыли, поэтому вся неуверенность в будущем пропадала. Моя уж точно, поскольку в выступлении Бенц заговорил необходимости обновления партийного аппарата и назначил меня ортсгруппенляйтером Метцингена. На должность Освальда, которого я убил.