Я, ты, МЫ

– Вот оно, значит, как. – Сестра, я… – Не говори ничего. Это было ожидаемо. И вот до чего дошло. – Если ты не можешь, я... Голубые глазёнки изучают мать, и, в большей степени – худощавую тётку с длинным мундштуком в руках. На вид грозная, или, лучше сказать, безразличная. Или высокомерная. – Как его зовут? – Я назвала его Лейтон. – Значит, Лейтон... Договорились. Ты слишком молода для такой ответственности. Ты моя сестра – мне за тобой косяки и исправлять, раз уж я не отговорила тебя от этой твоей мечты. Мама всхлипывает. Лейтону не по себе. Не по себе от этого большого дома, похожего на какой-то музей. Не по себе даже от этого мундштука. – Не знаю, как тебя благодарить... Я буду высылать деньги! – Нет, не будешь. Мама быстро-быстро моргает. Мальчик тянет руку её щеке, но отчего-то не решается дотронуться. Она даёт сыну встать на пол. Ни одного ковра, сплошная холодная плитка. Хочется прилипнуть к маме и не отпускать, пока это всё не закончится, но родная рука мягко отодвигает его от колен. Неприятно. – Что? Но почему? – У меня есть кое-какие связи. Устрою тебя. Но карьеру с твоей мечтой делать и делать. Ты же не будешь его повсюду таскать? – замечая, что певица всхлипывает, тётка изображает на лице подобие снисходительной улыбки, – Да брось, милая. Ты молодая, какой тебе ребёнок. Даже живёшь на перекладных, то тут, то там. Начнёшь приезжать – он будет ныть. И его терзать будешь, и себя. Так ничего не выйдет. Вот. Лейтон смотрит снизу вверх и видит, как тётя протягивает маме карточку. Кажется, это визитка. – Спроси Джона. Скажешь, что от меня. И хватит уже плакать, поздно. Я о нём позабочусь. Мама и тётя обнимаются. А после мама делает невероятное: уходит без него. Не так, как на сцену, чтобы было можно чуток подождать, а после лететь к ней в объятья, фыркая от запаха духов и никотина, въевшихся в коктейльное платье. Нет. На этот раз она уезжает на машине. Поначалу он ждёт. До вечера дежурит у двери. – А ты упрямый. Лейтон сжимает кулаки, чтобы не хныкать. Поворачивает к ней пунцовое от страха и обиды лицо. Смотрит в такие же бледно-голубые глаза. – Хм, – костлявая рука неловко ерошит его волосы, – Может, из тебя что-то и выйдет... – Амарис. Понадобилось время, чтобы осознать своё местонахождение. Опал наконец смогла приподняться. Лежание возле корней не особо порадовало бока, и теперь тело явственно негодовало из-за отсутствия ортопедического матраса. – Да, Лейт? – Уже утро. Надо позавтракать и идти дальше. – А... – она взглянула на посветлевшее небо, – А тебе ничего не снилось? Лейтон даже перестал намазывать плавленый сыр на хлеб: – С чего тебя это заинтересовало? – Да не... Просто спросила. – Я спал как убитый, – в стакане с водой зашипела апельсиновая витаминка. – Это хорошо, хорошо, – несколько рассеянно повторила девушка, – Точно всё в порядке? – Разумеется, насколько это вообще возможно. «Неужели то, что я видела, это его воспоминания? Но как?» – Ты что-то сказала? В голове был шум. – Нет, это... Мой личный канал для раздумий, вот, – быстро нашлась Амарис, искренне радуясь, что они делят пополам не все мысли. – Замечательно, – в горло Опал полился витаминный комплекс, ознаменовав собой конец разговора. После дождя в лесу стало необычайно свежо, но при этом совсем не холодно. Вовсю припекало солнышко. – Лейт, ты погляди! Возле лужицы у дерева в грязи точно отпечатались следы маленьких лап. – Это он! Щенок! Смотри, он приходил пока мы спали! – Следов взрослого не видно… Да, может, и правда он, – капитулировал Лейтон, оценив отпечатки, – Интересно, а где остальные следы? – Какие? – Вот он шёл к нам, – правая верхняя рука обвела предполагаемый путь спасённой души, – А обратно? И по пути к дереву переступил три-четыре раза, больше следов нет. Странно это. – Прыгучий, наверное… – несмело протянула Амарис. Утром она не ощущала себя готовой к расследованию в стиле Шерлока Холмса. – Видимо, – лишь хмыкнул танцор балета, – Что ж, думаю, нам пора. На обед организуем что-нибудь горячее, как земля вокруг подсохнет. Или же мы выйдем из зоны, где прошёл дождь. – Класс. Ничто не вдохновляет меня так, как еда. Они продолжили свой путь в сердце Резервации. Ноги поначалу протестующе загудели, но вскоре смирились с выбранным ритмом. Лес, судя по всему, стал привыкать к странной гостье. Вот прямо перед ними пробежал бурундук и замер на бугристой сосновой коре. В кустах постоянно что-то ворочалось, а один раз даже послышался отдалённый вой, похожий на волчий. К полудню Опал наткнулась на странное, очень раскидистое дерево. Его ветви расходились почти под прямыми углами. – Лейт, что это? – Ботаника не моя сильная сторона, но да, дерево стран… Зашевелившееся в кроне нечто не дало ему закончить. Судя по всему, оно только изволило проснуться, и, зевнув, выставило на землю тончайшие ноги-ходули, совсем как с полотен Сальвадора Дали. Само оно было размером с антилопу гну, но без проблем несло своё тело на пятиметровой высоте. Животное было сине-зелёное, казалось, что его шкура покрыта обильным мхом. Опал оно просто перешагнуло, чуть задев бахромой наподобие хвоста. – Это… Ч-что это… – забормотали оба, держать за сердце. Словно в ответ существо повернуло морду, похожее на носик пылесоса, и принялось с редкостной безмятежностью срывать пучки хвои. – Оно не хищное, и это хорошо, – Амарис попятилась, – Пронесло. – Не думаю. Там, где такие здоровые жертвы, встречаются и крупные хищники. – Умеешь же ты обнадёжить, – девушка вцепилась в лямку рюкзака, озираясь, – Тогда давай убираться подальше от их шведского стола на шпажках. – Это разумно, я полностью «за». Сделав изрядный крюк, они снова пошли в выбранном направлении, теперь уделяя гораздо больше внимания шорохам вокруг. Через пару часов у трёхметрового тела немилосердно болела шея, а грудь была порядочная исхлёстана ветками, несмотря на все усилия обоих. Один след удара выделялся особенно, и уже начинал переливаться всеми оттенками созревающего синяка. Кроме того, в ладонях давали о себе знать занозы. Выйдя на небольшую полянку, Опал так и рухнула на колени. Однозначно привал. – Амарис, у нас на груди полно грязных царапин. Нужно очистить и смазать. А вот эта карта Млечного пути в виде синяка, – танцор балета даже поморщился, – Требует особого внимания. У меня есть обезболивающее. – Да, конечно, сейчас всё обработаем. Ты от меня согласия ждал? – Ну... Не совсем. Только ты сможешь расстегнуть лифчик. – Что, прямо здесь? – Амарис огляделась с таким видом, будто они были на общественном пляже. – Где же ещё? Здесь никого нет. – Это обязательно? – Я промою царапины. Замочу чашечки точно. Дальше пойдём с мокрым декольте. Подкладка будет долго сохнуть. Ворча что-то себе под нос, Амарис начала возиться в указанном секторе. Обрабатывая раны, они не испытывали никакого смущения друг перед другом. Каждому это тело принадлежало ровно наполовину, а значит, воспринималось оно по большей части как своё собственное. – Как же я хочу в душ... Мы всю ночь проспали в одежде, это ужасно. – И? – девушка сдувала с лица мешающую прядь, застёгивая хитроумное приспособление на спине. Было неудобно, пальцы скользили от нанесённой на кожу мази. – В общем… Мы пованиваем. – Сам ты пованиваешь!.. Аллилуйя!.. Лично я благоухаю как роза, – посередине саркастического ответа была застёгнута анархия крючков. – Ага, как же. – Какие мы любители правды, аж некуда ставить пробу. Сейчас хлопну в ладоши и здесь очутится душ! Вчера надо было под дождь выбегать, раз такое дело! – Вчера не воняли, – отрезал Лейтон, раздражённо вычёсывая лесной мусор из их роскошной гривы. Диалог зашёл в тупик, и Амарис, сама не зная, почему, произнесла: – Я сегодня видела сон про твоё детство. – Что, прости? – Лейтон даже решил, что ослышался. – Да… В общем, я словно видела всё твоими глазами… Не знаю, как объяснить. – Допустим. И что же это было? – Я видела твою тётю и маму. Общее тело вздрогнуло, но вскоре успокоилось: – Это просто от того, что я рассказал об этом перед сном. – Твоя мама была шатенка с зелёными глазами. У неё аккуратное каре и мягкая чёлка. На ней было жемчужное ожерелье. Опал испугано заморгала, ощутил странный приступ «крапивки» – неприятие одной частью очевидного. – А твоя тётя… Вы внешне очень похожи. Даже формой носа. Синие тени для век, боа на плече, из перьев, фиолетовый, и такая трубка для курения… – Мундштук. – Да, он… Скажи, что мне это почудилось. – Слишком много совпадений. Но как? – если бы мог, то Лейтон сейчас смотрел бы девушке в глаза, – Как ты это сделала? – Я не знаю. Я не нарочно! – даже перепугалась она. Стебаться это одно, но здесь, казалось, было нарушено самое что ни на есть личное пространство: то немногое, что ещё оставалось у каждого из них в состоянии Опал. – Что ещё ты видела? – принялся допытываться Лейтон. – Когда твоя мама уехала и ты не плакал... – её голос подобрел и стал тише, – Ты стоял у двери, такой серьёзный маленький взрослый, со сжатыми кулачками и стиснутыми зубами. Лейтон вдруг усмехнулся: – Едва тётка ушла – я разревелся. – Но она твоих слёз не увидела, и это вполне себе достижение для четырёх-то лет, – возразила товарка по несчастью. – Да, быть может... – он задумался, – Я тогда решил, что она отняла меня у матери. Лишь потом понял, что ошибся. Мама могла не согласиться с ней и забрать меня. Вместо этого она, словно телёнок на верёвке, пошла туда, куда потянули. За мечтой и свободным светлым будущим, – он провёл рукой дугообразную линию, будто обозначая этот путь. – Не говорит так. Ты жив, здоров и у тебя хорошая карьера. Плюсы всё равно есть. И вообще – бывают разные матери. Двусторонняя связь. Вспышка. Что-то тёмное. Непонятный обрывок. – Лейт?.. Эй, Лейтон, всё в порядке? Танцор балета моргнул. Это видение не принадлежало ему. Кажется, и он против своей воли мог получать доступ к воспоминаниям Амарис. Это пугало, тот фрагмент явно был не из хороших. – А не пообедать ли нам, раз уж всё равно организовали привал? – предложил он, отмахиваясь от ненужных дум. – Это обязательно! – Амарис с готовностью нырнула в недра рюкзака, – И какую же банку мы торжественно откроем сегодня?