Рыночные отношения

— Ало? — Время уже шесть, и Антон планировал урвать себе хотя бы часик счастливого вечернего сна, выставив картонку с «перерыв 5 мин.», но он почему-то принципиально не ставит телефон на беззвук, а тот принципиально звонит в самый неподходящий момент. — Привет, — а в трубке мягкий голос Сеньки, и спать уже не хочется. Антон этого звонка ждал два дня. Не просто иногда вспоминал, забывая через пару секунд, а ждал, ненавидя каждое предупреждение от МЧС за то, что это сообщение не от неизвестного номера. Антон за эти два дня ебнулся. — Ты хоть в этот раз на месте. Это Арсений, ну, Сеня, если что. Будто Антон мог его забыть. Зачем представляться, если он этот голос через дерьмовую ютеловскую связь узнал. — Я вообще-то всегда на месте. Только один раз на три минуты опоздал, чтобы тебе запомниться. — Никаких вводных речей, только беспощадный флирт, который Антона обязательно в один момент потопит. Его конёк — взглядом прожигать да в крайнем случае смайлы с поцелуйчиками в аське отправлять. — У меня молния на этом твоём пуховике сломалась. Я зайду? — последние слова таким голосом, что понятно: Арсений из-за этого и не бесится вовсе. В прошлом году Антон пуховиков от этого поставщика половине города напродавал, и никто не жаловался, а тут раз — и проблемы с молнией. Вообще смысл ношения пуховика в августе, хоть и в конце, не особо улавливается — Антон сам ещё в толстовке гоняет, а Арсений вон уже кутается как может, дрожит, зубами стучит. Антон бы его укрыл с головой одеялом. По-хорошему построить бы форт из стульев с пледом, затащить внутрь шоколада какого-нибудь дорогущего, и вместе сидеть в темноте, прижавшись боками. Главное страшных историй не рассказывать, а то никакого романтика — только «Сеня, скажи, что это всё неправда, неправда же?». Антон так-то в это всё не верит: призраки, кровавые пирожки, куклы ожившие — всё хуйня. Только ему в детстве в лагере столько всего нарассказывали, такие примеры приводили, что хочешь — не хочешь, а ёжика-матершинника начнёшь побаиваться. Макушка кудрявая среди людей маячит уже минут через пятнадцать, и Антон всеми силами старается стоять на месте, не побежать встречать, как маму с работы. Зато Арсений сам идёт быстро, сквозь людей протискивается, даже в сторону «Молодой человек, давайте помогу вам новые ботиночки подобрать» не оборачиваясь. А потом встаёт напротив и протягивает ту же майку, набычившись. Даже стыдно немного становится. — Я так и знал, что молния сломается. Антон бросает короткое «да ща разберёмся» и вытягивает из пакета. Молния действительно сломана, только явно не так, чтобы это можно было считать заводским браком — тут собачка погнута будто плоскогубцами. Старательно так, аж вмятинка осталась от зубчиков. Антон переводит взгляд с молнии на Арсения, а у того морда всё ещё недовольная, будто это действительно брак. У Антона эмоциональный интеллект на нуле, и развести его проще простого, но даже он может прочухать, что что-то тут не так. Арсений при долгом взгляде глаза отводит и с ноги на ногу переступает, как пингвинчик. Хочется немного ещё помолчать, дождаться чужих слов, и Антон просто смотрит: на перекинутую через плечо кожаную сумку, видимо, чтоб ничего не помялось, на моднявый плеер, больше похожий на несуразный телефончик — забавный этот Сеня. А ещё, упёртый до черта. Так и стоит: взгляд тупит и молчит, носочки своих кроссовок свёл и покачивается, будто готов в любую минуту убегать. Антон готов его догонять и целовать, а потом затащить куда-нибудь на многоэтажку и часами пялиться то на небо, то на глазищи голубые. Там, высоко, их никто не увидит — никто не осудит. — А как она сломалась-то? Недавно ж застёгивалась. — Арсению завтра на первое сентября, и Антон волнуется по такому глупому поводу. — Она застряла странно, а потом только вниз пошла. По бокам от молнии даже ткань не зажеванная, хотя должна бы быть. И вдруг Арсений не просто так сюда пришел? Только Антону уже пора бы перестать судить по себе, и если он втюхался как дурак, то это всё не значит, что Арсений такой же. Не то что втюханный, а в целом заинтересован — всего лишь вредина, которой принципиально было доказать, что вот оно, несовершенство работы китайских заводов. — А я мёрзну. Не смотри так — десять градусов не залог комфорта в толстовке. — Язва всё-таки этот Арсений. Только зубами своими всё равно стучит от холода, и жаль его становится. — Ну, у меня тут есть знакомый мастер — она, конечно, в основном гравировками занимается, но, думаю, с молнией вполне себе справится. — К тому же Катя утром ему говорила, что день вроде незагруженный получается, так что припереться к ней на пару минут можно. — А сейчас что? — Антон вопроса не особо улавливает, но и без того кивает — он априори согласен со всем, что говорит Арсений. — Я мёрзну, а пуховика нет. — Так ты ж из Омска, ты тёплой одежды с собой не брал? — Арсений пыхтит, и в этот раз смотрит реально зло. — Я думал, что здесь нормальный пуховик куплю. — Антон обиженно думает, что он фуфло бы и не подсунул. — Так, давай так: ты даёшь мне пододеть что-нибудь под ветровку, а я… — Перестаешь бурчать? Ладно, сорян. У Антона из «пододеть» вообще ничего не продается, но Арсений особо промерзло клацает зубами, и решение находится быстро — просто стянуть свою толстовку. У Сеньки так глаза загораются, что меркнут не только синие палатки, но и вообще всё. Жаль, что лето уже почти закончилось. В июне бы Антон сел на электричку и поехал в любую деревню, чтоб отыскать любое ромашковое поле. И там сидеть часами и «любит-не любит», только лучше «любит-любит». Потому что пока Арсений переодевается, он, кажись, снова носом запах втягивает. Ведёт своей кнопкой будто лис, и зыркает так же хитро из-под капюшона, рукава на пальцы натягивает. Антон мог бы замерзшие пальцы и в своих руках погреть вообще-то. Картонную табличку он всё-таки выставляет, а потом долго затаскивает стойки с перчатками и шапками внутрь палатки и крепко всё закрывает. Просит Дарью с соседней приглядеть чутка, и между узкими проходами глазами метается, пытаясь понять, где лучше топать. Рынок так-то тот ещё лабиринт Фавна. Когда его мама сюда впервые привела, то он потерялся среди бесконечных брезентов с навешанными сланцами, моднявыми футболками и какими-то чудесами техники. В итоге любой незнающий выйдет отсюда с жучками для слежки и обоями в придачу — три по цене четырех, и пиратские диски «Гарри Поттера» уже куплены. Арсению хочется повязку на глаза надеть, чтоб тоже ни на кого кроме Антона внимания не обращал, да и чтоб других не отвлекал. Хотя тот настолько зарывается носом в ворот толстовки, что и так поди ничего не заметит. — А ты в универе сидеть в чём будешь? — Антону это знать не за чем. К тому же, за интересом к мелочам Арсения он врезается в какой-то пластиковый тазик, получая «В глаза долбишься?!» — В твоей толстовке? — Арсений бровь уже привычно выгибает, будто вызов бросает, и Антон снова со всем согласен. Хотя, чо? В смысле его толстовке? Наглый-наглый. — Ещё что у меня стащишь? — «Моё сердечко?» — ну не умеет Антон флиртовать. Он чувствует себя просто каким-то дурным мальчишкой, который на дискотеке стоит в углу, пытаясь понять: это он дебил, или всё реально отстой; а в итоге остается ради последнего медляка с самой красивой девчонкой. — А ты хочешь, как царь Кощей над одеждой чахнуть? Антон хочет ответить что-нибудь дерзкое, но только встает как вкопанный, потому что там, вдалеке, причина, почему Катя не любит свои обои в цветочек и новым чайником не пользуется. А всем вокруг и похуй. Арсений тоже встаёт на месте, а потом тянет за запястье, но Антон его руку бездумно сбрасывает, потому что это всё хуйня какая-то. — Антон, не лезь. — Видимо, что-то Арсений знает о рынках и опасности влезать в местные разборки, только тут дело другое. — Нет, Сень, тут другое, — говорит серьёзно и головой качает. Арсения втягивать не хочется, но просить подождать и постоять ещё хуже: это почти самая окраина рынка, и местные торгаши никаких границ не видят, да и цыганки здесь чаще всего ошиваются. — Ща смотри, я уведу того мужика подальше, а ты вон ту девчонку хватай и стой с ней рядом — никуда не уходите, и в целом не рыпайтесь. Антон даже не видит, кивает ли Арсений, потому что мужская рука крепко держит тонкое катино запястье, на которое она потом опять будет натягивать кофту, и это бесит до сжимающихся кулаков. «Тили-тили-тесто жених и невеста» — его подруга умеет выбирать мудил. Антон резко хлопает по чужому плечу и сжимает, заставляя мужика чутка осесть. — Костян, погнали, отойдём. — Антон пальцев ни разу не разжимает, только хватается сильнее и разворачивает к себе лицом, чтобы в глаза эти смотреть. Если у Арсения те самые красивые, то в эти Антону смотреть мерзко. В них лужами то сужаются, то расширяются зрачки — Катя как-то проболталась, что Костя глотает какие-то таблетки, чтобы тупо не служить. Тогда пришлось потратить дохера денег, чтобы залезть в интернет, чтобы почитать про подобные пилюли — Россия на первом месте среди тех, кто помогает себе такими таблеточками. Только катино «Антон, не лезь, куда не просят» грустным пьяным голосом напоминает, что своими советами он никому лучше не сделает. А обои в цветочек желтеют, квартира наполняется запахом дыма, Костя продолжает крутить вату. И Антон уверен, что от два два восемь до сто пять не так и далеко, но он будет рядом. Костя рядом с ним не рыпается и смотрит так тупо снизу вверх, будто башка у него совсем пустая. Зато красивый — по-смазливому, конечно, но Катя на таких западает. Только если она его вкусы принимает, то Антон не может называть всех вокруг уродами. Разве что моральными. — Ты опять что-то попутал, не? — Антон бросает взгляд за спину Косте, смотря, как Арсений уже бережно поглаживает катино плечо — это хорошо. — А ты с хуя ли лезешь — это моя невеста. Чот я не припомню, чтоб мы куколда в нашу семью приглашали. — Костя стоит неровно, слегка покачивается и держится только за счет удерживающей руки Антона. Соблазн отпустить и позволить упасть в одну из луж рядом с раздробленной коркой от арбуза — всё равно мозгов не больше. Антон одёргивает себя: даже с таким мудлом нужно разговаривать — к тому же, он чувствует пристальные взгляды, и показывать себя во всей красе не хочется. Хотя сдержаться совсем не получается, и он сильно встряхивает Костю за плечо. Тот колышется как осиновая ветка и будто пытается упасть сам, лишь бы освободиться от хватки. Только всё не так просто, и ему не позволят. Антон прячет вторую руку в карман спортивок, чтобы сжать её в кулак там, и не показывать то, насколько близко он к одному короткому удару. Приходится крепко зажмуриться на секунду, чтобы чужое ебало хоть на секунду пропало, но даже сквозь веки оно проявляется мутным образом. — Ты меня не понял. Я задал тебе вопрос, какого хера ты делаешь. Третьей попытки ответить не будет. — Сказал, что она моя невеста, и я могу делать с ней, что захочу. Или хуль, мне за руку подержать её нельзя? — Антон думает, что тому и пылинку сдуть с неё нельзя, но Костя смысл фразы не поймёт. С этим экземпляром можно только как с ребенком — долго вдалбливать словами, если мать не смогла объяснить тому таких простых истин. Та наверняка знала только то, для чего нужна бутылке дыра, а где сын — нет. Можно даже слезу пустить над такой историей, но Антону до слёз похуй. У него батя тоже когда-то за хлебом ушел, но ничего — совсем уж конченым не вырос. — Тебе нихуя нельзя. Зря от армейки бегаешь — может быть, там бы из тебя мужика сделали. — А тебе бы только мужика, да? Мне дырки ебать нравится, а не подставлять, — грязно выплёвывает. — Повтори, чо сказал. — Антону искренне плевать на все оскорбления в его адрес, но он внятно читает, что Костя называет дыркой Катю, и перед глазами стелет. — Что ты пидор. Или я не прав? У Кости глаза закатываются от собственного превосходства, и у Антона в ушах шумит от этого громкого самодовольного голоса, который проходится сквозь ряды. Антон бьёт коротко, одним движением в кадык, заставляя упасть на колени, задыхаясь — его этому во дворе научили. Он встряхивает руку и за шкирку подхватывает, заставляя снова посмотреть себе в глаза: чужие зрачки узкие до предела, становятся точками. — Уебывай отсюда нахуй, и даже не думай приходить снова. Костя уходит кривой походкой, а проблема в том, что сегодня Катя всё равно вернётся домой. Зря Антон не сдержался. Ему не хочется подходить к ней с Арсением и смотреть им в глаза, потому что сам знает, что обосрался. Сука, всё знает, но сделать уже нихера не может. У них глаза расширены, а рынок так и живет, наплевав на мелкие разборки — главное, чтоб дыня продавалась, воняла на все проходы своей сладостью. Арсений стоит застывши, только бездумно продолжает поглаживать плечо. Он смотрит без эмоций: не осуждает, не восхищается, не боится, и за это Антон благодарен — он не готов встретиться с чужими мыслями. — Катя, блять, ты вот это хочешь назвать своим счастьем? Что дальше-то? — Антон очень не хочет срываться на неё, но он просто не понимает, а выражать нормально свои мысли не умеет. Он в детстве играл в войнушку, а не книжки читал. — Антон, перестань, или уже я тебя ударю. Она-то в чем виновата? — Арсений отмирает и чуть ли не прячет Катю за своей спиной, пока та трёт лицо руками, меняя серость на розовые щёки. — Не надо, Сень. Не говори, я сам знаю, — Антон тяжело вдыхает и выдыхает, нажимая на болевую точку на запястье, — что тоже мудло. Прости, Кать, ты не виновата. Ты как? — Нормально, нормально, всё нормально. — Все видят, что ненормально, слышат охрипший голос. — Спасибо, что пришёл. Антон ничего не говорит, только подходит и заключает в объятия, позволяя размазать остатки слёз по своему плечу. Он смотрит в глаза Арсению и качает головой, извиняясь — тот не должен был этого всего видеть. По-хорошему проводить бы того до выхода и остаться с Катей наедине, но Антон не может отпустить руки и позволить отстраниться. Завтра у неё будут медленно стекать по запястьям синяки. — Сеня, может, домой? Я завтра тебе насчет пухана позвоню, договор? — Антон шепчет, чтобы Катя чувствовала только спокойствие, пока сжимает его футболку длинными ногтями с облупившимся маникюром. — Нет. Я хочу знать во что ввязался, так что объясняй. Антон отпускает Катю из своих объятий и понимает, что в целом Арсений прав. Это логично — хотеть знать, что за девушку ты успокаивал, пока знакомый продавец пуховиков бил морду какому-то мужику. Антон бы хотел знать. Только вот как рассказать, чтобы не спиздануть ничего лишнего? Да и вообще, хочет ли Катя делиться этим. Катя по виду уже почти собралась, поэтому кивает уверенно и снова вздергивает подбородок вверх, смотря чуть ли не с вызовом. Она самая сильная из всех, кого Антон знает — правда, глупая девочка внутри, которая вообще не видит красных флагов, и отдает себя, если полюбила. И ведь когда-нибудь кто-то заберет каждую частичку, если Антон не сможет уберечь её. — Это Катин жених. Он мудло. — Шастун, не надо. — Он только что готов был ударить тебя, а ты его покрываешь? — Антон снова начинает злиться, поэтому вместо лишних слов оседает на пластиковую табуретку рядом с ларьком Кати, вдыхая раздражающий лёгкие запах фруктов. Небо уже постепенно начинает темнеть, напоминая, что Кате скоро домой, а она опять не согласится поехать к нему. — То есть, я правильно понимаю, что герой лирический совсем не тот, что должен быть. — Антон лупит глаза, потому что какой ещё нахуй «герой лирический» — они на литературе, епта? — Какие страсти. — Да, но Шастунишка преувеличивает — у Кости просто сложное время, и ему тяжело дома без меня, а я всё время здесь. — Катя легко пожимает плечами, словно так надо. Антон на это всё молчит, потому что он устал это слушать, и нового сейчас ничего сказать не сможет. Сколько раз Катя говорила, что Костя почти ударил её — а потом на следующий день возвращалась уже с «Я неправильно поняла вчера. Он мне объяснил всё — я сама всё перепутала, и там не совсем так было». Даже если Антон видел что-то своими глазами, то Катя ему не верила. Только «Костя мне всё рассказал», «Такого вообще не было», «Ты просто не слышал, что он мне говорил вчера — там всё нормально, а я сглупила». И словам Антона, доказывающим обратное, она не верила — они оба всё путают, неправильно запомнили, а Костя прав. Костя свою память давно за таблетками проебал. — Всё понятно. Он горит тобой как спичка, а ты его любишь, но никак вырваться отсюда не можешь? — Арсений уже хмурится на осторожные катины кивки, потому что любой поймёт, что тут хуйня происходит. — Кать, а чо ты тогда домой пораньше не уходишь? — Антон говорит гнусаво, уткнувшись лицом в руки. — Костя говорит, что ему нужно личное пространство, время, которое он может потратить на себя. Он скучает по мне, но каждому же человеку нужно иногда побыть одному. — Катя тоже оседает на картонную коробку, и Арсений смотрит на них сверху как третейский судья. — А у тебя личное время на работе получается, — Арсений даже не спрашивает. — Как принцесса, заточенная в башне прилично ждёшь, пока твой принц нагуляется по лесу и уже пойдёт к тебе? А не боишься угаснуть? Арсений выражается, что Антон отрывочно про себя думает, какие нахуй он ему комплименты может сделать, если его максимум «Ты совсем как во сне», а тут такие метафоры и сравнения. Мимо ушей протекает что-то про «танцы на стекле», а Катя рядом с распахнутыми глазами кивает. Она ж любит наивно, но всерьёз. Арсений разгорается, начиная методично и правильно вдалбливать ей свое мнение в голову, как простые истины. И если Антон своим мнением мешал, то Арсений вдруг жданный гость — даже немного обидно. Хотя если Арсений сможет до неё донести хоть что-то, то пожалуйста, бонжур и здрасьте, добро пожаловать. Возможно, Кате так и надо: красочно, как в сказках, чтоб понять, где зло, а где добро. Антон так нихера не умеет — у него в голове одна бытовуха. — Так вот, и однажды ты просто куда-то упадёшь со своей башни. — Сень, ты хороший. Вы оба с Антоном. И я не совсем дура — понимаю, что что-то не так, но ему просто надо немного больше времени, чтобы мы решили его проблемы. — она вообще себя слышит? — Потом будет хорошо. Мы уже помолвлены — куда я от него? — Бля, да на все четыре стороны. Ты знаешь, где тебя всегда ждут, — Антон выдыхает шумно, массируя виски и стараясь выгнать из головы грязные поплывшие глаза. — Стоять, Антон. Стороне обвинения слово не давали. — Антон слушается уже будто по привычке. — Кать, а если бы тебя клиенты постоянно обманывали — говорили, что заплатят завтра, а ты пока ещё один небольшой заказик сделаешь, то ты бы что ответила? — Так это же другое. Я им совершенно чужой человек, и логично, что им плевать на мой заработок, так же как и мне на их просьбы в случае чего. — Антону хочется кричать, что она и Косте совершенно чужой человек, но он только поджимает губы и кидает просящий взгляд на Арсения. Только тот отрицательно качает головой. Ладно, и так было понятно, что с первой попытки ничего не получится. Хотя судя по тому, что Катя всё ещё не ринулась работать, что-то да щёлкает в её голове. Антон готов отдать Арсению хоть все свои вещи, если тот продолжит проводить такие сеансы и дальше. — Кать, а как он о тебе заботится? — Недавно дарил букетик роз. — И тут же мечтательно улыбается. — Год назад это было. — Он мне стихи писал. — Год назад. Всё это было год назад, когда вы только начали, когда он ещё не жил на твои деньги. — Судя по злому взгляду Кати, Антон всё-таки ляпнул лишнее. — Неважно. — Только Арсений незаметно ему кивает, запоминая. — А если ты не придёшь домой, то он будет сильно злиться? — И Катя тупит глаза в пол, потому что и так всё понятно. Всем всё понятно, а ей, блять, нет. — Ладно. Мне, наверное, действительно домой пора. — Антон, проводи Арсения. И дуй обратно ко мне. — Вот она Катя. Закончилась серьёзная тема и снова говорит уверенно и громко — невероятно. И Антон ведёт Арсения сквозь те же самые бесконечные ряды, которые в какой-то момент начинают казаться отдельным городом со своими площадями и маленькими домиками. Наверное, так оно все и есть — отдельный мир торгов, картона и всевозможных запахов. Здесь не получится остаться незамеченным, но Антон тащит Арсения, укрывая ото всех торгашей своими плечами. — У тебя же завтра первое сентября? — он не знает, о чем говорить после прошедшего часа с этой всей историей — Катю обсуждать за спиной не хочется, как и всю ситуацию в целом. — Ты ударил того человека. — Понятно. — Я же сказал, что я тоже мудила. Это никак меня не оправдывает, но я в целом оправдываться не хочу, а объяснять тут особо нечего. — Он громко говорил. — Пауза. — Ты же его из-за Кати ударил, а не из-за оскорбления. — Антон шумно выдыхает, а Арсений начинает идти медленнее, стопоря и его. Понятно, что за те две минуты, что они короткими путями выйдут с рынка, Арсений ничего особенного не успеет узнать, что его интересует. А он же доебчивый до ужаса, как оказалось. Антон поправляет свой капюшон на чужой голове, и видит, как кнопка чуть ведёт по его запястью — слишком много мелочей для и так кипящей головы. Только не может не радовать то, что Арсений понял всё правильно. Наверняка тот поступил на бюджет — схватывает всё сразу, по первым фразам и их обрывкам. И скорее всего понял оскорбления, но пока что молчит. Антон почему-то уверен в этом «пока что». Потому что Арсений доебчивый. — Да, из-за Кати. Срать мне на оскорбления. — Вдалеке уже виднеются три арки — граница маленького города посреди Санкт-Петербурга. Антон эту невидимую линию переступить не сможет в отличие от Арсения, который выпорхнет отсюда и задышит другим воздухом. — Тогда ты не мудак, — так легко на выдохе с ухмылкой, но Антон мотает головой. — Не прибедняйся. — А я и не… Антон прекращает говорить, потому что Арсений резко тормозит и разворачивается к нему лицом. Он смотрит чуть снизу, но ощущения разницы роста почему-то нет — скорее Антон чувствует себя школьником, пытавшимся соврать матери про двойку, но та сказала, что и так всё знает. Как глупо. Арсений молчит, но явно не от незнания, что сказать, и Антон ждет, пока тот соберётся с мыслями. — Привык слышать такие оскорбления? — «пока что» было недолгим, и придумать правильный ответ времени не осталось. Антон пиздеть не умеет — никогда не умел. Только отнеткиваться, превращать всё в шутку, но чисто и открыто, беззастенчиво пиздеть прямо в лицо у него не получалось никогда. Глаза перед ним в закатном солнце не голубые, а будто отдают фиолетовым, и ситуация становится ещё страннее. Что отвечать? Антону хочется голову в песок, как страус, но он просто опускает взгляд, рассматривая свои кроссовки и кеды Арсения напротив. Это всё не решение проблемы, но Антон и проблемы не видит. Кроме той, что Арсению себя на блюдечке выложить хочется, на выдохе так «привык, потому что правда», но тело каменеет под пристальным взглядом, который сканирует, будто в тех американских фильмах про будущее, что по телику на выходных идут. Глупо? Глупо. — Хочешь узнать что-то? — Вопросом на вопрос, чтобы снова сбежать от темы. — Только то, что спросил. — Арсений во всех догонялках тот, кто, кажется, отстал, но в итоге появляется из-за угла и салит сильным толчком в плечо, хохоча. — Привык. Тебе далеко ехать? — Арсений глаза щурит, и Антон морщится, но отпускать не хочет. — До Академической по красной ветке. Иди. Толстовку не отдам. — Разворачивается и уходит сам, и хочется лыбиться от потери вообще-то любимой вещи. Антон шагает мимо палаток обратно, не совсем понимая, что у него в башке. Нет, очевидно, что там Арсений, но почему чувств и мыслей от этого так много? Раньше было привычно считать себя человеком с эмоциональным диапазоном как у зубочистки, и сейчас, когда Антон вдруг неожиданно оказался Чжоу Чанг — это пиздец как сбивает. В башке соловьем поёт сова, и, видимо, он понабрался метафор от Арсения. Хочется сказать «верни все как было», но тот уже скрылся среди людей, переходящих на зелёный. Поэтому придётся спрашивать всё у Кати. «Мам, а откуда берутся дети?» сейчас равносильно «Кать, а откуда берется вот это тыщ-тыщ в башке?». А есть у кого таблеточка? Пятиминутный перерыв с картонки уже, наверное, час как закончился, но хули нам, самозанятым — Антон идёт к Кате. — Пришёл-таки, не сбежал вслед за ним. — Катя уже совсем прежняя, обычная. — Так я ж собирался к тебе идти. Ты сама меня с ним отправила. — Это не я курил, а ты меня накурила. — Хорошо, начнём с простого. Кто такой этот Сеня? — Допрос будет с пристрастием. Антон снова оседает на пластиковую табуретку, смотря, как все фрукты затаскиваются внутрь палатки, и так крепко закрывается — рынок потихоньку начинает засыпать. Он сам настолько вымотался за сегодня, что готов заснуть, но дела и разговоры от этого никуда не денутся, поэтому в который раз за день приходится подбирать слова, чтобы донести хоть что-то. Как вообще можно объяснить, кто такой Арсений? Сеня, в которого Антон втюхался на двадцать первой минуте знакомства, а сейчас готов бегать на задних лапках, чтобы отдать свою толстовку. Ему двадцать два, а его склеил какой-то первокурсник, даже не стараясь. Сеня доеба, умник, душнила с голубыми глазищами, и каждый из пунктов Антону тупо нравится, а что там дальше — не важно. — Я ему пуховик позавчера продал, а у того молния сломалась — пришёл чинить. Кстати, посмотришь? Там собачка плоскогубцами погнута, — Антон выдыхает устало, уже не уделяя никакого внимания выводу, что Арсений поломал всё сам. — Посмотрю. То есть так просто, пуховик, а ты с ним таскаешься по рынку, знакомишь со мной, и смотришь на него потерянно. Я твою толстовку с пожелтевшим воротом всегда узнаю. Чем ты вообще таким мажешься, что у тебя вещи так портятся? — Я ж потею сильно. Антон снова залипает в одну точку, потому что он, блять, отдал Арсению потную толстовку, а тот давай в неё носом кутаться. Рука трёт лоб и легко бьёт по нему, потому что надо как-то думать, а перед глазами сраные пятна, и не думается уже вообще. Поэтому новые вводные данные ломают таблицу, к примеру, кроме цифр добавляются дроби и буквы, что бесит до чёртиков. — И он таскался в твоей потной толстовке? — Таскался, Кать. Он таскался, а я заебался. — в воздухе не озвученным повисает «С Днём осенней влюбленности тебя, Шастунишка».