Рыночные отношения

Антон мягко тянет за собачку на молнии и тихо усаживается на табуретке — время полседьмого, и всё вокруг кажется замеревшим. Он передвигается в каком-то застывшем мире, и зазвони сейчас домашний телефон — сердце бы не выдержало. В коридоре потёмки, и вся ежедневная рутина делается наугад. Хотя он здесь живет с пяти лет — даже ослепнув сможет найти кусочек отошедших обоев, что уж тут говорить о ложке для обуви. Антон вдыхает запах старой квартиры, чувствуя отголоски вчерашних блинов и запах осени из приоткрытого окна: его дом — его убежище. Он так и бегает от рынка до однушки, проживая свою молодость между раскладушкой на кухне и коробками на рынке. На саму кухню Антон не жалуется: он ещё когда в универе учился сюда комп перенёс, к тому же, так к холодильнику ближе. А с приходом в его жизнь Кати с Арсением и на рынок жаловаться совсем не получается. — Ты всегда так рано уходишь. — Антон от маминого голоса отшатывается, наваливаясь на шкаф-купе и заставляя створки дрожать. — Я вообще не слышу, чтоб ты ложился. — Да, ма, нормально я ложусь. Просто стараюсь тихо, чтоб тебя не будить. — А экран компьютера всю ночь горит просто так? — Майя говорит мягко и только устало качает головой. — Уже двадцать два года, а нормально врать не научился. — Ну ма-а, ну не могу я тебе врать. Я днём нормально отсыпаюсь, честно. В целом, Антон действительно ужасный врун, а с мамой и того хуже. У него даже в детстве из всех примочек было только вырвать страницу дневника или лезвием аккуратно двойку сцарапать, а сверху трояк нарисовать — пятерке по физике мама бы не поверила. Антон тогда такой старческий почерк научился подделывать, что любая училка бы обзавидовалась. Только Майя всё равно всё видела, а даже если и не видела, то ей через пару дней звонила математичка, и начиналось вот это долгое висение на трубке, пока сам Антон виновато из-за угла выглядывал, высчитывая, надо ли уже начинать мыть посуду или и так прокатит. Такая жизнь — всё меняется, а у него вместо двоек и пятёрок сбитый режим сна. — Спишь на работе? Как там вообще тогда всё продается, если ты у меня там спишь? На аренду хоть хватает? — Сейчас Майя даже не журит — действительно волнуется. Когда они с Антоном договаривались о работе на рынке, то она двести раз всё перепроверила, что тот всё понял, выучил, рекомендаций надавала штук сто, а потом месяц чуть ли не над душой стояла. Любовь и забота — это, конечно, круто, но когда прям так, то не совсем. Антон искренне считает, что контроллить своего ребенка норм лет до шестнадцати, а дальше уже не стоит — иначе вырастет какое-нибудь чмо, которое к сорокету умеет только на скрипочке играть и у мамы на шее сидеть. Хотя, в целом мать у Антона мировая женщина — никогда в его дела особо не лезет, на хату на Новый год с семнадцати лет отпускает, хотя и явно знает, что там ждет. Как говорится — главное, чтоб не случилось разговора о том, что в десятом классе надо любить девочек, а не водку. Собственно, сейчас Антон из водки уже вырос, а вот до девочек так и не дорос. Ему б в те годы Сеньку, чтоб посмелее быть, и… Не, Сеньке ж тогда вообще тринадцать было, а это совсем не комильфо — пацаны засмеют, да и в общем попахивает странно, скорее даже пованивает. Но то время без забот Антон вспоминает каждый год, когда грустно там становится, или ещё что. — Ну чо ты, не начинай. Сама ж знаешь, что я не первый год на рынке — знаю, когда что можно, а когда нельзя. — Антон улыбается ободряюще и мельком глядит на часы — ему б уже выходить. Только Майя, кажется, вообще не успокаивается, а, наоборот, грустнеет. — В том-то и дело, Тош, что уже который год. Ты же когда отчислялся, то говорил, что на следующий год перепоступишь, а потом говорил, что после армии, а сейчас? Мама Антона в целом и за отчисление не ругала — попереживала, валерьянки попила, а потом махнула, мол, «Ваше дело молодое». «Что не успел — наверстаю потом» — простой ответ. Только потом Антон легко по призыву ушёл, даже не попытавшись откосить — незачем было. В армии было не то чтобы прикольно, но точно лучше, чем на первом курсе. Потом разложить жизнь по местам, понять кем хочешь быть, и всё такое так и не получилось. Зато случился рынок, и, вроде как, понятно, что надо бы реально перепоступать, человеком становиться, только всё как-то не хочется. Смысл лезть в то же болото, если к лягушкам так тянуть и не начало? — Да всё нормально. Сама ж знаешь, что в том году не до этого было, а сейчас вон сентябрь, как раз займусь подготовкой к той штуке. ЕГЭ, во. — Антон чешет голову, потому что с одной стороны и жаль, что его экзамены уже не в силе и надо готовиться к какой-то новомодной фигне, а с другой — похуй. Он и свои экзамены не сказать, что огненно сдал, так что может с этой введенной штукой прокатит — по крайней мере, там вроде не надо всё подряд сдавать. Да и у Арсения можно будет спросить если что: тот явно сдал всё на пятерки с плюсом. Задвинул какую-нибудь речь про Лермонтова с Пушкиным, будто лично на всех этих дуэлях был, и преподы скончались в экстазе. Хотя Антон пиздеть не умеет — и есть подозрение, что в этом году он тоже забьет на всё, занимаясь своими делами, потому что издеваться над собой нельзя, а пока не захочешь — никакой инглиш лангвидж с математикой учить не будешь. Можно, конечно, чисто для галочки, чтобы мама не расстраивалась, но та же не глупая и всё чувствует, понимает. Наверное, поэтому над душой и не стоит, а только иногда грустно головой качает. — Ты ведь у меня сам понимаешь, что нельзя всю жизнь так бесцельно мотаться. Хочешь как я в сорок лет кондуктором работать в итоге? — Майя устало опирается о косяк и руки в карманы халата убирает. — Всё хорошо будет, честно. Ты ж знаешь, что мне и горы по колено! — Ага, главное шаг держи, Тош. И смотри, чтобы не стать уж слишком самонадеянным. Майя уходит к себе в комнату, всё-таки оставляя лёгкий осадок. Антон, на самом деле, готов из кожи вылезти: только не ради себя, а ради неё. Чтоб она не каталась по седьмому маршруту изо дня в день, а могла по всяким там кафешкам ходить, домой на «Давай поженимся» успевала. Вообще обо всех позаботиться хочется — хорошо, чтоб всё сложилось так, что и об Арсении заботиться можно было. До конца дней, и всё такое. Тот наверняка доучится, этой своей студенческой жизнью поживет, а там его Антон, весь такой успешный и богатый, встретит — купит военник и заберет жить к себе из общаги. Только не к маме (ей тоже новую квартиру), а прям к себе — вместе там всё обставят, дворняжку домой притащат. Она, конечно, сначала им новый диван обоссыт, но потом надрессируется и будет всякие трюки делать. Антон и сам понимает, что думает слишком много и мечтает куда-то слишком далеко, но он себе не запрещает: смысл париться прям сейчас, если можно представлять, как зимой можно будет перед выходом из дома Арсению мазать губы гигиеничкой? По-пидорски это ж круто. По-Арсеньевcки — ещё круче. Конечно, сейчас приходится через ночные лужи топать в сторону остановки, мечтая о беляше с чайком, но кто вообще сказал, что у него что-то не получится? Надо держать удары жизни и ебашить в ответ. Продавать пуховики уже хорошо — получается откладывать нормально так, опыт набирается, да и в жизни ничего лишним не бывает. *** От Кати Антон возвращается уже чуть пободрее — она тоже из тех, кто живёт прямо сейчас, не переживая, случится ли завтра валютный кризис или тот будет через четыре года, а просто делает гравировки и дубликаты. С такой работой, как у них, не прогадаешь — люди всё равно будут одеваться и терять ключи, будут жениться и делать подарки, а с такими ценами всегда будут ходить на рынок прямой дорогой. На деревянном ящике возле палатки уже хохлится знакомый пуховик — Арсений вжался носом в колени и, кажется, заснул. Антона на нежность пробивает — припереться сюда в такую ранищу в субботу — это ж надо прям повод найти. Брезент расстегивается тихо, стойки разворачиваются медленно, чтобы не потревожить. В голове скользит шальная мысль Арсения на руках донести до своего койко-места, но если тот проснётся и начнёт брыкаться прямо на руках, то лучше от этого не станет никому. Антон усаживается на корточки и пару секунд смотрит, как Сенька нос неловко об коленку чешет в полудреме. Его бы сейчас поцеловать в лоб, а потом, когда глаза поднимет, то и в эту самую кнопку, только есть много «но». Антон легко гладит по плечу и мягко тянет чужое имя, стараясь не спугнуть — ему ещё в детстве говорили, что будить надо аккуратно, или может аукнуться на здоровье. Правда это или нет, но Антон Арсением в жизни не станет рисковать, поэтому только волосы мягко ерошит и за ухом легко чешет. — Опять опаздываешь. Я ж специально ровно в девять пришел, чтобы не заранее, — голос сонный и немного потерянный, от чего все привычные сучливые нотки пропадают, и поцеловать хочется всё больше. — Говорю же — это я специально, чтоб тебе запомниться. Антон в порыве накрывает чужие ладони своими, и те кажутся такими маленькими, что сердце тает — ещё б чуть-чуть смелости, и можно было бы коснуться поцелуями костяшек. Только замерзшие руки легко вырываются из хватки, а лицо у Арсения становится привычно стервозным, хотя не сказать, что он так нравится Антону меньше. — А я похож на школьника, которому задали стихотворение выучить? Или для чего ещё мне запоминаться? Тоже мне. Я же сюда не просто так пришёл, прошу заметить. — И всё равно ведь хочется сгрести в объятиях. Антон на это бурчание только тихонько хихикает и улыбается как дурак, потому что Арсений может бубнить что угодно, раздражать, но в итоге всё равно всё сводится к тому, что от этой упертости хочется только улыбаться. Антон не может представить себе человека, кому бы это могло не понравиться. В свои двадцать два Антон честно признается, что завидует такой уверенности в себе и своих высказываниях. Арсений наверняка может дать ответ на любой вопрос, при этом ни на секунду не сомневаясь в своих суждениях — если надо, тот и факты подберёт. Или выдумает — всё равно проверить нельзя: переться в библиотеку ради такой фигни не хочется. — И что же это за причина такая, Сень? — А по Сене видно, как он буквально растекается, слыша свое имя. Черты лица становятся мягче, и на губах появляется игривая улыбка, будто он готов снизойти до объяснений. — Я провожу социологическое исследование — влияние внешнего вида продавца на покупателей. Вот сегодня с тобой закончу, а завтра к кому-нибудь другому пойду. — Антону искренне не нравится вот это «к кому-нибудь другому». Губы невольно поджимаются в тонкую нить, а все жесты отдают холодом. Арсений выглядит будто испуганно. — Знаешь ли, мне надо знать, как будут реагировать люди на кого-то, ну, не такого красивого. Арсений запинается, и Антон весь распрямляется: его считают красивым. Вот прям его, Антона Шастуна, и не абы кого! С таким раскладом он готов Арсения за ручку отвести ко всем представителям кунсткамеры, познакомить и договориться о часовом интервью. Будь Антон павлином, он бы уже хвост на все стороны света развернул и вилял со всей страстью к делу. — Ты считаешь, что я красивый? — а на губах лыба. — А ты в моем высказывании мог найти другой смысл? В контексте исследования, ты — самый подходящий кандидат на роль положительного типа продавца. — Жесть как изворачивается, лишь бы не повторяться — с этого тоже смешно. «В контексте исследования», «положительный продавец» — Арсений явно ссыт снова сказать, что Антон красивый, но тут и так всё понятно. Сенька дурак, который мелет кучу чуши, спорит, а с комплиментами вообще не может. Антон ненавязчиво поправляет волосы, ерошит их, чтобы кудри улеглись красиво, и выпрямляет спину, чтобы смотреть с высоты, чтобы Арсений голову задирал, чтобы прям весь из себя такой высокий красавчик. — А у тебя глаза красивые ужасно, — Антон улыбается и смотрит пристально, ловит каждую эмоцию. — Прям «ужасно»? Ой, Тох, иди нахуй. Ты меня про исследование слушать будешь? Антон нахуй не идёт, но охуевает. Это что за реакция? Можно подумать, будто он Арсения оскорбил, и вообще издеваться начал. Только глаза у того забегали, а на губах улыбка стыдливая — значит, просто смущается. Антон себе целью ставит Арсения приучить: он его этими комплиментами завалит, заставит краснеть и открыто улыбаться, а не так, прячась в воротник пуховика. Какой же Арсений… Арсений. Антон в своей жизни таких людей не встречал, да и больше встречать не хочет, потому что всё равно все будут неправильными. Он будет искать голубые глаза и родинки — на шее, щеках, на тонких худых запястьях — уже сейчас знает, что не найдёт. В момент кажется, что если не Арсений, то никто — и это даже почти не пугает. — Не буду, пока не признаешь, что ты красивый, и что глаза у тебя пиздатые. — Хорошо, я красивый, и глаза у меня пиздатые. Мы закончили с этим? — Арсений тараторит, но всё равно видно, как тому нравится такое. Антон улыбается и кивает, хотя закончили они с этим только на сегодня. — Так вот, я у тебя тут тихонько посижу, со стороны понаблюдаю, и всё. — А потом? Останешься? Тебя проводить? — Антон практически уверен, что его Сенька реально его. Ну, а что тут думать? Они так общаются, этот какие-то исследования вшивые придумывает, дорогие пуховики портит — даже самсу с ним ест. Хотя, всё равно ссыково: мало ли, что это может значить? У Антона в классе девчонка была — ходила, всем глазки строила, предлагала вместе за булкой в столовую сходить, а потом «я не такая — я жду трамвая. И портфель мне больше не носи». Кто ж тогда знал, что они просто друзья, а в щёку целовать — это вообще преступление. — Посмотрим, — и так игриво, будто Арсений и есть та самая девчонка. Антон разгребает свое укромное место и двигает стул так, чтоб Арсению было видно всё, что происходит, но его самого не замечали. Нечего людей добрых этим ученым с блокнотиком пугать. И время капает тихими минутами, пока рынок распаляется, наполняется покупателями, которые всё рыщут по стойкам что-нибудь подешевле. Периодически приходится дергаться, потому что спину постоянно прожигает взгляд, а между лопаток пробегается холодок — невозможно просто стоять на месте. В какой-то момент хочется вообще бросить работу, подлететь к Арсению и накрыть того тряпочкой как попугайчика, только чтоб заснул. Антон мог бы того завернуть, укачать, лишь бы выбить себе время на нормальную работу. Он не может молчать с клиентами, но и смотреть на них не может, потому что взгляд раз за разом возвращается к вешалке, из-за которой сверкают глаза. Антон после первого клиента устаёт так, как обычно за целый день, хотя вроде в своем поведении не меняется — результаты исследования должны быть чистыми. — Молодой человек, а дайте вон ту курточку посмотреть? — Худющая женщина тычет пальцем непонятно во что, но у Антона опыта достаточно, чтобы на интуитивном уровне понять, что такая покупательница попросит показать что-то самое ублюдское. С такими чаще всего просто — надо только сказать, что такой куртки больше нигде не будет, что подружки в похожей на работу не придут, а сидит всё великолепно. Хотя всё, что выбирают такие женщины, хорошо сидеть априори не может — это просто кусок ткани непонятной формы, но с китайской вышивкой, чего от него ожидать. Антон галантно подаёт куртку, помогает надеть, и надеется, что Арсений не обидится, что, по факту, он не один такой особенный. Надеется, что тот почувствует разницу между манерами и реальным желанием одевать и касаться — Антон чужую молнию же не застегивает. — Ну что? Это вообще мой размер? — У таких курток даже размера нет. — Да, конечно. Тут ещё пояс в кармане лежит, так что с ним сядет ещё лучше. — Антон уныло смотрит, как женщина обвязывает пояс будто шаль. Постепенно начинает хотеться спать — время к обеду, но осознание отрезвляет «Пс-с, Антон» слишком громким шепотом. Женщина настолько занята своим поясом и разглядыванием себя в зеркале, что уже ничего не слышит. Антон коротко извиняется и проникает за вешалку будто в Нарнию. Арсений сидит с кислым лицом и хлопает своими глазками. Блокнот валяется где-то в стороне, а сам Сенька сидит в одной кофте, закутавшись в антоновское покрывало для сна — весь такой взъерошенный и милый. Глаза у него тоже явно слипаются, и Антон готов поспорить, что вся ночь прошла за домашкой, и пришёл Арсений совсем не спавши. — Чего такое? — Ты реально продашь ей это уродство? Это же просто свинство с твоей стороны! — Антон молится, чтоб женщина ничего не услышала. — Ты же понимаешь, что главное — это её вкус, а не наше с тобой мнение. — То есть, ты тоже согласен, что это уродство. — Конечно. — И это согласие продиктовано не тем, что вопрос задал Арсений: Антон просто такие куртки терпеть не может. — Но что мы с этим сделать должны — ей же нравится, так что свои мысли мы можем затолкать себе же в жопу. — И ты даже не хочешь поделиться с этой женщиной хоть какими-то основами стиля? — И опять эта выгнутая бровь. Только если всем рассказывать про моду и рекомендовать всё самое лучшее, то такие стремные куртки никто и не купит. Антон бы, может, и поборолся за эту справедливость и право не выглядеть как страшная клуша, только, скорее всего, закончится это громким криком «Хамло» и уходом в закат к ближайшей палатке с почти такими же куртками. Бизнес есть бизнес, и пытаться исправить то, что и так работает — дело гиблое. Антон какое-то время тоже был таким энтузиастом и предлагал всем только самое лучшее, но чужих вкусов не переделаешь, а приходить в чужой дом со своим уставом — хуйня идея. — Сень, оно ей честно не надо. Её подруги в какой-нибудь школе или больнице не оценят крутое, модное пальто, а вот этой курткой будут восторгаться. У всех свои радости. — Арсений ещё совсем зелёный, у него в голове мир яркий и правильный, а все люди в целом не тупые. Хотя, нет, это же Арсений — люди тупые. — Ладно, хорошо. Тогда почему ты у неё хотя бы имя не спросил, почему сам не представился? — Потому что, Сень. Потому что я в жизни ни у кого имен сам не спрашивал. Только у тебя. — Ещё прозрачнее сказать «Я в тебя втюрился с первого взгляда» можно только прямыми словами. — И людей это устраивает? — Опять тщательно игнорирует. Антон ссыт, Арсений игнорит, Антон считает, что тупо это всё. — Прикинь. Им важнее куртки, а не я. Продавцы меняются, а куртки остаются, и они все здесь не ради меня. — Хочется добавить «кроме тебя», но Антон не лезет. — Сень, я тебя умоляю, посиди смирно ещё чутка, позаписывай всё в блокнотик, а потом на обед пойдём, хорошо? Кофе хочешь? В коробке от Петра Порфирьевича осталось ещё пакетиков пять, и Антон заваривает один, попутно расхваливая чужую талию, рассказывая про «Качество — Италия!». Женщина берёт куртку, Арсений — кофе: теперь можно выдохнуть хотя бы на пару минут. Только посидеть с Сенькой нельзя — надо всегда быть на виду, светить лицом и предлагать купить всё именно у Антона. Арсений ко вкусам бабок не лезет, сидит смирно и, судя по отсутствию прожигающего взгляда, засыпает прямо так. Работать становится полегче, а всё внутри греет мысль, что обед через полчаса, а потом можно будет закрыться на чуть-чуть и поспать. Ну, или с Арсением посидеть, если тот не сбежит. До обеда двадцать минут, а перед Антоном стоит милая девчушка — явно тоже какая-то первокурсница, может, чуть старше. Она легко улыбается и слушает все рекомендации по курткам, спрашивает про цены и явно даже торговаться не собирается — мечта. Продавцы вокруг уже начинают обзаводиться всякими чашками-плошками, а крики в проходе сменяются на запахи специй — где-то с час здесь будет спокойствие. — А вот эти перчаточки? Они же тоже за четыреста? — Аккуратно своими пальцами антоновых касается, забирая, и опять улыбается. Ксюша — сама представилась — постоянно в глаза заглядывает и с высоты своих ста шестидесяти смотрит на Антона будто на огромный дом. А Антон отворачивается на секунду и забывает, какого там цвета были чужие глаза — ему всё равно. В голове мысли не о милой девчачьей улыбке, а о том, проснулся ли Арсений? Удобно ли, или у того всё затечёт? Может, на секунду пойти ему плед поправить? — Спасибо большое! Вы замечательный продавец. Я ещё таких приветливых и улыбчивых не видела! — Сам же Антон чувствует себя амёбой, которой на все хихиканья похуй. Хотя по факту, у него на лице всегда улыбка, когда он об Арсении думает — так что, может, это и сработало. — Да не за что. Я ж здесь работаю. Типа это моя работа. — У Антона лицо грузное, в животе урчит, и хочется побыстрее продать уже хоть что-то и свалить есть. — Вы такой забавный! — девушка хихикает и явно отчего-то волнуется. Может, у неё денег заплатить не хватает, или что? Антон уже даже готов на скидку, лишь бы подлезть к Арсению, снова пожмякать его руки и унестись есть к Кате. Желательно вместе с ним. — Да, согласен. Антон очень забавный. Вам перчатки подходят? — Антон немного вздрагивает от чужого голоса и чувствует, как его держат за плечо. Арсений считает его забавным — как хорошо-то. — Ну вот, Антон, теперь я знаю, как тебя зовут! Считай, наконец-то нормально познакомились — можно и на «ты». — Вроде Света, или как там её, снова светится улыбкой, а Антону, как и Арсению, интересно только, что там с перчатками. — А вы друг Антона? — Ага, лучший. Не разлей вода, — голос скрипучий — Антон у Арсения ни разу такого не слышал. А ещё, выражение лица вообще не милое, а какое-то кислое и даже чутка злое. — Что с перчатками? Арсений, что, ревнует? Он эту девушку как можно дальше от Антона отодвигает, всё внимание на себя тянет и говорит так строго, будто препод какой. Всё чётко по делу, и на Антона даже посмотреть не даёт. У самого Антона есть подозрение, что Арсений готов колесом вокруг Светы ходить, лишь бы та не сделала лишнего шагу — интересно. Девушка совсем теряется и смотрит по сторонам беспомощно, а потом и вовсе перчатки стягивает. Арсений одним быстрым жестом их перехватывает, обещая скидочку на следующую поставку и явно намекая на конец этого разговора. Антон, конечно, заметил, что Арсений любит за кого-то всё порешать, но не за него же? — Сеня, а что это сейчас такое было? Тебе для исследования надо было моих покупателей прогонять? — Антон и не злится на самом деле, но сделать вид надо, а то Арсений уже слишком расслабился. — Да не собиралась она ничего покупать. Украла бы твои перчатки, и всё. — Вот это уже слишком смешно: Антон не сдерживается и ржёт над чужим хмурым взглядом. — Ты чего? — Она бы точно купила — это ты её отсюда буквально вытеснил. Не переубедишь — я в этом деле не первый день и всё прекрасно вижу. Арсений что-то бормочет под нос и уносится обратно за вешалку, набычившись. Если бы Антон понимал в отношениях так же хорошо, как в продажах, то уже бы сейчас предъявил Арсению за танцы на его нервах, прямо бы сказал про ревность, но ошибиться очень страшно — второго шанса точно не будет. И приходится только топать в это укрытие, чтобы всё замять и предложить ещё раз вместе пообедать, сказать про Катю и, возможно, всё-таки ещё разок подшутить. Можно взять сегодня робин-гуды, чтобы потом задвинуть, что этот лук заставляет Антона плакать так же, как и потеря клиентов. Только лук там зелёный, да и шутка какая-то дебильная. Арсений сидит весь скорчившись на стульчике, а щёки у него красные-красные. Сам весь насупился, но взгляд не злой. — Она бы ничего не купила — только зубы тебе заговаривала, а ты повёлся. Очень глупо и непрофессионально с твоей стороны! — Арсений говорит с таким надрывом, защищается. Мелкий ещё совсем для таких игр, хотя потенциал на все сто. — Хорошо, уговорил. — Антон собирается присесть на корточки, чтобы Арсению голову не задирать, и предложить уже пойти есть, но его обхватывают за пояс и тянут в объятия. Арсений тычется носом ему куда-то в пупок и дышит шумно. А что делать с этим? Антон неловко гладит чужую макушку, ерошит волосы и думает только о том, как же это всё хорошо. Так вот каково с Арсением обниматься… Правильно, тепло, и сердце щемит. Не хватает только ещё самому вжаться, но положение никак не позволяет. Хотя, когда Арсений, наконец, поднимает на него глаза и смотрит так хитро, но ласково, то вообще никаких желаний не остаётся. Тот специально пару раз тыкается подбородком в живот, оплетает ещё сильнее и улыбается ещё шире. Смотрит так снизу вверх, но будто это Антон маленький. Тот оглаживает чужие плечи и задерживает дыхание, когда Арсений снова ему носом в живот тыкается. И явно же вдыхает запах толстовки и будто пытается зарыться в неё. Антон не знает, зачем, но неловко тянет её край вверх, вытаскивая из хватки Арсения, и оставляет под носом футболку. И дыхание теперь не только ощущается, но и слышится — так громко и глубоко, что чужая спина под руками ходит ходуном. Блять, возможно, Арсений на самом деле Мухтар, и ему всё это надо, чтобы взять след и раскрыть какое-то преступление, но это уже совсем бред. Антон держит толстовку, чтобы та не упала на голову Арсения, а сам весь мурашками покрывается, хотя стремновато это всё — чужое дыхание прям возле ширинки. Ещё он, конечно, мылся утром, но с тех пор уже шесть часов прошло, и всё происходящее вызывает всё больше вопросов. Только если Арсению нравится нюхать, то Антон в целом не против, хотя поговорить об этом стоит. — Она бы точно ничего не купила. — Арсений отстраняется и становится как-то холодно. Тоже, что ли, пуховик доставать? — Да, не купила бы. — Антон сейчас точно со всем согласен. Антон Арсения из их укрытия выводит за руку, захватив картонку с пятью минутами — хоть бы раз это оказалось правдой. Хотя, на ней же номер написан — чего париться. Палатка закрывается на сорок три замка и двадцать девять защелок, а Даша уже по привычке кидает «Хорошо, присмотрю» даже без вопроса. Антон вообще ни разу не видел, что та на обед уходила. Хотя Даша и сматывается домой в восемь, а не сычует тут до полных звезд. Романтику слегка затихшего рынка нарушает Катя с громким покашливанием, и Антон как конченый руку вырывает из сенькиных пальцев — перессал. Хотя не факт, что Арсений бы сам хотел, чтобы кто-то видел их эту недолюбовь-полуромантику. А проверить взглядом на лицо опять же ссыкотно. — Ну и чего вы тут трётесь? Шастун, обед по расписанию, вообще-то. Понимаю, если б ты тут спал, но нет же — просто опаздываешь. — Привет, Кать, — Арсений улыбается слегка неловко. — А теперь вопрос к тебе, Антон: ты что, спишь на рабочем месте? — Да, спит. Потому что ночью непонятно чем занимается. — Катя страшная женщина и всегда раскрывает все секреты и недостатки на мах — того и гляди расскажет, что Антон в первый месяц на рынке реально повелся и купил датчик слежения. — Ты ещё и ночью не спишь? Антон, так же вообще нельзя! Сколько часов у тебя в сутки на поспать? Два? Три? — и Арсений не столько орёт, сколько реально спрашивает, волнуется. — Да нифига не два и не три. Я часа по четыре сплю, по шесть. Там какой-то дед умный тоже по раздельной системе сна жил. — Во-первых, это был Леонардо Да Винчи. Во-вторых, он спал по двадцать минут несколько раз в день, а не по несколько часов когда придётся. В-третьих, эта информация не подтверждена. Так что, будь добр, не надо мне тут в уши ссать. — Из головы Антона вообще все аргументы вылетают, потому что, что только что сказал Арсений? Тот с начала их знакомства разговаривал как пятилетка, которому ещё не открылись священные знания о мате, а теперь это. — Сеня дело говорит. Так что давай, либо по восемь часов, либо меняй имя, потому что иначе я не поверю, что тебе такого сна хватает. — Спасибо мам, пап, ваши замечания будут учтены. — Антон наигранно кланяется и прижимает руку к сердцу для большей показушности. — В животе урчит жесть, давайте уже поедим. Вопроса, пойдёт ли Арсений с ними, не стоит — и так всем всё понятно. Катя ещё в добавок кидает «Сеня отсюда уже неделю не вылезает, разумеется, я взяла еды на троих». И ведь правда — с момента покупки пуховика без Арсения прошло всего два дня, а потом он будто прирос к этому месту — засосало. И ведь реально не отвертишься — будешь приходить, проникаться местной атмосферой всё больше, поймёшь здешние правила, и сам не заметишь, как будешь играть по ним с улыбкой на лице. Антон пробирается по проходам мимо бесконечного барахла и смотрит в спины двум лучшим людям в этом месте. За углом с ножом должна была ждать осень, а вместо этого в голове одно: «Я тебя люблю». Конечно, Антон бы не хотел провести здесь всю жизнь, но если на рынке он познакомился с Арсением, то всё это определённо не зря. — Я заварила нам три бичика. Шаст, если надо будет, то у меня четвертый есть — сходишь до Петра Порфирьевича: чайник у него. — Антон уже падает на коробку, чтобы побыстрее схватиться за пластиковую вилку, но нутром чувствует, что что-то не так. Арсений стоит и натурально морщится — он с таким страхом даже на самсу не глядел. Лицо все аж скукурузило, и вроде бы опять же смешно, а вроде бы и разбираться надо, чем эту омскую интеллигенцию кормить. Нет, понятно, что бичиком — тут скорее вопрос «как». — У вас прям всё это едят? У меня просто желудок слабый, и второй день подряд непонятно что… — Арсений длинно тянет, будто намекая продолжить фразу за него, но Антон с Катей смотрят с вызовом и без капли жалости. — Ещё и бичик. Это вообще что? И как можно не знать, что такое «бичик»? Это ж очевидно — навряд ли до Омска не добралась слава быстрозавариваемой лапши. Тут либо Арсений жил под куполом и от него прятали всю священную информацию, либо тот настолько странный, что никогда во дворе с пацанами не ломал сухой Доширак на кусочки и не тряс со специями. — Да ты чо. Это ж, ну, типа, Доширак, Ролтон, и всё такое. Ну, лапша. — Глаза у Арсения расширяются, и у Антона ощущение, будто он самый пиздатый лектор. И не важно, что в коробке суп остынет — в голове одно: «Я тебя люблю». — Ну уж извините, но это вообще никак не бичик. Правильно называть «Китайка». — Вот и приехали, здрасьте. Однако Арсений уже спокойно садится на коробку и берёт в руки контейнер — также преспокойно на вилку наматывает. Катя тоже уже лапшу подцепляет, и атмосфера вокруг становится ещё более правильной — совсем уютной. Хотя вопрос всё равно ебать мучает. — А с хуя ли «Китайка» то? — глубокомысленно. — Так к нам же её китайцы завезли. Вот с чего бы «бичик» — я не понимаю, — и тон такой, будто разговор о литературной классике. В голове одно: «Я тебя люблю». — Не знаю, у меня ребята во дворе так называли — я тоже начала, — Слава Богу, хоть Катя может поддерживать разговор, потому что после тех объятий у Антона в голове блаженная пустота, прерываемая короткими вбросами информации. Антон бы тут, в этом моменте, с удовольствием лет на пять остался — ещё б сенькину острую коленку полапать, не стесняясь, и не жизнь, а сказка. Радио у Кати играет какие-то песни на фоне, а спать хочется всё больше. Или не спать, а просто уже окончательно расслабиться и растечься по картону, да так, что головой Арсению на ляжки. Так спокойно, пока эти двое что-то обсуждают про глупую лапшу — если Арсений захочет, то Антон готов ту хоть своим именем называть. Хотя не, тут принципы: есть какие-то устои общества, и менять их никак нельзя. И вроде уже почти засыпается. — Ладно, убедил, «Китайка» действительно звучит логичнее, только кроме нас с Антоном её «бичиком» весь Питер зовёт. — Ну и ладно, мне вас двоих хватает, — Арсений смешно всасывает в себя лапшу, и Антону хочется присосаться с другой стороны, чтоб типа как в «Леди и Бродяга», только не совсем случайно. — И чего вы двое, когда на свидание уже пойдете? — И сна ни в одном глазу. Антон силится считать чужую реакцию, но Арсений будто бронёй обложился, уверенный такой, взгляд дерзкий, только всё равно видно дрожь в пальцах, и как нога отбивает дробь по полу. — Не знаю. Антон, как считаешь, ходить на свидание с парнем — это «по-пидорски»? Или ты такого «по-пидорски» тоже не против? Антон против того, чтобы «бичик» звали «Китайкой».