Рыночные отношения

Антон жмётся к железной оградке, рассматривая выходящих из универа оценивающим взглядом. В целом все кажутся скучными — девчонки какие-то одинаковые, парни просто уродливые: Антон про себя ржёт над усиками у половины из них, и над залаченными в пластиковую прическу волосами у другой. Вот реально, с кем из них Арсению дружить? Один вышедший парень сразу тянет сигу в рот — не хватало Сеньке пассивным курильщиком стать. Вот у этой девчонки джинсы разве что с жопы не слезли, оголяя уродскую бабочку, к тому же она вообще в кожанке в восемь градусов. Нет. Такая тоже ничему хорошему не научит. Тут вообще все выглядят либо как мамины сыночки и доченьки, либо как последние оторвы (бабушка таких шаболдами звала, но Антон джентльмен). Ещё есть отдельные типы, выходящие в компании девчонок и явно возомнившие себя трахарями — такое нам точно не надо. Конечно, парочку нормальных Антон замечает, но они всё равно до уровня Арсения не дотягивают. Какими бы качественными солдатики ни были — радиоуправляемому вертолётику они не ровня. Арсений выходит сразу вслед за девчонкой в джинсовом комбинезоне — выходит в своем пуховике, который рядом с многообразием летних нарядов выглядит почти что карикатурно. Антону нравится. У Сеньки щёки красные и глаза как всегда блестящие — он мечется взглядом по людям, пытаясь найти нужного среди вышедшей толпы. Показываться так сразу не хочется — просто так понаблюдать за Арсением раньше возможности не было: они вечно практически вдвоём, и всё внимание друг на друге. А Сенька же всегда красуется, рожицы корчит, бабуйню какую-то рассказывает и постоянно следит за реакцией на каждое слово — Антон не тупой, это уж он может заметить. И сейчас, когда это чудо в своей естественной среде обитания, можно хотя бы чутка полюбоваться чужими спокойными движениями, расслабленным лицом и просто самым обычным Арсением. Конечно, Антон не считает, что рядом с ним играют какую-то роль, притворяются или что-то такое, но он же по себе знает, что при разговоре с человеком невольно подстраиваешься. С мамой он ведёт себя по одному, с Катей по-другому, с Арсением тоже чутка подыгрывает, хотя чаще всего с ним башка отключается не в состоянии обрабатывать мысли, подгоняя тело в рамки «вот так Сеньке должно понравиться». По крайней мере, слюну Антон пускает от чистого сердца. А сейчас, заметив растерянность на чужом лице, всё-таки выходит из своего укрытия. — Привет. — Опять не можешь вовремя прийти, — Арсений бурчит недовольно, но на лице явно читается облегчение. Это некрасиво, только Антон ничего не может поделать с тем, что сердце бьётся быстрее от факта, что Арсений волнуется. — Я вовремя пришёл, просто решил чутка тобой полюбоваться со стороны. — У Арсения щёки вспыхивают, как от комплимента пару дней назад, и Антон точно доволен эффектом. Хотя насмотреться на чужое смущение не удаётся — Арсений быстро подбирается и горделиво вскидывает подбородок, будто ему все эти сказки про «ты такой красивый» до пизды. Антон не ведётся. — Ты очень милый. Антон видит, как странно косится на них какая-то девчонка, видимо, уловив часть их разговора — ну и похуй, пускай хоть заслушается: пока они тут не сосутся, никого волновать не должно. Разумеется, отхватить можно и за такое близкое стояние друг к другу, но Антон тоже не зря в армию ходил. Забавно, что в казармах «ебаться в сраку» — как говорил один капитан — не то чтобы прям зазорно. Замутить с какой-нибудь медичкой понятно дело круче, но за неимением выбора на протяжении двух лет такое начинают считать «крепкой дружбой». Антон сам ни с кем так и не подружился — после дембеля все это забудут как страшный сон, а он не фанат «просто поебаться». — Перестань. Вообще, я тебе не крыса, чтобы наблюдать за мной. Ещё опыты начни ставить! — Арсений бухтит и отворачивается, фыркает куда-то в сторону, но явно не злится. — А ты сыр любишь? — Придурок. — Арсений вроде как в шутку его пихает, но получается дохуя как больно. Это что ещё за выпады? Антон трёт плечо и думает, не перегнул ли он реально палку со своими шутками, если Арсений бьёт его. Хотя рожа у того такая расслабленная, будто он и не предполагает, сколько силы вложил. — Чо это я придурок? Будто ты не придурок! — получается как-то слишком обиженно для двадцатидвухлетнего мужика. Арсений только закатывает глаза, а потом, ничего не говоря, сгружает свою сумку на чужое плечо, словно так и надо. Сумка тяжелая, будто Арсений все учебники и тетради с собой носит. Бля, это ж Арсений — он наверняка и носит. Лезть проверять — некультурно, да и из дополнительного веса там может обнаружиться только бутылка с водичкой. Такие как Сенька всегда всё своё берут: из дома морковку в контейнерах носят лишь бы в столовке не есть. А вот сейчас поесть было бы неплохо, только у Антона в голове другая культурная программа, которая кафешки в себя не включает. В кармане лежит пара барбарисок, но это прям на крайний случай. Вообще, стоило купить жвачку: сосаться после сосиски в тесте — моветон, только вероятность сосания около двадцати процентов по антоновским меркам, так что нестрашно. — Ну так мы идем? — Арсений вопросительно вздергивает бровь, а потом просто и легко улыбается. Он идёт спиной вперёд, привычно дурачась, и Антон не может даже пошевелиться, наблюдая за таким глупым, смешным и невероятно красивым Арсением. Его недовольно огибают люди, бормоча под нос и ругаясь на глупые выходки, но Арсению по барабану — он явно не в этой толпе, а в своей собственной голове. Между ними выстраивается невидимый коридор, который проходит сквозь башку Антона. Через подобный ходила Рамона Флауэрс — вот и Арсений залез. Антон готов обойти весь мир, спрашивая «знаешь парня с такими волосами?», лишь бы хоть кто-то рассказал ему, кто такой этот Арсений и почему он так цепляет. Спиной к остальному миру и взглядом вперившись в Антона, Арсений высовывает языки и кривляется, как маленький ребенок, для одного конкретного человека. — Эй, не тормози! Я не хочу весь вечер проторчать около универа. — Наваждение проходит, и Антон быстрым шагом догоняет Арсения, хватая того за руку, чтобы не думал снова убежать вперед. — Так куда мы идём? — На сороковой троллейбус. — По факту, Антон вообще не планировал сообщать о своих планах. Сюрпризы и всё такое. Ему нравится видеть лица людей, получающих конкретный результат, а не сращивающих свои ожидания с реальностью. — А дальше? — Арсений даже на носочки встаёт, чтобы заглянуть ему в лицо. — Сень, ты знаешь такое понятие как «сюрприз»? — Да, и искренне его не люблю. Зачем делать сюрприз и сидеть-гадать, понравится ли всё придуманное? Можно же сразу обсудить, договориться и сделать то, что понравится обоим с вероятностью в сто процентов. — И как всегда всё про логику. У Арсения явно какой-то пунктик на контроль всего происходящего вокруг. Антону несложно подстроиться и сказать всё, как есть, но мятежная душа требует вредничать. — Ладно. Мы едем в лесопарк. Я там знаю пару мест — будем белочек кормить. — У Антона в кармане кроме барбарисок ещё пакетик с орешками, но они тоже не для еды. — Класс! Я никогда белок не кормил! Всегда так хотелось, а у меня в окружении никто обычно в лес не рвался — одному идти не хотелось. — Арсений теперь пялится благодарно, и Антон даже рад, что всё рассказал. Да и в целом сам лес и белки станут сюрпризом — Арсений же не знает, какой именно лес и какие именно там белки. Очень хочется взять за руку и сплести пальцы, но они почти что на остановке, а вокруг куча людей. Вот бы их все принимали за двух братьев и лишнего не думали. Небо чутка заволоклось тучами, что по факту не предвещает дождя — Антон привык, что серое небо лишь признак серого неба — но подсыкивать всё равно приходится. Если погода сильно испортится, то хуй им, а не романти́к с белочками. В троллейбус Антон Арсения запихивает, а потом залезает сам. Глаз привычно выискивает свободные сидения, потому что трястись им тут с год, а стоя это вообще покажется вечностью. Место только одно, и посадить бы сейчас Сеньку на колени, показывая ему Питер через мутное окно — «А вот тут, милый, я получил пиздюлей. А вот за этим ларьком блевал весь десятый класс». Но нельзя. Приходится Арсения сажать на место, а самому просто вставать рядом, как эдакий экскурсовод. «Позвольте поприветствовать вас в нашем прекрасном засеренном городе. Вы увидите своими глазищами восхитительный раздолбанный архитектурный ансамбль, сможете насладиться его задристанными собаками садами…» — Антон классе в восьмом сам такое говнище слушал мимо ушей. Зато Арсений рассматривает побитые улицы за окном с восторгом — там же ж легендарные дворы-колодцы, заваленные говном до крыш, и скоро они будут проезжать мимо Степаныча, который свою точку попрошайничества уже три года держит. Антон по-чесноку город свой любит, просто это вообще любовь другая. — А долго ехать? — голос приглушён гудением движка, и Антон слышит его будто через три пуховых одеяла и ещё секунды три для себя мысленно раскладывает звуки, пытаясь понять. — Ну, минут тридцать примерно. — Арсений понятливо кивает и отворачивается к окну. Стопудов же сейчас сидит и думает, мол, ебать, тут же Пушкин с Лермонтовым шарахались по тем же самым улицам. Хотя, нет — у Арсения даже мысли наверняка красивые. Антон предпочитает цепляться не за верхний поручень, а за спинку сидения, потому что так чувствуется фантомное тепло кожи — через ворот пуховика, но неважно. А ещё этот пуховик можно исподтишка задевать пальцами, и тоже будто самого Арсения трогать. Разговаривать в шумихе невозможно, а ехать непростительно долго, и приходится постоянно жалеть о времени, которое проходит не за познанием чужой башки. Народу набивается всё больше, а выходить будто никто и не собирается: дышать, кажется, тяжелее, как, собственно, и выслушивать ропот бабок на то, что такой здоровый парень занимает место и уступать не собирается. Только Антон прекрасно понимает, что эти старушенции сами подорвались в шесть утра и скачут на жопном заряде до сих пор, а Сенька всю ночь учился, а потом на пары попёрся. Вон, носом клюёт, засыпая каждые пять секунд — это разве дело? Плечо слегка ноет под весом чужой сумки, и Антон мысленно добавляет эту каждодневную тяжесть в список факторов, почему сейчас Арсений должен сидеть. Да и вообще, младшим надо уступать, слыхали? — Ох, поколение пошло, конечно! Никакого уважения к старшим уже, — бабка говорит куда-то в конкретную пустоту, но эта конкретная пустота в виде Антона внимания не обращает. — Вот помирать посреди автобуса соберёшься, и ведь даже пальцем не пошевелят. На помощь этой старушенции приходит кряхтение откуда-то слева, потом подключаются ещё пара голосов, и через пять минут целый русско-народный хор исполняет композицию под названием «Постыдились бы», пока самая отчаянная из бабок не обращается именно к Арсению. — Молодой человек, вы где совесть-то потеряли? — Арсений растерянно открывает глаза, а бабка своей клюшкой ему чуть ли не в лоб бьёт. — Уважаемая, вы ж даже ничо не попросили — за что предъявляете? — Антон рыцарь в серебряных доспехах Арсения загораживает и сам намертво вцепляется в бабку взглядом. Тут противостояние не на жизнь, а на сидение. — А ты ещё чего его покрываешь? Лучше бы объяснил другу, как себя вести, раз уж родители уму-разуму не научили. — Бабка тыкает его пальцем в плечо, непонятно как дотягиваясь. В голове проскальзывает куча ответов, цензурных и не очень, но рот открыть не получается. Он чувствует, как чуть холодный нос ведёт по запястью, специально тыкается и отодвигает край толстовки. По коже от ощущения чужого дыхания идут мурашки, и Антон дебилом пялится в пустоту. Как ни странно, но сам факт обнюхивания его не смущает: привык, но вот обстоятельства… Они сейчас посреди заполненного троллейбуса, на них смотрят по меньшей мере семь старушенций, готовых рвать и метать всех неугодных, а Арсений тут решил устроить сеанс обнюхивания. Антон старается незаметно развернуть руку так, чтобы скрыть чужой нос, который успел залезть чуть ли не до середины предплечья, от посторонних глаз. Бабки смотрят выжидающе, явно не понимая, с какой это стати ничего не происходит, но на Арсения внимания не обращают — и то хорошо. — Извините, но… — Действительно, у меня недостойное воспитание. Я должен был сразу вас предупредить: дело в том, что я диабетик, и сахар сильно понизился. Мой друг помог найти сидячее место, чтобы я не упал от головокружения, — Арсений стелет гладко, а в конце ещё и кидает на Антона взгляд больного, но благодарного человека, улыбается мягкой ослабшей улыбкой — ну и гад. — Извините меня. — Ой, сынок, прости бабушку. Сам понимаешь, старость не радость — совсем не заметила, что тебе плохо, милок. Арсений на эти расшаркивания только слабо кивает, так, будто через секунду помереть собирается, и сворачивается в комок на своем сидении, за секунду вырубаясь. Охуеть актерище. Женщины смотрят на Антона с каким-то невероятным уважением в глазах — становится даже немного стыдно. Для Антона произошедшее за последние пять минут — загадка дыры. Как Арсений так беззастенчиво пиздел? Почему бабки вообще на это всё купились? Какого хуя игры в Мухтара начались посреди троллейбуса, а не как обычно, когда никого рядом нет? Руку неприятно холодит без чужого дыхания, и Антону хочется протянуть её обратно Арсению, мол, «Давай-ка продолжай. Это ты меня на такую херню подсадил, а теперь так просто бросаешь начатое». С ужасом приходится осознать, что он ведь реально именно подсел. Нет, глубинный смысл происходящего всё ещё непонятен, но Антону нравится. Нравится тёплое дыхание, дрожащие ресницы на прикрытых глазах, да и сам факт происходящего. Это что-то настолько личное и интимное, что Антон уверен: в один день у него встанет, а Арсений так и продолжит делать вид, что ничего особенного и не произошло. На нужной остановке они вылетают быстро и явно без тяжелого диабетического кружения — Антону снова немного стыдно за враньё. Зато Арсений счастливо и спокойно рассматривает стену из деревьев перед самым носом без всяких угрызений совести — замечательный человек. — Сень, а это что такое было? — Ну что? Я устал и не хотел вставать. Да, я плохой, меня плохо воспитали и так далее, но даже если бы я встал, то всё равно до конца поездки пришлось бы слушать подносный бубнеж про то, какие мы оба ужасные люди, — Арсений хмыкает, не отрывая восхищенного взгляда от леса, и уже делает шаг, но Антон хватает его за плечо. — А ты носом… ну… толстовку дышал? — Они никогда об этом не говорили, и просто так спросить: «А чо ты меня всё время обнюхиваешь?» не получается. Антону кажется, что он непременно выставит себя идиотом. Арсений отрывается от леса и смотрит прямо Антону в глаза изучающим взглядом. Он хмурится и поджимает губы, будто у него вызнают самый страшный секрет — по общему виду тут и паяльник не будет страшен. Антон не хочет лезть в чужие тайны, но это же, вроде как, касается и его? Это, вроде как, становится какой-то общей тайной или типа того? — А ты собираешься меня к белкам вести, или у тебя прикормленное место у обочины? — Значит, лезть в дебри чужого сознания пока не стоит. Антон кивает на лес и разбитый асфальт, который ведёт куда-то вглубь. Он сам не был тут довольно давно, поэтому ориентироваться по белой краске на деревьях относительно сложно, да и рассказы Арсения об универе отвлекают от поиска нужных поворотов. Хотя Антон готов всех белок променять на один рассказ о непрофильном предмете, на котором ебут, и что русичка дура, говорящая свекла вместо свёклы. Во втором случае проблемы Антон не видит, но спорить не хочется. Он только спокойно кивает, вставляя ремарки про «Люди в целом хуй на блюде». Каждый раз хочется добавлять, что Арсений, в отличие от всяких там, охуенный, но одна и та же фраза мало похожа на поддержание нормального диалога. Антон в целом больше любит слушать: конечно, он всегда может заполнить собой пространство, сгладить неприятную тишину, пошутить где надо, но прям беспрерывно болтать самому у него желания нет. За выслушиванием чужих историй можно расслабиться, не строить лицо и не подбирать нужные фразы каждые пять секунд, стараясь расположить, развеселить — ему реально в кайф спокойно послушать других. Длинная история с кучей ответвлений? Заебись, только уточняющих вопросов будет много — уследить за бегом чужой мысли часто бывает сложно. Бывает, что посреди чужого рассказа из него рвутся тупые шутки, но такое уж у него проявление заинтересованности в истории. — Какая ещё нахуй шарада, Сень? — А что, я, что ли, должен просто взять и выложить ответы на тест, к которому готовился сам? Хоть какая-то умственная деятельность у человека же должна быть! — пыхтит ежом. — Сорян, конечно, но я чот вообще не удивлен, что ты особо ни с кем не подружился. Универ это ж типа братство. Один за всех и все за одного? Типа нельзя сказать, что ты Д’Артаньян, все пидорасы. Остальные должны быть мушкетерами. — Антон кидает извиняющийся взгляд, потому что обижать Арсения не хочется, но должны же быть какие-то простые истины. — Это ты мне сейчас мистера Фримена цитировал? — Арсений явно не то что не обижается — он болт кладёт на все душевные наставления. — Я не хочу, чтобы со мной дружили за мои конспекты. — А если самому надо списать? — Мне не надо. Антон, возможно, для тебя сейчас это станет невероятным откровением, но мне учиться несложно. Большая часть преподов, что в школе, что в универе ставят пятерки за то, что ты на их парах светишься. Я просто поначалу сдаю две качественные работы, а потом заговариваю зубы. Мне хватает кругозора. — Арсений самодовольно вздергивает нос, и Антон думает, что чужая сумка тяжелая не из-за книжек, а из-за эго. Возможно, Арсений там золотую корону таскает. — Ну хорошо, а если тебя прикрыть там надо или ещё что? Если с пар свалить хочется? — Да Господи. Первая часть моего плана не будет работать, если надо постоянно сваливать куда-то. К тому же, всегда можно сделать справку, сославшись на болезнь, но «Посмотрите, у меня была температура сорок, а домашку я всё равно сделал!». И ты уже самый лучший студент на чьей-то там памяти. — Бля, Сень, я б с тобой точно не дружил. Скорее бы всего кинул свои силы на разоблачение тебя. — И что бы ты с этой информацией делал? Сдал бы меня? — Арсений останавливается прямо возле ветки, которая в подозрительной близости от антоновского глаза, и смотрит серьёзно. — Нет. Не сдал. Это по-крысячьи. Но хейтил бы тебя пиздец. — Значит, давай будем радоваться, что ты со мной не учишься, и мы можем дружить. — Арсений улыбается с каким-то непонятным вызовом. — Где там твои белки? Антон невнятно показывает подбородком на поворот и снова уходит в свои мысли. Он вспоминает, что вообще-то они здесь не на свидании, а на обычном «погулять». Он снова сам на себя злится, но он не из тех, кто может во флирт и намёки. Он вообще в любовь не может. До этого все его партнеры делали первый шаг сами — чаще всего брали и ставили перед фактом, что они встречаются, но Антон не то чтобы прям да. Это всё было заебись, но с Арсением хочется не как со всеми. И Антон ругает себя с удвоенной силой за то, что не может ничего сделать. Отстой пиздец. Мимо глаз пролетает беличий хвост, и Антон чуть ли не орёт от облегчения — можно концентрироваться на кормёжке, а не мысленном обсасывании Арсения. Лето давно сместила золотая осень, и быстрые лапы почти не разглядеть в листве, но Антон с детства натренирован. — Сень. Давай ща садись на корточки, я тебе орешек дам — ты его на раскрытой ладони протяни. — Я не идиот, не надо мне так подробно объяснять. — А взгляд у Сеньки всё равно по-детски радостный и наивный, потому что первый раз же! Антон не спорит — присаживается рядом и всматривается в кусты. Сам он орехи не берёт: будет очень тупо и обидно, если белка к нему подбежит. Это ж травма до конца жизни, и даже в старости они с Сенькой не будут ходить в лес. Антон в этой старости подозрительно уверен сегодня. Потому что не сдайся Арсений сейчас, наступит завтра, и Антон снова потащит его за руку шататься по какому-нибудь торговому центру, зимой можно на каток, а весной… План на покорение чужого сердца в голове мигом рассчитывается на ближайшие лет десять. Понятно дело, что хочется пятилетку в четыре года, а декаду за неделю, но Арсения можно и подождать. Тут же ж дело в настоящих чувствах и великой любови. — Ну когда уже? — Арсений глупо переминается с ноги на ногу как настоящий гусь, и Антон искренне старается не смеяться. Он помнит, что в детстве примерно так же спрашивал маму «а ещё долго ехать?» каждые пять минут поездки к бабушке. Ещё вспоминается, как сеструха постоянно просила остановиться пописить, и начинает хотеться самому. — Чутка потерпи. — Сам Антон резко не может. — Слуш, посиди вот так тихонько — я на минутку отойду. — Руки потом хоть листочками вытри, — Арсений говорит слишком понимающе, а потом вдогонку кидает ещё и ехидный взгляд, от которого становится чутка стыдно. Ой, можно подумать будто тот не ссыт никогда! Говоря по-честному, Антон сам всегда вылетал вместе с Викой, добираясь до ближайших кустов быстрее неё. Просто в дорогах всегда сильно хотелось пить, а мочевой пузырь для таких пожеланий предназначен не был. Мама в особо длинные поездки всегда делала целый огромный термос с горячим чаем, бухая ради Антона туда восемь ложек сахара, и противостоять не получалось. Зато из-за дерева можно понаблюдать за тем, как мило и сосредоточенно сидит Арсений — губы поджаты, рука вытянута в напряжении, а задница периодически перевешивает, заставляя почти заваливаться назад. Антон отворачивается и фукает — очень стремно из леса наблюдать за подростком, при этом держась за свой член. Когда Антон возвращается, то белка сидит в метрах двух от замершего в ожидании Арсения. Вытерев руки о джинсы ещё раз для надежности, Антон тихонько подсаживается рядом, чтобы никого не спугнуть. Он аккуратно касается пальцами чужой ладони, вкладывая в нее ещё один орех. — Кинь его поближе к себе, чтобы белка подошла. — Арсений весь сосредоточен и не обращает никакого внимания на такого близкого Антона. Он кидает орешек перед собой и закусывает внутреннюю часть губы — взгляд не оторвать, какой красивый. Голубые глаза в начинающем желтеть лесу почему-то не теряются, а становятся ещё красивее и ещё ярче. — А теперь подожди чутка. Как сам Антон ждет. С каждой мыслью о том, что он готов дождаться, ждать становится сложнее. Ждать-ждать-ждать — одно слово по кругу в голове. Белка берёт орешек с руки, и Арсений вскрикивает. — Эй. Ты чего? Тебе не понравилось? — Антон смотрит обеспокоенно на потирающего ладонь Арсения. — Нет. Просто будто поцарапала. Антон тут же подхватывает чужую руку своими и тщательно осматривает покрасневшую от трения ладонь. Диагноз: вроде всё окей. Арсений улыбается слишком спокойно для пострадавшего, и Антона окончательно отпускает, и он просто накрывает чужую ладонь своей, слегка массируя. Арсений улыбается ещё ярче, а потом подтягивает их руки к лицу и тыкается в них носом. У Антона крыша едет. Он поднимается на ноги и дергает к себе Арсения так резко, что тот чуть пошатывается и заваливается на него. Антон совершенно не умеет ждать. Он впечатывается в губы губами, и обнимает Арсения так крепко, как только может. Антон Арсения очень любит. Он мягко цепляет нижнюю губу со вкусом то ли малины, то ли клубники, и забывает, как дышать — только жмурится до кругов перед глазами. Арсений аккуратно отвечает на поцелуй, и это финиш. Антону кажется, что сейчас они оба хватаются друг за друга как в последний раз, но на деле все прикосновения медленные, аккуратные и всё ещё чуть боязливые — как бы не спугнуть. В голове возникает идея оторваться, спросить, всё ли Сеньке нравится, но тот кладет свои ладони ему на щеки и прижимается всё ближе. Восторг, пушка, разрыв, бомба — Антон в восторге. Он разрешает себе шарить руками по телу, разрешает сильнее сжать бока, хотя под пальцами ощущается только ткань пуховика, немного раздражая. Очень хочется начать прыгать, подхватив Арсения на руки, но момент всё-таки не самый подходящий, поэтому в отместку пальцы сжимаются ещё сильнее. То, как ногти скребут с шуршащим звуком, напоминает, что это всё по-настоящему. Арсений переминается на цыпочках и жмётся всё ближе, горячо дышит носом и сам проводит языком по губам. Антон не тупой, он знает, что сейчас надо открыть рот и начать сосаться «по-взрослому», но почему-то боится. С Сенькой ж хочется, чтоб всё медленно, нежно, по законам первой любови, а тот оказался таким резким и прытким. В итоге Антон вместо продолжения поцелуя оглядывается по сторонам. Вокруг, вроде как, никого нет, но всё равно опасно: он с такими поплывшими мозгами драться не сможет. Приходится схватить непонимающего Арсения за руку и отвести сосаться в лес, что, по факту, тоже не кажется верхом романтики. Прижимая своего Сеньку к дереву, Антон кладет ему руку на затылок, чтобы не дай бог не поранить тому черепушку о жесткую кору — у Арсения огромная башка, которую надо тщательно оберегать. Тыльная сторона ладони, конечно, тоже не в восторге от такого столкновения, но Антону похуй, потому что вот сейчас уже можно полезть языком в чужой рот. Он не уверен в своих скиллах в таких поцелуях и не может ручаться, что не замажет Арсению слюной всё лицо, но тот, вроде как, довольно проходится кончиком своего языка по его. Антон понятия не имеет, как описать все эти ощущения — только знает, что лапать Сеньку одной рукой отстойно. Зато тот всё компенсирует сам, то зарываясь в волосы пятерней, то спуская ладонь на загривок. — Шаст, а белки? — Арсений отстраняется на десяток сантиметров и смотрит из-под прикрытых век. — Подождут, — резко обрывает и снова придвигается ближе, стопорясь в последнюю секунду. — А можно я… это… — Антон надеется, что Арсений поймёт всё сам, но тот только глазами хлопает. — Ну, за жопу помацаю? Арсений быстро кивает и прижимается, целуя сначала в щёку, а потом возвращаясь к губам. Антон как можно аккуратнее вытаскивает руку из-под головы Арсения, мягко прислоняя затылок к дереву, и задирает пуховик, который попу прикрыл, а перспективу отношений всё-таки нет. По крайней мере, Антон надеется, что нет. Задница под большими ладонями мягкая до одури несмотря на джинсу, и Антон боится как бы ненароком не сжать слишком сильно, но пока его, вроде как, не останавливают, можно делать как хочется — хочется много чего и очень сильно. Губы становятся чувствительными, и Антон переключается на щёки, лоб, подбородок, линию челюсти и, кажется, в какой-то момент лижет в порыве. Он говорил, что не может ручаться за слюну. Только Арсений от этого ебать как шумно выдыхает, и Антон интуитивно переключается на обмусоливание уха — Сенька хихикает, а потом наклоняет голову, чтобы было удобно. В итоге Антон вылизывает и ухо, и шею, как деревенский Бобик, увидевший своего хозяина. Кожа блестит, но это логично: они в лесу, тучи разошлись, освещая их солнышком, Арсений пиздецово красивый — чем тебе не «Сумерки»? — Это ты неожиданно, конечно. — Арсений отстраняется и проводит пальцами по мокрой шее, после разглядывая. Антону становится стыдно то ли за то, что после него остался всемирный потоп, то ли за поцелуй без спроса. Он хочет что-то ответить, но Арсений обвивает его руками и тычется носом в шею, дышит часто, но глубоко, и улыбается куда-то туда, в кожу. Антон неловко гладит чужие плечи, пока кнопка ныряет за воротник, втягивая запах сильнее — ну епта, ну рынком же стопудов воняет. Только сказать что-то против не получается: чужие мотивы непонятны, а задавать вопрос повторно смысла нет. — Я просто подумал, что, ну, не могу больше. Типа, лучше ты мне ебнешь, чем я ебнусь. Я с первого дня знакомства хотел, — шептать куда-то в макушку оказывается неожиданно легко. — С первого дня? — Ну, типа да. Я тогда ходил, думал, что типа это хуево, потому что ты мелкий. — Арсений недовольно отстраняется и смотрит хмуро. — Не, типа ты поумнее меня будешь, но у нас с тобой разница в четыре года, и я чуть ли не о педофилии думал. — Фу. Лучше помолчи. А почему ты меня раньше не поцеловал? — А вдруг я тебе не нравился? — Антону приятно говорить в прошедшем времени. Хотя всё равно чутка стрёмно признаваться в неком ссыкунстве. — Я интересовался твоей ориентацией, а потом обнимал тебя, ел эту вонючую самсу. Антон, я не обиделся на тебя, когда ты сказал, что красить губы это по-пидорски. — Эй! Самса была офигенной. А про помаду… ты это, прости. Я ничего плохого не имел в виду, просто подумал, что это, вроде как, значит, что ты тоже… — Господи. Говорить — это вообще не твоё. — Арсений, скорее всего, машинально облизывает губы — наверняка вся гигиеничка стерлась. Антон понимает, что ему сейчас реально не стоит говорить, но его несёт. — Я тогда сидел и как дебил представлял, как ты охуенно это делаешь. И, ну… — он замолкает, пытаясь понять, может он продолжить или лучше реально завалиться. — думал, что сам хочу. — Намазаться? — Арсений смотрит на него заинтересованно, и хочется понять, о чем тот думает сейчас. Хотя у Антона сегодня день без тормозов, после поцелуя мозги ещё не варят, и решиться на слова получается почти без проблем. Кажется, сейчас Арсений ему уже не должен рожу раскроить. — Не. Я хотел тебе. Сказал бы, что зеркала нет, и всякое такое. Арсений на это ничего не отвечает, только смотрит как-то странно, смущенно. Ладно, может, бормочет что-то про «у меня губы постоянно обветриваются», но Антон не слушает. Арсений стоит так близко, его лицо до сих пор в десятке сантиметров, и хочется продолжить сосаться. Хотя выплеснуть всё накипевшее тоже хочется. — Сень. А можно я сейчас? Ну, если у тебя с собой? Арсений зависает на пару секунд и безмолвно протягивает гигиеничку, приоткрывая рот. Губы у него тонкие, но розовые и припухшие от поцелуя, а сверху торчат два клычка — они точно в «Сумерках». Арсений неловко сглатывает в ожидании, и Антон отмирает, переставая пялиться. Он неловко снимает колпачок и выкручивает стержень совсем чуть-чуть, берётся свободной рукой за подбородок и аккуратно мажет по нижней губе. Глаза напротив такие доверчивые, что Антон тонет, тонет и тонет. Дыхание сбивается похлеще, чем во время поцелуя. Чувствуется слабый химозный аромат ягод, и всё какое-то такое правильное, что становится даже немного страшно. Возможно, это самый трепетный момент в его жизни — или то, как Арсений придерживает его за запястье свободной руки: снова слишком много мыслей. В конце Антон зачем-то мажет большим пальцем по нижней, будто распределяя остатки. Он наклоняется и целует в самый уголок, расслабляясь и улыбаясь совсем довольно. Это всё странно, но, если честно, то так похуй. На тропинках вокруг них пусто, а значит, можно делать то, что хочется. В голове вьётся ещё один вопрос, ответ на который, вроде как, очевиден, но всё равно внутри всё кричит о том, что «надо». — Мы же теперь встречаемся? — А я думал, что ты дружить хочешь. Просто встречаться с парнем это же как-то по-пидорски, нет? — Ты теперь это мне до конца дней будешь припоминать? — Антон знает, что он сам виноват. — Очевидно. И, да, мы встречаемся.