Рыночные отношения

Антон задыхается в поцелуе. Возможно, он слишком наивен, но ему и в голову не пришло, что всё получится так. Когда Арсений сказал про «не хочу сидеть на улице, а в общагу ко мне нельзя», то Антон всё ещё был уверен, что у него дома они только съедят уже эти французские булки, да выпьют чаю. Только Арсений один большой восемнадцатилетний комок гормонов, который пару дней назад звонил из-за потерянной ручки, которая оказалась поводом для телефонного секса. Поэтому сейчас за ними хлопает дверь, а Антон благодарит всех богов, что мама на работе. Арсений на него разве что не с ногами лезет — трётся носом, целует что попало, подставляется под язык и всё куда-то торопит, будто думает, что Антон сбежит. Если честно, то первые секунды тот об этом и думал, но после одного твердого «Даже и не думай» планы резко поменялись. Целоваться клёво: Антону всегда было в кайф, когда можно было вот так прижиматься к Арсению и стискивать мягкую задницу в узких джинсах. Сейчас целоваться всё так же клёво, но движения выходят не такими уверенными, хотя он эту сцену прокручивал в голове, сидя на толчке, раз двести. В голове неустанно бьётся страх сделать что-то не так, накосячить, поторопиться или разочаровать, а в руках бьётся Арсений, пыхтя что-то возбуждённо-раздражённое потерявшемуся Антону. Его кусают за нижнюю губу, а после берут ладонь и кладут на свою задницу, сжимая поверх, и Антон едва не дымится от того, какой Арсений… Арсений. И Антон будет долбоебом, если продолжит стоять мять сиськи, если можно мять жопу. И он мнёт, запихивая с трудом пальцы в арсеньевские узкачи, не дотрагиваясь до расселины, но сжимая ягодицы совсем рядом, подтягивая его к себе и понимая по переставшим ёрзать бёдрам и удовлетворённому мычанию в губы, что Арсений этого и добивался. Стояли он, он и у них, но дальше усердного вылизывания чужой шеи, рта и помятой задницы они не ушли, хотя Антон уже заметил, что Арсению доставляют скорее не его засосы под воротом, а то, что, наклоняясь, он подставляет свои чуть мокрые от пота волосы под его мухтарский нос. — Ну что не так? — гнусавит Арсений, когда Антон отстраняется и тяжело смотрит на взъерошенные волосы и красное лицо. Тот явно злится и пытается притянуть обратно, но эти попытки бессмысленны, потому что Антона от залипания на обоях не оторвёт ничего. — Шаст, если ты сейчас снова запоёшь про мою девственность и благоприятный момент, то я тебя ударю. Арсений говорит серьёзно, а потом выворачивается из объятий и снимает с себя пуховик, после сразу тянет вверх толстовку, аккуратно складывая её на полке в шкафу — Антону бы такую уверенность в себе. Только это же Арсений: красивый, смелый, невероятный и неприлично раздетый. По факту тот всё ещё остается в джинсах, футболке и носках, но так много открытой кожи за раз Антон ещё не видел, поэтому вопросы Арсения он пропускает мимо ушей, разглядывая родинки, ключицы и плавные перекаты мышц. Руки совсем тонкие, ещё по-подростковому слабые и нежные — Антон в своих мыслях обещает себе, что те никогда от тяжелой работы и не загрубеют. Когда Арсений обратно подползает под антоновскую руку и кладёт вторую себе на бок, а весь жар чужой кожи оказывается так близко, то у Антона всё-таки перестает стоять вопрос «Да или лучше не надо», и заменяется на другой: «Где?». Доставать сейчас раскладушку — тупо, да и после такого Антону явно будет не на чем спать. Если от дрочки всё разваливается, то какой хаос принесёт за собой Арсений? В маминой спальне? Господь помилуй. Нет, такое тот точно не помилует, а Антон потом не сможет смотреть в глаза матери (если вообще сможет заняться сексом). Арсений, кажется, понимает, что в голове у Антона сложный мыслительный процесс, но всё равно льнёт так, что процесс приходится ускорять, потому что коридор — ещё более ужасное место для первого раза. Кончать, смотря при этом в глаза тигру на календаре за спиной Арсения — ещё хуже. Он незаметно морщится, отводя взгляд от стены, пока Арсений почти незаметно утыкается Антону под ворот куртки, нюхая чуть вспревшую кожу — ему бы помыться, но вряд ли тот это оценит, учитывая фанатизм по поводу потных толстовок, лишь подтверждающийся упирающимся в его бедро стояком. К слову о помыться и о стояках — если можно дрочить в ванной, то почему нельзя потрахаться? Из оставшихся вариантов только балкон, хотя даже он лучше маминой спальни. Только там банки с огурцами, стоящие года три, и ёлочные игрушки в коробках. Что удивительно, даже такие глубинные размышления не дают члену перестать стоять. Антон хотел бы подхватить Арсения под бёдра и понести сразу в ванную комнату, но в узком коридоре есть шанс запнуться о дощечку или ударить того головой о косяк при входе в неё, так что он просто тянет за собой, включая свет на автомате. Видеть Арсения в своей квартире — странно, но ещё страннее смотреть на него в том месте, где он дрочил на него и вместе с ним. Тот расслабляется, видимо всё-таки понимая, что Антон больше не так противится самой идее секса, поэтому хоть и остаётся таким же нетерпеливым, но подаётся на малейшее движение, прикрывает глаза и дышит чуть тяжелее, когда Антон подхватывает Арсения под бёдра и усаживает на стиралку, сдвигая всё-таки мамины крема в сторону. Неплохо бы взять ещё небольшую паузу и вынести все баночки (а ещё лучше чужую мочалку, полотенце и остальные вещи) куда подальше, но такого Арсений точно не простит, поэтому приходится действовать, забив на все условности. Всё равно уже цепкие пальцы стаскивают с него куртку и кидают куда-то под ноги, а потом цепляются за толстовку, которую Арсений ещё не успел урвать себе. Хочется ненадолго остановиться и поиздеваться над тем, спрашивая, не хочет ли тот вместо Антона взять весь гардероб, но всё-таки время неподходящее. Измываться над человеком в его первый раз — это самое ублюдство из всех ублюдств. Поэтому Антон ещё ближе подтягивает Арсения к себе и размашисто лижет шею, чувствуя, как мышцы дергаются под кожей от постоянно сбивающегося дыхания. Если отбросить аспект охуеть какого возбуждения — то это забавно. Антон буквально почти ничего не делает, а Арсений уже весь извелся и ёрзает на стиралке будто это какой-то механический бык в дерьмовом парке развлечений. Весь секс, что был в жизни Антона до этого — вообще нихера не похож на происходящее: Аньке такое было страшно даже предложить, Женя был будто слеплен из камня и не реагировал никак, Соня всё время шептала о любви, пока лежала бревном, а Саня… О бывших либо хорошо, либо никак. Да и вообще все имена вылетают из головы в трубу и остаётся единственное: «Арсений». Арсений ёрзает, но при этом игриво уворачивается от поцелуев, заставляя сразу идти дальше. Того вообще хуй проссышь: вокруг одни обманные маневры — он то тянет футболку вверх, чтобы подразнить Антона ещё одним кусочком кожи, но сразу цепляет за волосы и заставляет смотреть в глаза; то притягивает за плечи к себе в нежные объятия, при этом так не нежно кусая за шею. Арсения невозможно не любить. Антон не знал, что можно так возбудиться, даже не раздеваясь, но это же Арсений. Он горячий во всех смыслах — и все сомнения уходят с каждой улыбкой из-под пушистой челки, со смыкающимися на пояснице ногами, с выгибающейся вслед за антоновскими руками спиной. Изучать Арсения руками оказалось в сотни раз лучше, чем изучать его глазами, потому что каждая реакция сильнее другой. И когда Антон на пробу прикусывает вставший сосок через футболку, то через хихиканье пробивается первый всхлип. Хорошо, что он не спросил, в чём дело — есть вероятность, что Арсений бы его ударил за это. Первые стоны усиливают боевой настрой в разы, поэтому Антон принимается кусать и вылизывать правый сосок, сжимая при этом рукой левый, и Арсений гнётся, прижимая его к себе за волосы плотнее и утыкаясь носом ему в волосы. Они трутся пахом друг о друга, силясь не кончить в штаны, и пытаются руками дотронуться до всего, что было недоступно прежде. Футболка на груди мокрая от слюны, и Антон запускает руки под неё, задирая до груди и запихивая край Арсению под подбородок, чтобы держал. А сам плывёт, смотря на откинувшегося на локти Арсения с мутным взглядом, покрасневшими сосками и родинками на впалом мягком животе. Антон заламывает брови, кладя огромные ладони на узкую грудь и обводя большими пальцами бледную кожу, натёртую тканью — и это смотрится даже красивее тех картин в Эрмитаже со школьной экскурсии. И нихуя Антону не двадцать два — Антону тринадцать, и он в лагере «Утренняя Заря», потому что в последний раз так накрывало его именно там, когда кто-то из парней старшего отряда после сдачи ГТО решил не надевать форму. Тогда такое открытие больно ударило по голове — сейчас же оно крохотным молоточком отбивает мозги, лишая возможности мыслить здраво. Антон сдёргивает с себя толстовку сразу с футболкой и бросает их к куртке — так обращаться с вещами плохо, но сейчас он концентрирует всю свою бережливость на Арсении. Тот сидит зажмурившись и явно не знает, что ему делать: можно сколько угодно хотеть потрахаться, представлять это днями и ночами, но всё равно в самый ответственный момент не будешь знать, куда деть руки — Антон такое уже проходил. Поэтому он мягко дотрагивается до чужих запястий, а сам снова льнёт к арсеньевской шее, чтобы тот не успевал думать лишнего. Это же Сенька — о нём всегда хочется заботиться, и пусть Антон хоть в этом проявит себя как взрослый и ответственный человек. Сейчас он стоит на развилке: можно либо наброситься на Арсения со всей своей любовью, либо ею окружить. Антон не хочет, чтобы из всего своего первого раза тот помнил только колотые поцелуи и режущие касания ногтей к мягкой коже, но и держаться уже не получается — особенно если тебя так зовут и приглашают. Приходится заставить Арсения очнуться и поднять его со стиралки, чтобы стянуть футболку и джинсы, оставив трусы как последний оберег от стыда. Главное не бросить вещи в стирку. Сенька весь жмётся и тяжело дышит, и Антону хочется обнять его, оградив телом от холода кафеля и плитки, но вместо этого он снова ведёт языком по груди, позволяя слюне свободно стекать по торсу. Дрожь Арсения распускается по всему телу, и Антон чуть наваливается на него сверху, накрывая телом, соприкасаясь кожа к коже и позволяя почувствовать защищённость. Арсений льнёт в ответ — закидывает руки Антону за голову и вплетает пальцы в кудри, оттягивая их чуть сильнее, когда язык ведёт по шее, а зубы чуть прикусывают хрупкие веснушчатые плечи. Арсений совсем крохотный в его руках, но так много места занимает в его сердце, что в груди что-то щемит от рваных вздохов и попыток то ли притянуть ближе, то ли удержаться засчёт Антона. Отстраниться и посмотреть со стороны ему не дают — Арсений протестующе мычит и притягивает ближе, утыкаясь в шею и вдыхая так глубоко, что Антон с его умирающей дыхалкой может только позавидовать. Антон даже в таком положении чувствует, что спина и шея, вспревшие под слоями одежды, всё ещё отдаленно влажные, и подозревает, что пот у него не святая вода и должен пахнуть точно не цветами. На своей коже запах не ощущается, но он каждое утро выбирает толстовку, нюхая её, и эти стремные запахи ему точно не подкинули. — Сень. — Арсений, погруженный в свои мысли и его шею, слегка даже дёргается от шёпота над ухом, но коротко кивает, не отрывая головы. — А тебе, ну, правда не противно? Он понимает, что нет — иначе бы чистоплотный Сенька в выглаженных трусах (Антон не рассматривал, но подозревает) не носил его вонючие толстовки и не был бы при этом так счастлив. Только как спросить иначе, не приплетая Мухтара и парфюмера, он не знает. Арсений постепенно меняет свой замутнённый взгляд на отдалённо осмысленный, но явно ничего непонимающий, и Антон уже жалеет, что спросил. Негоже нарушать атмосферу, но ему пиздец как давно нужно в этом разобраться. — Ты когда-нибудь слышал о любви на биологическом уровне, а не только эмоциональном? — Арсений возвращается к своему привычному лекторскому виду и смотрится комично смешно: весь расхристанный, красный, с покусанными плечами, но невероятно важный. Антон только отрицательно качает головой. Понятно дело, что любовь это физика и химия, но биология? Ладно, это всё связано, но и он не великий ученый, окей? Все его знания ограничиваются памятью о той истории, что Менделеев увидел свою таблицу во сне. — Я не очень углублялся в тему, но мозг человека вроде как реагирует на запахи подходящего партнера. Это что-то вроде сигнала о том, что человек тебе подходит на каком-то животном уровне. Я не уверен. — Арсений запинается и неловко цепляется за руки Антона, будто надеясь, что таких объяснений достаточно. Только Антону недостаточно. Мозг, конечно, прикольный чувак, но он же может отреагировать на нормальный запах духов, а не вони. Слава богу, Арсений идентифицирует его нахмуренные брови правильно и продолжает рассказывать. — Есть много вариантов, как это может сработать и исследования на эту тему ещё только начинаются, но суть в целом такая. Ну и я, собственно, проникся этой теорией и, ну… Господи, звучит просто ужасно. Я начал нюхать людей. — Арсений скрещивает лодыжки на поясе и старается притянуть ближе, потому что явно не очень доволен таким перерывом, но Антон не поддается. — Ещё какие-то вопросы? Колесики в голове крутятся, и Антон, решивший начать диалог, стоя в семейниках с выпирающим членом, наверняка выглядит как что-то из плохого сюжетного порно, но мысль о том, что Арсений вот так ходит нюхает людей, немного колет где-то сбоку — возможно, это просто в почке. Несмотря на абсурдность мыслей, Антон задумывается, как пахнет Арсений, и не может сформулировать что-то конкретное — для этого приходится даже наклониться обратно и обнюхать стык шеи, вызвав у уже обрадовавшегося Арсения глубокий вздох. Кажется, так может пахнуть чистота — от него не исходит запах пота или какие-то отдушки мыла, которые так любит его мама, только обычный запах Арсения. Возможно, в этом и суть, Арсения-то он и любит. Антон кивает самому себе и решает, что ему на сегодня хватит этой информации для осмысления, а после у них будет ещё вся жизнь, чтобы понять. Сейчас у них у обоих стоит, а арсеньевская задница не должна плющиться на стиралке, если есть руки Антона. Вернуть прежний настрой оказывается совсем несложно, потому что Арсений с каждым поцелуем, с руками, которые забрались под резинку и оглаживают чуть колючую кожу паха, становится всё более податливым, всё более ярким на отдачу и всё более нетерпеливым. Особенно в момент, когда пальцы оглаживают расселину, отпихивает Антона от себя и с поплывшим взглядом указывает в сторону коридора. — Там. Смазка в пуховике. Принесёшь? — Арсений просяще заламывает брови, будто Антон мог бы отказать. Антон Арсению ни в чём отказать не может — возможно, он прирожденный подкаблучник, но в этом вроде как нет ничего плохого. К тому же он всё ещё может отстоять своё мнение, а согласиться или потакать некоторым желаниям Арсения, чтобы сделать того счастливым, явно не является проблемой. Отпускать чужое тело тяжело, но трахаться хочется что пиздец, поэтому Антон трусцой бежит перерывать карманы, думая, что явно недооценивал секс и при этом очень зря. Хотя в целом всё что угодно становится недооцененным, когда дело касается Арсения. Тот встречает его в ванной уже без трусов, с хитрой улыбкой и широко разведенными ногами. Как ему удается не стесняться — загадка тысячелетия для Антона, но за возможность рассмотреть такого идеального Сеньку он благодарен и возмущаться не собирается. Тот выделяется яркой картинкой из голивудского фильма на фоне облупленной ванны, и это даже чуть режет глаз. Бледный в родинку Арсений сидит на пожелтевшей стиралке в окружении бесконечного кафеля с морскими узорами и бутылочек с содранными этикетками. В ванной легко пахнет маминым скрабом из кофе, но больше всего сейчас Антону хочется нюхать чистый запах Арсения — он тоже прочухал фишку. Арсений под пристальным вниманием не тушуется даже — лишь сильнее разводит бёдра, а у Антона смазка грозится лопнуть в руках, насколько он хочет прикоснуться. И ведь может — ведёт горячими ладонями по тонким лодыжкам вверх, переходит на внутреннюю сторону бёдра, гладит паховую складку, чувствуя, как таз дёргается навстречу прикосновениям. Кожа гладкая, безволосая практически везде, кроме легкого пушка на голенях, и ее хочется трогать, целовать, кусать, но у Антона романтичный, бесконечно влюблённый настрой граничит с желанием трахаться, потому что Арсений невозможный, и он точно знает об этом. Знает — смотрит из-под пушистой челки своими глазищами, ведёт почти невесомо по груди, цепляя яркие соски, и притягивает к себе, целуя. Арсений точно прекрасно ощущает, насколько сильно его хотят, и с каждой минутой прежняя нервозность от первого секса испаряется вместе с их общим терпением, поэтому когда перед Антоном откидываются и смотрят с вызовом, он лишь гулко сглатывает и смазывает, наконец, пальцы с лихвой. У него опыта в растяжке всё-таки больше чем никакого — поэтому он знает, как лучше вводить и куда стремиться давить, чтобы не сделать больно, но Сенька чувствительный до одури, поэтому на каждое движение реагирует, позволяя Антону с большей уверенностью двигать пальцами, растягивая и параллельно целуя в солнечное сплетение. Выгибающаяся спина, дрожащие бёдра и прикрытые глаза — пиздецки красиво. Арсений прижимается грудью к груди, а подбородок кладет на плечо, и Антону приходится вставлять пальцы вслепую, но если Арсению так комфортно, то пусть. Мнить себя взрослым и уверенным во время секса с мальчиком-цветочком отвратительно, но какие-то остатки этой роли приходится перехватывать: гладить по спине, целовать в висок и шептать что-то туда же. Сенька узкий до невозможности, и Антон со страхом добавляет второй палец, думая, что уделил недостаточно времени. Только Арсений ещё и нетерпеливый ужасно, поэтому приходится шипеть и одергивать, но двигаться быстрее. Сейчас Антон как никогда проклинает привычку грызть ногти. В ванной жарко и зеркало уже наверняка запотело, но Антон стоически терпит и только сильнее липнет к чужой потной коже. Хочется уже достать пальцы и нормально войти, но Антон продолжает работать запястьем и целовать веснушчато-родинковые плечи, напряженные до предела. Ой, блять, не так должен проходить первый раз… В первый раз партнер должен найти твою простату быстрее, чем за три пальца; он должен быть на мягкой кровати и с мягкими поцелуями, а не в попыхах на стиралке, когда шнур от неё упирается в задницу; он должен быть романтичным, а не таким, какой он есть сейчас. Только Арсений шипит, периодически кусает в плечо, но продолжает стонать и хныкать. Он зажимает Антону рот рукой, когда тот пытается сказать «Ты очень красивый, ты молодец», и Антон затыкается сам. Вместо него сбивчиво шепчет сам Арсений: — Никаких презервативов. Хочется возразить, но горящие поплывшие глаза Арсения затыкают вновь — потом, всё потом, а то с надеванием гондонов проблем всегда было больше, чем с гондонами за школой. Антон бы точно кончил раньше времени от того, как ему горячо дышат в шею и хнычут на ухо, но ему для предотвращения этого не нужно думать даже о мертвых котятах — волнение о том, что Арсению может что-то не понравиться, бьющееся на задворках, делает всё за себя. И хотя в руки себя взять удаётся, а пальцы внутри уже чувствуют себя вполне свободно, волнение не отпускает — и такое у Антона впервые. И такое сильное возбуждение тоже впервые — ощущать себя девственником во второй раз странно, но охуеть как приятно, потому что с Арсением. За плавность и осторожность первого толчка Антон вполне может пожать себе руку, но та занята сжиманием дрожащих бёдер, а все мысли и волнения чудесным образом испаряются, когда Арсений мычит довольно, прикусывая кожу на плече и расслабляясь в чужих руках — будто в теле до этого момента не хватало только члена Антона. Стиралка ударяется о кафельную стену, а бортик ванны упирается прямо в ногу, но на это похуй, пока Арсений интуитивно подаётся задницей назад, крутит бёдрами, когда Антон входит до конца, заваливаясь на Арсения, но удерживая его затылок от удара при особо сильных толчках. Между ними ни сантиметра, но обоих устраивает то, как глубоко сейчас член Антона и как он, практически не сдвигаясь назад, наращивает темп, хрипя куда-то в ключицы, прижатый к чужому телу цепкими руками. Антон чувствует, как длинные пальцы цепляются за кудри и тянут голову к себе. Это немного неприятно, но Арсений компенсирует все неудобства тем, как жмётся своими губами к его. Назвать это поцелуем язык не поворачивается, потому что это просто прикосновение, которое никак не заканчивается. Тело двигается уже будто само по себе, потому что Антон тупо не может отдавать себе отчёт в действиях — бесконтрольно шарит руками, периодически наваливаясь на холодную плитку, подтягивает Арсения ещё ближе к себе, как будто есть куда, и почти перестаёт двигать бёдрами, потому что Сенька, его любимый Сенька, елозит и насаживается так, что кажется, будто Антон ему только помешает. Это всё ужасно, потому что приходит осознание, что Антон кончит уже примерно через секунд пятнадцать, хотя секс ещё толком не успел начаться. Он не скорострел, просто большой поклонник Флеша. А ещё очень любит Арсения, и его кроет от осознания, что вот этот прекрасный человек так открыто подставляется ему, позволяя чуть ли не всё что угодно. Поэтому надо держаться. Ради Арсения, для которого это всё в первый раз, которого Антон мечтал оградить от ужасов первого секса. А не кончить, потому что твой партнер уже всё, и вообще, запыхался и устал — это как раз-таки самое ужасное, что может случиться. Поэтому Антон держит себя на мысли, что сначала Арсений, а его собственные желания — это второстепенное. Антон находится в шаге — в толчке — от того, чтобы всё-таки задуматься о мёртвых котятах, но Арсений скулит на ухо хоть и жалобно, но не настолько. Он сжимает чужие ягодицы с силой, раздвигая, слыша ответные стоны на это и чувствуя, как тот пытается потереться членом о мокрый от пота и смазки живот. Сенька хнычет на усмешку Антона и дёргает за волосы чуть сильнее, сжимаясь на члене — даже распластанный под ним умудряется управлять. И это практически становится апогеем — Антону приходится остановиться на мгновение и прикусить губу, чтобы не кончить, но Арсений лишь оплетает его ногами и пихает пятками в поясницу на это, шепча, чтобы не смел сдерживаться. По тому, как дергаются в руках чужие бёдра и по горящим от коротких ногтей полосам на спине, Антон понимает, что можно и подотпустить себя — ещё пара толчков, ладонь на чужой текущий член, и нужно успеть вытащить, чтобы потом Сеньке не пришлось вычищать чужую сперму ближайшие семь лет — по ощущениям, у Антона в поджавшихся яйцах её примерно столько. Но когда Арсений дрожит в руках и весь натягивается, скуля на одной ноте, выйти не получается — его удерживают практически всем телом. — В меня. — Арсений говорит таким неожиданно серьёзным и ровным голосом, что Антон на секунду впадает в ступор, но продолжает двигаться. Ему хочется сказать Арсению, что это непрактично, потом будет полно мороки, да и приятного мало, но он не осмеливается, потому что спорить в такой момент — верх тупости. Ничего, один раз попробуют, Арсений поймет, что это отстой и больше подобных экспериментов проводить не будет. Так сказать, в жизни испытать надо всё, а делать ещё раз их никто не заставляет. Да и Антон видимо вообще не умеет отказывать. Хотя возможно это всё как-то связано со всей этой темой с запахами, и тогда Арсению отказывать точно нельзя. Антон разгоняет все свои мысли и тупо смотрит на то, как быстро двигается кулак на чужом члене — красиво. Свободная рука соскальзывает на бедро и большой палец трёт паховую складку: кожа там мягкая, тонкая и почти что шёлковая. Это, блять, настолько прошибает. Сенькино «Я сейчас» окончательно выбивает из колеи, и Антон кончает, вжимаясь бедрами плотнее и сдавливая нежную кожу на бедре, цепляясь будто за остаток существующей Вселенной. И Антон готов ещё вечность стоять, опираясь на объятия Арсения, потому что восстановить дыхание невозможно, но тот уже резво выбирается из-под навалившегося тела и гордо вышагивает из ванной в коридор, абсолютно не смущаясь своей наготы и ещё не до конца опавшего члена. До этого момента Антон на самом деле, не знал, что такое пиздец, и не знал, какой пиздец этот Арсений, потому что в коридоре такая сцена — ни по какому блютузу подобное порно не передадут. Хочется захлебнуться слюнями с привкусом ахуя. Всё потому что Арсений стоит вполоборота к зеркалу и рассматривает себя, прогибаясь в пояснице, а по бедру у него течет тонкая струйка антоновской спермы — со стыда бы сгореть. Только Арсений никакого уважения к моральным нормам не испытывает и расставляет ноги шире — ну, чтобы получше видно было, а то инфаркт всё не приходит и не приходит. Сенька проводит по бедру пальцами, собирая всё, что успело вытечь, а потом рассматривает, будто это что-то новое и невиданное, а не просто конча, которую все стараются как можно побыстрее смыть и избавиться от неё, как от неприятного последствия. Арсений так явно не считает. Арсений пальцы облизывает. * Антон резко подрывается со стула и мечется по кухне, как только слышит звук проворачивающихся ключей в замке. Пиздец накрывает его с головой от осознания того, что меньше получаса назад Арсений выгибался тут перед зеркалом, чтобы получше рассмотреть потёки спермы на своем теле, а теперь в это зеркало будет смотреться мама после рабочего дня. Да и вообще, он вроде как не планировал знакомить своего парня с ней. Ещё Антон не планировал, что мама и секс окажутся так близко друг к другу. Нет-нет-нет, это всё хуйня, так быть не должно. Хочется заставить Арсения лезть под стол, а лучше запереть его под раковиной и закидать мусорными пакетами для надёжности. Это всё бред, а сам Арсений походу вообще не напуган — спокойно сидит на табуретке и допивает чай. Антону очень хочется попросить того своим нюхом оценить сильно ли воняет сексом, но это совсем тупо, поэтому он только открывает окно, запоздало вспоминая, что вообще-то трахались они в ванной. Придётся перехватывать маму. — Антош, у нас гости? — мама спрашивает легко, и Антону кажется, будто сейчас она так же легко добавит, что знает, чем они тут занимались. — Ага, да. Мам, а помой, пожалуйста, руки на кухне. Мне прям срочно надо в туалет. Антон не знает, что хуже — оставить Арсения знакомиться с мамой без него или не забрызгать квартиру освежителем. Бля, да вообще всё плохо. Он для приличия включает воду в туалете на пять секунд, а потом разбрызгивает столько запаха океана, что тянет блевать — зато не пот со спермой. Хочется ещё на пару минут запереться в ванной, чтобы там всё рассосалось, но Антон смотрится в зеркало, трёт бородатые щеки и выходит. Арсений уже стоит у плиты и ещё раз кипятит чайник — удивительно быстро освоился. Антон смотрит из-за косяка будто пятилетка, которому старший брат запретил сидеть с ним и с его друзьями, а погреть уши всё равно хочется. Он видит оценивающий взгляд матери, видит привычную беззаботность Арсения — просто чудо. Вокруг такая тишина, что не слышно ни звука дребезжания холодильника, ни включенной конфорки, ни даже постепенно закипающего чайника. Мама всегда любила всех друзей, была рада гостям в доме, интересовалась их жизнью, но от этого только страшнее. Если сейчас ей не понравится Арсений, то это будет пиздец. — Мам, это Сеня. Он, это, с рынка, — Антон говорит так неуверенно, будто прямо сейчас готовится быстрее защищать Арсения ото всех претензий. — Это который Катин друг? — Майя мягко улыбается и смотрит на Арсения с теплотой, явно показывая, что нападать на Арсения не собирается. Зато у Арсения глаза полны непонимания — неловко вышло. Опять же, Арсений и Катин друг тоже, но это явно не та его отличительная черта, о которой мама должна вспоминать первой. Ну хули, Антон правильный пацан, поэтому проёбы свои признает. — Ну, там не совсем так. Типа, он больше мой друг. — Антон снова как пятилетка тупит взгляд в пол: для мамы ему всегда хочется быть самым лучшим, а не врунишкой в горящих штанишках. — Я просто растерялся, когда ты спросила тогда. Типа Сеня у меня пуховик покупал, а потом как-то заобщались. — Заобщались так, что Антон ему сегодня языком до гланд достал. Язык доведёт до Киева и чужой жопы. — А, ну и отлично. — А потом Арсению. — Он вечно так скрывает, что у него есть друзья, будто это что-то постыдное. Так это значит ты тот мальчик, что стащил у моего сына две кофты? — Мама смеётся, но у Арсения в глазах читается «Что, нажаловался уже?». — Я их одолжил на некоторое время. — Антон запоздало вспоминает, что одна из этих толстовок прямо сейчас аккуратно сложена в коридоре на полке. Что ж, тогда действительно одолжил — вернул. Только понятно дело, что уходя Арсений снова её "одолжит". — Ой, смешные вы, мальчишки. Мама сама разливает кипяток по кружкам, и кладёт Антону привычные пять ложек сахара. По факту, сахар у них дома хранится только ради него: варенье они не варят, а сама Майя говорит, что вкус чая раскрывается лучше всего без добавок. Чему там раскрываться у «Принцессы Ява» Антон не вдупляет, но если маме так хочется, то пожалуйста. Арсений снова что-то шутит и, кажется, успевает делать сто комплиментов в секунду, начиная с причёски и заканчивая замечательно подобранными шторами на кухне. Видимо, он просто не умеет не нравиться людям — покажи его хоть тёте Ларе из Белорецка, и той понравится, хотя она даже на видео с котятами фукает. Это, конечно, всё мило и просто замечательно, но по идее разговор должен вести Антон как связующее звено, только перебивать Арсения себе дороже. И постепенно создается впечатление, что скоро мама подзовёт того к себе и покажет свой секретный рецепт блинчиков, который недоступен вообще никому. — Сенечка, Антон рассказывал, что ты в университете учишься? На какой специальности? — Да бля, ну почему нельзя поговорить о чём-то другом. — Ну мам, может, Арсений не хочет говорить об этом. — Говорить об этом не хочет Антон. — Да всё нормально. На социолога — специальность не очень популярная, но я потом хотел второе высшее получить по журналистике, так что пригодится. — Вот же ж сука идеальная. Антону хочется по-детски добавить что-то про то, что не такой уж Арсений и идеальный, но тот не курит, не пьёт, ходит в глаженном и шапку начинает носить с осени. Можно, конечно, добавить, что вообще-то тот любит, когда в него кончают и заливают слюной, но Антону это самому нравится, да и с мамой таким лучше не делиться. Сейчас начнётся свистопляска с тем, как Арсений тщательно переписывает лекции, и каким красивым почерком он это делает, а Антон даже ценники подписать ровно не может. Хочется выйти погулять и вернуться к тому моменту, когда Арсений решит, что его недостойны, и стоит смириться, что больше не будет поцелуев, свиданий и секса. Вкусив последнее, Антон понимает, что будет таскаться за Арсением как собачка на привязи, лишь бы вернуть себе своё счастье. Он, разумеется, ценит их отношения не за секс, но после того, что было с час назад ни о чём другом думать не получается. К тому же, он бы и без того был бы готов хоть в ногах валяться, лишь бы его снова хотя бы чмокнули в щёку. — Ох, Сень, может, хоть ты на моего сына хорошо повлияешь, а то он совсем учиться не хочет. Я понимаю, что рынок — это хорошо, но мне так хочется, чтобы он в люди выбился. Ой, не то кино назвали «Старые песни о главном» — вот тут главная актриса стоит и поёт получше Наташи Королевой. Антон уже научился пропускать всё мимо ушей, но Арсений явно послушает каждое слово с удовольствием, а потом тоже будет попрекать — и вот его словам внимать придётся. Хотя, возможно, что Арсений на мозги капать не станет — просто вернёт толстовки и уйдет из его жизни навсегда. Они никогда не обсуждали вопрос обучения Антона, но Сенька ж наверняка хочет, чтобы рядом с ним был кто-то умный и образованный, а не вот это всё. Вот так всё и сложится — Арсений станет известным журналистом, получит своё шоу и будет приглашать к себе в гости Познера, Шнура и задавать вопросы каким-нибудь жителям Колымы, пока будет снимать фильм про неё. — Да он же вроде и так неплохо себя чувствует? — Арсений вместо раздражённого кажется непонимающим, и это никак не вписывается в картину мира Антона. — Так это сейчас, а потом? Я ж только лучшего для него хочу, Сень. Может, по-дружески направишь его хоть какое-нибудь образование получить? — Мам, я тоже тут, если что, ок? — Но мама только машет на него рукой. Ну, понятно, Арсений теперь любимый сын, точно так же, как и Катя любимая дочь. А Антон, видимо, просто со двора в гости к другу зашёл водички попить. — Простите меня, пожалуйста, но я должён не согласиться. У Антона отличные задатки бизнесмена — я вещи только в лучших местах покупаю! К тому же он умный и так, а тратить время и деньги только для того, чтобы получить не самые нужные знания, как по мне, глупость. Мама выглядит удивлённой, а у Антона, кажется, глаза превращаются в сердечки. Он хотел бы сдержать улыбку, но вообще не получается: в этот момент Арсений кажется ему самым прекрасным человеком во всех смыслах. Он так ярко и эмоционально говорит, что хочется смотреть-смотреть-смотреть с восхищением, потому что нельзя быть таким идеальным. Антона развозит, и рот открывается, потому что нельзя быть идеальным. Хочется прямо сейчас признаться в любви и впиться объятиями, засунуть Сеньку себе под кожу и дышать этой любовью. Арсений это… это блять, ну его в пизду ваще… Антон никогда его не разлюбит. — Ну вы молодежь, конечно… — Мама улыбается, потому что даже она с её авторитетом с Арсением поспорить не сможет. — Ладно. Антош, доставай вафли, я пока альбомы принесу. Сенька, ты не поверишь, какие там карточки есть. — Ну мам, ну не надо… — Надо. Должна же я тебя посмущать! — Антон уже готовится краснеть, потому что фотки его лысого после армии и пятилетнего с красным горшком на голове, будто он рыцарь в шлеме, никто видеть не должен. *** Антон открывает дверь под звучное катино «не заперто». Она сидит, закинув ноги на стол, и крутит в руках кружку с видами Анапы — такое неправильное напоминание о лете почти зимой. На югах, правда, ни он, ни Катя не были, но чего не найдешь в киосках. А водка с соком явно греет не хуже палящего солнца. — Это ты чего так? — Антон от яркого запаха пролитого на стол спирта немного морщится, но если Катя пьёт водку, то значит так надо. В целом, она не то чтобы трезвенница, но всегда отказывается ото всего, что крепче пятнадцати градусов. Катя рассказывала, что когда-то давно вместо бальных танцев она ушла гулять с подружкой и хоккеистами — там был первый поцелуй, первый алкоголь, а потом была первая прилетевшая по заднице огромная бляха и домашний арест. Самого Антона такое, скорее всего, ничему бы не научило, но Катя выводы для себя сделала и даже в тридцать каждый раз вспоминала эту историю. Значит, повод сегодня реально серьёзный. — А где твой хмырь? — Антон оглядывается по сторонам в ожидании наткнуться взглядом на Костю, но тот не выходит ни из ванной, ни из спальни. — Хуй его знает. — Катя хмыкает и зажигает сигарету. — Ты ж бросила год назад? Катя только отмахивается и делает глубокую затяжку, после стряхивая пепел прямо на скатерть и прожигая её. У неё лицо опухшее и глаза красные, а под ними крошки туши — Антону это всё не нравится, но он молчит и ждёт. Сыпать вопросами не имеет смысла — зачем, если Катя может отмахнуться ото всего и продолжить смотреть в стену. Хочется спросить, зачем она его позвала, но в этом тоже нет нужды — если позвала, значит, так было надо. — Мы поссорились, и он опять начал нести какую-то хуйню. Говорил, что неделю назад я ему обещала какой-то бред, говорил, что единственный заботится обо мне, что с ним у меня есть всё, о чём я только и могла мечтать, что я сука неблагодарная. Потом извинялся, говорил, что он во всём виноват, что долбит, потому что каждую ночь ему снова и снова снится, как его била мать. В общем, старая песня, — Катя говорит спокойно и заливает в себя остатки из кружки, спускает ноги со стола. — Ну теперь-то ты понимаешь, что это всё пиздёж, Катюх? Катя не отвечает — просто подходит ближе, тянет за шею вниз и трётся носом о колючую щёку. Антон прижимает её ближе и качается, будто они сейчас в лагере танцуют медляк. В детстве ему такая девчонка не светила, поэтому приходилось сваливать из актового зала, пока никто не запалил, что он стоит у стены один. Сейчас Антон просто не любит танцевать: слишком неуклюжий, но обнимать Катю, качать её, пока до носа добирается крепкий запах спирта, хочется, потому что он ей нужен. Антону нравится быть нужным. — Ты бы хоть побрился, а то расцарапаешь же своему Сеньке всё лицо. — Слышно, как Катя усмехается куда-то в плечо, и Антон её отпускает, глядя с улыбкой. Он трогает лицо, понимая, что побриться действительно бы не мешало. Вот бриться ему тоже не нравится: вечно режется, а потом приходится как дебилу ходить с полукрасной рожей, пока щетина снова не скроет маленькие ранки. Катя подхватывает бутылку и выливает остатки в раковину, кидает стекло в мусорное ведро. Она выглядит до больного похудевшей, но всё такой же красивой. Антону хочется уложить её спать и лечь рядом, чтобы гладить по волосам, но сейчас не до этого. Катя сидит на узком подоконнике, как воробей на ветке, и по лицу у неё ничего не понять. — Я сказала ему, чтобы он валил куда подальше, и ведь действительно ушёл. Хлопнул дверью так, что сервант вздрогнул. Идиот. Я кстати думала там всё разбить, но решила, что не хочу доводить его мать до инфаркта. Марина Степановна хорошая женщина. Она… — Катя останавливается взглядом на стене и нервно облизывает губы. — Неважно. О чём это я? Голова кружится ужасно. — Ты говорила, что Костя ушёл. — А, да. Он сунул в карман какие-то таблетки и съебался. А мне так хорошо стало. — Катя блаженно улыбается и вытягивает руки. — Возьми меня. Антон в два быстрых шага подходит и подхватывает её на руки. Это наверняка довольно смешно со стороны: она девочка большая, но висит на нём коалой и снова трётся носом — Антон от такого близкого запаха алкоголя скоро сам опьянеет, и ведь всё равно не противно. Он несёт её в спальню и роняет на кровать, сам ложась рядом. С потолка одиноко свисает лампочка и иногда дергаётся светом, будто обещая, что вот-вот зажжётся, а чёрная полоса сменится на белую. В спальне почему-то уютно, будто сюда Катя не пускает всю темноту из остальной квартиры, которая выглядит, как образцовое место домашнего насилия. Здесь обои в голубой цветочек не пожелтели, а на комоде стоят такие разноцветные баночки с какой-то фигнёй для кожи, а зеркало чистое и без сколов. — Эх, Шастунишка, почему ты уже нашел любовь всей жизни и это не я? Представляешь, мог бы меня отвоевать, а потом я бы тебе готовила завтраки, мы бы с тобой замечательно нежно трахались. — Катя заливается смехом. — Нет, фу, это ужасно. — Что, секс со мной настолько противен? — Антон старается говорить обиженно, но всё равно заливается смехом. — Не отвечай, я не переживу. — Ну ты и дурак. Мне твой Сенька голову оторвёт, если только узнает о таких мыслях. Как у вас с ним? — Охуенно. — Антону больше нечего сказать, потому что всё настолько замечательно, что описать можно только одним словом. Ну или миллионом, а между этими двумя вариантами лучше выбрать первый. — Честно. — Фу, вы мерзкие. — Катя снова заливается смехом, а потом резко поднимается на одном локте и так пристально смотрит в глаза, что хочется отвернуться. — Хорошо хоть целуется? — Ой, отстань. — Антон всё-таки закрывает лицо руками. Пьяную Катю всегда несёт на сплетни и допросы с пристрастием. Обычно она просто пересказывает то, что успела подслушать на рынке, но сейчас ей явно хочется заботиться о своем брате меньшем. Только для Антона отношения с Арсением тема неприкосновенная, и рассказывать хоть что-то ему не хочется. Вообще думать об Арсении сейчас не хочется, потому что иначе он обязательно разулыбается как лох, и Катя будет докапываться ещё сильнее, а мысли полезут с ещё большей скоростью. Антон и так старается блокировать воспоминания, в которых Арсений льнёт голым телом к его и просит кончить внутрь. Старается не вспоминать, как тот стоял перед зеркалом, собирая пальцами сперму со внутренней стороны бедра. Нихуя не получается. — Значит, уже целовались. А спали? — Трезвая Катя бы никогда не полезла, но пьяная хитро улыбается и цепляет руками запястья, чтобы смотреть Антону в лицо. — Ну что, мой мальчик уже стал мужчиной? — Кать, ты ж в курсе, что у меня уже был секс? — Антон выгибает бровь, будто надеется, что это будет хоть сколько-то похоже на атаку, но Катя только хмыкает. — Пока не по любви — не считается. Ну так что, мои цветочки, вы трахались? Катя уже почти лежит на нем, игнорируя личное пространство, как и все пьяные люди. Антону с этого смешно, но не слишком: он и так понимает, что залипает в своих воспоминаниях всё глубже. Потому что это же Арсений, Сенька… Ну нельзя не помнить, как он уверенно тянет за волосы к себе, как дышит чужой кожей и подставляется под мокрый язык. — Ой поплыл, ой поплыл. Смотри, не обидь мне его — задницу тебе надеру. — Эй, это же я твой друг! Ты должна говорить, что надерёшь задницу всем за меня, а не наоборот! — Антон шутливо отпихивает Катю от себя и разваливается по кровати звездой, снова рассматривая всё вокруг. — Не волнуйся, меня хватит и на всех, и на тебя. Просто вы такие дураки — на вас и держится моя вера в любовь. Так что из нас двоих хотя бы ты не должен всё проебать. Я серьёзно. Верить в любовь из-за Антона? Вот Саша с Таней из «Универа» — одно дело, а он с Арсением… Конечно, Антон любит его просто жесть как, но они вместе вроде как только две недели, а во всех сказках любовь преодолевает препятствия. У них из препятствий только необходимость скрываться. Хотя нет. Антон тоже верит в любовь только из-за Арсения, потому что слишком умный, красивый, и задница охуенная. Это бля божественное чудо, что он Сеньке тоже нравится. — Вот так повстречаетесь, съедетесь. Арсений тебе стену разрисует своими социальными опросами. — Катя грустно отворачивает голову и смотрит на стену с окном, вокруг которого уже с год вьются наброски того, что раньше должно было стать росписью. Там во всю площадь тонкие не прорисованные линии птиц, цветов и каких-то узоров со вплетёнными словами о любви. Антон помнит, что при въезде Катя настояла на том, чтобы не заклеивать эту стену. В первый месяц она рисовала всё на бумаге, потом переносила на стену, а потом у неё не хватило сил, а прекрасный дизайн остался кривыми линиями, напоминающими о несбыточном. Антон смутно догадывается, что из всего, что есть в квартире от прошлой жизни, Катя эту стену ненавидит больше всего. — Катя-я-я, Кать, Катя, — Антон тянет заговорщицки. — А краска для стен у тебя ещё осталась? — Ага. — А кисть запасная найдётся? — На балконе всё. — Катя хмурится, явно не понимая, к чему этот разговор. — Антон, ты что удумал? — Давай стену раскрасим? А если мне понравится, то, так уж и быть, позволю тебе у нас с Сенькой ремонт сделать. — Ты не охренел ли часом? — Катя сдерживает улыбку, но уголки губ дрожат, то и дело обещая растянуться на пол-лица. — Я вообще пьяная, Шастун. Я вот возьму и всё испоганю. А потом тебя винить буду! — Да пофиг. Я исправлю. Давай, гони за газетами, а я пока за краской на балкон. Хозяева мы этой жизни или нет? Антон тянет Катю за руку, заставляя встать и проснуться. Зато запах краски перебьёт алкоголь и сигареты.