Я слабее, чем раньше

7 Они обуквалили выражение «ебаться до потери памяти» так просто, так повседневно, будто ради оглушительного результата не нужно положить всю жизнь на алтарь, даже если речь идёт о том, чтобы драть друг друга. Так просто пережили, но не посмеют забыть, и вот это и ляжет в алтарь результатов уходящей жизни когда-то, если раньше времени они не умрут, трахаясь, — так повседневно, что склизкая тугость отсоса напоминает горечь агонии. 77 Выпущенный из мощной фиксации, Дом с размаху улетел на спину (Полли только и успел стянуть с всколыхнувшегося носика прищепку), так, что грохоту было, с неудержимой божественной лыбой, и так он провалялся в лучших мирах весьма приличное время, после потихоньку стал приходить в светлый ум. Ну, на самом деле ни капли ни светлый, а попросту живой… Как оказалось, из-за чересчур «качественного» удушения вокалист поймал крохотный провал в памяти, и среди всего такого, что мутит живот, многообразия траха (душаще безумного!) таких перчинно острых, таких душещипательных разворотов судьбы у них ещё не было, как и вообще предположений, что разврат может привести к подобным микро-травмам неокрепшего юношеского сознания — как и предположений, что им может это понравиться. — Свя-ятые угодники. — Вознесённо выдохнул мальчишка спустя минут десять, всё ещё не раскрывая глаз и не поднимая корпуса с пола, пока в темноте сомкнутых век писались романы, — я-я.. я, наверное, мысленно отключился, вышел из реал-ла, как только ты только взгромоздил ногу на моё солнечное сплетение, и-и… — Я у тебя в глазах кино посмотрел, парень. Уж что ты делал, так это точно не спал. Запомнил ощущения? — Нет, — честно признался Янг и смиренно помотал головой, чувствуя, как будто в его натруженной шее что-то свихнулось от этого простого движения, и оно под знаменательной преглубокой вмятиной из-под ремня. — Вот и в первый раунд они так же пролетели мимо меня от твоего брачного бешенства. Будешь знать. — Уоррингтон с обидкой ухмыльнулся, всем мордастом жестоко демонстрируя «зуб за зуб» и радуясь отмщению. Но, не тут-то было, Доминик это захуенно оценил! Настолько искреннего, едва ли не до тошноты и рвоты надрывного смеха Уоррингтон никогда не слышал, и именно за такое говно, чёрт возьми, он до той же рвоты и тошноты (от заворота кишок из-за обилия бабочек самой чистой, самой дошкольной влюблённости в животе) любит этого шизоида! Ситуация действительно вышла с обидами и до боли смешная, как в хуёвой (иронично) порно-комедии (ещё ли не наступила пора создать такой жанр как ещё больший трипóвый отход от житейских проблем? Янгблад и его сладкая секси труппа (1*) были бы мастодонтами этой сюрреалистической хуеты). Ну и две гадкие гадины!! — А-ах-х!!! Ты вообще понял, что сделал-то, звезда рок-н-ролла (2*)??? Меня к-к-как б-будто, меня-я, меня-я-я, если предполагаю цепь событий правильно, укачало до какой-то всратой амнезии, мудачьё.. — крайне эмоционально завозмущался внезапно заикающийся (сильнее всякого Денбро (3*)) Харри на одном грёбаном вдохе, переповторяя одни и те же слова и путаясь в предложениях своего гениального (смешно) авторства как заблудившись в трёх соснах. — Когда ты отравился искусственной кровью в Лидсе, выжрав тюбик со словами «она сладенькая!», и потом блевал в автобусе всю дорогу домой сначала в пакетики, а потом в мои сраные руки, ты говорил то же самое. — Что ж за облом романтики, как, тьфу, можно так уметь, ты, Уоррингтон, просто отвратен!!! Во-о-общето-то-о, пятнадцать минут назад меня тоже так рвало, но ты… — Выставил свои правила. Впрочем, за что ты меня и любишь. Давай, милашка, признавайся, чей член ты в любое время суток насосёшь до багровой головки и наглотаешься спермой до передоза, громко и чётко.. — Не хочу лишний раз признавать зависимость, могу я вместо этого не менее отчётливо «отблагодарить» папочку за этот крушительно пьянящий перформанс?? — Хм, пожалуй. Только давай «по-дружески», в астрал никому из нас сегодня больше нельзя, особенно тебе после сновидений и пятна разъедающей пустоты на картине памяти. 777 Ади будто всё ещё обиженно поджал губы, но одарил крошку Харрисона той самой «доброй ухмылкой», которую кровно обещал ещё перед началом конца. Адину обиду можно понять — он просто знает, что такое Доминик, сосущий его член. Скажите на милость, можно ли УПУСТИТЬ, не прочувствовать всеми нейронами и окончаниями на теле роскошь вымокшего огромного рта, который никогда не затыкается; длинного языка в мурашку и влажного кончика, слегка пролезающего в уретру; щекотливого обжигающего вздоха на выходе и кипящего, булькающего слюнявого хлопка на входе; острых калечащих зубок в миллиметре от крайней плоти и в едва не перерезающей близости от вен, по которым циркулирует молодая (ироничненько) бунтарская кровь; огня страсти, намешивающегося в стакане орехового коньяка с кубиками льда — леденящими бликами симпатии и страха в глазках из травяного чая; в конце концов, мученных мычаний, должных когда-то быть стонами, и от которых изнутри ебёт ПОТРЕБНОСТЬ ебаться с нижним вовсе не нежно — дико, зверски и резво, с свистящим рвением раздирая Домми гортань «кожаным кнутиком»?!? С уже более непринуждённой улыбкой, Адам подтянул к себе весомую поясную сумищу, покопался и выудил миленькую баночку со склизкой жижей внутри, оральную смазку в фигурном стекле — со вкусом (очаровательно, правда??) фейхоа!! — Ничего себе подготовочка! Ты так никогда со мной не поступал. Совесть проснулась? — Слышь, приколист, я тебе сейчас вместо сахарного сиропчика все зубы повырываю! — Ну-ну, так я и испугался, — я же знаю, что ты меня не обидишь! Но в то же время, милаш, раз я люблю тебя — я тебе верю, потому я всё сделаю… И Доминик, будто и не сосал, и не задыхался к тому же, оторвал бок от пола, подскочил весело на колени, устремил личико вверх меж Поллиных ног и с вопиющей податливостью раскрыл критически усталый рот, как слоем пыли покрытый паутиной из ниток слюны и капель сладостного семени; Полли отвлёкся на то, как открывать эту херню, а когда обратился к Домми, тот хрипел и давился, — была то вся греховная душенька, ну, та, что Адам спустил Янгбладу в самую низкую глубь узкой глотки; но это тоже было нестрашно, сперма только немного «всплыла» наверх, будто через ротик хочет выйти обратно в мир, и вынудила мальчика придавленно закашляться, после чего через пару секунд Блади — с удовольствием проглотил сам — снова был свежим огурцом, готовым «принять смену», – воистину, вот то, что с ним делало желание разделить с гитаристом всё и подарить ему ещё больше, и его спутник всю жизнь до их встречи мечтал о том, на кого также расщедрится, а теперь ему не приходилось мечтать; первая кисло-сладкая капель из тюбика упала на с болью вылезающий из своей орбиты корень языка синхронно слезе с помятых ресниц на уголках глаз, и как по стенке каменистой скалы потекла меж пупырок (похожим образом ядерная пушка Блада заливалась полупрозрачной глазурью естественной смазки с искренним чувством, что он обоссытся, урони Полли не него ещё один стальной взгляд, пренебрежительно сухой, в отличие от пола под ними и столешницы в брызгах, будто тут проводили романтический ужин и размножались паукообразные). 7777 Ещё парочка грозных капель. Ещё. От нервяка с сщуренных глаз Уоррингтона, которые заставляют конечности содрогаться со звуком краха и под приказ «детка», глазные яблоки окостевать, а макияж прошмандовки пошло течь по лицу вместе с белком из даже невскрытых щелей, похотливый роток в слоях жидкости остаётся пересушенным, как самая горячая пустыня, и температура как там — поднимается до покраснения лба от горяченного вальса нагретых тромбоцитов, и Дом немеет и боязливо дёргается, когда коленки нежно прижимаются к его плечам, создавая оковы, и потрясённая башка опять идёт кругом, когда Ади обхватывает её, как мяч-попрыгун, но пульсирующий от возбуждения надутый язык даже не дрогнул, всё ещё выворачиваемый перед гитаристом от корня, и прораненные губёхи в лоскутах недолизанного блеска не дёрнулись сомкнуться хотя бы наполовину, и смелые изумрудики глаз, только что более раскрепощённые в точении ляс, теперь испуганно зыркали, но в то же время храбро не отводились ни на пиксель в сторону и даже не моргали, кажется, — в хрусталях слёз наружу небесно-голубым Китаниным веером (4*) выкатывалось его перевозбуждение. Полфлакона нещадно истрачено, и прозрачная жижка с привкусом ананасовой мякоти уже капает на пол, разгорячённый Домминым телом на соединённых коленках до выхода испарений, равно как и его вкусные влюблённые выделения роняют капельки на эту чистую плитку и пачкают бережно постиранную перед шоу юбку (но теперь парнишка хотя бы поклал рабочую руку на свой автомат, и в этот раз Адам не стал ханжевать и позволил ему получить заслуженную долю удовлетворения поверх одного только беззастенчивого унижения). Рот не схлопнулся. Язык болезненно потянулся ещё дальше, призывая волшебную палочку лучшего друга к себе, и казалось, что сейчас сборище вкусовых рецепторов оторвётся от корешка и стечёт на пол вместе с потоками слюней, кончи и смазки и дорожками косметики на покрасневших, как у девы, щёчках. Концом языка певец наконец цепанул верхушку «конфеты», туго увивая колючей лианой его шершавой поверхности, да и Ади сдался напору похоти и подался навстречу, ослеплённый сверканием пористой кожи тех румяных щёк, но после сотни с лишком одинаково постыдных для любого нормального человека грубейших актов гитарист зашёл как-то.. Неожиданно ласково это было. С ледяным, как на заснеженных лыжных горках, скольжением по экзотическому смягчающему и охлаждающему сиропу на розовых искорках мокрых сосочков из сахарной ваты. На первых принеженных движениях Харри скрыл от мира пленительный взгляд, плотно закрыв веки, и скрыл от Ади, как сильно он поражён. Во вкусах пассива была жесть в самом её неадекватном виде, но нежность, познаваемая им сейчас, нисколько не оттолкнула: как минимум потому, как сильно она обожгла — как сильно отличалась от того, что всегда. Уоррингтон зарыл в непросохшие буро-чёрные волосы руку и с остервенением натянул, оттягивая от лоллипапа и отлепляя шмарские губы, застывшие в воске сверкавшего бледным светом зеркального блеска, вероятно для того, чтобы как можно более растянуть удовольствие, сладостной пыткой не давая себе кончить, а кончить фонтаном он был готов уже сейчас, когда внимательно вгляделся в воинственно взмокшие зелёно-красные глаза, чьи рассыпанные сосудами белки своей сыростью походили на лососевое сашими (5*) (а Полли очень любил морепродукты), радужки с будто подкрученной яркостью цвета и контрастом на контуре — на колючие лаймово-зелёные листочки ккэннип (6*), а взгляд — на испуганные выпученные глазёнки куршских салак (7*), подорванных подводными бомбами, на сушке и потрошении в Швеции. Только в Ади хотели проснуться наклонности алеющей мерзости из «Зелёного ада» (8*), Янг подловил его на «Пуделя» (9*). Крышесносно. Пока Янги отпрял, он кое-что примыслил и без осмыслений, чтоб не передумать, стал воплощать: сексуализированно погавкивал и часто дышал с вываленным насыщенно-розовой склизкой массой упругим языком — «ах-хф-фа» – как мохнатая собака. Поелозив рукой по полу (и не забыв поёрзать кольцом пальцев по половому органу), он нашёл ранее выроненную из Адиных брюк пуговицу и с лёгкой улыбкой и с нескольких попыток возложил её на кончик носа, его приподняв, пародируя носик большой пушистой псинки. Харрисон — певец талантливый, потому его собачьи потуги меняли тональности с крошечного, как он, и кудрявого, как партнёр, писклявого снежно-белого пуделя (10*) до сравнительно опасной овчарки (11*), зубастой, хвостатой и голосистой. Ему от самого Христа, Отца и Святого духа была дана способность к подвываниям, тявканью и дыху настоящей шавки, под настойчивой Поллиной рукой снова нализывающей и обсасывающей болт на манер невинного щенка. Что вы знаете о людях, использующих наивных своих собачек в похабных целях, при определённых условиях подсовывая им пах на отлиз??? Уоррингтон невольно стал претендентом на место в одном котле с теми, кто поощрял своим собакам лизать промежность, уж неважно, каким там способом, — это при том, что Доминик — ненастоящая собака, но сколь же жив в роли. А видали гигантские сверкающие щенячьи глаза, с самоцветной искренностью и самоотдачей излучающие самую большую и откровенную преданность?? Воистину, собака — лучший — подчинённый, добрый и управляемый — друг человека. Полли отошёл подыскать что-нибудь интересное под образ Домми в обширной гримёрке, и, сложно поверить, он нашёл — ободок с маленькими плюшевыми ушами стаффордширского бультерьера (12*), которые наскоро оказались на Харрисоне и были ему к лицу больше, чем любой настоящей породистой собаке. В новом амплуа Янги раскрепостился пуще прежнего, и шершавым чуть обсохшим языком, бóльшая часть жидкостей с которого уже осталась на поверхности хуя и стекала в бельё, он невнимательно полировал головку, спиральной дорожкой сырой ласки поднимаясь к ней по всему основанию, без того улизанному вдоль и поперёк. По-собачьи дыша, лизаясь и гавкая (но, забавно, не кусаясь), Янгблад ни на секунду не прекращал щенячьи сверлить Адино лицо, и от этих глаз на мокром месте Адаму срывало кукушку, что уж говорить о том, как сносила башню стимуляция пупыристым языком поверх покладистого щенкового взгляда. Подчинённый неимоверному перевозбуждению, как Янг на низком старте аморального вечера, кудрявый серьёзно потерял в себе человека, даже казалось, ему должно перестать хотеться ответить добротой на доброту (битых глазёнок полного нездоровой преданности щенка), потому что мрази принимают доброту за слабость, а преданная слабинá возбуждает до коликов. С другой стороны, подбирая из грязи прелестного пёсика с целым космосом внутри застенчивых глазок, он ведь хочет доверху осыпать добром это существо, видя его крайнюю степень беспомощности? Имея на руках столь беспомощное и беззащитное создание, что хочется сделать с ним сию минуту? Приютить? Да. Облапать??? Тоже. Спасти, помочь и сохранить??? Да, конечно. Вытрахаться в нём до одури, теряя ход времени? — да, ещё как… — мешая в кровоточивую кашу в своей очаровательно таинственной бородатой моське и защитника от напастей, и нападающего с убийственным помыслом. И всё же, больше Блади своей беззащитностью внушает желание не мучать его, а что ли даже приласкать, потому, с усмешкой почёсывая за игрушечным ушком, болтающимся от периодических скачков вверх-вниз ртом, сжаленный, такой тронутый до глубины души и члена Полли остался в нежном темпе. Скоро у него уже просто не осталось сил рулить сексом и подгонять под садистские привычки, — зоофилическая фантазия настолько разнесла ему мозг, что парень сам выкинул язык, и, обливаясь слюнями на манер нагретого летней жарой мягкого пса и запрокинув башку, едва ли не задыхался, как мгновениями ранее Блад в тугости ремня, хотя последний просто обильно облизывался вокруг его пушки, чередуя вдохновлённое собачье лизанье с посасывающими движениями, дразливо захватывающими толстенькую игровую палку только наполовину. — Ес-сли бы был я зоофилом, а ты — моей пушной собачкой, ты бы попытался сбежать? Нет, не так. Посмел бы пробовать вырвать из рук хозяина свою шерстяную тушку, Бэмби? — Да, я бы вдоволь покусал твой член прежде, чем побежать на все четыре стороны, — безразлично командирски сдерзил Дом, не по чинам высокомерно фыркая и закатывая глаза, но собаки подвергаются воспитанию, ровно как и разноцветные детишки, как притворяющийся чёрствым, порой задиристый, но на деле верный, вечный, влажный Доминик, потому за подобную дерзость он встанет под то ещё наказание, пока скалой стоит у Ади венистый объёмный автомат. Автомат, к сожалению, не умел стрелять (чем-либо кроме любимой смазки — умопомрачительный всепоглощающий снаряд, хоть снимай камшоты во весь экран и крути в «Иллюзионе» (13*) как военный фильм), потому он только ударил по онаглевшему хлебальцу Харри, и, несомненно, со стороны это выглядело очень смешно, а не жёстко и насильственно, но от лица сосущего шлепок оказался настолько тяжким и попадающим по глазам, что Блад аж прикрикнул на эмоциях. После всех его завидных улизываний такая тяжесть хуя от возбуждения и обилия спермы в очереди на высвобождение внутри была ясна, как небо без войны, и это льстило до зубастой улыбки, только после такого резко безнежного размашистого удара тяжеленным членом по глазкам и переносице не сильно хотелось вести себя по-сучьи. Вновь подчиняясь, но поддрачивая себе, что обычно «запрещено», Домми, возясь смущёнными усушенными коленками, другой рукой впервые за сегодня хватанул Адама, превознося на новый уровень ненормального наслаждения: эпизодически мальчонок то поигрывал с яйцами, сжимая и прокручивая их по ладоням, то, пока верхушка под писк потерявшегося щеночка вертелась на языке, переходил на основание и терзал его медленным дрочительным тоннелем, утянутым и сжимающим с обворожительной плавучестью, будто сцепленные вокруг волшебной палочки пальцы хотят углубиться в плоть, как в толщу воды, плавно занырнуть пятернёй во внутренние слои, и потом, наверное, вытянуть застрявшую среди терний нервного удовольствия сахарную кончу со скрипучими электризующимися тёмно-синими жилами, долго натягивающимися между пальцами прежде, чем с противным треском оборваться и остаться висеть на пропотевших ладошках самоотверженного Блади с руками из плеч и голосом из преисподней (стоны соответствующие). Возвращаясь к Уоррингтону-зоофилу, он, заодно заглаживая за собой вину, как бы невзначай несмело сказал с усмешкой: — Тогда в следующей жизни.. Ловлю тебя на слове (14*). И Адам, близясь к финалу, засмеялся во всё горло в истеричном экстазе, как бешено трепля за ухом по линии от плюшевого до настоящего, почёсывая, приласкающе наглаживая прилизанные ядрёно-чёрные волосы, что, в отличие от терпкой пощёчины пушкой по морде, снова было на него не похоже. Когда Харрисон инициативно разомкнул губы и отклеил язык, огромный набухший орган сонно покачнулся из стороны в сторону и упал кончать ему на лицо. Как — впервые — король положения, пассив одним чарующим псиным взглядом плаксивых бусинок остановил кончу Уоррингтона на выходе, и прежде, чем отпустить её с миром, облёк отяжелевшие яички полостью рта, шлёпая и шарахаясь длиннющим нежно-розовым языком, увивающим яйца в тугой капкан, а после прилежно напористо вылизывая их по всей площади под тявкающие и шепчущие жалобные звуки, вырывающиеся из самого сердца. Нализавшись вдоволь, Харри медленно отпустил затравленного Полли из оков, финально проводя проблесковым маяком губок по боку орудия, и, как только кончик языка в просвете между сомкнутых губ последний раз оказался на нáлитом розовом сердечке липкой головки, член как с катапульты отскочил в лицо и остался где-то между щекой и переносицей, струясь вовсю. Хуище выскользнул из заковыристых пещер тёплого дождя очень мило, кроме того, что Янг поперхнулся, но это только простимулировало ещё боле прежнего развеселившуюся письку за секунду до эпичного окончания, сделав оргазм более похожим на подрыв петарды со сгухой (15*). Брюнет с нескрываемым интересом и позитивной улыбкой пялился вниз рядом со своим носом, где нихрена, очевидно, не было видно, но видно было, что Адин винт изливался удивительно плавно и необычно: крайняя плоть от грандиозного изъёба буквально утаскивала внутрь головку, а та «через бой» всплывала обратно, ведь продолжала долбляще, но без капли резкости стреляться аппетитным коктейлем густой спермы по осчастливленным глазам и, судя по красному виду, отдельно от головного мозга хотела продолжать вечно. Янги параноидально схватился за пистолетик, последний чуть не придушив до внезапной импотенции своей хваткой, и немного надрочил, поливая секретом (16*) лицо, как чудесный цветущий росток — результат греховной связи, другой же рукой черноволосый дрочил себе и выплеснул семя вкуса солёной карамели через несколько секунд после Ади, зажмуривая глаза от ощущений, что его спасло, потому что в невнимательные глазки как раз вовсю полетели немаленькие гладкие шматки солоноватой субстанции друга. Та осела на изящных скулах и стекала с искрящегося от пота лба, пересекая взбухшие синие венки на висках, застыла монументом в форме капельки в фильтруме (17*) — расплескалась по всей моське миловидного чёрненького ублюдка с блядски выраненными большими губами, включая на их аловатом от стимуляции тысяч нервных окончаний в губёхах контуре. Набухшие губки шлюха мгновенно обсохли, просвечивая циркулирующую в «подполье» кровь, будто он нарисовал зацелованность чупа-чупсовым тинтом или ударился, зато мягко-белая полусладкая жидкость растекалась по углам, жалостно заливая нижнему всё лицо, и из-за жалюзи обрывчивых струй «любимого напитка» не было видно, как от любви, от наслаждения слюна стекает по подбородку. Перетекает на шею, растягивается в тонкую канатную дорогу на грудь, протекает через ключицы, капает с нижней челюсти… Бр-р, так можно продолжать бесконечно. — О-ох, Дом-м, после всего согрешённого.. Мне что-то совсем перестаёт тебя хватать, мало щелей, моя мрачная радость, для такого дьявольского эскорта. Можно мне продолбить третью дырку, сучёныш?? — На условиях, что сделаешь в ней куннилингус, Одержимый (18*). 77777 Надолго согнутые суставы как приковало к полу; некоторые из прядей, нависая сверх лица, дотягивались щекочущими кончиками волос под самые яйца, вызывая приступы экстаза напополам с истеричным смехом, которые без того будили район вокруг площадки воем переизбытка самый чистой любви и самого грязного разврата; рука протянулась к руке, помогая подняться, но оба туловища чуть не грохнулись, вжимая в пол одно другое, потому что все четыре ноги чуть не поскользнулись на следах бурной ночи, вид которых фотографично отпечатается в памяти работников, как самый жгучий концерт в истории клуба — Судная ночь (19*), в которую умрут все, кто не любят, а остальные умрут от любви.