Чёртова прямая

Оксана становится константной, крючком. В Питере становится на одну локацию больше, больше на одного персонажа — вроде не НПС, вроде тоже игровой. Оксана изредко пишет ей с фейка: «приезжай, поболтаем», Соня зовёт её на променад в самые уебищные тусовочные места Питера. Разве что со своими друзьями не знакомит — не хочется, хочется, чтобы она осталась тайной. Ощущение, что скоро окажется, что это её сон, или галлюцинация, врачи же говорили, Сонечка, тебе нюхать нельзя, последствия будут страшные. Если остаётся на ночь, то она готовит ей завтраки на три дня вперёд. Один раз сварганила целую кастрюлю борща, потому что мать учила, что без жидкого и тёплого в рационе нельзя. Оксана радуется как ребёнок. Всё это время они не спят. Ни разу. Даже по-максимуму не прикасаются друг к другу, хоть искры летают, хоть у Сони в низу живота сладко тянет, когда Оксана ей открывает в одном топике, через который хорошо видно соски и очертания небольшой груди, хоть Оксана часто забывается и перебирает её волосы пальцами. Пьют вместе. Болтают. Две одинокие кашолки, которые в Питере прижиться пытаются. Оксана — после Германии, Англии, Оксфорда, научных работ и короткого опыта преподавания, Соня — после Хабаровска, универа задрипанного, работы программисткой. Абсолютно разные жизни, а конец один — в болоте этом хмуром. — Почему переехала сюда? — как-то спрашивает Соня, сидя у неё на подоконнике. Спину холодило окно, ноги грела батарея. — Возвращение к корням, — ей умно отвечают. — Хотела понять свой культурный код. А ты? — Жизнь хотела поменять. Сестра город хвалила. Со своим культурным кодом, хабаровско-подъездным, Соня Оксану знакомит, когда находит у неё акустическую гитару, и криво лабает на ней что-то из «Бутербродской». «Курить и сдохнуть» точно. Непонятно, заходит ей или нет — просто молча закуривает, поглядывая на Сонечку серьёзно, искоса из-под пышных ресниц. Наигравшись, Соня тоже сигаретку достаёт — блять, хотели же на табак перейти, опять забыли бумажки купить… Откуда появляется множественное число — непонятно. Примерно оттуда, откуда одежда и книги Сонечки в этой квартире, и никуда деваться не собираются. — Ты мне так меня в молодости напоминаешь, пиздец, — тоскливо улыбается Оксана — фу, блять. — Не бросай только. — Мать, полечи ещё за молодость, тебе тридцатник, не пятьдесят. После этого разговора ей приносят сборник рассказов — «Долгий путь домой». На обложке вместо имени красуется псевдоним — Окси с тремя иксами. Соня читает взапой, хоть её и передёргивает периодически от нелепых строчек, жалостливых персонажей и налёта не-такая-как все. Думает, как это связано с её песеньками. Становится неприятно. В один момент хозяйка просить её съехать с комнаты — закончился договор, появились новые обстоятельства, а Соне-то похуй, Соня к Оксане переезжает. Даже не спрашивает, просто притаривает остаток вещей в спортивной сумке. Ей самой только лучше — всё ещё твердит, что Соня своим присутствием её бессонницу лечит, и для тупой попытки пикапа это тянется слишком долго. Оказывается, она редко по вечерам бывает дома. Говорит, работает. Соня после своей работы сидит одна и кодит что-то на фрилансе, или тречки пишет, или ужин готовит. Хозяюшка, блять, думает она, перемешивая лопаткой на сковородке какую-то мешанину. Похуй, что выглядит жутче Гуфа, главное, что вкусно. Её накрывает хандрой, но это, как всегда, где-то внутри. Оксана пишет. Соня это знает, но не знает, что — та делиться не хочет, а у неё хватает тактичности не требовать показать. Неожиданностью становится то, когда она вваливается домой, счастливая и улыбчивая, и говорит: — Я дописала. — Дописала чё? — спрашивает Соня, параллельно чай себе заваривая. С тремя ложечками сахара. — Книгу дописала, — и Соню внезапно обнимают со спины, прижимаются, тыкаются лицом в плечо — слишком интимно, слишком близко, даже для них. Секунда остаётся на размышления; аккуратно разворачивается в объятиях, смотрит на пышущую энергией Оксану, и наклоняется. Хочет просто обнять в ответ, но Оксана ловит её лицо в ладони и целует. Это очень нежно, хоть нетерпеливо, это классно, хоть и не по её согласию. В чужих руках млеется, и Соня на поцелуй отвечает, гладит её по плечу легко, ключицу пальцами вычерчивает. Она на прикосновения поддаётся, тянется, оплетает шею руками. Разница в росте ужасная — Соня поднимает её на столешницу барную, прямо на рассыпанный сахар, и целоваться становится уже удобнее. — У меня презентация через неделю, — оторвавшись, деловито сообщает Оксана. — На самую презентацию ты не успеешь, у тебя в это время работа, но приходи на афтепати. — Ты реально сейчас об этом думаешь? — в горле сушит и першит, и голос от этого, наверное, такой севший; чай стоит нетронутый. — Думаю, — Оксана заводит прядь её рыжевато-русых волос за ухо. — А о чём ты хочешь, чтобы я думала? Соня берёт свой чай и делает большой глоток. С неё соскальзывают чужие руки, чужие глаза смотрят недовольно, но с интересом. — Во сколько афтерпати-то? — криво улыбается, глубоко дыша и отслеживая, как выравнивается ритм сердца. В голове бьётся мысль — «не надо». — В девять, — она аккуратно слезает со стойки. — Я скину тебе, куда надо приехать.

***

Соня прихорашивается. Находит у Оксаны тёмно-бордовую помаду и очень аккуратно выводит контур губ. Красилась в последний раз в классе девятом, наверное. Моет башку, пытается выровнять волосы, когда сушит феном, но получается всё равно не очень. На этом она складывает свои полномочия, натягивает футболку с принтом какой-то группы из 2005, привычные джинсы и зашнуровывает конвера. Ехать надо на метро, до какого-то культурного пространства. Не заблудиться бы, и вход найти… К счастью, почти сразу видит Оксану. Прекрасная — пиздец. Не в платье, в худи и штанах адидасных, но изящность, утонченность так и прёт. Она стоит с какими-то ребятами, общается, жестикулирует ярко — словно спорит. Соня дёргает наушники из ушей и пиздует к ним. Когда Оксана её видит, меняется резко — улыбается так мягко-мягко. Остальные реагируют иначе: обводят её взглядом с ног до головы так, что становится даже неловко за себя. Её элегантно берут за руку и втягивают в центр компании. — Знакомьтесь, это Соня. Соня, это мои друзья: Ваня Рудбой, Порчи, Женя, Рикка. Забитый Ваня в белой рубашке с закатанными рукавами, улыбчивый Порчи, Женя, говорящая по телефону, спокойный Рикка. Запомнить бы всех. Оксана всё ещё держит её за руку. — Соня, — представляется сразу всем, кивая головой. — Мармеладова? — незамедлительно комментирует Рудбой. — Скорее, Гнойная, — Соня растягивает губы в подобии улыбки. Как её уже заебала эта «Мармеладова». Уже давно не святая, уже давно не шлюха. — Так вот она какая — твоя Алиса, — понижает тон Рудбой, обращаясь исключительно к Оксане. С неё сразу слезает улыбка. На праздники имени её недолюбовницы Соня теряется. Ей тут не место. Цедит бесплатное шампанское, берёт книжечку со столика для автографов. Пролистывает до упоминания Алисы, там сцена секса — боже, какой же у тебя недотрах, дорогая. Оксана далеко, растворяется в чужом восхищении, расцветает. От незнакомых пафосных ебал тошнит; с Оксанкой пересекаются в туалете. Она стоит, опершись на раковину, и нос свой, горбатый, красивый трёт. — Есть чё? — спрашивает, как у хабаровского барыги. Так и пробует кокаин. Когда Оксана чертит дорогу, накрывает каким-то смутным воспоминанием, ностальгией. Гнать это надо, пока не накрыло сильнее, сейчас нюхнет и станет проще, легче. Даже с Ванечкой Рудбоем подружится, от которого прям прёт неприязнью. Соня ловит Оксану за локоть, поворачивает к себе лицом и просит: — Не бросай меня тут. Затащила — значит не бросай. Её аккуратно целуют в лоб. Она её бросит, конечно. Иначе быть и не может. Даже фен лучше ебучего кокаина, думает Соня, утирая кровь из носа, когда курит на улице.

***

Первый кризис у них случается как раз после этой злоебучей книги, великолепного «Горгорода». Оксана дома практически не бывает, тусуется где-то, с собой не зовёт — если бы звала, Соня бы не пошла. Она сама к своим друзьям съёбывает, спит на вписках, к Оксане не приезжает, Денис-Андрей-Миша, кто впишет в этот раз, кто нальёт дешевого пива, кто разделит глубокий экзистенциальный кризис, происходящий на фоне того, что даже с переездом в Питер жизнь не изменилась, а осталась такой же вымученной, гадкой, навязанной, как в Хабарике родном. Что Питер — не Изумрудный город, Соня — не Элли, а вместо Тотошки у неё Денчик с преданными как у собаки глазами. Иногда думает, почему выбрала не его? Не Денчика с его амбициями и желанием строить бизнес, не Мишку, смешного, хорошего, укуренного, а эту, блять, принцессу. Пытается убедить себя, что ей нравятся мужчины — не получается, пытается убедить себя, что ей не нравится Оксана — не получается. Нюхает меф — исключительно из культурологических целей, интересно становится, на чём вся Россия сейчас сидит. Пишет новые песенки, которые выложит в ВК, а кто-то перезальёт на саундклауд. Таврический сад — почти Эдем, в Ионотеке всё как всегда. Всё как было до Оксаны. Она толком ничего от неё не забрала — думает ещё, возвращаться или нет (ждёт, когда её пропажу заметят), — но ей хватает зубной щетки, несколько пар трусов и сменной футболки. Хочется трахаться, впервые за долгое время. Мастурбация под мефом мучительно долгая и почти болезненная. Однажды, на тусне Мишки Джигли видит девочку с карешкой и в очёчках и думает сначала, что ей кажется. Не кажется. Анечка. Соня съёбывает оттуда сразу, как узнает, и набирает Оксану: — Не скучала, жидовка?

***

Их обеих конец этой осени размазал. Постоянно курят траву, чтобы хоть чуть отвлечься от давящей безысходности. Слушают Скриптонита, целуются, много смеются. По праздникам Соня достаёт винт, Оксана — ешку. Их как-то заходит проведать Рудбой, натыкается как раз на эту картину — иммерсивный театр, обе играют трезвых, хоть обе объёбаны в пизду, а он приехал с продуктами, порадовать хотел. Едят хуйню — Соне лень готовить. Заперся потом с Оксаной в её кабинете, что-то ей впаривал, она что-то невпопад отвечала. Ещё решили держать окна всегда открытыми. Когда квартиру заполняет собачий холод — пробирает до костей и возвращается смутное ощущение жизни. Соня курит в квартире, Оксана опять теряет сон и по ночам бродит как приведение. — Чё ты паришься? — спрашивает Соня, щуря болезненно красные глаза. — Книга твоя, блять, бестселлер, общественное признание, премии, Ургант. Что не так? Как ты дальше собираешься вывозить? Оксана стоит у барной стойки. На ней футболка мешком висит — ещё сильнее похудела, кажется. Руки в карманы спортивных штанов запустила. Пальцы сжимает на тумблере с виски, делает хороший глоток. — А тебе моя книга понравилась? — смотрит уже с приговором в глазах. И Соня молчит. И Оксана за неё отвечает: — Ну вот. Постное говно. Так что не попрекай меня книгой. Неделю назад Оксана носилась и говорила, что это самое гениальное, что она могла написать за всю свою жизнь, магнум опус. Сонечка не глупая девчоночка, Сонечка сама в ПНДешечке лежала с подозрением на шизотипичное, после того как психоз словила на отходах. И как Рудбой с Оксаной за закрытыми дверями говорит она тоже слышит: как с ребёнком маленьким, уговаривает к врачу сходить. Поэтому когда ей говорят: — У меня БАР. Я должна была раньше сказать, прости, — Соня лишь ржёт. — И почему мы в твой бар ни разу не ходили? Так и трахаются. Без особого возбуждения, по трезвяку, без прелюдий. Просто в один момент Соню так заёбывают пиздострадания Оксаны, что она сначала настойчиво в шею её целует-кусает, а потом на коленочки перед ней становится, отлизывает. К себе прикоснуться не даёт, даже под свитер руки запустить. — Почему? — мертвенно равнодушно спрашивает её девочка-биполярочка. — Меня изнасиловали в школе, — Соня вытирает рот ладонью, ищет салфетки. Иронично, что в первый раз вслух она говорит об этом именно так. — Мне лет 16 было. Какой-то чел из компании моей подростковой. Я потом ему уебала. Трудно после этого секс воспринимать. И, помолчав, интересуется: — Ты спиздила мои ключи тогда? — Я, — улыбается этой своей ебаной грустной улыбкой. — Зачем? — Мне было одиноко. — Теперь не одиноко, блять? — Я хочу быть с тобой, Сонь. Когда курит, думает: мы либо переживём этот декабрь, либо повесимся тут вдвоём.

***

— Миш, а, Миш? Помнишь, у тебя на хате девочка была, Аня зовут? Ну низенькая, с каре. Ну, блять, в очках. Понял? Кинь её номер, пожалуйста.