Так молния, блеснув во мраке ночи,
Разверзнет гневно небеса и землю,
И раньше, чем воскликнем мы: «Смотри!» —
Ее уже поглотит бездна мрака —
Все яркое так быстро исчезает. — Шекспир
Софи не могла уснуть той ночью. Было жарко, знойно жарко. И несмотря на то, что все окна в ее комнате были открыты, а занавески раздернуты, воздух был совершенно неподвижен. Она лежала на боку, слыша, как Анджело на террасе под ее спальней разговаривает со своими кузенами: Маттео Чангреттой и Федерико Феначе, изредка окликая старшего брата Луку. Их голоса были далекими и глухими, как у старой пластинки. — У тебя слабость к девушкам, попавшим в беду, Лука? — тихо спросил Анджело, наблюдая за тем, как его старший брат протягивает молодой экономке Бити несколько английских монет разного номинала за то, что она принесла ему чай и поздний ужин. Обычная практика. — Спасибо, — Лука кивнул улыбнувшейся ему Бити, закатал рукава хлопковой рубашки и сурово взглянул на младшего брата, и тот моментально стер улыбку. — Лучше расскажи о том, как ты провел время наедине с Лилианой этой ночью, — указал он на него острым серебряным прибором. — Свербит в штанах и ждать до утра уже не получается? Анджело мотнул головой с кривой улыбкой, которая Луке нисколько не понравилась, прежде чем его голос просел до таинственного шепота. — Я только поцеловал ее и на вкус она даже лучше, чем выглядит. — Не могу поверить, что в этот гребаный первый день отпуска у тебя было больше действий, чем у нас всех вместе взятых! — весело подметил Маттео. Анджело провел рукой по волосам. — Юные леди не могут устоять перед моим очарованием. Маттео с Федерико расхохотались, но Лука не улыбался, делая глоток вина, чтобы, наконец, заострить черты в гневе и, сцепив зубы, процедить: — Тебе следует знать, что это не шутка, Анджело, — Лука стал грозно потряхивать одной рукой с пальцами, собранными вместе, выражая свое крайнее недоверие. — Семье будет не смешно, если ты будешь дефлорировать этих девочек! Ты допрыгаешься и отцу придется отдать тебя Каллисто, чтобы тот разобрался с тобой самостоятельно за развращение его дочери. — Я еще никого не лишал девственности, — быстро вставил Анджело, а его кузены снова рассмеялись. — Я только поцеловал ее. Лука действительно знал, что его младшему брату нравится Лилиана Спинетта уже давно, и все эти годы они поддерживали общение, но он надеялся, что Анджело будет более разумным. — У нас все серьезно! — факты говорили об обратном и Лука приподнял левую бровь. Целовать девушку, не достигшую возраста согласия, на которой он не был женат, особенно дочь Дона — было величайшим идиотизмом, который только можно вообразить. Если бы Лилиана кому-нибудь рассказала… И она рассказала Софи, подав ей безумный пример того, что разновозрастные отношения — это нечто романтичное. Лука был уверен, что Софи еще не созрела для предложений стать его долбанной подружкой на эти несколько дней. Единственное, что останавливало Лилиану от желания раструбить на всю округу, это осознание того, что она тоже погибнет от рук своего отца, поэтому она была осторожной. — Я хочу жениться на ней, Лука. Лука потер подбородок тыльной стороной руки. — Скажи мне, что ты шутишь, Анджело? Молодой человек покачал головой. — Нет. Я уже все решил: разве мне не нужны наследники? Что если меня убьют? Кто останется вести мои дела, Лука? Лука устало откинулся на спинку стула, прикрывая пальцами глаза. — Господи Иисусе, — пролепетал он взывание к Господу. — Почему бы тебе не снять какую-нибудь девицу? — он небрежно взмахнул рукой в размышлении, — и не остудить свой пыл в местном борделе, а? — и Анджело упрямо покачал головой. — Мне не нужны девки, мать твою! Мне нравится Лилиана, ты слышишь, что я тебе говорю? — голос его поднялся на четверть тона и тут же сел, когда он услышал то, как громко прозвучал в адрес старшего брата. Лука был достаточно непредсказуем по характеру и импульсивен. Он мог вполне перевернуть этот несчастный стол на террасе, когда его рот в ожидании чего-то от Анджело приоткрылся. Молодой человек поспешил извиниться: — Прости, Лука… — Анджело опустил плечи, прежде чем новая мысль посетила его голову. — Ты ведь понимаешь меня, потому что сам был таким в свои двадцать! У тебя мог бы быть ребенок и сейчас бы ему исполнилось три или около того… Лука сжал в пальцах бокал и тот лопнул от силы, которую он приложил, оставив разветвленную белую трещину. — Заткнись, Анджело. Заткнись нахрен, — он помрачнел, запуская в рот зубочистку, поймав вопросительные взгляды всех троих, уставленных на него одного. Анджело поднял грязное прошлое, как песок со дна реки, и Луке ничего не оставалось, кроме как объяснить его явление. — Ей тогда было пятнадцать. И все начиналось также, как у тебя, — Лука указал вынутой изо рта зубочисткой на брата. — Поцелуи, улыбки, ночные прогулки. Мне было мало, ей тоже, и мы как-то спонтанно переступили тонкую грань. Потом еще раз и еще раз, — его задумчивый взгляд остановился на никому неизвестной точке и остекленел. — Через два месяца сказала, что ждет ребенка. Лука смолк и почти с минуту у него ушло, чтобы собраться с мыслями, пока он задумчиво водил зубочисткой в щелях ровных зубов. Никто не смел прерывать его как-либо или торопить, несмотря на желание узнать подробности. — Она пошла за черникой с подружками, — наконец обрушил он, с досадой опуская ладонь на белую скатерть, зажав палочку в уголке губ, огорченно опуская глаза, — будь она неладна, эта проклятая черника. А девушка юная, что с нее взять? Они баловались, смеялись, так мне сказали, — Лука вытянул перед собой зубочистку, выводя итог. — Она оступилась. Горсть паршивых ягод для бирмингемки оказалась в приоритете. Анджело смотрел на брата с сочувствием. Зря он затронул эту больную тему. Лука был безжалостным солдатом. Жестокость безусловно текла по его венам, как яд. Она текла в жилах каждого мужчины мафии, передавалась от отца к сыну бесконечным потоком чудовищности. Лука был воспитан, чтобы стать Капитаном, но его чистые манеры, считаемые фальшивым жестом вежливости, пылью в глаза, скрывали за собой глубоко ранимую личность. — Лука, мне жаль… — Анджело попытался сгладить углы. — Именно от этого я и хочу тебя уберечь, — зло заключил Лука. — Ты не коснешься Лилианы. До шестнадцати лет она вне меню, как и все остальные девочки, работающие в Наряде мужчин. С большим трудом встав с постели и попрыгав на одной ноге, Софи прилипла к окну, пытаясь подслушать разговор. — Что касается дел: мы все должны это сделать, — процедил Лука и Софи моментально распознала его хриплый голос и аккуратно подстриженный затылок. — Уехать в Англию, как можно скорее. Эти национальные прокуроры сейчас в движении и они не остановятся. Они гонятся, чтобы обрушить нашу империю! Софи вернулась в кровать и легла на горячую простыню, не желая вдумываться в сказанное Лукой, все еще размышляя о их дневном разговоре: «Интересно, когда-нибудь наступит тот день, когда Лука будет мечтать обо мне также, как я мечтаю о нем сейчас?» Его голос продолжался и Софи попыталась заглушить его, накрывшись тяжелой подушкой, и сосредоточить внимание на мести, представляя, как по прошествии лет она будет счастлива в объятиях другого мужчины, того, кто будет сильнее Луки, но его бас набирал обороты, прерывая ее безжалостные сцены своей обличительной речью о том, чем он был так страстен. Софи уснула и было сложно определить, что ее так внезапно разбудило и во сколько это было. Вероятно, достаточно поздно и голоса на террасе почти сошли на нет. Она оторвала голову от влажной подушки и услышала далекое хихиканье, женское хихиканье, судя по тону, принадлежащее Бити — помощнице Увы, девушке с игривыми глазами. Софи подкралась к окну и, высунувшись, посмотрела вниз, забыв о боли в ноге. Ее любопытство было огненным в этот миг. Сначала она подумала, что спит или галлюцинирует после сиропа, отвернувшись с бешеным приливом крови к лицу. Бити сидела на коленях у Луки и, насколько Софи могла понять, они занимались чем-то неправильным по католицизму. Она прижалась к стене, наблюдая за кистью Луки, что скользнула по платью Бити и остановилась на ее бедре, прежде чем пробраться внутрь. Изучив то, что ей хотелось, ладонь выплыла и легла на грудь, сминая ее и поглаживая. Софи отвернулась, вдыхая прохладу кирпичной стены. Она, наверное, ошиблась, подавляя неопределенной природы дрожь во всем теле. Софи присела на край кровати и попыталась найти объяснение всему этому: тому, что никогда не попадалось ей на глаза, кусая подлые заусенцы, прячущиеся где-то между пластиной и кожей. Набрав воздуха, хромая, Софи снова выглянула в окно и увидела, как Бити привстала, поднимая подол, позволяя Луке увидеть больше, опускаясь на колени между его широко разведенных бедер. Он надменно расправлялся с ширинкой левой рукой, в правой крутя несколько шелестящих в его длинных пальцах американских купюр. — Твое, если сделаешь все как надо. Он швырнул деньги на угол стола и сделал короткий глоток напитка, смакуя его с шумным выдохом через сомкнутые зубы. Софи не могла видеть лица Бити и то, как оно использовалось ею за широкой спиной Луки и в тусклом свете керосиновой лампы, цедящего джин с чуть опущенной головой и гортанными вздохами, потоками выталкивающими шипящие звуки из его уст. Было невозможно определить сколько длилось это действие, но отекшая нога Софи окончательно задеревенела, бестолково свисая к полу, а вторая превратилась в ватную, прежде чем Лука поставил пустой бокал на стол и опустил ладонь на покачивающуюся макушку Бити. — Будь умницей — глотай, — слегка склоняя голову, сказал он, выдавливая низкий стон, будто кто-то ошпарил его кипятком. Через минуту Лука встал и, выправив края рубашки, запустил в рот зубочистку с усталым вздохом. Бити поднялась с колен, скрывая розовую округлость груди в платье, неуверенно собирая деньги. — Можешь идти, — Лука запустил пальцы в волосы и втянул ночной воздух. Его взор пробежался по окнам. Софи быстро двинулась к своей постели и ее сердце колотилось, когда она забиралась на нее, боясь, что Лука заметил ее или шевеление шторы. Она улеглась и, путая предательски бешеное сердцебиение с шагами, вскоре услышала, как Лука поднимается по лестнице, проходит тяжелой походкой мимо ее двери, направляясь в комнату для гостей. Дверь закрылась и все на террасе и в доме, кажется, полностью стихло. Она потерлась об ткань подушки, обдумывая последствия того, чего только что стала свидетелем. Ей хотелось плакать и чувствовать себя обманутой, может, преданной, но она не могла, потому что ее еще не знала истинности этих чувств. Она закрыла глаза, продолжая гонять мысли в своей голове.***
На следующее утро Софи проснулась рано, падая обратно в постель из рук Луки Чангретты. Они лежали на траве под кронами многовековых деревьев, прячась от зноя. «Софи… Любовь моя, Софи», — повторял он, крепко обнимая ее, нависнув над ней и глядя в глаза. Кончик его носа коснулся ее, провел две или три приятные линии по коже вокруг ее розовых губ, прежде чем его уста опустились на ее, пропитанные джином, и страсть его поцелуя разбудила ее. Она прикрыла глаза, возвращаясь назад, чтобы снова оказаться в его объятиях, отчетливо чувствуя аромат его одеколона с нотками цитрусовых. Руки его задвигались по ее телу, невинно огибая талию, не выше и не ниже, и Софи подавилась состоянием огненной беспомощности, потому что на ней было только тонкое летнее ночное платье, о которое Лука терся гладкой скулой. «Стань матерью моего ребенка…» — прошептал он, примыкая к ее губам, и Софи резко села в постели, все еще задыхаясь и сгорая от воображаемого поцелуя. Ее глаза пробежались по телу, по интерьеру теплой спальни и все в ней, казалось, изменилось каким-то непостижимым образом. Тот же платяной шкаф, тот же комод у восточного окна, тот же стол с множеством книжек, и утренний свет в сочетании с птичьей трелью затекали в ее комнату. Ее взрослый мир распахнулся, пропуская перемены, так что каждая деталь казалась более четкой, более сфокусированной. Некоторые части дома мерцали, датируясь восемнадцатым веком, но, снаружи это место выглядело более неоклассическим: медового оттенка, с приятной симметрией и идеально сбалансированными линиями. В передней части дома внушительно толпились две ионические колонны, что обрамляли дверной проем, поддерживая каменный фронтон. Склонность к неоклассике была подходящим фоном для огромной коллекции артефактов и сувениров из Англии и Америки отца Софи: антиквариата, картин, книг и скульптур. Доставка ящиков и открытие новых произведений искусства неизбежно следовали за каждым возвращением Цезаре домой. В своей недавно отремонтированной библиотеке он пополнил свою растущую коллекцию редких английских книг; книги, которые он никогда не прочитал бы. «Какой роскошный особняк!» — лучше всего описали бы проходящие мимо люди. Дом был так же богато обставлен и украшен, как и любой другой прекрасный дом кого-то из мафии. Из окна своей спальни Софи посмотрела на сады и море, потирая сонные глаза, за которым терзалась темная синева, может быть, Англии или Америки, в которых она так мечтала побывать, ощущая незнакомую ранее тоску в своем маленьком сердце. Это были единственные точки в ее видении, которыми не владел ее отец, и иногда она задавалась вопросом: кто ждет ее там, за горизонтом, за пределами ее мира, за пределами Италии? С тоской наблюдая, как Меира исчезает на подъездной дорожке, Софи подумала, насколько она была удивительно храброй и независимой, ее мама. Непоколебимая и неутомимая в своей приверженности многочисленным делам и театру, к которому питала особую страсть, она была счастлива путешествовать по сицилийской местности самостоятельно в повозке. Она возвращалась из этих поездок воодушевленная, в приподнятом настроении, парящая, как мотылек. Софи же редко отваживалась выходить дальше террасы, украшенной статуями и фонтанами, что спускались с южного фасада дома к лужайкам. Палермо был королевством, охраняемым землями и полностью самодостаточным. В огородах, обнесенных низким забором из камней, выращивали всевозможные фрукты и овощи: спаржу, клубнику, малину, логаннику, смородину, груши, апельсины, яблоки, персики и нектарины. Картофель, капуста, морковь, цветная капуста и шпинат — очевидный набор овощей, а еще обожаемые ею, исходя из принадлежности, маслины и оливки, вкус которых до конца ее дней будет ассоциироваться с Сицилией, с родным домом. Софи не знала недостатка, не испытывала нужды и она не знала другой жизни до этого дня. Этим летом все обитатели были дома, по-прежнему живя одной дружной семьей. На десять лет старше Софи Гаспаро только что закончил учебу в университете, получив диплом железнодорожного мастера, а Сантино, на год младше Гаспаро, — осваивал последний курс инженерного строительства, на два года младше Сантино — Нанни, закончил там свой первый год, мечтая стать связистом вместе с братом-близнецом Паскалем, гениальным юношей, что грыз гранит авиаконструкции. Тициано вынашивал грандиозные планы стать хирургом, воодушевленный забоем скота на заднем дворе и изучением их органов, и Евангелиста, всего на два года старше Софи, преуспевал в учёбе, чтобы стать военным офицером. Софи никогда не задумывалась о том, как они жили. До того времени: пока её жизнь не перевернулась этим странным утром. И с этого порога Софи смогла оглянуться на свою жизнь, свою семью и начать видеть их такими, какими видели другие: такими, какими они были на самом деле. В то утро она идеально рассчитала свое прибытие в столовую и потратила немного больше времени на себя. Она приказала Уве подколоть ей волосы заколками и надела любимую блузку: сделанную из нежнейшего белого муслина. — Ты чудесная девочка, настоящее произведение, дорогая, — прощебетала Ува. — Какая жалость, что здесь нет юных джентльменов, которые бы восхищались тобой этим славным утром. Ува напомнила Софи, что Меира уехала в театр, чтобы определиться с выбором новой постановки, запланированной на осень с какими-то сеньором, и просила передать, чтобы та не ждала её возвращения до позднего вечера. Ува также сообщила, что Паскаль, Нанни, Тициано и Евангелиста тоже рано встали и уже отправились на День музыки. Софи на мгновение разозлилась, что они все ушли, и оставили её одну. «Почему мама не пригласила меня поехать с ней? Или почему мои братья не могли взять меня с собой на встречу в День музыки?» Это казалось ей несправедливым. — Со мной обращаются, как с ребенком! — протянула Софи. — О, но у тебя жизнь впереди, чтобы повзрослеть, — Ува попыталась утешить девичью душу. Софи вымученно улыбнулась и побрела в столовую с высоко поднятой головой и королевской претенциозностью. К тому времени, как она спустилась завтракать, было уже больше девяти, а в доме было необычайно тихо. Софи знала, что Гаспаро и Сантино уехали с друзьями в Трапани, Лилиана и дядя Каллисто срочно вернулись в пригород, а её отец, как обычно, остался дома, скрывшись в своём кабинете, занимаясь делами с Винсентом. Но ей было интересно только одно — где Лука. Он уже был за столом и, склонив голову, читал утреннюю «Таймс» в компании Федерико, Маттео и Анджело. Как только Софи вошла, он закрыл газету и уставился на неё встречным протяжным взглядом. Вспомнив позднее ночное происшествие, ревностно распиливая его взглядом, теперь Софи была, кажется, почти осведомлена о том, что подразумевалось под распевным «…стихов будет недостаточно в этом воинственном мире, tesoro», как и под стихотворным «Тебе следует отложить свое предложение затеряться со мной в Англии на пару-тройку лет». За ними скрывалось третье, что пришло к ней в этом сладком до ощущений сне. Бити заметила её и пригласительно улыбнулась, расставляя чайный сервиз, сияющая похлеще серебра, что она начистила этим утром: — Явление Софи народу! — бросила она и Лука усмехнулся. — Надеюсь, я не помешаю, — сказала Софи, нахмурившись на обращение Бити, которое, кажется, было очередной потехой, стоя в дверном проеме, обратившись к Луке. Он поставил на стол чашку и шумно проглотил чёрный кофе, смакуя его горечь. — Нет, tesoro, — протянул он хриплым басом. — Я надеялся увидеть тебя перед отъездом. Лука сложил газету, наблюдая за Софи, пока она брела к столу, и в свою очередь очень хотела, чтобы он заметил её волосы и сделал какой-нибудь комплимент на глазах у кузенов, и особенно Бити, но, конечно же, этого не произошло. Глядя на свое отражение в полированной серебряной крышке блюда, Софи задумалась, что ей стоило сделать более взрослую прическу. Когда она подняла крышку с миски с фаршированными почками и фыркнула, Бити громко вздохнула. — Ваша мама велела вам сегодня разобрать свой платяной шкаф на предмет ненужного. Софи подняла глаза. — Думаю, ты не возражаешь, если я сделаю это позже? Я совершенно потерялась в своей книге и… — её глаза нашли Луку и в голове всплыл сон, а за ним и вчерашнее воспоминание, — решила закончить читать её сегодня днем. — Мне было велено проконтролировать вашу уборку, а также проследить, чтобы вы оставались дома, подальше от палящего солнца. И, пожалуйста, сделайте что-нибудь со своими волосами, Софи, — сказала она насмешливо. Софи села за стол, уже убранный за один раз сеньорой Увой, что вышла из двери со свежим чаем, только открыв было рот от беспомощности, ища что ответить. Она спросила, не хочет ли Софи, чтобы Бити приготовила ей что-нибудь, и девочка отрицательно качнула головой: — О, нет, спасибо, сеньора Ува, только чай. Вынуждена отказаться от стряпни нашей Бити, если хочу дожить до Рождества. Ува поставила поднос на стол, звеня узорным фарфором, и Бити, метнув в Софи молнии, принялась разливать свежий чай, то и дело бросая Луке игривые улыбки. — Как вам спалось, сеньор Чангретта? — ворковала она. — Крепко, Бити. Спасибо, — смазанный ответ Луки с тонкой кривой ухмылкой заставил Софи закипеть от ревности. — Эй, — обратилась она неожиданно к Бити, — сходи-ка на кухню, служанка, и принеси мне печенья, — отрапортовала Софи и Бити потемнела, а бедная Ува уставилась на девочку удивленным взглядом, пораженная подобным тоном. Лука допил свой кофе, дерзко звякнув чашкой о блюдце, привлекая внимание Софи. — А ты безжалостна в ревности, Сеттима, — причмокнув губами, сказал он с натянутой полуулыбкой, оглядываясь на кузенов, заставляя их улыбнуться. — С чего бы мне ревновать? Ради Бога — она только слуга. — Нет, она не просто слуга. Цезаре сказал, что она закончила начальные курсы, — скупо заметил Федерико. — О да, без сомнения, — это был один из её стандартных ответов, когда она не знала, что еще сказать. — Где её учили правильно полировать серебро? — Ты ревнуешь, Сеттима, — парировал Лука, глядя в свою чашку, тусклую от кофейной тени. Софи фальшиво посмеялась. — О, да, я жутко ревную к Бити, какой-то экономке, потому что я никогда, к счастью, не получу то, что у неё есть, и что самое главное — я никогда не смогу с той же наглостью сидеть на коленях у чужих мужчин. Лука закусил губу, делая шумный терпеливый выдох через сцепленные зубы, смотря в сторону. — Сеньора Коломбо говорит, что джентльмены, которые чувствуют необходимость в дамах лёгкого поведения, почти всегда имеют маленькие «cerveaux*». Лука холодно оскалился. — Сеньора из безумного разряда суфражисток?.. — и Маттео с Фредерико расхохотались. — Хм, ну она бы, конечно, в этом разбиралась. Бити вошла в столовую и, поставив на стол миску с печеньем, протянула Софи чашку чая. Сервируя по правую руку серебряную ложку, она невольно зацепила её рукавом и содержимое выплеснулось на белую блузку Софи, которая растекшимся пятном превратилась в грязно-коричневую. — ПАПА! — решив, что она сделала это в отместку, Софи взревела на весь особняк и её отец уже через минуту появился в столовой. — Сеттима? Что случилось, дочь? Она посмотрела на Луку, чтобы он увидел её способности в том, что касается её, переводя взор на Бити, тыча в неё указательным пальцем. — Она нарочно опрокинула на меня чай! Нарочно! — её звонкие вопли стояли выше потолка, пока Ува пыталась стряхнуть настойчивые капли. — Уволь её, папа! Уволь её немедленно, эту вертихвостку! Цезаре посмотрел на раскрасневшееся лицо дочери и перевел его на Бити, беспомощно прижавшую руку к груди с мольбами о прощении, кивком прося её покинуть столовую. Та сделала определено не так, как её просили, остановившись в дверях. Лука водил своей зубочисткой во рту, пристально смотря на Софи и поражаясь ею. Она боролась за него, как ни одна женщина, и в глубине душе его это и пугало, и очаровывало. — Папа, прошу тебя, я не могу больше слышать ее голос, насмешки и хихиканье. Скажи, чтобы она ушла и не возвращалась. Пожалуйста, пап, отправь ее куда-нибудь, а то я до крови ее поколочу, увидишь, на этот раз я ее не пожалею. Софи сделала шаг в сторону Бити, но Цезаре встал между ними. Он серьёзно встревожился. Его дочь вовсе не была грубой или требовательной, наоборот, не закатывала капризов, да и какие-либо просьбы практически не сходили с её уст. Она была тихим ангелом, молчаливым и стеснительным, но сегодня на неё по какой-то причине опустилась неведомая тьма, придав сил. Цезаре тут же решил осуществить то, чего ему давно хотелось и, казалось, было уже давно пора. Ссора дочери с Бити была прекрасным предлогом отделаться от тайной любовницы, связь с которой однажды может выползти из-под её подола. Он почувствовал тревогу о том, что, если вдруг его не станет, и запятнать честь консильери, многодетного отца и верного мужа незаконнорожденным от девочки, старше его дочери всего на несколько лет — худшее, что могло случиться. — Думаю, Бити, будет лучше, если ты сейчас же соберёшь свой чемодан. Бити смотрела на мужчину, с которым делила угол дивана и плоскость стола его кабинета последние семь месяцев во все глаза, будто впервые его видела. Но только она состроила злую мину, чтобы излить часть зловещей правды, как Цезаре спокойно сказал: — Не время спорить, Бити. Мне удалось выполнить только часть моих сегодняшних дел и прекратить бумажный кошмар, в котором я последнее время пребывал вместе с Винсентом. У меня нет никакого желания выслушивать споры. Что касается Софи, то, вероятно, на нее подействовала обстановка в доме, слишком много людей, активные игры в неизмеримом количестве — как следствие, нервное перевозбуждение. Гаспаро и Сантино еще и подзавели её вчера, знаю я этих сорванцов. С тобой пока всё, — указал он на юную экономку. — Остальное позже обсудим, — добавил он многозначительно и Бити скрылась из виду за дверью. Цезаре обратил внимание к дочери, указав на неё пальцем: — Что касается тебя, Сеттима, и твоего поведения, которое превзошло сегодня все допустимые рамки, исходя из осознания, что я обожаю тебя, девочка, а ты этим нещадно пользуешься… — теперь его палец указывал на вышитый ковёр. — Это мой дом, который я возвел, и даже я не позволяю себе в нем вести себя грубо по отношению к прислуге. Если ты не хочешь провести остаток лета в четырёх стенах своей комнаты и бывать здесь за обедами со взрослыми, я советую тебе впредь освоить правила этикета. А теперь извинись перед гостями и живо к себе. Софи нахмурилась и, встав из-за стола, взглянула на Луку, что крутил в пальцах зубочистку, абсолютно игнорируя её выпады. — Простите, что сказала про Бити правду, — и двинулась прочь с высоко поднятой головой и разбитым сердцем. Она возвращалась к себе в комнату, ощущая себя никому не нужной сиротой. Софи была сломлена, убита… Убита не только Лукой, но и родным отцом, первым в её жизни мужчиной, который должен был любить её просто за факт существования, но теперь, казалось, он пренебрег этой любовью следом за Лукой. Стук во входную дверь заставил её отвлечься от горестных мыслей, подбегая к которой она рассчитывала увидеть маму, решив, что она вернулась за ней. Однако, реальность была достаточно далекой от её детских надежд. Потянув дверь на себя, Софи измерила глазами высокого мужчину в чёрном костюме и новой шляпе, учрежденный холодной улыбкой. — Привет, крошка. Твой папа Цезаре Леоне? Консильери, верно? Софи мягко улыбнулась мужчине и кивнула. — Да. Хотите, чтобы я позвала его? Незнакомец приклонил голову, соглашаясь с её предложением, запуская руку во внутренний карман пиджака. — Да, пригласи его. Софи повернулась в сторону столовой: — Папа?.. Папа?.. Цезаре нехотя выплыл из столовой. — Что на этот раз, Сеттима? Софи указала на открытую дверь. — К тебе кто-то пришёл, пап. Цезаре вопросительно приподнял брови, как тяжёлый выстрел пронзил его череп за долю секунды. Сила отдачи была такой, что Цезаре упал на колени рядом с дочерью, и это было настолько неожиданно, что он даже не успел отреагировать, чтобы подумать или попытаться защититься. Второй выстрел прозвучал также стремительно разбитым лязгом, и Софи почувствовала теплые брызги крови, попятившись и рухнув назад на выставленные руки, хлынувшие из тела отца по бушующим артериям. Она плыла в красном облаке крови, врезаясь раскрытыми ладонями в океан, разлившийся из тела её отца и металлический запах был невыносимым. Софи яростно ощущала влажность густой алой жидкости, смотря в широко раскрытые от ужаса глаза мёртвого папы, пребывая в оглушенном шоке. Убийца бросился прочь, из столовой послышался дребезжащий грохот, и громкие крики сливались в её ушах. Кровь отца была повсюду: стены, отливающие серебром полотняного рисунка, были обильно покрыты темно-вишневой субстанцией, а пол — старенький ковер, уложенный ещё в конце нулевых и все еще сохранивший слабый сине-золотой узор, был залит липкой кровью. Лука остановился так же внезапно, как и вскочил с места ещё за столом, сбив пустую чашку из-под кофе, вынимая из-за пазухи револьвер. Высокие пронзительные крики Софи сказали ему, что она стала свидетелем этой безжалостной картины, может, по его вине. Он рухнул на колени возле неё, отдав приказ найти того ублюдка и привести к нему живым, чего бы это не стоило, поднимая Софи и крепко прижимая её хрупкий стан к себе. — Он убил папу. Он сказал мне… Сказал мне… И я… я… — Она не могла закончить фразу, сбиваясь в дрожи, и Лука, осторожно взяв её лицо в руки, заглянул в переполненные ужасом зелёные глаза, и без слов понял, что убийца попросил ее сделать. Фактически — она подвела своего отца на шаг ближе к смерти, и именно это Софи и пыталась выразить, сжимая запястья Луки, держась за них, как за самое важное, что удерживало её. — Я сама… сама пред-предложила его… его позвать. Я сама… Софи рыдала, плечи ее содрогались при каждом слове, и Лука прижимал её к своему плечу, к ткани белой рубашки, посматривая на убитого консильери. Он знал, что испытывает его tesoro — злость и бессилие. Она уже никогда не станет такой, как раньше после увиденного, потому что той девочки отныне больше нет. Софи с этого дня потеряет доверие ко всем людям на этой планете, за исключением Луки. Он прижал её к себе, успокаивая как только мог: гладил волосы, шептал на ушко добрые слова. Лука помнил реакцию своего отца и дядь, когда подобное произошло на его глазах — его крестного отца убили подобным зверским образом. Полное безразличие и горькие, обидные слова, упрекавшие десятилетнего Луку в его слабости. — Тот, кто сделал это с твоим отцом — подлая мразь, Софи. Грязная мразь, и ты ничего не могла сделать, дорогая. Ты ни в чем не виновата! Что бы ни случилось, всегда помни об этом, хорошо? Софи кивнула, но лицо ее было таким печальным, что сердце Луки разрывалось от жалости к этому сломленному ребёнку. Он посмотрел на Софи. Они долго вглядывались в глаза друг другу, сидя на кровати уже в её комнате, пока она перебирала в испачканных кровью пальцах пряжу от угла пледа, потом она горько заплакала. Лука привлёк её к себе и снова начал утешать: — Это ничего не значит, запомни, Сеттима. Совершенно ничего. Тебя ничто не изменит, если ты сама не позволишь этому изменить тебя.