Отца должна считать ты как бы богом:
Он создал красоту твою, и ты
Им отлитая восковая форма;
Ее оставить иль разбить — он вправе.
Раз дочь моя, могу всецело ею я располагать.
Декабрь, 1913 года
В особняке семейства Спинетта было необычайно тихо, как никогда, и Софи нежилась в ванной, наслаждаясь абсолютным спокойствием, которое она испытывала в мыслях и сердце, где потихоньку заживала брешь утраты, оставленная её отцом. Она была рада, что её братья отправились в Сочельник, кто куда, а кузина Лилиана с маленькой дочерью уже пошла спать после ужина и нескольких бокалов вина. Её мать, как всегда, задерживалась в театре с новой репетицией, но никто уже не верил в эту ложь. Хотя родной дом казался Софи слишком большим, но когда она оставалась одна, то была по-детски счастлива насладиться одиночеством. Она пригубила сигарету и, затягивая ее, почувствовала, как тонет в своих фантазиях, касаемых всё того же персонажа — Луки, сны с участием которого она прокручивала раз за разом, замедляя моменты, где они занимаются любовью на большой кровати с белыми простынями в эту Рождественскую ночь под мерцающие отблески разноцветных гирлянд. Поглаживая себя, у Софи складывалось ощущение, будто она резко падает вниз — это захватывающее чувство его воображаемых рук на её теле. Его губы, его аромат и тяжелое тело поверх нее, а за окном всё сияет — грядет праздник и счастливые перемены. Она закрыла глаза и еще раз затянула сигарету. Дым пробрался в её лёгкие и Софи удовлетворенно улыбнулась своему отражению в зеркале, как если бы она улыбалась Луке. У нее была Элизабет Спенсер с её лиричной «Тихая ночь» на пластинке в спальне. Глубокий голос проникал в ее полудрему, изредка прерываемую сигаретой, и она мечтала о Луке, когда почувствовала, как чья-то рука распустила собранные в тугой пучок её светлые волосы. Ее глаза остались прикрытыми, и она втянула сигарету, поддавшись касаниям старой доброй Увы. — Ты пришла помочь мне вымыть волосы?.. Софи вытянула шею тонким затрагиваниям, что плавно ласкали её нежную кожу, делая сладкую затяжку, и когда они остановились на её розовой груди, то девушка почувствовала шершавый и влажный язык. Она открыла глаза. Уронив сигарету и всхлипнув от боли и ужаса, Софи посмотрела в смеющееся лицо Каллисто Спинетты, причмокнувшего губами. — Тебе понравилось, Сеттима? Он улыбался ей своей красивой и подлой улыбкой, и Софи была неприятно подавлена, увидев, что он распахнул рубашку, присев на углу ванны. Она почувствовала, как неистовое озлобление в ее желудке поднимается вверх и уже заполняет пищевод своим горьким содержимым крайнего омерзения, когда он медленно облизнул свои пухлые губы от наивысшей степени удовольствия, а затем, улыбнувшись ещё более дерзко, сказал: — Что с тобой, милая? Где твой прежний настрой? Софи ощущала себя уязвимой, прикрываясь воздушной пеной и руками, подавляя дрожь в губах, которая появлялась каждый раз, когда Каллисто заставал её врасплох, наслаждаясь её беспомощностью. — Пожалуйста, иди к себе, и оставь меня в покое… — опуская свои красные пьяные губы на её шею и ключицы, он попросту не дал ей договорить. — У меня был чертовски трудный день, и ты снимешь моё напряжение, правда же? — Прекрати! — Софи со всей силы толкнула дядю в небритую скулу, но он не сдвинулся с места, грубо впиваясь пальцами в её шею, и Софи почувствовала, как знакомая боль мешает ей сглотнуть слюну, когда он швырнул ее в эмалированную стенку ванны, выплеснув часть воды. Софи вспыхнула испугом и Каллисто улыбнулся, довольный собой и тем отсутствием, которое он подарил семье, пропав на несколько дней, чтобы снова вернуться пьяным и агрессивным. Каллисто заметил как по телу дочери его брата бежит дрожь, а губы кривятся в отвращении, не пропуская его требовательную и сухую кисть, оказавшуюся у нее между ног. — Они раздвигаются? — хрипло спросил он и, получив отрицательное мотание, в недовольстве прозвучал треском затвора револьвера, вынимая его из-за пазухи пропитанного потом жакета. Ноги Софи разошлись в стороны со всхлипом и мычанием непринятия ситуации. В отвращении она сморщилась, подавляя рвотный рефлекс, когда пальцы дяди заскользили ей между ног, пока дуло пистолета предательски упиралось ей в висок. — Тебе неприятно? — Софи отрицательно рыкнула, сводя колени едва ли не намертво, — Да ну?! Ты врунишка, ну?! Почему я тебе не верю…? Когда он расстегнул свои брюки, мучительно заставляя её взять член в руку, продавливая пистолетом её череп, то Софи почувствовала запах его разлагающегося тела: от него воняло, и она знала, что он уже был с другими женщинами все эти дни. От него пахло грязным, и она знала, что это было предумышленно, чтобы она почувствовала себя ничтожеством, самым последним созданием на этой проклятой земле. Он ласково поглаживал барабан револьвера и Софи чувствовала, как холодный металл медленно нагревается от её кожи. Каллисто долго всматривался в черты Софи. Не от него ли она? Не его ли она дочь, отражающая, как в зеркале, его злой прищур, которым был не наделен Цезаре? Лучше вообще не копаться в этом, не стоит задумываться. Зато у него есть золотая девочка, его Лилиана. К ней он испытывал особое чувство. Главным образом потому, что она была такая же безжалостная эгоистка, как он, способная ради достижения своих самых незамысловатых целей сворачивать шеи и горы. Каждому родителю приятно видеть себя в своем ребенке, так или иначе. — Софи? Голос малышки Сиены, казалось, разорвал Каллисто на куски, рассредоточенного и заторможенного от возбуждения. Детская моська, зачерпнув горячего и спертого воздуха, примкнула к двери, что стала опорой для любопытства, пока она раскачивалась на ней, резвясь. Привычное лицо дедушки с чуть обвисшей кожей на щеках и под веками напомнило ей подросшего щенка французского бульдога, который жил в их семье, будучи привезенным папой. — Софи? Она увидела племянницу и, почувствовав ослабление хватки Каллисто, воспользовалась возможностью выскользнуть из-под него на мокрый от расплесканной воды пол. — Иди ко мне, милая. Хочешь молока? Она с трудом опустилась на колени, выхватив из шкафа полотенце, а затем, наспех обернувшись им, быстро покинула ванну с Сиеной на руках. Ее сердце все еще билось в горле, а отвращение осело во рту оскоминой. Она влетела в кухню и усадила ребенка на край столешницы, протягивая девочке бутылочку с молоком, придерживая, чтобы та не пролила её на себя. Через несколько минут она услышала, как Каллисто пошевелился, швырнув мокрую рубашку в плетеную корзину, и знала, что он ждал, чтобы однажды довести начатое до конца. Софи стояла на холодной кухне с мокрыми волосами и капельками воды на лице. Прижимая к себе Сиену, она дожидалась, пока не услышит, как он, спотыкаясь, поднимается по лестнице в свой кабинет. Подождав еще десять минут, Софи уловила его тяжелые шаги наверху и сочла это безопасным. Она привела ребенка в гостиную и усадила рядом с собой, чтобы им обоим было удобно. Сиене, упавшей на подушки, захотелось рассказать какую-то историю на своем детском языке, и, пока Софи крутила угол полотенца, она услышала скрип кожаного дивана над головой и стук опущенной на пол початой бутылки. Сидя рядом с Сиеной в тусклом свете утекающего дня, Софи думала: «Как брат отца может вытворять со мной такое?» Где-то в ее подсознании возник образ ее бедного застреленного папы. Ей было жалко его и снова хотелось плакать. Отец был добрый и всегда находил время поговорить с ней. Он не требовал, чтобы она сидела у него на коленях и целовала его. Папа обращался с ней так, как и должен обращаться нормальный взрослый мужчина с девочкой. Софи опустилась на спинку и задумчиво разомкнула губы: — Папа?.. — как же давно она не произносила это чудесное слово вслух, и как же давно она не звала его, своего отца в тишине дома. Она стерла слезы, подавляя желание сорвать с себя кожу от прикосновений Каллисто. Но тут вниз спустилась Лилиана, и Софи еле сдержалась, чтобы не заехать ей в рожу, услышав ее очередное нытье, касаемое Анджело и того, соизволит ли он приехать домой на Рождество. — Он приедет тогда, когда Спинетта отпустит его. Лилиана закурила сигарету и не ответила на издевательский тон Софи, потому что знала, что из мафии можно уйти только одним способом — умерев. Она открыла маленький коричневый пузырек с пятью граммами кокаина и высыпав на тыльную часть ладони, втянула его, несколько раз шмыгнув носом. Софи перевела на кузину растерянный взгляд. — Как ты можешь принимать эти вещи? Лилиана рассмеялась. — Они помогают мне есть с аппетитом и крепко спать. — А как насчет Сиены, а? Достаточно того, что она обременена бесполезным отцом… Лилиана в отчаянии прикрыла глаза. — Анджело снова завёл любовницу в Бирмингеме, я чувствую это. Софи присела поближе к кузине и, подавив раздражение, мягко сказала: — Ты этого не знаешь наверняка. Успокойся, Сиена может почувствовать, что что-то не так. — она забрала у Лилианы флакончик с кокаином. — Тебе это не поможет, не так ли? Лилиана фыркнула, и слезы снова омыли её глаза. Софи закурила для себя сигарету. Вид ее кузины в таком состоянии сводил ее с ума. Когда-то Лилиана была сильна во всех отношениях, она цвела и была счастлива, но Анджело свел ее жизненные силы на нет. Ува вошла в столовую с тремя бокалами и бутылкой вина. Это женщина инстинктивно чувствовала, когда кому-то нужна помощь, быстро наливая бордо. Изящно потягивая свое, она села на стул и, ласково посмотрев на задремавшую Сиену, серьезно сказала: — Выкинь его из сердца, дорогая, он тебе не идёт, этот кусок конского дерьма. — С её уст впервые сошли подобные ругательства. Она проглотила вино и, смазав темную полосу над сморщенной губой, продолжила, — Знаю, неприлично выражаться подобным образом, но мой муж был таким же. Ссоры, которые у меня были из-за этого толстого мерзавца… Благо, он давным-давно сдох, перестав мотать мне нервы. Софи и Лилиана расхохотались, лакая вино. — Мужчины, они чуют лёгких женщин, как акулы истекающих кровью за несколько километров. Проклятые ищейки, будто их члены имеют нос или глаза, чтобы знать, куда забираться. — Теперь они рассмеялись все вместе, и звук был таким радостным и дружелюбным. Вся боль Лилианы была забыта из-за шутки мудрой Увы. — Иногда я хочу плакать о потерянных годах, которые я потратила, прежде чем понять, что они того не стоят. — Ува с горечью проглотила вино. — Нет смысла думать, что он только твой, потому что его хотят сотни других женщин. Лилиана помрачнела и покинула гостиную. Ува вздохнула. — Тебе придется остаться с Сиеной, пока она не соблаговолит уделить внимание этому несчастному ребенку. Софи грустно кивнула. — Ты действительно думаешь, что они все такие: ищейки? Ува улыбнулась в теплом свете вечера, близкого к завершению, похлопывая Софи по коленке, собирая бокалы. — Это правда жизни, моя дорогая. Пробудившись через несколько часов, Софи потерла слипающиеся веки и прислушалась. В ночной тишине раздавалось только тихое посапывание Сиены. Постель была теплая и мягкая. Она прижалась к девочке, и они лежали рядышком, близко-близко друг к другу. Сон опять сморил ее. Через несколько часов их разбудил резкий звук — что-то в доме грохнуло. Софи поняла, что спала недолго, — у нее еще не онемела рука, как обычно бывало, когда она спала всю ночь, обвив племянницу. Каллисто орал во всю глотку. Снова надрался. — Старый болван. — мрачно буркнула Софи, получше укрываясь одеялом. В доме начался переполох. Лилиана усмехнулась, с большим трудом отрывая чугунную после кокаина и вина голову от подушки. Их родители жили в левиратном браке два года, а ссорились и дрались уже третий месяц подряд, с регулярностью в каждые две недели. И все из-за того, что Меира снова вернулась к театру. Каллисто был уверен, что она моталась туда только потому, что завела шашни с художественным руководителем. Он будто чуял, когда у Меиры заводился новый любовник, в отличии от Цезаре, и почти всегда оказывался прав. Оттого Софи с Лилианой и веселились. Одной исполнилось восемнадцать осенью, а другой скоро должно было ударить шестнадцать. Но они обе внезапно притихли, когда услышали звук удара и вслед за ним по застеленному линолеумом коридору застучали каблуки Меиры. — Паршивый мерзавец! Дождешься, я насажу твою жирную рожу на нож! — Как же! Это тебя насаживают на член все, кому не лень, и вертят! Ты только на то и годишься с юности! Битва на самом деле только начиналась. Раздался глухой стук, и девушки догадались, что это Каллисто приложил Меиру головой о стену. Они зажмурились. — Иди ты, Софи. В прошлый раз я вставала. Сев в кровати, она помотала головой, надеясь на то, что хоть кто-то из её братьев вернулся домой на ночь, но уповать на чудо долго не пришлось: — Ни за что. Ты же знаешь, он меня ненавидит, твой отец! Знаешь ведь! Громкая возня и звуки ударов подсказали им, что драка переместилась в столовую. — Так. Новый сервиз — вдребезги. Отлично! Софи оказалась права. Её мать завопила пронзительным голосом: — Ты, негодяй! Тебе все тут надо разрушить, да? Сражение набирало обороты, и кузины знали, что в этот момент происходило: Меира яростно защищала свое добро, а Каллисто, насмехаясь, орал и швырялся, что еще больше распаляло ярость женщины. А ему только этого и надо было. Девушки сидели с широко раскрытыми глазами, замерев в кровати, прижимая к себе ничего не понимающую Сиену. Они наперед знали, что будет дальше: Каллисто примется всерьез молотить свою жену, что досталась ему от старшего брата, чем попало, а может даже сломает кости в качестве подарка на Рождество. Софи встала с кровати, воспламеняемая желанием однажды схватить первое, что попадётся ей под руку и убить этим Каллисто. Она проглотила эту навязчивую мысль, мысленно произнеся молитву. В свои без двух недель шестнадцать лет она уже была ростом в пять фунтов и пять дюймов, и к тому же стала ещё более прехорошенькой, чем пару лет назад. Среди окрестных чудеснейших видов и яркого солнца Палермо, Софи казалась под стать красивой для этой местности, созданной для замечательной жизни. С опаской приоткрыв дверь спальни, она нерешительно шагнула в коридор и маленькая Сиена сжалась. Меира лежала на полу в гостиной, лицо её превратилось в кровавое месиво. Каллисто, нависнув над ней, прерывисто, со свистом, дыша, рвал ее волосы, а Ува, приложив к груди руку, тяжело дышала. Лилиана в страхе спряталась за двоюродной сестрой, держа дочь на руках. Но в это время стали барабанить в дверь — прибежали солдаты мафии из небольшой сторожевой будки на углу дома, называемой наблюдательным пунктом, возведенной с того момента, как Каллисто поселился в этом доме, за которыми сбегала одна из кухарок, и все вздохнули с облегчением. В этом и была прелесть прочных итальянских строений, окаймленных изоляцией звуков. — Откройте проклятую дверь! Софи выскочила в прихожую и открыла дверь. Оттолкнув девочку, чтобы не путалась под ногами, в дом ворвались несколько мужчин в костюмах и шляпах, которых она уже знала — они служили Луке и Винсенту. — Ну-ка, Каллисто, заканчивай мордобой! Софи видела, как они с трудом оторвали дядю от матери. При этом он лягался, норовя попасть Меире ногой по голове, но постоянно промахивался. — Остынь, Босс! Ты уже и так нарушил две статьи Кодекса чести! Мало тебе? Хочешь, чтобы тебя приговорили к смерти за твои выходки те, кто повыше? Каллисто пренебрежительно отмахнулся, уверенный в собственной неприкосновенности. Он, черт возьми, был Доном: — Она шлюха… Старая шлюха! Трахается с театралом! Думает, я такой же слепой, как Цезаре?! Сука… — Он опять попытался накинуться на жену. — Делает из меня посмешище! — Каллисто знал, что итак был слабаком: любил скандалить, хамить, задираться, полагая, что при этом выглядит настоящим мужчиной. Временами он ненавидел Меиру и Софи, чувствуя, что они видят его насквозь и отлично понимают, какой на самом деле он раздолбай, вздорный и никчемный, занявший высокий ранг только благодаря уму старшего брата. Меиру вырвало на ковер, и у Лилианы тоже начались спазмы. Она рванула в ванную, прикрыв рот рукой, и расплескалась с характерным звуком. — Пошли, Каллисто. Посидишь ночь у нас, а утром отправим Винсенту телеграмму и со всем разберемся. Каллисто кивнул, взглянув на Меиру. Несмотря ни на что, она была нужна ему: эта сука надежно проникла в его существо. И он не мог забыть, что раньше она тоже любила его. Можно даже сказать, обожала. Пока не поняла, что он из себя представляет. Плевать на то, что она вытворяла. Он все еще ее хотел. Его взгляд упал на Софи, и ему стало стыдно. Если Меира узнает о нем и девочке, дело может дойти до смертоубийства. В душе он знал, что поступал плохо, но Софи была всегда рядом, под рукой. Он мог с ней делать все, что угодно, и считал это почти невинными деяниями, а ещё она была похожа на Меиру внешне. Убийственная комбинация. Лилиана, она другая, она подняла бы дикий визг, попробуй он сотворить с ней такое. Она была чересчур испорченной девицей, слишком самоуверенной, рано загулявшей с Анджело и родившей ребёнка в семнадцать лет. Софи — другое дело. Она только и годилась для того, чтобы ее использовали. Такой уж она родилась, такой и останется на всю жизнь. Он был уверен в этом так же, как и в том, что его зовут Каллисто Спинетта. Когда мужчины стали выводить его из комнаты, он неожиданно попятился и с размаху ударил Меиру ногой по животу. Женщина завизжала. Софи широко открытыми глазами наблюдала эту сцену, прижав Сиену к груди. Её некогда величественная мать превратилась в жалкую проекцию того, что было несколько лет назад: сменился муж, изменилась и власть. Теперь Софи почувствовала укол обиды за отца, который определенно знал о её романах, но стойко сносил их. Один из мужчин — Поло Блази коротко посмотрел на Софи, как она судорожно трясет на руках ребенка Анджело, и заметил круги у нее под глазами, а еще темные следы на шее. С ней творилось что-то очень нехорошее, большее, чем он увидел здесь. Поло был обязан доложить правду интересующемуся ее делами Луке. Он решил, что поговорит с ней позже и, заметив ее взгляд, тут же увел взор. Сейчас у него было слишком много других хлопот, например, Каллисто: — Сообщи Винсенту с каким счетом закончилась встреча. А Меиру нужно отвезти в больницу, он ей вышиб все мозги. Девочки смотрели, как пьяного бунтаря выводят из дома. Лилиана, с часок погоревав об отце, забыла о нем. Ничего особенного не происходило, и она решила вновь прибегнуть к вину, размышляя об Анджело и его похождениях. Вернувшись в гостиную, Софи увидела, что ее мать сидит на диване, прижав к виску огромный мерзлый кусок мяса. Она подумала, что стоило бы подойти и обнять маму за плечи, попытаться ее успокоить, но словно какой-то тяжёлый камень привязали к ее ногам и сердцу, и Софи было невыносимо трудно сдвинуться с места, чтобы проявить сочувствие. Переборов свою взаимную холодность, Софи подсела к матери. — Ты должна разойтись с ним, мам, — тихим и разумным голосом произнесла она и Меира раздраженно хмыкнула. Горький упрек, прозвучавший в голосе ее малолетней дочери, подействовал на нее, как красная тряпка на быка. — Ну конечно! Софи переглянулась с Увой, и уловила выражение ее глаз. Та согласна с ее мнением, догадалась она. — О каком таком разводе ты говоришь, привыкшая к роскошной жизни девица? Как мы будем жить без него? Меира резко высвободилась из объятий дочери и тяжело вздохнула. Софи моментально пожалела, что приблизилась к ней. — Он — вся моя жизнь! — призналась она в ярости. Оставшись с Сиеной, Софи помогла Уве навести порядок в гостиной, подала малышке горячего молока с вафлями, села рядом и стала молиться о том, чтобы Каллисто получил какое-нибудь наказание, например, десять лет тюрьмы. К этому времени она уже давно вырастет и уедет из этого дома. Сначала она даже надеялась, что его повесит сама мафия в лучших традициях, но потом, узнав, что теперь уже не вешают, а просто убивают выстрелом в голову, перестала об этом мечтать. Тогда она начала представлять себе, как он будет стоять у стены, прежде чем Винсент Чангретта пробьет ему череп. Ей как-то сразу стало легче на сердце. Тогда этот человек никогда больше не дотронется до нее, потому что, когда пуля дырявит мозг, то выжить уже невозможно. Счастливый вздох сорвался с ее губ. «Боже, сделай так, чтобы мафия ничего ему не простила. Боже, сделай так, чтобы его убили сегодня ночью и это будет мое самое лучшее Рождество в жизни!» — помолилась она, вставив короткое «Аминь» в конце, и она знала, что тогда ее муки закончатся.