Мечты и сны, желания и слезы,
Всегдашние товарищи влюбленных!
Ночь мрачная усиливает слух
И делает чувствительнее звуки.
— Шекспир
Софи Леоне было шестнадцать, но на вид не меньше семнадцати. Она была миниатюрной и изящной, с замечательной кожей и густыми светлыми волосами, что ниспадали шикарными волнами на ее хрупкие, чуть угловатые плечи. Ее длинные ноги и развитые бедра дополняли образ, и юная Софи определенно не подозревала, насколько она прекрасна на самом деле. В своей одежде, состоящей из серой плиссированной юбки и белой блузки с темно-синим свитером, она выглядела так, словно возвращалась домой с работы, а не с курсов. И именно такой образ она и пыталась воссоздать. Ее зеленые глаза — большие, широко расставленные и добрые, — горели, а губы мерцали в легкой улыбке. Софи была счастлива, очень счастлива. Она была влюблена, и это было очевидно для всех вокруг. Беата Калабрезе, сокурсница Софи и единственная ближайшая душа, русоволосая девушка с улыбкой доброты, с любопытством спросила: — Значит, у твоей кузины действительно все плохо с Анджело? Он хочет развода, как говорит мой брат? Они шагали в ногу друг с другом и Софи тихо вздохнула. Старший брат Беаты — Просперо Калабрезе работал в Семье мелкой сошкой, а это означало, что в его утверждениях, распространяемых по Палермо, могла быть доля правды. Это также означало, что Лилиана взорвётся от бешенства, если узнает, какие разговоры ходят в округе. Обычно, она получала порочащую информацию из уст Увы. У Софи были знания почти обо всем и обо всех в ее мире благодаря экономке, которая подавала свежие сплетни вместе с яичницей или кашей, приправляя бурными комментариями. Ува держала под контролем не только дом, но и, казалось, всю улицу, на которой они жили. И если она чего-то не знала, то обладала абсолютно космическим умением выискивать. Но до сих пор она ничего не слышала о том, чтобы Анджело, знающий темперамент отца Лилианы, открыто помышлял о разводе с ней. — Этот Просперо — лгун и смутьян. У Лилианы и Анджело всё замечательно, насколько я знаю, — Софи изложила свою точку зрения без лишних подробностей, продолжая идти к дому, не поднимая глаз на недоверчивую ухмылку Беаты — у ее отца была хорошая репутация перед Каллисто, поэтому она никого не боялась. — Твой Лука кажется постоянным, не так ли? Боготворит тебя, и все такое. Софи ухмыльнулась. — Это так. Вот уже третий месяц Софи встречалась с Лукой, умудряясь хранить это в тайне от всех, не считая подруги. Иногда, правда, ей становилось страшно. Она знала, что играет с огнем, но ничего не могла с собой поделать — Лука вскружил ей голову. Беата поняла, что это значит по-своему, и начала ее дразнить. — Он уже предлагал тебе зайти куда-нибудь подальше? — В каком смысле? — Софи приподняла бровь. — Например, в его кровать, чтобы переспать разок или два за ночь, а? Софи хорошо восприняла интерес подруги, чувствуя, как глубоко внутри нее поднимается хлесткое волнение, растекаясь в смущенной улыбке. — Нет-нет, Лука ничего такого пока не предлагал прямо, но, думаю, он хочет, — с волнением ответила Софи, чувствуя, как дрожит её голос. Она покривила губами. — Дело в том, что я хочу сохранить себя до замужества, — она знала, что лжет, потому что ей очень хотелось попробовать «это» с Лукой. — Меня не проведешь! — рассмеялась Беата. — Признайся, что ты просто побаиваешься своего дядю. Софи пропустила эту выстрелившую из уст Беаты правду мимо ушей, увеличивая шаг. — У меня вся жизнь впереди, успею! Поправив сумку, Беата подкатила глаза. — В тридцать хочешь этим заняться? — девушки прыснули со смеху: тридцатилетние им представлялись обреченными старым девами. — Вообще-то, Лука не против подождать. Как насчёт этого Беата? Он уважает моё «нет». Беата усмехнулась. — Не против подождать? Как бы не так! Думаешь, за эти месяцы у него, владельца борделя, не нашлось парочки проституток? Ты права, после бурной ночи Луке, конечно же, легче уважать твоё «нет». Софи призадумалась, зло смерив взглядом Беату. Она встречалась с Данте Морелли, который работал вышибалой в заведении Луки, а значит, очередной балл в пользу Беаты и ее суждений. — Я подумаю над тем, что ты сказала. А сейчас давай переменим тему. — Лучше бы ты позволила Луке задрать свою юбку, чтобы он раз и навсегда покончил со всем этим. — Беата! — в голосе Софи звучало раздражение. Веселости как не бывало. — Ты чокнулась на этих делах! Беата виновато взмахнула руками. — Ладно-ладно! Прошу прощения! Храни свою честь сколько вздумается! Этим же днем, за обедом, Софи хотела ненавязчиво спросить, что ее мама думает о Луке, но Меира выглядела рассеянной. Она оглядела столовую с непонятным выражением лица, и Софи подумала, не связано ли это как-то с её недавним возвращением из Трапани, с новой прической, горящими глазами и заметно взволнованным состоянием. — Убери локти со стола, Софи! Софи не могла винить мать в ее раздражении. Она приехала домой только накануне, после небольших февральских гастролей с театральной труппой, и осталась ночевать — как она часто делала — в Трапани. Она всегда заканчивала свою программу там. — Я была рада увидеть вчера за ужином в нашем доме Луку, мама. Он приехал прошлым утром из Катании… — Софи осеклась, не желая выдать свою проинформированность, — хотя я не знаю, точно. — Он учится вести семейный бизнес по всей Сицилии, чтобы стать капореджиме, дорогая, — ответила Меира, не глядя на дочь, коротко посмотрев на Каллисто. — Командировки теперь будут его обычным делом, прежде чем он отправится в Америку, поставив перед собой цель — Чикаго. — Когда? — спросила Софи, не сумев сдержать себя в рамках хладнокровия. Каллисто, взяв в рот спагетти, посмотрел на Софи и почувствовал укол ревности, но подавил его. Он так или иначе своего не упустит. Только надо быть умнее. — Ха! Не заинтриговывай Луку слишком сильно, сестренка, — вмешался Гаспаро, он всегда вмешивался на правах самого старшего. — Он будущий Капо, который будет править Чикаго. И мама с дядей Каллисто, — он посмотрел на Меиру, а потом на дядю, — ожидают, что ты будешь ставить перед собой более человечные и достижимые цели, — добавил он и братья рассмеялись. — Я только спросила, вот и все. Он кажется добрым и возмужалым… — пробормотала Софи. Гаспаро посмотрел на нее через стол. — Добрым, а? Я считаю, что Лука, вероятно, абсолютный негодяй за этой смазливой внешностью. Тебе лишь нужно в этом убедиться. — Негодяй? Он сын мафии, ему свойственно быть негодяем, — вторила Софи. — Я думаю, тебя просто злит, что с юности он предпочитает тебе свою собственную компанию. — Ага! — воскликнул Сантино. — И Сеттима бросается на защиту Луки! Первый знак, дорогая сестрёнка, первый знак, что ты увязла по уши, — Паскаль, Тициано, Нанни и Евангелиста хихикнули. — Хватит, спасибо, Сантино, — сказала Меира, взглянув на мужа, который покончил с обедом, в поисках подкрепления. Он откашлялся, как будто собирался что-то сказать, но с его губ не сошло и звука. — Ты завидуешь, Сантино, — сказала Софи, оглядываясь на брата, заставляя его улыбнуться. — И с чего бы мне завидовать? Ради Иисуса, его прикончат раньше, чем он успеет переплыть океан. И это будем мы, если ты свяжешься с ним. — Мама только что нам сообщила — он будет Капо. Ты что, оглох? — Сеттима… — процедил Каллисто в предупреждающем контексте, шевеля жвалами под полоской усов на верхней губе. — О да, без сомнения, — ответил Сантино. — Вы завидуете, потому что он намного красивее вас и не склонен к хвастовству, — сказала Софи, глядя на свою тарелку. — Да, мы все завидуем ему, потому что никогда не станем вникать в грязный бизнес. — Сантино! Этого достаточно! — вмешался Каллисто. — Я не желаю слышать этих слов от вас или кого-либо еще за этим столом. И я думаю, тебе следует оставить свою болтовню в Университете. Ты понял? — Да, — ответил брат, и после короткой паузы Гаспаро обратил на Софи внимание с очередной колкой шуткой. — И все-таки наша Софи влюбилась? Каллисто отхлебнул из стакана и зло ухмыльнулся. — Ну, это ее не первая ветреная любовь, не так ли? Помнишь того юнца-садовника — как его звали? Он работал у нас, — размахивая ножом, он обратился к Меире. Та, запустив в рот вилку с кусочком прожаренного мяса, безразлично пожала плечами, тогда Каллисто продолжил свою мысль. — Парень был мастер своего дела — стричь кусты надо тоже уметь, — ухмыльнулся он, и мальчики посмеялись, — и однажды он решил позариться на нашу Софи. Теперь он в Чефалу и работает там садовником на инвалидной коляске, как я слышал. Софи вопросительно вскинула голову. — Что с ним стряслось? — Я откусил ему секатором большие пальцы на ногах. Понимаешь, Софи, если у человека нет на ногах больших пальцев, он все время теряет равновесие, спотыкается и падает. Каллисто осклабился от ее бесценного выражения лица. Теперь он почувствовал себя удовлетворенным, несмотря на то что ревность кипела в его груди. — Главное — это стало уроком для остальных юношей. Жаль, Луки в то время не было в Палермо. Гаспаро засмеялся, за ним — и Сантино, но Софи знала, что этот смех граничил с чёрной завистью, которую они испытывали к Луке. — Он учился переправлять в Италию кокаин? Софи кинула пронзительный взгляд на братьев. Сжав зубы, она отразила их атаку: — Он никогда не занимался этой ерундой. Каллисто засмеялся, глядя на Софи. — Но ты оставишь свои фантазии о Луке, не так ли, Софи? Ведь ты послушаешься своего дорогого дядюшку, верно, девочка? Если это правда, что ты так влюбилась в Луку, то ты поступишь правильно и вовремя. Если Лука был причастен к поставке кокаина, его накроют. Софи посмотрела Каллисто прямо в глаза, не веря его угрозам: — Что это значит? Он сядет? Смерив Софи взглядом, Каллисто грубо рявкнул: — Вот именно, милая моя! У него просто не будет выбора — если он раскроет нашу Организацию, его убьют до суда. Откровенная ненависть в глазах Софи взбесила его. Он ощутил, как ярость наполнила его. Кровь хлынула в голову. Нет, не сегодня, подумал он. Не надо терять голову — он отучит эту потаскушку от Чангретты, со временем. Каллисто взял ее руку и крепко сжал. — Не теряй голову и все будет в порядке, дорогая. Наши дела пойдут в гору. Софи ухмыльнулась и ехидно сказала: — Да, само собой. Но вопрос в том, кто потом отсечет тебе пальцы секатором? Кинув на нее быстрый взгляд, Каллисто нанес удар раскрытой ладонью по лицу Софи. Тициано и Меира вскочили и оттащили ее от стола. — Не надо, Каллисто! Успокойся! Она нагрубила, ты ее наказал. Не хватало еще, чтобы девочка испортила тебе рабочий день, — успокаивала его Меира, выталкивая Софи из гостиной. — Поднимись в свою комнату. Живо! — отрапортовала она. — Я сейчас подойду. Через несколько минут Меира влетела в комнату и, осмотрев дочь с абсолютным презрением, села на стул у камина. Она завистливо прикусила губу. Софи никогда еще не была такой хорошенькой. Дочь похудела и стала очень привлекательной. Не удивительно, что Лука поглядывал на нее. — Меня тошнит от тебя, Софи. Ты не представляешь, до чего ты мне сегодня опротивела, — начала Меира, закрыв за собой дверь. Софи терла щеку, по которой пришелся удар Каллисто. Там остался след его толстых пальцев. — Ты сама напросилась на такое обращение с тобой. Зачем ты его заводила? Сама знаешь, какой он. Софи вспыхнула, подавшись вперёд. — Да, знаю, и ты тоже знаешь. Тогда зачем ты живёшь с ним, мам? То же будет и с тобой. Будешь получать от него подзатыльники и пинки, пока он тебя не прибьет. — Он и не думал сейчас драться — ты нарочно его завела. Вот что я тебе скажу — в следующий раз, когда ты его по-настоящему разозлишь, он свернет тебе шею, Софи Леоне. Софи закрыла глаза. От удара у нее раскалывалась голова. — Я так понимаю, Софи, твой интерес к Луке — не чья-то сумасшедшая выдумка, — сказала она сурово, глядя в окно, заправляя за ухо светлый локон, выпавший из ее прически от гнева. Не было смысла лгать. И Софи призналась. — Да. — И все это в столовой было не только для того, чтобы взбесить Каллисто? — спросила Меира, глядя прямо на Софи. — Да, мама. Грозно фыркнув, женщина вскочила с места. — Ты понимаешь, что запятнала свою репутацию перед семьей, бестолковая девчонка?! Софи ретировалась к кровати, широко раскрыв глаза. — Я не думаю, что говорить о Луке и интересоваться его делами — это скандал. Мы — все семья, мама. Меира возмущенно хлебнула воздуха. — Ты должна рассказать мне, что произошло между тобой и Лукой. Ты должна сказать мне правду и только правду, Софи. — Что ты хочешь услышать, мама? Мы друзья, вот и все. Мне нравится наслаждаться его обществом. Меира зло подкатила глаза. — Софи, ты уже не ребенок, чтобы не понимать, что ни одна из нас никогда не сможет быть с такими, как он. Я рада, что вы подружились, но на этом все. Поставь точку. Софи прикрыла глаза от ее слов. Щека горела, как раскаленная на углях. — Чем я хуже других? Меира посмотрела на дочь, сузив глаза, теряясь в личных догадках. — Вы уже сблизилась, да? Ты возлегла с ним, признавайся?! Софи съежилась. — Ничего подобного, мама! Я же говорю тебе, мы друзья, не более того. Меира несколько мгновений смотрела на дочь, ожидая, пока та расколется и выдаст себя хоть как-то, но Софи уверенно смотрела ей в глаза. — Что ж, я надеюсь, что ты честна со мной. Тебе было бы очень грустно, если бы было иначе, потому что из этого никогда ничего не могло бы получиться. Ты понимаешь? — Да, — ответил Софи, надув губы и отводя от нее взгляд. Ее глаза горели. Она не понимала, чем она не пара Луке. — Это была бы поистине бессмысленная и невозможная связь, которая привела бы только к боли, моральной и физической — и для тебя, и для него, потому что мафия и сицилийские законы выдирали бы ее из вас с корнями. — Я знаю это. Меира подошла к дочери и резким движением повернула к себе ее лицо и вгляделась в него. — Ничего страшного, это не смертельно. Она ушла, и у Софи полились слезы. Девушка ненавидела Каллисто всей душой. Но теперь и к матери появилось ожесточенное чувство. Меира давно и навсегда потеряла уважение дочери. Этот день стал абсолютным концом каких-никаких отношений между матерью и дочерью, началом долгой, нескончаемой борьбы между ними, — борьбы, которая будет длиться до гробовой доски. Меира вышла в гостиную, делая шумный выдох. Дочь ее раздражала, как бы она ни противилась этому недоброму чувству: «И всё из-за этого жирного ублюдка, на которого она так похожа», — Меира перевела взгляд на мужа. Каллисто развезло от выпитого, и он решил прилечь. Дотащившись до гостиной, он рухнул на диван. Проводив его взглядом и налив себе виски, Меира одним глотком осушила стакан. Софи, как выражались у них на Сицилии, «отхватила» себе внимание хорошего парня, молодого капореджиме, и Меира с завистью глядела на нее. Ну, может быть, не такой уж молодой, уже с опытом, но все-таки помоложе, чем она сейчас. Видя, как в последние месяцы сияют глаза Софи и как светится счастьем ее лицо, Меира почувствовала себя старой и уставшей. Ей хотелось вновь стать молоденькой, хотелось, чтобы впереди у нее была целая жизнь. — Мне нравится Лука, как человек, — заметила Меира, опустившись в кресло напротив мужа, и тот перевел на нее медленный взгляд. — Только слишком хорош для нашей сеньоры. Я могла бы его понять, если бы он выбрал не Софи, а твою Лилиану, — продолжала женщина. — Чистокровная сицилийка. Каллисто потер пьяное лицо. — Лилиане недостает того, что заключено в черепной коробке, а еще двух этаких штуковин, которые притягивают к Софи мужиков. Понимаешь, о чем я говорю? — и покосился на жену, остановив взгляд на ее груди под тканью платья. Меира кивнула. — После первых родов они у нее отвиснут до колен, а после вторых — до щиколоток, — сказанное приободрило ее, и она рассмеялась с собственных острот. Каллисто ухмыльнулся, взяв в зубы сигару. — Раз мы тут ведем такие честные разговоры, то, как бы там не было — это прекрасно, особенно для молодого капореджиме, у которого кипит кровь, проводить ночи с юной девицей, у которой упругая грудь, живот без растяжек и тугая «подружка», не похожая на огромную зияющую рану, — Каллисто посмеялся, но его глаза остались злыми. Меира временно потеряла дар речи от ярости и шока. В глубине души она знала, что Каллисто несет чепуху, но ее ревность была всепоглощающей. Она была тихой, как и всегда, когда он указывал на ее недостатки, как он думал, но на самом деле сейчас причина была в другом — Софи была его кровью и плотью, а он помышлял о ней в подобном плане. Как бы там не было, никому из них и в голову не пришло, что Софи всего шестнадцать лет и ей не полагалось еще думать о сексе, деторождении и тому подобных вещах. Софи была просто жертвой жестоких людей. Людей, которые жили, не умея чувствовать и любить. *** Этим вечером Софи было неловко, почти незаконно находиться наедине с Лукой, пока они сидели на площади Претория, слушая переливы фонтана стыда, окруженного статуями мифологических персонажей, аллегорий, животных и фантастических монстров. Она ела мороженое в теплом закате дня райского Палермо, поглядывая на Луку, что не сводил с нее глаз, без аппетита покручивая свое тающее лакомство в левой руке. Его темно-серая тройка, как всегда, была идеальна, а шляпа, сдвинутая на бок, прикрывала аккуратно зачесанные назад густые волосы. Его темные пряди и оливковые глаза были лучшим сочетанием для нее, и она застенчиво улыбнулась ему в ответ, поймав прохладные капли раскрытой ладонью. В воздухе витало воодушевление и, может быть, любовь. Он улыбался, одним лишь краешком губ, касаясь ее тонкого колена, найдя опору в левой руке за спиной, и Софи почувствовала себя в его власти. Она вся напряглась в ожидании чего-то. Лука посмотрел на нее, обведя глазами утонченный профиль. У Софи дрожали руки и губы. Повернувшись, она заглянула ему в лицо. Для нее Лука был идеальным. Ей нравилось в нем все: от насмешливого взгляда — так, она считала, должны улыбаться мужчины из мафии, — до злой складки рта тонких губ — ей так хотелось прижаться к ним своими губами и целовать его, целовать его везде, у фонтана и на берегу моря, в саду под тенью деревьев и в постели, на большой кровати с высоким пологом под шум дождя с открытой лоджии, пока она не потеряет сознание. В его жестоких от природы глазах играли лукавые огоньки. Софи не знала, что Лука может быть таким соблазнительным и нежным одновременно. Лука прочистил горло: — Ты знаешь, тут неподалеку есть один ресторан, — заявил он с талой полуулыбкой без тени сомнения в ее решительности, которую прочитал. — А над ним, — ухмылка не сходила с его уст, когда он указал пальцем вверх, — хорошая гостиница: там есть кровать с белыми простынями, юркая гостиная с буфетом и ванная, — Лука вожделенно улыбнулся, заглядывая в ее лицо, склонив голову. — Что скажешь, м? Софи растерялась, покрываясь краской: — Гостиная и ванная? — Да, — Лука коснулся ее щеки губами, опуская касание на ее поясницу. — Так мне сказал консьерж. Софи посмотрела на Луку с робкой улыбкой. Она хотела его, но так стыдилась торопиться, уводя глаза. — Я думала нам понадобится только кровать, — судьба Софи в этот момент сошла с рельс окончательно, чтобы сложиться по-другому, если бы она дала ему четкий ответ, что еще не готова к чему-то большему. Но она была недостаточно груба и слишком сильно боялась потерять его. Когда она посмотрела вниз, пожалев, что не подумала, прежде чем заговорить, Лука решил, что она смущена в крайней степени. — Скажи, Сеттима, я тороплюсь с «этим»? — он прищурил левый глаз, выжидающе изогнув брови, совершенно обаятельный в своем виде. Софи коснулась его руки, обводя форму пальцев, которые тут же сплелись с её. — Если только чуть-чуть. — М-да? — Лука ласково встряхнул ее ладонь и усмехнулся, заглядывая в её глаза, отчего его черты лица заострились. Софи опустила глаза. — Но я не хочу, чтобы ты мучался с этим ожиданием. Лука взял ее руку и, поднеся к своему лицу, с фальшью сказал. — Может быть, это и к лучшему, м? Что ты не станешь моей еще какое-то время, — Софи неуверенно пожала плечами, вспоминая разговор с матерью. Она боялась держать его на коротком поводке также сильно, как гнева Каллисто. — Клянусь, я стану… — Софи подавила дрожь. Лука отвернулся в раздражении, закусывая нижнюю губу. — Конечно станешь, потому что я все равно возьму тебя, tesoro. После короткой паузы, Лука выпрямился, обращая свое внимание к Софи. — Ты знаешь, — начал он в своей манере, — я уверен, все будет именно так, как предсказала Ариэлла: множество поклонников вокруг тебя, стоит мне уехать хотя бы на день из Палермо и оставить тебя, невинную и красивую, одну… — он ревниво улыбнулся. Софи нахмурилась, хотя и не совсем понимала, что он имел в виду. — Ты же знаешь, что я принадлежу только тебе, Лука, — она посмотрела на него, не зная, что сказать ещё в подтверждение своей преданности ему одному. Ее сердце переполнялось трепетом и отчаянием одновременно. Он будто вынуждал её, но она не хотела этого признавать. — Я хотел бы подтверждения, Сеттима. Пока они сидели, прижавшись друг к другу, Лука играл с ее руками, вплетая свои пальцы в ее, поворачивая их туда и сюда, смотря в ее глаза, стараясь вытянуть из нее хоть какую-то улыбку после крайних слов, что встревожили Софи: в Луке появилась очень странная настойчивость, присвоенная его характеру. Она подняла глаза на его острый подбородок, желая, чтобы Лука, как обычно, взял ее лицо в руки и поцеловал. В этот момент, осмотревшись, Софи почувствовала себя заложницей сицилийского мира. Мысль, что она находится не там, где должна, что где-то на свете есть более подходящее место, мелькнула неприятной тоской в затылке, но она оттолкнула ее. — Лука… — Да, Софи? — Ты можешь… поцеловать меня, сейчас? Лука посмотрел на Софи и вздохнул, закрыв глаза на мгновение. — Ох, Сеттима. Ты же знаешь, что целовать тебя опасно. — Опасно? Лука повернулся к ней. — Ты не понимаешь, да? Или делаешь вид, милая? — Не понимаю, что? Что ты обижен? И он засмеялся, засмеялся так громко, что она вырвала свою руку из его. — Ты чудовище, Лука! Он постарался стереть улыбку, но не смог, взрываясь с новой силой. — Нет-нет, я смеюсь не над тобой. Я смеюсь над абсурдностью того, как матери мало говорят своим дочерям о физической стороне любви. Софи фыркнула. — Они ничего нам не говорят. — Что творится в твоей прекрасной голове? — Лука обнял ее и притянул к себе. — Последние девять недель я борюсь с самим собой, пытаясь поступать правильно, пытаясь не целовать тебя так часто, как мне хотелось бы, потому что знаю, что не смогу остановиться, — Лука посмотрел ей в глаза. — И даже ты не сможешь остановить меня, Сеттима, если я захочу большего. В сумеречном свете его черты приобрели серебристый оттенок греческого бога, высеченного из древнего камня. Софи перевела взгляд с его глаз на уста, а затем подалась вперёд и прикоснулась своими губами к его. Они целовались медленно, нежно. Лука провел языком по ее губам, как если бы они были мёдом, сладость которого он хотел собрать. Готовый углубить поцелуй, он обхватил ее голову руками, и Софи почувствовала горячий, скользкий и властный язык, падая, погружаясь в то место, о котором только могла мечтать все эти годы. Она обвила его руками, притягивая ближе, и, когда Лука переместил поцелуи к ее шее, Софи услышала, как он застонал, произнося ее имя. По мере того, как ласки становились отчаяннее, она уловила, как ладони Луки поплыли по ее груди, вниз по платью к бедрам. Его дыхание участилось, когда он поднял складки атласа, прижимая губы к ее шее. Софи могла различить его низкие стоны, в то время как его пальцы блуждали по ее чулкам, лаская голую плоть. Она потерялась в этой нежности, проводя руками по его сильной спине, поднимаясь к шее, сдвигая шляпу и врезаясь пальцами в волосы. Все это было ее собственным желанием. Вздергивая ее платье и прижимая Софи к керамической стене, Лука потянул пояс своих брюк, изможденный желанием, пока его уста не отрывались от ее. — Лука, подожди, ты… — прошептала она, чувствуя его твёрдые бедра под своими, сталкиваясь с ним глазами. — Я успею вовремя, ни о чем не волнуйся, — прохрипел он, оттягивая в сторону ее шелк, упираясь носом в ее скулу. Софи закусила губу от желания, смешанного со страхом предстоящего, оценивая себя и всю дешевизну страсти, которая настигла их где попало. Она услышала, как снова произносит его имя, в то время как Лука осознавал только свою нужду, его нужду, жажду её юного тела. Софи зажмурилась, напряглась всем телом, и он почувствовал, что не оправдывает ее наивных мечтаний о любви. — Лука, пожалуйста, отложим это. Когда она открыла глаза, то смогла увидеть огни города, мерцающие сквозь деревья; услышать движение на расстоянии; и разглядеть в полумраке черты отпрянувшего от нее Луки. — Я говорил: соблазн слишком велик, — никакого потаенного чувства вины, когда Софи отодвинулась от него, расправляя платье и чулки. Лука пригладил волосы под шляпой, и она смогла услышать его дыхание, громкое и частое. — Я ужасно целуюсь с языком? — предположила Софи, задаваясь вопросом, не разочаровала ли она его окончательно. Лука не ответил. Они сидели минуту или две в полной тишине, и Софи думала, не оставить ли его одного. Поднявшись на ноги, он протянул ей руку, и они пошли в сторону ее дома, останавливаясь, чтобы изредка виновато целовать друг друга через каждые несколько шагов. В одну из остановок Лука снял пиджак и опустил на плечи Софи. От ткани пахло одеколоном и американскими сигаретами, а внутренняя подкладка сохранила приятное тепло. — Может, завтра? — заявила Софи неожиданно. Получше укрыв ее, Лука провел кончиком носа по ее щеке. — Завтра? А что завтра? Софи почувствовала, что он знал о чем идет речь, но старательно изображал обратное. Таким образом она снимала с него какую-либо ответственность, став инициатором. — Я хочу лишиться невинности с тобой завтра. Лука сглотнул возбуждение, коротко облизнув губы. — Сеттима… — прошептал он, коснувшись ее щеки рукой, — Сеттима… Ты уверена? Она слабо кивнула и Лука прочел противоположное ее словам состояние, намеренно игнорируя его, наблюдая, как она, заворачиваясь в ткань пиджака, задумчиво бредет вглубь тесной улицы. В застывшем воздухе Палермо пахло весной. Софи было всего шестнадцать, а она пообещала мужчине свое тело. Оказавшись у ворот, Софи смято улыбнулась, выскользнув из объятий Луки, ставших тяжелым грузом. Было два часа ночи. — Я не могу долго оставаться здесь, любимый, — сказал она, мягко вытягивая свою руку из его. — Дядя Каллисто, он… Лука криво хмыкнул. — Он старый ублюдок, так что плевать на него. Позволь мне провести с тобой ещё минуту, пожалуйста? Минуту, Софи… Она улыбнулась, зная, что он хочет поцеловать ее, опустив глаза. — Ты же знаешь, он убьет тебя и меня, если увидит нас… Лука сдался, выпуская Софи из своих тисков. — До завтра, tesoro? — она уловила море надежды в его голосе. — Пока, — она улыбнулась ему как можно естественнее, и Лука с большим трудом отпустил ее ладошку. Поправив шляпу, он запустил руки в карманы брюк серой тройки, провожая Софи взглядом. Снаружи слонялись солдаты мафии, курили и, прислонившись к перилам, вели интенсивный, задушевный разговор. Софи простилась с ним в ту ночь без поцелуя. Она ушла. Ей пришлось. Что еще она могла сделать? У двери, после того как они пожелали спокойной ночи друг другу, а Лука махнул ей раскрытой ладонью, Софи обернулась, посмотрев в отливающее стекло в поисках Луки, но его там уже не было. Он исчез, как будто был частью ее коварного сна, в котором она предпочла быть разумной. Позже, опустившись на диван в гостиной, Софи закрыла глаза и заново пережила каждую секунду их совместного времени. Она не знала, куда делась ее решительность, все еще чувствуя его руки, собирая его вкус со своих губ. А за ее окном, где-то в городе, она знала, что Лука думает о ней. Она знала, на какой улице и под какой крышей, и всё-таки он был так далек от нее. Там, на площади, их души так и остались переплетенными. *** Каллисто вернулся ночью, накачанный вином и кокаином. Весь вечер он гудел в пабе, как в былые времена, заливая свой пожар ревности спиртным, распаляя его. Софи в обнимку с подушкой и своими мыслями уснула на диване. Войдя, он увидел ее по-детски трогательное лицо в обрамлении роскошных волос. Ее упругие грудки выпирали из ткани ночного платья. Опустившись возле племянницы на колени, он посмотрел ей в лицо. Много же мужских сердец она разобьет, эта Софи. Ей всего шестнадцать, а она уже необыкновенно привлекательна. Об этом ему говорили и другие люди. В пьяном дурмане он решил, что она слишком хороша для мужчин из мафии, слоняющихся вокруг. Благо, на неё никто не зарился в открытую, опасаясь гнева Дона. Он был уверен, что Софи будет его и только его. Он положил на нее глаз много лет назад. Каллисто и слышать не хотел о ее глупостях вроде учебы в колледже, о получении хорошего образования. С грехом пополам он позволил ей посещать курсы первой медицинской помощи. Но он знал, что все это было самой настоящей чепухой. Все, что нужно его Софи, — это он, который научит ее, что нужно делать со своим телом, чтобы получить то, что хочешь от этой жалкой жизни. Он опустился губами к ее шее и плечам, и эта мысль заставила его возбужденно зарычать так, что Софи проснулась. На ее лице был страх, она инстинктивно прикрыла грудь руками, сложив их крест-накрест, как покойник. Она так и лежала, словно в гробу. Каллисто грубо отвел ее руки и вздохнул. Наклонившись, он прижался щекой к ее груди и начал нежно ласкать одной рукой ее ягодицы, в то время как другой держал ее руки сомкнутыми над головой. Софи попыталась подняться, но он придавил ее своим грузным телом. От него пахло джином, потом и сигаретами. Теперь его губы касались ее губ. Софи почувствовала вкус его слюны и, повернув голову, с отвращением оттолкнула дядю. Она пыталась заставить его уйти тихо, но Каллисто не слушал. — Ты отвалишь? Почему Софи решила пойти в гостиную, а не отправилась к себе? — Отвали! Его мерзкое дыхание становилось все более тяжелым. Силой он пытался раздвинуть ее ноги, из его утробы при этом вырывались животные стоны. Соленые слезы текли по ее щекам. — Ты — моя, тебе ясно, маленькая блядская потаскушка? — нарушив тишину, Каллисто провел языком по ее щеке, и Софи перевернулась. Съеденное мороженое поднялось по пищеводу, и она почувствовала горечь желчи во рту. — Запомни на будущее: если Лука коснётся твоего тела, я прикончу его. Ты слышишь, что я тебе говорю? Софи живо кивнула. Наконец, собрав все свои силы, она оттолкнула его. Пьяный Каллисто потерял равновесие и завалился на бок, а Софи пулей вылетела из гостиной. Она упала на середине лестницы. Быстро поднявшись, побежала дальше и, достигнув площадки, услышала, как зовет ее мать. Войдя в комнату, она успокоила ее, сказав, что дядя Каллисто пришел пьяным и упал. Мужчина поднялся по лестнице и зашел в спальню Меиры. Софи забаррикадировалась в своей комнате, придвинув комод к двери. Затем легла в постель. Каллисто же, упав на кровать, тут же взялся за жену. Софи лежала и с ужасом думала о дяде, которого ненавидела больше всего в жизни. Она до сих пор ощущала его руки на своем теле, чувствовала омерзительный запах у него изо рта и язык, пытавшийся проникнуть к ней в рот, слушая скрип пружин кровати из соседней комнаты. Она сделала глубокий вдох, чтобы сдержать рвоту. Все ее внутренности разом возмутились от того, что с ней делал брат её отца. С ней, с его родной племянницей.