О стыд! О ад! Откуда эта
злоба? Терзать меня вы
сговорились оба. Будь вам
учтивость не совсем чужда,
Вы б так не поступили
никогда.
Клянусь: в лесу, указанном
тобой, Я буду завтра ночью,
милый мой! — Шекспир
Каллисто был пьян, и даже не сразу почувствовал на себе весь ужас побоев, которые осыпал на него один из племянников. Он лежал на полу, уставясь на Софи пронзительно-жалобным взглядом, распиливая ее пополам. Во рту у него был металлический привкус крови, а два зуба слегка пошатывались. Это он обнаружил, проведя языком по деснам, и его рука сразу же потянулась за пазуху, где хранился револьвер, которым он пожелал в этот миг свершить месть. — Давайте, парни, отнесем его наверх и положим на кровать, пусть проспится! — в голосе Поло Блази звучали нотки тревоги и раскаяния, что он не успел оказаться здесь раньше, чем Каллисто вцепился в Софи, ведь теперь ему предстояло ответить за это перед Лукой. Нанни и Евангелиста успокоились и положили дядю на кровать. Каллисто не сопротивлялся. Он позволил накрыть себя одеялом, а через минуту-другую задремал, держа в руке пустой револьвер, как игрушку. Меира с сыновьями спустилась в прихожую. Она опаздывала на репетицию, натягивая шелковый шарфик. — Приложи лед, Софи, — бросила она дочери, скривив губы, касаясь ее несчастного лица своими тонкими безразличными пальцами. — Мне очень, очень жаль, дорогая. Софи отвернулась. — Тебе нужно избавиться от него, мам. Не знаю как, но ты должна это сделать, иначе всё станет только хуже, иначе произойдет непоправимое, я это чувствую… — на последнем слове голос ее сорвался от подступающих слез, которые она сдержала. Меира не слишком ласково погладила дочь. — Ты же знаешь, что это невозможно. Мы пропадём без него. Останемся ни с чем. Софи отрицательно покачала головой. — Выгони его, мам. Избавься от него, пожалуйста, — голос ее был тихим, и, читая отрицание в лице матери, она не прекращала просить с особым отчаянием. — Послушай меня, — Меира сняла свои перчатки, — этот человек любит всех вас, но по-своему. Мне бы очень хотелось, чтобы было по-другому, ты это знаешь, но я не могу заставить его жить иначе. Нам остается надеяться на лучшее. Он будет жалеть потом о том, что натворил. Вот увидишь. Меира понимала, что слова ее были пустыми. Пустыми и бессмысленными. Но в глубине души она знала, что дочь предлагает ей разумный выход из положения, который был ей не интересен. Жизнь с Каллисто — являлась ее истинной судьбой. Постоянное напряжение всех ее сил в борьбе с невзгодами только закаляло. Привычку сопротивляться обстоятельствам она впитала с молоком матери. Порой у неё складывалось впечатление, будто она так и выпрашивает тумаков у Каллисто — заводит его, чтобы он взорвался и избил ее. Словно ей требовалось это для поддержания уровня адреналина в крови. Так что в действительности Каллисто подходил ей куда лучше, чем Цезаре и все остальные. Подлый, изворотливый, жестокий — типичный мафиози, который проглотит все ее пакости и простит лишь потому, что никому, кроме нее, он, на самом деле, не нужен. Людям было тяжело с ними. Им было тяжело друг с другом. Они портили жизнь своим близким и себе. Вот что их объединяло. — Разве мы не можем просто заставить его уйти? — не унималась Софи. — Это же папин дом. — Я не могу, милая. Ты же знаешь, в чем дело, — Меира смотрела на свою дочь и ничего не чувствовала. Ни жалости, ни стыда — ничего. Ее занимала только ее собственная жизнь, ее собственные проблемы. Такова была ее натура. Софи почувствовала такой прилив ненависти к матери, что готова была броситься на нее. Меира привлекла ее к себе и обняла, словно боялась, что дочь сейчас совершит задуманное. Скупо отстранившись от матери, Софи не позволила ей поцеловать себя в лоб. Она знала, что мать говорит вздор, что у нее есть все шансы уйти от него, но ни один из них не оставлял ее живой. К тому же, как Софи поняла, ее мать любила Каллисто, несмотря ни на что, и с острым юношеским упрямством верила, что должен быть какой-то способ избавиться от Каллисто раз и навсегда. На любой вопрос всегда есть ответ, нужно только его найти. Ей было абсолютно некому довериться — стоит ей раскрыть рот и поведать всем об истинных намерениях Каллисто, как семья будет разгромлена за десять секунд. Отвратительнее всего Софи было лишь от одного неисчерпаемого факта — она не может пожаловаться своему Луке. Он верно служил Спинетте, а в юности даже боготворил человека, который пугал ее и вызывал все больше отвращения отвращением своими грязными попытками взобраться на нее. — В один прекрасный день он оставит нас, я клянусь, — бросила она и Меира, похлопав глазами, отправилась на репетицию, которая для нее оказалась вновь дороже дочери. Софи смотрела ей вслед, стирая рукавом платья слезы. — Не огорчайся, милая, — Ува взяла ее за руку и провела в уборную, там она умыла лицо Софи и посочувствовала ей, крепко прижав к себе. — Все заживёт, а этот бесноватый однажды ответит перед Господом. Ува вошла в кухню, поставила чайник на огонь и окинула взглядом Лилиану, а потом севшую рядом с ней Софи, которую кузина пожалела, приобняв. — Да тебя, кажется, отпустило, деточка, — бросила Ува. — Софи выглядит лучше, правда? Лилиана лживо кивнула. Софи сидела за кухонным столом. Ее щека была красной и постепенно багровела, а уголок губ, рассеченный кольцом Каллисто, сочился кровью. Малышка Сиена обошла комнату и, схватив крышки от кастрюль, забралась на руки к тете. Посмотрев на нее, Софи улыбнулась: — Она похожа на маленькую принцессу, правда? Какие глазки! Кто у нас маленькое сокровище? Сиена улыбнулась широкой зубастой улыбкой, от которой таяло ее сердце. — Я, я! — Она протянула эти слова дрожащим детским голоском, похожим на журчание ручейка. И все трое дружно расхохотались, а Сиена забренчала крышками, довольная собой. Ува разлила чай, вытирая руки о фартук. — Как мы будем дальше, боюсь представить. Он взял моду куролесить даже при Чангретте. Ничто его не останавливает. Софи сделала глоток: — Все будет в порядке, — ответила она, смачивая слипшееся от слез горло. — Как всегда. Его опять не будет почти неделю, так что мы сможем пожить немного в тишине и покое. Софи и все остальные достаточно хорошо знали Каллисто. — Если честно, я хотела бы увидеть его в гробу, — призналась Софи и отхлебнула чай. Лилиана затянулась сигаретой, усмехнувшись. — А ты язва, Софи. Та ещё язва. Ува фыркнула теплым напитком: — Я сама сплю и вижу, чтобы твой отец сдох, — обратилась она к Лили. — Старый сутенер! — она засмеялась и Лилиана засмеялась вместе с ней над ее заразительной колкостью, Софи же только вымученно улыбнулась. — Я помню, как однажды, когда ты была еще совсем маленькой, мы были с ним и твоей покойной матерью на рынке. Она ударила его так, что тот покачнулся, за то, что он смотрел на какую-то малолетнюю девицу с корзиной ирисов. Прежде чем продолжить, Ува глубоко затянулась оставленной Лилианой сигаретой. — Он был, однако, хорошеньким. Просто красавчиком, черт подери. Лилиана спросила с недоверием: — Кто, мой отец? Ува громко рассмеялась: — А кто же ещё, и та девка улыбнулась ему, что значит, не устояла. И твоя мать взгрела его чьей-то тростью, — она перенеслась мысленно в другое место и время, и снова расхохоталось. Лилиана недоверчиво прыснула, посмотрев на Софи. Ува допила свой чай и стала серьёзной. — Теперь он лупит нас всех. Думаю, твоя покойная мама пожалела миллион раз, что тот удар тростью оказался не смертельным, правда? Софи посмотрела на образы креста и икон на стене и, отпив чаю, прикрыла глаза, мысленно обращаясь с молитвой к Святой Деве, как это делала Ува, и попросила ее сделать так, чтобы Каллисто умер этой ночью, а еще лучше, если бы, к примеру, его парализовало. Тогда бы ее мать не огорчилась так сильно, но и дядя не смог бы подняться с постели, чтобы коснуться ее. Она сделала ещё глоток, видя Каллисто, лежащего на постели с быстро двигающимися глазами и почти плотно сомкнутыми губами, неспособного даже произнести собственное имя, не говоря уже о какой-либо просьбе. Через некоторое время пришли еще двое верных людей ее дяди. Посмотрев на Софи, они вздохнули, выпили чай, предложенный им Увой, и пошутили, что они едва успели привыкнуть к покою после приезда семьи Чангретта, как Каллисто снова поднял на ноги всю банду. Больше они ничего не сделали. Да и что они могли сделать, проклятые прохвосты? — Передавай привет Луке, Софи, — издевка была очевидна. Когда мужчины ушли, все в доме стихло ровно на несколько минут. Лилиана начала свой бесполезный монолог, потирая нос. — Лука опасный тип, и, если у тебя что-нибудь с ним будет, Софи, ты об этом пожалеешь, да? Если мой отец поймает вас вместе, дело может дойти до убийства, сама знаешь. Откажись от него, пока не поздно, мой тебе совет. Софи серьёзно посмотрела в лицо кузине, в ее широкие зрачки и на опьяненное выражение, замазанное густым слоем пудры, а ресницы слиплись от туши, из-за чего она выглядела гораздо старше своих лет. Да и говорила она как взрослая женщина, а не как молодое существо. Софи презрительно скривила губы и заметно приуныла. — Я буду с Лукой, чего бы это не стоило, потому что он мне нравится, ясно тебе? Лилиана неприятно рассмеялась и, кивнув на Софи, театрально посмотрела на Уву. — Она избита, как кусок мяса, но по-прежнему считает его красивым и мечтает поиграть в любовь. Если бы папаша узнал, ты только вообрази, что он сделал бы с этой неугомонной коровой! Они засмеялись. Выходило, что Лука для Софи был важнее, чем её собственная шкура. — Все равно, Софи, имей в виду, что мой папа не обрадуется, если узнает, что у вас роман. — Плевать, — огрызнулась она. — Меня тошнит при одной только мысли о нем! В ее словах было столько горечи, что Лили некоторое время не знала, что сказать. Девушки посмотрели друг другу в глаза. — Между прочим, он может и твой отец тоже. Пусть хоть это тебя немного настораживает, прежде чем ты окунешься в такой же дерьмовый омут, как мой. Ничего, кроме неприятностей от этих Чангретт. Лилиана не сразу заметила, что впервые рискнула высказать вслух свою догадку, и тут же замолчала, когда Софи вскочила из-за стола, опрокинув свой чай. — Ты несёшь какую-то чушь! Мой отец Цезаре Леоне, который не имел ничего общего с таким дерьмом, как Каллисто, за исключением утробы. К твоему сведению, ты тоже Чангретта. Лилиана тихонько засмеялась, абсолютно виновато, непредумышленно добивая кузину: — Я лишь сказала, что с твоей матерью, которая давно сбилась со счета со своими хахалями, мне кажется, ничего не стоит исключать. В этот момент послышался рев мотора автомобиля на улице и, затушив сигарету, Лилиана бросилась во двор. Рывком выворачивая руль на тесной улочке, Лука оказался у особняка, в котором жила Софи. Он шёл к нему тяжелым яростным шагом, глядя на окна ее комнаты, и чувствовал, как в нем снова закипает злость. Злость на себя, что никак не сумел предотвратить трагедию, злость на Каллисто, который издевался над ней и которому все сходило с рук, потому что он Дон. Интересно, что о Каллисто подумают другие солидные господа, если узнают, какой он гад и скот? Самый гнусный скот на свете. «Еще бы — он избивает дочь собственного брата! И давно он начал этим заниматься? Надо бы выяснить», — думал Лука, осматриваясь в окрестностях. Софи как сквозь землю провалилась: ее не было видно на привычных местах: ни в саду на скамье под дубом, ни на качели у тиса, ни на крыльце дома у патио. Тут Лука заметил Лилиану, которая вышла к своему мужу навстречу. «Эта сука сейчас устроит сцену ревности Анджело», — думал он, наблюдая за ней из-под опущенных на глаза полей шляпы. Когда она оказалась у ворот, Анджело крикнул: — Эй, Лили! Что стряслось на этот раз? В сумерках разглядев лицо мужа, Лилиана притворно-широко улыбнулась. — Привет, милый, как поживаешь, милый? — подойдя, поздоровалась она с ним. — Уже успел перемахнуться с Джорджиной? В голосе Лилианы, как всегда, звучал вызов. Накрашенный рот был сложен в плотоядную улыбку, грудь выставлена напоказ. Она вызывала у Луки, бросившего на нее короткий взгляд, отвращение. Анджело раскрыл свою кокаиновую пасть: — Ты ревнивая гребаная кобыла. Я не переступал эту дверь несколько дней, и тебе все равно, не так ли? Лука сцепил зубы. — Заткнись, Анджело. Как Софи? Лилиана помрачнела, проглатывая гнев, желая ответить мужу, но возвышающийся над ней деверь заставил её переключиться за наносекунды. — Софи по уши в дерьме, лопатой не выгребешь. Развеселившись от собственного ответа, она засмеялась. Но Луке, как и Маттео с Федерико, а тем более стоящему позади них Винсенту, было не смешно, и Лили поняла, что разговаривать надо осторожней. — Она пошла в постель. Отец взъелся на неё. Кошмар какой-то. Представляете, если бы такое было со мной? — она прижала руку к груди. Лука улыбнулся выбежавшей из дома Сиене и поднял её на руки, а сам подумал: «Понятно, тебя волнуют только твои дела, на остальных наплевать. Так держать, обдолбанная блядь». Они побрели к дому. Мужчины семьи Чангретта вошли в прихожую с настороженным видом. Софи, услышав шаги Луки и безошибочно распознав их, выскочила из кухни как ошпаренная и понеслась к себе в комнату, чтобы он только не увидел ее лица. Ее не интересовало, что могло произойти и как так получилось, что Винсент и Лука прибыли сюда вместе, и даже зачем. Главное — она была изумлена и взволнована. Ува побрела за Софи в спальню и уложила на кровать. Скула бедняжки представляла собой нечто ужасное. Софи стянула с себя платье, испачканное кровью и впитавшее в себя запах Каллисто, швырнув на пол. Увидев страшные кровоподтеки и ссадины, покрывавшие ее шею и руки, Ува не могла не пожалеть девочку, подвигая поближе к кровати тазик с раствором марганца, и начала обрабатывать следы побоев. — Ну и разукрасил он тебя, Софи. Больно на тебя смотреть, моё сердце. Софи промолчала. Ее посетили мысли о пришедшем сюда Луке, и слезы закапали из ее глаз, крупные, прозрачные слезы, соленые на вкус, и наконец хлынули потоком. Плечи содрогались от рыданий. До ее сознания окончательно дошло, что с ней стряслось. Все пошло прахом: Каллисто раскусил её роман с Лукой, и, если об этом узнает кто-то еще, Луку не подпустят к ней на пушечный выстрел. А может он и сам ни за что не подойдет к ней после того, как вдобавок увидит ее изувеченное лицо. Софи видела как белый ворс впитывает в себя крупную каплю, темнея и расплываясь, думая о том, что Лука, вероятно, был разочарован рухнувшими планами на вечер. Страх потерять его, как всегда, был особенно острым. Ува, видя, как страдает девушка, и желая ее утешить, укрыла ее одеялом и тихо сидела рядом, взяв ее за руку, пока Софи заливалась горючими слезами. Она плакала навзрыд, и Уве казалось, что у Софи вот-вот разорвется сердце. Жуткий страх потерять любимого мужчину — вот что управляло многими женщинами, вгоняя их в агонию яростного отчаяния. Ува укрыла Софи одеялом и велела поспать, оставив на щеке, завернутый в кусок ткани, лёд. Анджело бесцельно метался по гостиной, сойдя с прилива кокаина, выглядя нервным и тревожным, и это не было связано с его женой или тестем. — Софи всегда ненавидела моего отца. Но теперь, по-моему, ненавидит и свою мать. Меира порой ведет себя так, будто Софи вообще не существует. Это просто ужасно, — клокотала Лилиана, унимая вопящую на ее руках Сиену. — Даже сегодня она уехала на репетицию. Винсент Чангретта посмотрел на старшего сына, вставшего под лестницей в особняке, осматривающего следы борьбы, касаясь маленькой ладошки племянницы, сжавшей в кулачке его указательный палец с золотой печаткой, что привлекла её внимание. — Ты уже в курсе дел, отец? — поправив шляпу, Лука поднял взор на отца, что наблюдал за ним со свойственной ему полуулыбкой под полоской усов. — Да, Лука. Об этом позже, — он повернулся к Уве, что спустилась и, отвесив короткий реверанс, протянула руку, чтобы принять шляпы джентльменов. Оглядевшись, Лука спросил: — Где Софи? — Она в своей комнате, сеньор Чангретта. И… — Ува поджала губы. — Софи не желает, чтобы Вы и кто-либо еще видели её в таком состоянии. Бедное дитя — ей крепко досталось, — выдав это, экономка знаменательно взглянула на Луку, делая акцент на крайнем предложении в надежде, что смысл его доберется до его подкорки гораздо стремительнее, чем поток крови хлынет от его головного мозга к паху в один из непогожих дней. Винсент сочувственно вздохнул, обращаясь к Лилиане. — Собирайся. Тебе с Сиеной нечего здесь делать. Лука посмотрел на родителя через плечо, отнимая у девочки палец и та вновь залилась плачем. — При всем уважении, отец, я хочу забрать и Софи. Пока Каллисто не проспится и не придёт в себя, она может побыть у нас — на нейтральной территории. Винсент слабо улыбнулся, взглянув на настороженного и в то же время требовательного сына. — Вряд ли она будет нейтральной, если мы заберем ее, мой мальчик, и когда-либо еще. Делаешь так, как считаешь правильным, Лука, — он подмигнул сыну и тот, расценив эти слова верно, с благодарной улыбкой побрел наверх. Коротко постучав, Лука вошел в комнату Софи, сперва проверив Каллисто, пьяного и спящего мертвецким сном. На мгновение Лука потерял над собой контроль и, взведя оружие, навел его на Дона, желая уже спустить чертов курок — соблазн избавиться от такого болвана, как он, был слишком и слишком велик. Софи сидела у изголовья кровати, прикрыв пострадавшую сторону лица льдом, завернутым в тряпку, с пустым взглядом смотря в окно. Вечер опустился на Палермо и вдали на площади замерцали огни. Прохладный мартовский ветер ворвался в ее комнату и принес с собой аромат цветущих деревьев, взъерошив ее светлые волосы и колыхнув тонкий шелк ее ночного платья. — Как ты, милая? Я пришел, — Лука сделал шаг, прикрывая за собой дверь, приближаясь к постели, и Софи резко отвернулась, представив ему бледную спину. Каждый вдох был для нее пыткой, ребра болели. Но приходилось притворяться, что все не так уж плохо, просто немного нездоровится, что быть избитой подобным образом — в порядке вещей. Она кивнула. — Тебе не стоит смотреть на меня. Лука катнул зубочистку, языком прижимая ее к щеке. Ему было жаль бедную Софи, но он не знал, как к ней подойти, чувствуя некую вину за то, что появился только сейчас. Он физически не мог быстрее сократить расстояние, и опасался, что Софи сочла его трусом и кем-либо еще, делая шаг к постели. — Не говори так. Я хочу смотреть на тебя всю мою жизнь, ты же знаешь? Он опустился на кровать позади нее и нежно взял Софи за руку, поднося к губам, изучая следы чужих грубых рук. — Тебе так только кажется. Лука вывел линию ссадин, и его глаза наполнились болью. — Из-за чего он тебя унизил? Скажи мне, зачем он это сделал? Софи пожала плечами. Она не знала, что сказать: правду или горькую правду, вздрагивая от его горячих губ на своей шее. — Я не знаю, Лука, — ее пальцы сжали его, переплетаясь, пока она ютилась к его крепкому стану, к его теплу, чувствуя себя в безопасности с его широкой рукой на своем животе. — Понимаешь, я хотела зайти к Беате, она обещала одолжить мне красивую ночнушку с кружевом… прежде, чем отправиться к тебе, — ее здоровая щека покрылась краской и Лука смог только слабо ухмыльнуться уголками губ, целуя её плечо, почти не веря её словам. — Да? Твоя чудесная нагота, Сеттима, была бы мною более предпочтительна, — он подмигнул ей, вдыхая аромат её кожи. — Ты еще молода, чтобы прятать под ночным платьем свое тело. — Но, мы ведь хотели этим вечером… — Хотели, но у нас будет еще сотни вечеров, Сеттима. Софи повернулась и заглянула ему в глаза. Они были честными и светлыми, смотрящие на нее с жалостью и любовью одновременно. — Он убьет меня за то, что ты пришёл сюда, — пробормотала она, тут же шикнув от боли в уголке губ, куда опустился поцелуй Луки. — Я скажу ему об этом сам, не волнуйся, — длинными пальцами он потянул в сторону приложенный к скуле лёд и Софи, опустив глаза, поддалась его касанию, открывая вид на больное место, растекшееся ещё сильнее. Лука осмотрел его, прикасаясь к шее с её отметинами, от которых Софи было больно глотать, убирая её рассыпавшиеся волосы, и Лука поморщился вместе с ней. Он встал на ноги и, подавляя ярость на Каллисто, выпрямившись, шумно втянул воздух. — Я забираю тебя, — парировал он и Софи резко подняла голову: Лука посмотрел куда-то прочь, — знаю, как лечить подобные раны. Софи поежилась. — Каллисто оторвет мне голову, если я уйду. Лука выхватил изо рта зубочистку, поворачиваясь, указывая на Софи. — Сеттима, пожалуйста, послушайся меня — только так я могу быть уверен, что ты в целости и сохранности. Иначе я всю ночь буду беспокоиться о тебе. Софи неистово замотала головой: — О нет, дядя сойдет с ума от злости. Лука перебил ее. — К черту, старого ублюдка. Иди собери вещи на пару дней, а затем я отвезу тебя и Лилиану к нам в дом. Софи, поколебавшись, сделала так, как ей было сказано. Она всегда делала так, как ей велели, если чувствовала силу и власть говорящего, и Лука знал это. Спустя несколько часов Лилиана держала Софи за руку, будто пыталась удержаться за кузину, чтобы не сойти с ума от горя. Этой ночью у нее случился выкидыш, и теперь она лежала в постели, крепко сжимая ладонь двоюродной сестры, которая, к её счастью, была рядом, безусловно взяв все обидные слова обратно. Никто не упрекнул её в употребление кокаина, и даже Одри, которая обычно выносила свой судьбоносный вердикт, трагично молчала. Никто не вспомнил и о Каллисто, даже сама Лили: она споткнулась на лестнице, и это стало причиной несчастного случая. Это был двухмесячный плод, который повлиял на Анджело больше, чем он мог предположить. Он слышал из слухов об осведомленности Лилианы о его похождениях с Джорджиной, и, возлагая вину на себя, был особенно внимателен к жене, взяв зарок покончить с легкомысленными связями. Он чувствовал себя ответственным за то, что переспал с той женщиной, и теперь, случившееся даже сделало ему некое одолжение — с Джорджиной определенно покончено. Теперь Лилиана смотрела на поднимающийся рассвет, положив голову на плечо Софи, бледная и изможденная, твердо решившая завязать с кокаином и родить Анджело еще одного ребенка, мальчика. Она знала, что её муж так сильно хотел сына, что, если она родит его, то их отношения однозначно укрепятся. Он был, как и многие джентльмены на его орбите, мужественным и развратником, уподобляясь с юности старшему брату, в свою очередь весьма осторожному игроку, который вел двойную игру, скрывая этот факт от Софи без каких-либо угрызений совести. Анджело, как и Лука, как многие мужчины до них и после них, невольно давали ребенка всякой, кто раздвигал перед ними ноги и радовал глаз. И это было то, что она, и другие женщины на этой планете, не могли принять. Единственное, что у Лилианы было в качестве преимущества от остальных дам сердца ее мужа — это то, что она была матерью дочери Анджело Чангретты, и он любил этого ребенка. Мальчик был бы вишенкой на торте, и Лили была готова использовать все возможное, чтобы удержать его рядом с собой. Софи вяло улыбнулась и поставила рядом с кузиной чашку кровоостанавливающего отвара. — Могу я принести тебе что-нибудь ещё, Лили? Лилиана ухмыльнулась, довольная, что они снова были вместе, держались друг за друга, как за спасительную соломинку. — Прикури мне сигарету, дорогая, — она сделала глоток отвара и сморщившись, посмотрела на кузину, — а потом, может сделаешь мне чаю, будь добра. Я не смогу выпить это зелье. Софи кивнула. — Значит, ты завязываешь со всякой дрянью, да? Они смеялись вместе, зная друг друга лучше, чем кто бы то ни был. Огорчения и ссоры были забыты, даже трагедия медленно отходила от Лилианы на второй план, потому что Софи, прикуривая для двоюродной сестры сигарету, в глубине души чувствовала: ее кузина все еще под эйфорией. С того дня, когда Софи обязалась больше не брать в руки книг в бумажной обертке, они с Лукой проводили всевозможные минуты вместе, как можно дальше от этих любопытных глаз. Оставив Лилиану с Анджело, который стал для нее поистине панацеей, Софи вышла из спальни кузины. Проведав Сиену, она прошла в одну из старых комнат Луки, которую ей далеко не любезно предоставила Одри, разочарованная ее визитом. Софи ловко расправила подушки в постели так, чтобы они выглядели как ее спящее тело, на случай, если пытливая прислуга попытается заглянуть в комнату, а затем на цыпочках прокралась обратно в коридор. Она слышала голоса Одри и других женщин в холле, обсуждающих новость ночи за бокалом успокаивающего красного вина. Софи прошла по коридору. Было мало света, в основном из-за погасших бра вдоль стен, и ей пришлось идти на ощупь. Только пение птиц и утренний свет, просачивающийся через маленькое окно, что озарял ей путь. Толкнув от себя нужную дверь, Софи увидела Луку, который в сером блике утра курил сигарету, очевидно, ожидая ее. Его стан был сгорблен, а лицо задумчивое, пока он, сидя в кресле у остывшего камина, сдирал кожу на большом пальце, зажав сигарету в зубах, сощурив правый глаз. Софи видела, что он переживает за Анджело и его потерю. Она слышала, как он подыскивал слова поддержки, успокаивая брата тем, что он тоже был в подобной ситуации, пока его глаза бегали по окровавленным тряпкам, сваленным в кучу у двери судомойни, и теперь любопытство жгло Софи. В какой такой ситуации он был? В ту ночь, подойдя к нему и сев к нему на колени, она выкурила сигарету вместе с ним, инстинктивно прижавшись к его груди, и Лука молча поглаживал ее рукой с тлеющей сигаретой, между затяжками. — Как далеко она зашла на этот раз? — спросил он, опуская окурок в пепельницу, потоком дыма лаская лицо Софи. Она пожала плечами, находясь в поле его притяжения, замечая его желаемый взгляд на ткани своего ночного платья. — Не знаю. Лука нахмурился, касаясь носом ее щеки, вдыхая успокаивающий шлейф ее тела. Его руки тут же легли на ее талию, а дыхание стало шумным. — Я ляпнула про ту Джованни, и она пришла в ярость. Потом она сказала, что беременна, втягивая в ноздрю кокаин. Если бы Анджело узнал… — Софи покачала головой. Лука задумчиво кивнул. Он мог понять страх в ее голосе. — Черт возьми, он бы сошел с ума окончательно. У Анджело есть свои недостатки, я не спорю, но он любит свою дочь. Софи недоверчиво посмотрела на него, отвлекаясь от горячих ласк, что он выводил на ее шее, мешая сосредоточиться. — Ты смеешься? Анджело любит свою дочь? Он почти не бывает дома. Лука вздохнул, как будто это было для него слишком большой проблемой, и тогда он был так похож на ее дядю Каллисто, как-никак, они были родственниками, что она почувствовала, как по телу пробежали противные мурашки. Лука уткнулся в ее скулу. — Поверь мне, он любит Сиену. Он просто хочет сына, вот и все, — он сказал это с таким апломбом, словно говорил о себе, и это не ускользнуло от внимания Софи. Она мысленно заглянула в будущее, и в данный момент оно не предвещало ничего хорошего для нее. Лука слишком много времени проводил с Каллисто и Анджело, но это можно было исправить, даже нужно. — Ты даже не удивлён новости, что она ждёт ребёнка? Лука хмыкнул, прикусывая кожу над её ключицами, поглаживая мягкие бедра. — Взрослый мир, Софи. Нам всем нужны наследники. Софи быстро сглотнула, поймав многозначительный взгляд Луки глаза в глаза. — Что мы будем делать? — осторожно спросила она и Лука пожал плечами. Он чувствовал, что некие силы привели ее сюда ни по какой другой причине, кроме той, что ему захотелось побыстрее возлечь с ней, прежде чем он доберется до Каллисто. Лука любил Софи, но иногда он просто хотел немного покоя и удовлетворения. Однако с ее кузиной и его братом, а также Каллисто, это было практически невозможно. Лука обожал ее, он не представлял жизни без своей Сеттимы, что прочно вошла в его жизнь этой зимой, но, время от времени, в силу возраста, нервной работы и привычки получать женщину хотя бы несколько раз в неделю, ему хотелось обыкновенной случки, и, как все подобные ему мужчины, он считал это своим долгом — подвести Софи к естественному процессу. Они просидели на кресле почти час, разговаривая о том, что Лилиана могла бы всего этого избежать и что Анджело вёл себя крайне безжалостно все эти месяцы по отношению к ней, встречая вышедшее из-за горизонта солнце. — Скажи-ка мне, — Лука заглянул в ее зеленые глаза. — Теперь ты менее настроена, да? — запуская руку под ткань её ночного платья, поглаживая острые колени. Софи вопросительно напряглась. — Ты была одна с Лилианой все это время, пока происходило непоправимое: насмотрелась на кровь и на то, к чему приводят… — Лука побледнел от слов об алой жидкости и закрутил рукой, жестом выражая всю эмоциональную составляющую, — более нецеломудренные отношения между мужчиной и женщиной. Опустив глаза, Софи неуверенно закусила губу — она знала, что Лука не боится крови, он боится первопричины ее появления. — Если бы ты однажды изменил мне, как изменяет Лилиане Анджело, я бы ушла от тебя. Например, отправилась бы в пустыню, и путешествовала бы по ней на верблюде, вместо того, чтобы выбивать душу из тебя и какой-то девицы, жертвуя собой, — Софи выдала это с забавной рассудительностью. — Какой в этом смысл? — и когда Лука засмеялся, она почувствовала себя глупой. Невольно он заставлял Софи чувствовать себя ребенком; он и ее братья, несмотря на то, что её слова и действия были достаточно разумными. Если бы Софи узнала о его внеплановых женщинах, он легко заморочил бы ей голову, так как в глубине души знал, что нужен ей в тысячу раз больше, чем она ему. Ей уже исполнилось шестнадцать, так что Софи могла сама принимать ответственные решения, к которым Лука упрямо подталкивал ее. Почувствовав привязанность к маленькой Сиене, с которой ему нравилось проводить время, Лука в порыве неожиданно захотел создать такое же чудо. Он был удивлен тем, насколько ему нравилась эта сообразительная малютка: красивая и умная девочка. Хотя он, как и Анджело, желал иметь сыновей. Мягко поцеловав Софи в губы и, почувствовав, как она отозвалась на его ласку, у него возникло ощущение, что он сможет получить Луку-младшего к Новому году. Единственное, что он мог дать Софи от сердца, как символ их любви. Лука предчувствовал, что Софи готова к этому в ее возрасте так же, как и он в своей зрелости, гораздо больше, чем любая другая женщина. Даже больше, чем его бывшая жена, яблоком раздора с которой помимо отсутствия чувств стало еще и отсутствие наследника. Прижимая Софи к себе, Лука был тверд в знании, что она, его Сеттима, разумная душа, никогда не разобьет его сердце, отправившись за горстью паршивых ягод. Она слишком серьезна для подобных пакостей и весьма покладиста, чтобы ослушаться. Целуя её в ухо, нацелив взгляд на остывающие угли, он боялся разбить ее первым, вольно и невольно. А пока план увидеть Софи с животом, в котором шевелилось бы переданное им существо с ручками и ножками, был в списке его приоритетов. Из стратегических рассуждений — это был надежный способ добиться своего: Каллисто не посмеет выступить против, как и прикоснуться к Софи своими гадкими лапами ровно до дня их отъезда в Штаты. Ему придется согласиться на их брак. Все-таки это лучше, чем рождение внебрачного ублюдка у племянницы самого Дона! Кто пойдет на такой позор? Размышляя таким образом, Лука не мог сдержать улыбки. Каллисто очень скоро потеряет все. Его империя перейдёт в руки Луки, его отца, и именно об этом дне он мечтал. К тому же Лука, как ни странно, был влюблен в Софи: она его чем-то привлекала. Девчонка так умела, не отрываясь, смотреть ему в глаза, что порой напоминала преданную собачонку, но умеющую болтать с хозяином и без конца повторять ему, как ей хорошо рядом с ним и какой он шикарный мужчина. Эта девичья лесть подогревала его. Теперь он был вынужден признать, что их отношения — это больше не тот зарок, который он дал ей в день похорон Цезаре. Это было любовью, настоящей любовью, ведь не зря у него так горели глаза и сводило живот, когда он смотрел на свою Сеттиму. Лука хотел от нее ребенка: можно ли было назвать его желание высшим проявлением истинности чувств? — Сеттима, ты же знаешь, как я тебя люблю, моё сокровище? — спросил он, подняв на нее задумчивый взгляд, проводя полосу касаний по ее спине. — Да… — она живо кивнула, просияв в своей безупречной невинности, облизнув губы. — Да, я знаю, Лука. Он ухмыльнулся, ожидая кое-чего в ответ, чтобы ухватиться за возможность пошантажировать её, в своей привычной манере капореджиме. — И я… и я люблю тебя, Лука, — это первое признание, которое она держала под замком в своём сердце с детства, наконец, смогло выбраться. Она так много раз представляла, как признается ему в любви, ночь за ночью, и сейчас, когда это произошло, она не почувствовала той эйфории, которая обычно посещала её фантазии. Реальность имела свойство искажаться. Он улыбнулся ей и, нежно поцеловав, сказал: — Я буду называть тебя моя Bimba. А я буду… — Pasticcione? Лука надкусил зубочистку и усмехнулся. — Негодяй? Софи кивнула с улыбкой. — Устраивающий неразбериху. Именно так. — Тогда, Негодяй с удовольствием взглянул бы на твою грудь. Что скажешь, Детка? Позволишь мне посмотреть на нее, м-м? — его плотоядная улыбка и игривый взгляд, устремленный ей в глаза, заставили ее проникнуться просьбой, и Софи неохотно спустила с плеч бретели ночного платья, обнажая себя по пояс. Она знала, чтобы удержать Луку, ей придётся пойти на многое.