Все эти басни выдумала ревность. За этот год мы не могли ни разу В лесу иль в поле, на холмах, в долинах, У быстрого ручья иль тихой речки, Иль на морском песчаном берегу Под свист ветров кружиться без того, Чтоб наших игр ты не нарушил ссорой. — У. Шекспир
Софи перевела пустой взгляд на часы. Было семь утра. Она сидела на холодном кафельном полу уборной, наблюдая за наступающим на пятки солнечным светом, что заливал комнату, освещая скомканную постель. Софи ничего не чувствовала, окаменев, обхватив колени и прижав их к груди. Лука мог вернуться в любую минуту и именно это знание заставило ее подняться на ноги. Она живо сменила постель, выбросила все постельные принадлежности, вычистила кровать и заправила ее заново. Она была в шоке от того, что произошло, выполняя всё на полном автоматизме, чувствуя запах Каллисто на себе. Это был приторный запах ненависти, и когда слезы наконец навернулись, она не смогла их остановить. В глубине души она знала, жадно намыливая тело и смывая обильную пену, что Лука никогда не сможет пережить это, если узнает. Поэтому она решила сокрыть случившееся любой ценой, захлебываясь плачем, всеми внутренними силами останавливая слезы, но проблема была в том, что сил в действительности у нее не осталось. Софи чувствовала себя разбитой, деморализованной и полностью побежденной, и она была достаточно проницательна, чтобы понять, что это то, чего хотел Каллисто, и что она, по сути, играла ему на руку. Ее жизнь превратилась в ад за несколько часов, и она просто не знала, что ей делать. Она могла только попытаться сохранить хоть какое-то достоинство и спасти свою жизнь после всей этой ненависти. Но хуже всего было ее чувство полной беспомощности, осознания того, что у нее нет выхода из своих проблем, осознания того, что она, по сути, принадлежит тому, кого она ненавидела. Она все еще плакала час спустя, когда Лука открыл дверь своим ключом и нашёл её в постели, причудливо одетую в его джемпер с высокой горловиной, с жалобами на необъяснимую болезнь, которая сразила её, потому она не открыла дверь Федерико этой ночью. Софи точно не была больна, этой ночью она выглядела великолепно, и они должны были отправиться загород, несмотря не невзгоды, что свалились на его голову. Лука шутливо постучал в дверь, надвинув шляпу на бок, и когда Софи вздрогнула и обернулась, это показало ему, насколько озабоченной своими мыслями она должна быть, излив первородный страх. — Кто там? Лука возмущенно рассмеялся — он сам был на грани срыва, поэтому его смех был скорее нервический, защитной реакцией на беду, чем веселым или счастливым. Дверь медленно открылась, и Софи слабо улыбнулась. — Как ты думаешь, кто это, озорная девчонка? — Лука подскочил к постели и мягко схватил Софи, роняя на спину, кусая её в шею, чтобы немного растрясти обстановку. — У нас осталось незавершенное свидание, ты помнишь? — он подцепил большими пальцами ее пижамные штаны, зубами оттягивая вниз ткань джемпера, издав игривое рычание. Софи хотела расплакаться, задев затылком деревянное изголовье, и лёгкая боль — последнее, что ей было нужно: в замешательстве она забыла, что должна была рассмеяться и подыграть ему — это было частью их прелюдии. — Мне очень тяжело, Лука. Он продолжал кусать её, олицетворяя то, как соскучился и как нуждался в ней. Потрясение от пожара дало излишний выброс адреналина, от которого Лука чувствовал себя заряженным и отчаянным одновременно, нуждаясь в беззаботной Софи, как в новой дозе кокаина, которой его угостил Анджело. — Бедный малыш — ты осталась без десерта на ночь? — театрально пожалев ее, Лука скривил жалостливую гримасу, опустив уголки тонких губы, и принялся щекотать Софи. — Ты бы знала, как расстроен папочка, что был вынужден уйти и оставить тебя, горячую и влажную в этой гребаной ледяной постели. Софи грустно покачала головой, выглядя так, будто была на грани слез. — Ты не должен был оставлять меня одну, — ее голос дрожал, и Лука приподнялся, его улыбка сошла на нет. Он серьезно присмотрелся к Софи и почувствовал сильное беспокойство: его Сеттима выглядела очень болезненной, от темных кругов под глазами до неестественной бледности ее загорелой кожи. Она выглядела желтой, как будто не спала несколько дней. — Прости, tesoro. Если бы не этот ёбаный пожар. Всё сгорело, мать её, дотла. Лука торопливо снял пиджак и, достав из кармана портсигар, взял сигарету в губы и, дважды клацнув зажигалкой, глубоко затянулся. Софи тяжело вздохнула, и Лука снова посмотрел на нее с беспокойством, прикладывая ладонь к ее лбу. С ней явно что-то случилось — Софи казалась измученной и подавленной. Это было в ее глазах, они были мертвы; изможденная и с серой кожей, и всего этого было достаточно, чтобы предупредить Луку о каком-то несчастье. Софи попыталась улыбнуться. — Я не смогу поехать загород. — У тебя что-то болит, милая? — его голос был мягким, заботливым, и это погубило Софи. Сочувствие вдобавок к тому, что она испытывала, заставило ее начать всхлипывать, сначала тихо, а через несколько секунд громко. Луке стало не по себе. Он прижал Софи к груди, пытаясь понять, что с ней стряслось. — Пожалуйста, Сеттима, скажи мне, что с тобой. Софи пожала плечами. — Я плохо себя чувствую, Лука, вот и все. У меня очень сильно болит голова. Лука задумчиво провел взглядом по свежим простыням. — Наверное, ты простыла вчера после купания в холодной воде. Прости меня, я был не осмотрителен. Софи уставилась сквозь Луку в окно, наблюдая за происходящим на улице так, будто это имело первостепенное значение, пока по щекам ее бежали слезы. На самом деле это просто отвлекало ее от его пытливого взора. Лука стёр прозрачные капли с ее скул, укладывая Софи на подушку. — Ложись, а я сейчас принесу тебе чай и смотаюсь до лавки, куплю что-нибудь на завтрак, м-да? Софи вцепилась в его жакет, яростно покачав головой, смотря на него снизу вверх, как израненное существо, прежде чем её начало трясти. — Нет. Не уходи. Чай, только чай. — А как же твои любимые слойки с кремом — может они поправят твоё здоровье? — его улыбка была ласковой, он знал ее наизусть. Софи отрицательно закрутила головой, вспомнив член Каллисто перед её лицом, и то, как он грубо заставлял взять его в рот. Ее начало тошнить, потому что запах его грязного тела всё ещё отчётливо стоял на ее рецепторах. — Сеттима не хочет слойки… — расправляя плечи, Лука задумчиво сложил губы, не в силах сдержать ухмылки, пока в голове его шли умственные процессы в более усиленном режиме. — Неужели? И ничего из сладкого, да? Хм… Софи подтвердила его слова пустым кивком, опуская голову на его тыльную сторону ладони. Лука прикоснулся к ее коже губами. — У тебя озноб. Давай вызовем доктора? Софи перелегла на спину с пустым лицом, уставившись в потолок, и покачала головой. — Посиди со мной, — ее губы затряслись и Лука встревожился еще сильнее, закуривая еще одну из своих бесконечных сигарет, держа Софи за руку, бледную и холодную, как у покойника. Что ж, как сказала бы его старая бабушка — в один прекрасный день все всплывет наружу.***
Некоторое время спустя Софи без аппетита смотрела на блюдо с фаршированными овощами, прежде чем поднять глаза и ужаснуться тому, в какое же адское приключение превратилась её юная жизнь. За столом собралась вся семья, что в последние полгода было довольно редким явлением из-за тихой вражды между Лукой Чангреттой и Каллисто Спинетта. К слову, Каллисто все эти месяцы был похож на наевшегося сливок кота, и по всему его поведению Софи знала, почему он такой самодовольный. Он перевел свой мутный взгляд с нее на Меиру — если бы она знала, что он сделал в ту ночью с ее дочерью, она бы взбесилась. Она любила Софи, все любили Софи. На самом деле она была не похожа на мать — Софи Леоне почти знала себе цену. Что ж, он пустил поезд в движение и теперь собирался сидеть, сложа руки, и смотреть, что будет происходить дальше. Софи принадлежала ему, и он это знал. Лука был в неведении, продолжая думать, что эта маленькая остроносая птичка только его, и Каллисто позволил себе улыбнуться Софи — она никогда не проболтается об их маленькой встрече, и он захотел повторить ее снова. Он знал, что она будет скрывать правду до самой могилы, иначе ее отношения с драгоценным Лукой станут рушиться. Младший Чангретта, может быть, сделает себе имя в Америке, создаст свою собственную банду, но его маленькое любовное гнездышко теперь испорчено, и это будет иметь эффект домино на всю оставшуюся жизнь. Каллисто понимал, что низведет ублюдка изнутри. — Ты в порядке, Сеттима? — неожиданно спросил один из ее братьев, предположительно Евангелиста, и Софи подняла веки. Она посмотрела на своих братьев, сидя ближе к ним, проводя все свое свободное время в их компании, если не с Лукой, не только потому, что она любила их, и даже Гаспаро, но и потому, что они не подпускали к ней Каллисто. Он нервничал из-за племянников, которые разнюхали его нрав еще в юном возрасте, предпочитая не поддевать Софи в их присутствии. Во всяком случае они все были достаточно взрослыми — от двадцати шести до восемнадцати, представляя собой определенную угрозу. — Софи?.. — таинственно протянул Сантино. — Сестричка, спустись за землю. София верила, что Каллисто испугается, если её братья узнают о том, что он сотворил с ней, уставившись в одну точку. В отличие от их матери, они были бы склонны поверить в ее версию. — Ладно, оставьте свою сестру в покое — сегодня Софи встала не с той ноги и туго соображает, — вставила свое слово Меира, как и всегда, сценически улыбаясь остальным, пытаясь сгладить углы. Софи широко улыбнулась говорившей женщине. Она сидела там, вся в лучшем виде, будто никогда не получала от мужа тумаков, на каких стоял белый свет, и Софи снова захотелось закричать. Рассказать своей матери, какой бессодержательной старой сукой она была, как она презирает ее эгоистичное существование, как она ненавидит мужчину всей ее жизни, который трахнул бы дырку в заборе, гребаную козу, не додумавшись хотя бы ради приличия или ума вытащить свой обрубок вовремя. Каллисто улыбнулся масляными губами, пережевывая кусочек ветчины. — Или не с той кровати, а? — его ехидный прищур метнулся к Луке, что сделал глоток красного вина, выпрямившись и уставившись на Каллисто в ответ без какой-либо тени. Все в столовой засмеялись. Софи захотелось сказать всем, чтобы они отвалили, но вместо этого она почерпнула ложку овощей, и затолкав в рот, повернулась к Каллисто, который, очевидно, ожидал ее ответа. Софи посмотрела на свое окружение: на братьев, мать и Луку, на его семью, что смотрела на неё без какой-либо особой симпатии; она не выдержала и заплакала. За столом воцарилась смутная тишина. Лука мог только претерпевать желание сорваться с места и обнять её, как можно сильнее. Жвала Каллисто замедлили ход — может быть, он понял, что совершил, откладывая приборы. Скулы его вздымались, а вена на шее пульсировала. Нанни, у которого был очень хороший детектор дерьма, помог сестре встать из-за стола и покинуть гостиную с достоинством. Софи услышала насмешку Каллисто, почувствовала гнилой запах его тела, и ее затошнило. Позыв к рвоте был таким сильным, что она нырнула в ванную комнату, выплескивая обед. Изо всех сил держась за брата, она рыдала от всего сердца. Софи говорила бессвязно, и Нанни мог разобрать только то, что она повторяла снова и снова, в перерывах между рвотой: «Мне так жаль. Мне очень жаль, что так вышло». Федерико молча наблюдал за тем, как за трапезой, услышав недомогание Софи, больше всего насторожились двое: Лука и Каллисто. Они оба оглядывались в сторону ванной комнаты, задумчиво опуская брови и поджимая губы. Любой, кто знал бы ситуацию, мог подумать, что эти двое думают об одном и том же. Голос Меиры доносился издалека, и Каллисто знал, что попал под кокаин. Он нюхал его перед ужином так много, что теперь не опасался реакции жены и кого-либо ещё, грустно вздыхая, встречаясь с Лукой взглядами: — Я думаю, что дела у нашей Сеттимы не в порядке, а? Мы все ели гребаное жаркое, и никто не заходился в рвоте, правда? Меира моментально прожгла мужа глазами, чувствуя настороженный взгляд Одри. — Ну, ты не можешь придираться к ней из-за такой ерунды. Она могла просто не выспаться. Каллисто снова почувствовал, как внутри него поднимается гнев. Он проглотил его и сказал так разумно, насколько мог: — Она слишком много спит, часто жалуется мне и другим на усталость. Я думаю, есть все признаки.***
Софи увидела Луку поздним вечером, хотя ей показалось, что она заметила его раньше, у патио, и на мгновение она запаниковала, думая, что кто-то из них перепутал время встречи. Но он лишь обсуждал некоторые дела с Каллисто и отцом, задумчиво и односложно отвечая на вопросы, смотря вдаль, что-то соображая. Все ее капризы и ее забавное поведение должны быть забыты, потому что все это Лука мог списать на ее новое состояние, с которым она ещё просто не знала, как справиться в силу юных лет. Она носила его ребенка, и, хотя он беспокоился о том, почему она держит эту новость в себе, он был взволнован. После той ночи, которую он пережил, эта благая весть стала бы настоящей находкой. Он нуждался в этом, нуждался в том, чтобы случилось что-то хорошее. Тем не менее, она не сказала ему, несмотря на то что Лука догадывался и раньше, обводя глазами ее живот в те редкие дни, когда она полностью раздевалась перед ним, сидя на постели. Однако, мерзкое чувство, что с ней что-то в корне не так не покидало его. Вопреки всему, Лука надеялся, что это только гормоны, как ему подсказала Лилиана. Лили знала, что Лука волновался за Софи, спрашивая, не рассказала ли она ей что-нибудь: может, он сделал что-то не то, и неосознанно расстроил ее. Но Лилиана уверяла его, что это всего лишь всплеск, что они бывают у всех девушек в разные дни календаря, что безоблачный роман не может длиться вечно. Лука ухватился за это оправдание обеими руками, полагая, что даже такое бесполезное создание, как Лили, права, потому что ему нужно было в это поверить. Члены мафии пили послеобеденный чай на улице, потому что пить его в духоте особняка было издевательством. Было жарко, знойно жарко, июньское солнце нещадно жгло и возбуждало, заставляя мужчин то и дело стирать капли пота со лба, расправляя прилипшие к телу под жакетами хлопковые белые рубашки. Когда Софи подошла к саду и не смогла увидеть Луку, у нее упало сердце. Но он был там, за деревьями, сидел под раскидистым дубом — свидетелем их первых невинных свиданий, и курил — ожидание было слишком утомительным. Он живо поднялся на ноги, стоило Софи подойти к нему, вытолкнув из лёгких дым, прикасаясь губами к ее розовой щеке. Каждый раз, когда он прикасался к ней, опуская руки на ее талию, прижимая к своему сильному телу, ей хотелось плакать, поэтому она существенно медленно отстранилась от него. — Всё хорошо, Сеттима? Лука осторожно наблюдал за ней, поправляя пуговицы жакета: Софи изменилась с тех пор, как сгорел его склад в доках. Он снова и снова, день за днем, объяснял ей, что на самом деле у него не было выбора, кроме как уйти в ту ночь, чтобы разобраться со всем на месте. Он приносил извинения, что оставил её в ту ночь одну, просил прощения, что уронил в холодную воду, боясь, что подорвал ее здоровье, но в глубине души Лука чувствовал, что все это было не то. Сколько бы раз Лука ни пытался с ней заговорить или полюбить ее, она была другой. Когда он приглашал её к себе на выходные, Софи едва ли не впадала в истерику, отказываясь, ища нелепые причины и отговорки. Она словно обезумела, находясь в другом измерении, и это начинало его пугать. Он не знал, что с этим делать. Цветы, коробки шоколадных конфет и открытки так и не помогли ей оправиться. Софи мало спала. Она была утомлена физически и морально, вымученно опускаясь на край скамьи, отталкивая его руки. — Со мной все прекрасно, Лука, ради всего святого, оставь меня в покое с этим дурацким вопросом! Он тяжело вздохнул, раздувая ноздри. — Ты уверена, что с тобой все в порядке? Софи не ответила ему, и он не знал, как нарушить гнетущую тишину между ними, потирая тяжёлые виски. Софи сидела рядом с ним, осматривая ландшафт её детства — почти нескончаемые сады и аттики. Подняв голову, она уставилась на дерево, что так много раз прикрывало её безнравственность, когда Лука хотел быстрого всплеска, прижимая ее к столу. Наблюдая, как его листья превращаются из ярко-зеленых в более темные, пыльные, июньские, трепещут на теплом морском ветерке, под неведомо звездным небом, Софи слушала вздохи времени с каждым ударом часов. И по мере того, как дневной свет брал обратный отсчет, живот Софи рос, но она этого не замечала, как не замечают сокращение дня, хоть и догадывалась. Она снова почувствовала жгучие слезы и попыталась сдержать их, смотря на пустую бренность своего бытия. Если Лука увидит ее плачущей, это снова вызовет у него вопросы и проявление тревоги с добротой. Это была доброта, которую она не могла вынести. — Прогуляемся? — Лука протянул ей ладонь и Софи нехотя приняла ее, несмотря на слабость и желание прилечь, и чтобы никто ее не тревожил несколько месяцев. Они медленно шли по лугу, прокладывая полосу по колено в траве, усыпанной лютиками. С вершины перекрытия Софи могла видеть свой дом, идеально прямую серебряную линию, уходящую в синеву от дымохода на его красной черепичной крыше. — Ты не собираешься к доктору? — спросил Лука, выжидательно щурясь на Софи. Она посмотрела на него с высоты кирпичного забора, на который взобралась и по которому любила ходить ещё в детстве, держась за руку Луки, как по канату, прежде чем вопросительно приподнять брови. — А зачем? — это звучало так беззаботно и даже легкомысленно, когда Софи заправила за ухо выпавшую прядь. В эти редкие мгновения она снова становилась собой в этой щадящей ночной прохладе Сицилии. Лука присмотрелся к ней — Софи действительно не понимала или искусно делала вид? Но судя по тому, как она нахмурилась, ей и правда не приходила в голову никакая потусторонняя мысль. Она была так угнетена поступком Каллисто, что не замечала ничего вокруг. — Если я спрыгну, ты меня поймаешь? Лука живо приблизился к Софи — бортик был достаточно высок местами. — Конечно, но я бы не советовал тебе это делать, моя любовь. — Почему же? Софи продолжила медленно ступать по шаткой кирпичной кладке, рассматривая исчерпывающий вид на ночное Палермо, как будто пытаясь впитать его в себя всеми фибрами тела. — Насколько я могу предполагать, ты беременна. — Я — что?! Софи оступилась о сколотый кирпич и Лука вовремя подхватил ее, шумно выдохнув, опуская её на землю. Новость подкосила её, сделав ноги ватными. — Так, достаточно на сегодня, Софи, — его голос звучал твердо, строго. Софи отказывалась верить своим ушам. Она водила глазами по его лицу, то краснея, то бледнея, которое оставалось непроницаемым. — Я не могу быть беременна! — она была на грани истерики, и Лука нежно обнял ее. — Это ошибка. — Это не ошибка, моё сокровище. Твое тело стало превращаться в тело женщины с тех пор, как мы стали заниматься любовью: и мы зачали ребенка — я и раньше слышал о таких случаях. — Что же мне делать? — жалобно захныкала Софи и Лука прижал ее к себе. — Не волнуйся, ангел мой, я все улажу. Это немного успокоило Софи, и она, крепко вцепилась в Луку и ткань его жакета. Если она была беременна, то это могло быть и от Каллисто. Софи пронзил ужас от этой мысли, и она закусила губу, чтобы не взвыть от отчаяния. Здравомыслие уверяло её в том, что Лука любил ее в ту же ночь, когда ее изнасиловал Каллисто, он также любил ее снова и снова больше трех недель до, а значит, вероятность его отцовства увеличивалась. Софи судорожно вздохнула: она даже не могла мысленно подсчитать точный срок и это усугубляло её паранойю. Она покачала головой и постаралась взять себя в руки. То, чего она боялась больше всего на свете, только что было сказано вслух, и каким-то образом сделалось правдой. Лука предложил ей пойти по тропинке вдоль озера, когда Софи немного успокоилась, плохо соображая из-за обрушившейся на нее новости. Лука держал ее за руку, все время говоря о том, как он ее любит. Софи вспомнила то место, на которое отец часто водил ее, когда она была совсем ребенком, опуская ноги в прохладную гладь озера, приподняв полы юбки. Она неожиданно остановилась и посмотрела на Луку из-за плеча. — Что-то случилось? — спросил он, не упуская ее из вида. — Ты обещаешь не оставить меня? — Обещаю, — сказал он, а потом взглянул на часы. — Уже пора возвращаться. Почти полночь. Софи мрачно кивнула: — Я понимаю. Ну, тогда ты иди, а я побуду здесь ещё немного. — Нет. Я не позволю тебе уйти так далеко от дома в одиночку. Нам нужно вернуться, Сеттима, уже слишком темно. Софи ничего не ответила. Лука помог ей надеть обувь, глядя в сторону, пока она поправляла юбку, и они молча пошли обратно по полям. Когда они приблизились к дому, Лука коснулся её губ и Софи отпрянула: — Теперь ты ненавидишь меня? — Мне шестнадцать, Лука. Нам не следовало растворяться друг в друге. — И что ты хочешь этим сказать? — Лука окончательно остановился и уставился на нее. — Я должна была быть менее безрассудной. Мы услаждали друг друга почти каждый день, и я не знала, что получится что-то не то так скоро, я не хотела знать. Катнув во рту зубочистку, Лука зло прищелкнул языком. — Ха! Я ничего от тебя не скрывал, tesoro, не прятался под одеялом, милая, не оставлял тебя в неведении относительно того, как все закончилось. Когда я сказал, что мы вместе должны идти по пути, который я знаю, ты согласилась. Софи недоверчиво фыркнула. — Ты говорил, что опасаешься потерять контроль и что такой случай был бы прекрасной вещью! И я позволяла тебе терять его, но ты не предупредил меня, как скоро все может обернуться против нас. Лука на мгновение закрыл глаза, как будто Софи разозлила его своими словами. И тут же она почувствовала себя разъяренной в ответ. — Это естественно, и мне жаль, Сеттима, что тебя не просветила твоя мать о том, когда мужчина и женщина, черт возьми, любят друг друга настолько, что ложатся в одну постель и у них случается насуетить «что-то не то». Софи раздраженно сцепила зубы. — Да, и это «что-то не то», потому что моё положение не назвать иначе! Лука, сняв шляпу, уставился на нее, стиснув зубы, прикусив язык. — Ну, давай, пристрели меня за этого ребенка, которого будешь любить, также, как и я, больше жизни! Почему бы и нет? — Я не готова, ты видишь?! — закричала она, ударяя Луку по плечу и груди, от силы приложенной к удару закусывая левую ладонь. Лука попытался прижать её к себе, но Софи не поддавалась. — Неужели ты не хочешь увидеть, как он рисует или поёт свои причудливые песенки? Софи посмотрела на Луку и зашагала домой так быстро, как только могла, по высокой траве. Он отступил и позволил ей вернуться в особняк. Добравшись до дома, она побежала по коридору, вверх по лестнице и в свою комнату. И когда она захлопнула дверь спальни, рухнув на пол, то почувствовала сильнейшее желание увидеть своими глазами, как их с Лукой ребёнок красиво рисует свои забавные картинки.