Этот вот околдовал ей сердце.
— Ты, ты, Лизандр! Ты ей писал стихи,
Залогами любви менялся с ней,
Под окнами ее при лунном свете
Притворно пел любви притворной песни!
Ты послушанье, должное отцу,
В упрямство злое превратил!
Ты ж, Гермия, старайся подчинить
Свои мечты желанию отца,
Не то предаст тебя закон афинский
(Которого мы изменить не в силах)
На смерть или на вечное безбрачье. — У. Шекспир
Было три часа пополудни, когда Лука прошёл в гостиную родительского особняка. Одри сидела у камина, перепроверяя меню на завтра, дала несколько указаний экономке, прежде чем поднять глаза на сына. Ее волосы были подстрижены, подвиваясь от природы, а большие, чуть навыкате, темно-зеленые глаза устремились на ее ребёнка, в теле зрелого мужчины, который сам готовился стать отцом. Ее гордый стан с идеальной осанкой изображали её величественной, беспрекословно чтящей сицилийские традиции и чистоту итальянской крови, маленькой женщиной. За ее худощавым телосложением скрывалась сила характера и вспыльчивый нрав, перед которым трепетала даже ее невестка. Ее старший сын был зеницей ее ока, и она не допустит, чтобы кто-либо мешал ему на пути к становлению. Он был надеждой семьи, надеждой рода Чангретта, в который она вошла, будучи дочерью обыкновенного Солдата. Она много раз лгала и давала ложные показания ради своего Луки, который был настоящей оторвой и будущим головорезом, от его католической школы до настоящего времени, и теперь, когда ее сын пришёл домой, она едва сдерживала свое волнение от радости встречи. Она окинула взглядом огромный особняк, рассмотрела каждую деталь, идеально установленную в том месте, где она должна быть, остановив взгляд на не менее идеальном сыне. — Лука, мой дорогой, — она встала с места и, подойдя ближе, позволила ему коснуться её руки, прежде чем обнять рослого джентльмена в костюме и шляпе. Лука переминался с ноги на ногу, как и всегда, когда находился в поле притяжения своей матери, и улыбался. Он знал, что предстоящий разговор будет непростым, преисполненный надеждой на отца, пожав ему руку со всем своим уважением. — Присядь, мой мальчик. Доминика сварила имбирного пива. Не желаешь стаканчик? Не дожидаясь его ответа, она прошла в столовую и взяла со стола большой кувшин с пивом. Ей нужно было подумать — в чем причина его столь неожиданного появления. Одри вернулась в гостиную с кувшином в руках, а Доменика покорно семенила за ней, позвякивая подносом с бокалами. Доминика, маленькая женщина с миловидным лицом и стройной фигурой, как обычно, готовила. В любое время дня и ночи она готовила. Если бы вы зашли к ней на кухню в два ночи, через пять минут перед вами была бы поставлена горячая еда. Винсент листал газету и курил сигару, изредка поглядывая на сына, что остался стоять, сняв шляпу и прижав её к груди, собираясь рассказать о чем-то сердечном. Лука наблюдал как мать наполняет ему бокал, принимая его с особой благодарностью, заглядывая в ее прекрасные глаза, и внутри у него все заныло — мать ненавидит Меиру и Ариэллу, из года в год порицая их род, даже манеру одеваться, потому что та не соответствовала дресс-коду женщин мафии. Она не претерпевала евреев, как это делали многие, хотя бы потому что это было частью итальянского культа, и всеми фибрами души презирала выбор покойного Цезаре, смешавшего кровь с не католичкой. Когда он рос, он гордился своими матерью и отцом: от их твёрдого слова и умения выживать, до статуса, которого добилась их семья. Его отец всю жизнь был добытчиком. Прихвостень, и все же теперь он понял, что, если бы его старик использовал все свои возможности, он мог бы жить в статусе капореджиме без чертовых дуэлей и грязной работы, которую начал делать в тринадцать лет. Одри улыбнулась, и Лука увидел новые морщинки вокруг ее рта, тонкую, как бумага, кожу. Его мать состарилась, а он даже не заметил. Через силу улыбнувшись матери, Лука отпил пива и, как только поставил бокал на столик, сказал: — Я должен сообщить вам, что Софи ждет от меня ребенка. Слова Луки стали для четы Чангретта громом среди ясного неба, сразившим их. — Что?! Лука наблюдал за лицом отца. Оно было багровым, пронизанное недоумением и неподдельным отвращением. Чангретта-старший был в ярости, и Лука мог это понять: его старший сын не только совратил племянницу Дона, но и одарил ее ребенком. Людям старой школы, таким как Каллисто или Винсенту, было трудно осознать произошедшее. Это было неслыханно, это было нарушением всех неписаных законов, и хуже всего было то, что присяжные не принимали участия до тех пор, пока не стали известны чувства Дона. Лука в глубине души понимал гнев своего отца, но хотел, чтобы тот держался подальше от последствий ради его же безопасности, если это будет возможно, учитывая характер Каллисто. В отличие от своего троюродного брата, Винсент никогда не был так увлечен бизнесом. Он любил спокойную жизнь. У него никогда не хватало ума, чтобы добраться до вершины, он был трутнем, каждодневным работником, обычным тяжеловесом. Он не хотел быть в центре внимания, и был вполне доволен тем, кем являлся. Новость потрясла всех присутствующих в комнате. Каким бы отвратительным со стороны это ни было, Винсент в какой-то мере понимал, почему его сын дошел до такой крайности — он влюбился в дочь покойного консильери. Винсент знал одну простую вещь: Лука думал, что поступил правильным образом: заступился за несчастную полусироту, одинокую девочку со смазливым личиком, пригрел, а потом уложил в свою постель и продолжил утешать её уже в ней. Однако Лука, как обычно, поступил категорически неправильно. Лука обесчестил племянницу Дона, и это было определенно нет-нет. Мужья, сыновья, друзья и родственники в каждом клане были созданы, чтобы защищать девочек, девушек и женщин от подобных преступлений, а тут Лука оступился сам. Так все устроено в их мире, и Винсенту надо было напомнить сыну о его обязанностях в свое время. Он также знал, что его сын испытывал на себе счастье взаимной любви после неудачного союза, на который он толкал его все эти несколько месяцев. Однако, видя, как Лука зажимает племянницу Дона, Винсент только прикрывал глаза в ежедневной надежде и мольбе, что молодой человек будет руководствоваться рассудком, прежде чем покинет остров, и правда их порочной связи выйдет наружу. Если бы он хоть раз позволил себе быть с сыном на равных, дернув его за чуб, всей цепи катастрофы можно было бы избежать. Подавив желание встать и взгреть этого болвана, Винсент закусил внутреннюю сторону щеки, потому что не желал встречаться с правдой из собственного подсознания: он сам сделал своего сына таким, подложив ему женщину на четырнадцатый год от рождения. Винсент невольно покраснел, и его глаза метнулись к жене, будто боясь, что она услышит его мысли. Он все еще видел юного Луку, медленно направляющегося к матери, старающегося выглядеть спокойным, даже несмотря на то, что нервы скручивали его желудок. Он сам позволил своему сыну возлечь с женщиной, и теперь держался особняком: ему придется убирать за ним. Одри, раскрыла рот, оторвав тонкие губы, чтобы глотнуть воздуха, и, сцепив неровные зубы, процедила: — Значит, дочь Меиры пошла по ее стопам? Ничего удивительного, — она посмотрела на мужа, держа в руке бокал с напитком. — Зачем ты так о ней, мам? Софи лишь молода, — возмутился Лука и Одри не дослушала его, обводя глазами залитую солнцем комнату. — Она молода, тем не менее, оказалась способна соблазнить даже самого набожного мужчину, — Одри тяжело вздохнула, новость действительно подкосила её. — Наш сын, наш Лука, наша надежда, порядочный мужчина соблазнился хорошеньким личиком. Лука сжал кулаки. — Раз ты попал в ее сети, должно быть, у тебя неустойчивая психика. Ты не мог противостоять искушению, тебе просто не хватило силы воли, которая присуща более стойким мужчины, а Софи это почувствовала, не так ли, Винсент? Винсент, который одобрял воспитательную работу своей жены, кивнул. Лука гневно посмотрел на отца, продолжая молчать и сглатывать, потому что не был достаточно дерзок, чтобы выступить против тех, кто воспроизвел его на свет и воспитал. Одри проследила за тем, как ее сын встал с места и прошел к окну, запустив правую руку в карман брюк. — Скажи мне, что общего у молодого Капореджиме с еврейкой Софи Леоне? — нет, она не считала, что сын ее недостаточно хорош для такой красивой девицы, как Софи. Но ее мать, Меира, настоящая потаскуха, которая ежедневно порочит имя Каллисто Спинетты, получая за это тумаки, умудряясь при этом пророчить своей единственной дочери блестящее будущее. Такое же легкомысленное, как и у нее самой? Уж это-то Одри известно. Лука прикусил губу: — У нас достаточно общего, помимо будущего ребёнка, мама, которому я намерен дать жизнь. — Ты дашь жизнь незаконнорожденному, и Каллисто убьет нас всех. Всех до единого, — Одри действовала на него психологически, и Лука не мог противостоять ее доводам. Он и сам знал, что Каллисто попытается убить его, как только узнает правду. Лука обернулся. — Я дам ребенку свою фамилию. Винсент поспешил вмешаться. — Это невозможно без венчания, Лука, и ты это знаешь. Софи не относится к католической церкви. Лука должен стать первым в их семье, кто добьётся наивысшего господства, и внебрачный ребенок от смешанной итальянки был своего рода балластом, никчемным звеном. Даже если родится мальчик, он никогда не унаследует и цента от своего папаши, не говоря уже статусе в мафиозной иерархии только потому, что у него разбавленная кровь. Одри присела рядом с сыном и, заглянув в глаза, стала тихо уговаривать его не совершать ошибок: — Подумай, что скажет на это Каллисто. Да он просто взбесится, когда узнает. Он будет в праве вызвать тебя на дуэль, — Одри говорила так убедительно, что у Луки кровь стыла в жилах. Он слушал и с каждым аргументом убеждался в правильности слов матери. У них с Софи нет будущего, как бы горько это не звучало. Одри, со своей стороны, была опустошена таким поворотом событий, но приняла поступок сына со спокойным достоинством. Но на самом деле, какой у нее был выбор? Винсент и Лука знали, что она будет высказывать свое мнение о случившемся, ведь накалять обстановку было в ее стиле. — И что ты думаешь по этому поводу? Винсент знал, что Одри сейчас ненавидела его близость со старшим сыном, и вздохнул. — Я бы не сказал, что наш сын сделал что-то ужасное: он хотел утешить Софи, из-за того, что ее отец умер, а Каллисто держит всю семью в страхе, спуская свою жизнь и принимая кокаин. Ничто не оправдывает того, что он сделал. Винсент знал, что пытается оправдать то, что сделал его мальчик, поворачиваясь к сыну. — Не сегодня-завтра ты обнаружишь, что Каллисто не стерпит такую выходку, как бы перспективно ты, блядь, ни работал. Он убьет нас всех. Это была завуалированная угроза, и Лука почувствовал, как сердце у него упало до пяток при этих словах. — Тогда тебе стоит знать, отец, что я прикончу его раньше, чем он доберется до меня или вас, — его голос был резче, чем Лука планировал, и Винсент посмотрел на сына в глубоком потрясении. — Не смей так со мной разговаривать, я не твой брат или кузен. Я вправе оторвать твои гребаные яйца, мальчик, за то, что ты сделал! Винсент не хотел говорить подобных вещей, и Одри это знала. В конце концов, Лука был его зеркальным отражением в молодости, и кто мог сопротивляться этому? Он любил своего сына, и строил на него большие планы, пристращая его к жизни мафии едва ли не с рождения. Лука увидел испуг на лице матери и поспешно попытался загладить свою вину. — Послушай, пап, я бы никогда не проявил к тебе неуважение, и ты это знаешь. Все, что я хочу сказать, это то, что у меня были свои причины связать себя с Софи, и, в конце концов, это не имеет к вам никакого отношения. Я отвечу за все сам, но Каллисто — он изжил себя. Винсент Чангретта был на грани истерики, когда слушал слова своего ребенка. Затем он заорал во весь свой многозначительный голос: — Меня это не касается? Мой чертов сын сделал ребенка племяннице Дона, и ты говоришь, что это не имеет ко мне никакого отношения? Капореджиме совратил шестнадцатилетнюю девицу и оставил ей довеска, а теперь ещё и планирует переворот — ты думаешь, что это в порядке вещей? На какой ты чертовой планете? Винсент посмотрел на свою жену в поисках подтверждения этому заявлению. Одри только покачала головой: Каллисто разорвал бы Луку на части, не задумываясь, и у нее было скрытое ощущение, что Винсент тоже подумал об этом. Сын полагался на него, чтобы быть уверенным, что, если все пойдет не так, отец защитит его. Тревожное время наступало на пятки, и Винсент знал, что все вокруг может рухнуть, если с этим не разобраться должным образом. И если все сложится не так, как хотелось бы, ему придется позволить Луке убрать Каллисто. Потому что Каллисто был тем человеком, который будет преследовать, пока не сотрет с лица земли. Такова была его природа. Так или иначе, Винсент не был уверен, что его сын сможет победить Каллисто в прямой схватке. Когда этот день наступит, он знал, что ему придется помочь Луке, а пока его сыну предстояло ответить за свой поступок. Он надеялся, что до этого не дойдет, ведь семья есть семья, но верилось слабо. У Луки останутся шрамы на всю жизнь. Это будет напоминанием каждый раз, когда он будет смотреть в зеркало, о том, что он сделал, и это будет напоминать ему, почему. — И что же мне делать? — Лука посмотрел на мать. Впервые в его жизни она не была на его стороне целиком и полностью. Он всегда полагался на ее силу, потому что именно она помогла ему пережить самые мрачные часы. Что бы он ни сделал, она была рядом с ним. Она лгала, обманывала и давала ложные показания ради него, и он впервые увидел, что ей действительно надоело. Ее большой буйный сын, который, как и его отец, был настолько эгоцентричным, искал поддержки в её глазах. Но было слишком поздно. Лука был в отчаянии, и он знал, что мать понимает это. — Могу я попросить тебя об одолжении, Лука? Он улыбнулся ей очаровательной улыбкой. Она казалась смущенной, и он заметил, что ее щеки покраснели. Глаза Луки умоляли её помочь ему, умоляли сказать то, что он хотел услышать, и его первой мыслью было, что она собирается вытянуть его ещё раз, и на этот раз вместе с Софи. — Ты оставишь любые попытки вмешаться в то, что мы примем с твоим отцом ради твоего же блага. Лука помрачнел. — Что будет с Софи? Одри повернулась к мужу. — Дорогой, ты все еще работаешь на Salvatore Puglisi? Я слышала, там открыли еще один дом для девочек, которые сбились с пути истинного? Винсент кивнул: — Да, и им сейчас так нужна помощь. Некоторым из девочек всего по шестнадцать лет. Лука резко поднялся, холодно посмотрел на мать и вышел из гостиной. Пару минут спустя она услышала, как хлопнула входная дверь. Одри смотрела на огонь. Ее сыну не нужен этот ребенок, с которым Софи свяжет его по рукам и ногам. Она знала, что многие девушки заводят романы с мужчинами постарше, впоследствии, охмурив своим прекрасным телом, выходят за них замуж, и прекрасно знала, как это делается. Она была женщиной старой закалки и могла только догадываться о всевозможных уловках, на которые идут такие, как Софи, чтобы оказаться в дамках. Смотря на яркое пламя, она не чувствовала будущего внука своим, прикрывая глаза с намерением избавиться от него, пока её сын не наделал глупостей и не сломал себе жизнь.***
Лука был не в своей стихии. Он испытал кокаиновый кайф, подобный которому никогда не считал чем-то разумным, но сейчас он нуждался в нем. Софи только что опустошила его, и он стал слабым, как котенок, отлипая от её спины и тяжело опускаясь в кресло, стирая стекающие по вискам капли пота. Июльская жара в Палермо изматывала его, а открытые окна не впускали и глотка свежего воздуха. Софи опустилась на кровать и, скрестив ноги, вытянулась поперек. Ее обнаженное тело мерцало, как мрамор, в свете лампы. За все годы, что он был женат или просто находился в одной постели с женщиной, у него никогда не было той, которая была бы так свободна в себе и в своем теле, как Софи. Она абсолютно не стеснялась его, или своего нового тела, снова погруженная в собственные мысли. Лука мог смотреть на нее часами, в ней было что-то такое, что заставляло его хотеть ее так, как он никогда раньше не хотел ни одну девушку в мире. У него всегда были свои второстепенные дамочки, и он наслаждался ими, а потом оставлял, как крошечный абзац в огромной книге своей жизни. Он знакомился с этими женщинами где попало, давал знать, как и когда ему будет удобно. А выбранные им кандидатуры, со своей стороны, имели возможность быть замеченными с таким, как он, и испытать преступный образ жизни. Это была договоренность, которая устраивала обе стороны: короткая встреча, быстрый всплеск, смятые простыни — такое положение вещей продолжалось до тех пор, пока отношения не умирали естественной смертью. Но с того момента, как он увидел Софи после двух лет разлуки, это был совершенно другой опыт. Он был одурманен за считанные секунды. Это было чуждое ему понятие. Никогда в жизни женщина не влияла на него так сильно. Когда Лука не был с ней рядом, он постоянно задавался вопросом, где она и что она делает. Лука в глубине души четко знал, что его чувства к Софи нездоровы: он знал ее ребенком, играл роль старшего брата, который в один ясный день превратился в ее любовника. Софи была похожа на зависимость, но он не мог заставить себя отказаться от нее. Лука откинулся на спинку кресла. У него пересохло во рту, а сердце быстро билось, отдаваясь стуком в ушах, и он знал, что испытывает прилив от кокаина, который принял до того, как прийти сюда, зная, что Софи ждет его, несмотря ни на что. Лука был мужчиной, родом из девятнадцатого века, сыном человека, который считал алкоголь своим единственным пороком. Он не любил свою жену, которая на самом деле была порядочной женщиной, и он почти уважал её. Но вся его супружеская жизнь, вытекшая в два года, была не респектабельной: за двадцать шесть месяцев у него ни разу не было ни приличного секса, ни простой задушевной беседы. Его поколение в Мафии делали женатым как можно скорее, во что бы то ни стало, выбирая достойных женщин, дочерей из других Семей, разбирающихся в искусстве и музыке, не знавших мужчину до своего дня свадьбы, которые будут заботиться о доме, воспроизводя на свет сыновей, совершенно холодные в постели. Он знал, что люди из его окружения считали женщин, получающих удовольствие от секса, распутными, ненадежными, переводя свой взгляд на задремавшую Софи. Она была другой, несмотря на то что являлась дочерью мафии, каждый раз покорно опускаясь на спину и позволяя ему взять ее. Софи стонала от удовольствия, которое Лука приносил ей, просто наблюдая за ней, когда она кончала. Порой она поражала его силой своей страсти. Нет, она не из тех, что легко отдаются, как думали его родители. Может быть, поэтому он чувствовал себя таким ублюдком? Лука обвел глазами всё, что они приобрели: кресла, безделушки для каминной полки, занавески на окна, которые Софи смогла оверложить вручную. Лука вспомнил, как она их шила, а он наблюдал за ней. Девушка была прекрасной хозяйкой. За те месяцы, что они были вместе, Лука окончательно влюбился в нее. Ее улыбка, ямочки на щеках, длинные ноги и совершенно невероятные груди… Теперь ему предстояло решить, насколько сильной была эта любовь. Лука подошел к окну. На улице было душно и тихо. Он вернулся в кресло и откупорил бутылку джина. Ему сейчас просто необходимо было напиться, и он налил себе изрядную порцию спиртного. Чтобы осуществить то, что он задумал, нужно отключить рассудок. А что, собственно, он задумал? В общем-то он знал что, но не до конца осознавал. Лука не мог подвергать Софи, её и своих близких какому-либо риску. Он знал, что Каллисто устроит войну, что их всех перебьют тёмной ночью, поэтому он был вынужден признать поражение, не имея сил смириться с мыслью, что придется жертвовать его ребенком. Несчастное дитя станет пушечным мясом, щепкой, пока валят лес. Потерев бровь, Лука представил себе маленькую девочку с вьющимися волосами цвета королевского оникса и большими зелёными глазами. Сердце снова защемило, и он стал искать варианты, бегая глазами по комнате. Единственным выходом было прикончить Каллисто, но он не мог пойти против слова отца, разрушая то, что он выстраивал годами. Уезжать и оставлять Софи с его ребенком и на попечении безумного Каллисто — Лука покачал головой. Нет, лучше он избавит всех троих от непосильных мук: ребенка — от жалкого существования, Софи от нестерпимых издевательств, а себя — от тоски по этим двоим, от которых ему придется отречься. Изначально аборт был не вариантом из-за его католического воспитания, но, как он мог предположить, святой отец Бернардо Антонини отпустит ему этот грех, потому что он отпускал ему и другим членам мафии многое, за исключением самоубийств. Прервать беременность, когда он поднял взгляд на Софи, на секунду показалось ему чем-то гуманным, как по отношению к ней, ведь он не загубит ее годы, оставив возможность выйти замуж и быть счастливой, так и к ребенку, который не познает ни голода, ни страданий, ни каких-либо других мирских мук незаконнорожденного. Но с другой стороны… Лука не мог найти в себе силы, чтобы поднять меч на свою кровь и плоть. Софи приоткрыла глаза и увидела Луку, сидящего напротив нее в кресле, смотрящего точно на нее. — Почему ты не спишь? Лука тяжело поднялся на ноги, грубо поставил на пол бутылку и подошел к ней. Софи как раз собиралась приподняться, но он остановил её грубым поцелуем. — Что это значит? — в больших лучистых глазах Софи мелькнул страх — именно такими парами Каллисто одаривал её в ту ночь. Лука попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась тяжелая гримаса. Он смотрел на девушку, но ее прекрасное, исполненное доверия лицо заволокло ужасом. Лука почувствовал отвращение к самому себе. Несмотря ни на что, он заставил себя улыбнуться и взять ее за руку. Лука посмотрел на ее вздымающуюся грудь и вздохнул. — Завтра придет доктор Грано, чтобы осмотреть тебя, и все тревоги останутся позади. Софи озадаченно взглянула на него: — А что он сделает, Лука? Лука заскрежетал зубами. — О, Сеттима, тебе совершенно не о чем волноваться. После осмотра я навещу тебя. Софи нервно облизнула губы. Она не знала, что между ними происходит: Луку словно подменили, и она боялась, что это из-за угроз Каллисто, но все было значительно глубже. — Ты действительно думаешь, что мне не о чем волноваться, Лука? — спросила Софи и обвела взглядом комнату. Сколько наслаждений она испытала в этом доме и носит сейчас под сердцем плод их любви. — Какая же я идиотка, — она снова горько рассмеялась, небрежно потрепав Луку по волосам, смотря в его светлые от падающего света глаза. — Сколько же было слов, обещаний, прикосновений, как сотни облигаций — все обесценилось в один короткий миг. — Сеттима, милая… — Лука опустил голову на ее бедра, молчаливым образом моля о прощении, но Софи продолжила скользить по простыни, медленно поднимаясь на ноги. Проведя рукой по ее пояснице, Лука надеялся, что она не раскусила его намерения окончательно. Во всяком случае, это был конец. Он наблюдал, как она надевает свое платье, быстро поправляет волосы, заправляя за ухо золотистые локоны. Подойдя к ней, Лука прижался к ее стану, опустив голову на плечо, пытаясь запомнить её аромат и её нежность. — Я обязательно приду завтра, ты слышишь? Софи вымученно улыбнулась, останавливая его порыв схватить с полки ключи от автомобиля. — Боюсь, завтра тебе будет не к кому приходить, Лука, мой любимый.***
Наконец Меира и Одри пришли к согласию и вздохнули с облегчением. После первой словесной схватки им стало понятно, что они преследуют одну и ту же коварную цель, и женщины встали по одну сторону баррикад. Обе считали, что Софи должна избавиться от ребенка. Меира, откинув волосы с раскрасневшегося от ярых дебат лица, отвернулась от камина, у которого грела ноги, и с неожиданной тревогой спросила потягивающую чай Одри: — А это не опасно? Софи не покалечится? Одри почти безразлично пожала плечами. — Не думаю. Если мы говорим об одном и том же докторе, то рука его набита. Меира кивнула: — Давайте выпьем чего-нибудь покрепче чая. У нас всегда есть бутылочка на всякий случай. Меира встала и, вытащив из шкафчика бутылку виски, приготовила два бокала крепкого пунша. Одри наблюдала за тем, как женщина щедро сдабривает напиток сахаром. — Значит, завтра утром я приглашу доктора, да? — спросила Меира и Одри согласно проглотила виски. — Именно так… А я поговорю с сыном. Меира поежилась. — Как вы считаете, может нам увезти Софи из Палермо, чтобы спокойно провести процедуру? Ваш отличается взбалмошным характером, помимо всеобщей безответственности в его-то возрасте. Одри покачала головой, проглотив оскорбление: — Нет. Ни в коем случае. Мой сын должен видеть, что натворил. Думаю, что сейчас неразумно увозить девочку за пределы Палермо. Им обоим это станет хорошим уроком, подаренным жизнью. Меира и Одри еще раз убедились в том, что прекрасно понимают друг друга, и, подняв бокалы, молча выпили за осуществление их плана.***
Софи спешила домой по пустым улицам Палермо, чувствуя себя совершенно разбитой. Если бы ей сказали, что Лука способен порвать с ней, она посмеялась бы. «Маленькая девочка — наша Лучиана», — эти слова эхом отдавались в мозгу Софи. Она будет их помнить до конца своих дней! Повернув на площадь, Софи с тоской обвела тот самый фонтан, все еще видя себя рядом с Лукой, в его крепких объятиях, которые теперь оказались тисками. Она не могла поверить, что он способен на такой низкий поступок, несмотря на то что низкое поведение было его обыкновенным поведением. Софи покачала головой, подставляя руку под тёплые капли — он думал, что она не знает, чем закончится прибытие доктора для их ребёнка. Софи бесцельно бродила по улицам, размышляя над тем, что ей делать. На глаза попадались влюбленные парочки, они шли, держась за руки, целовались, смеялись. Софи, опустив голову, шла куда глаза глядят. Ноги сами ее несли. Перед ней неотступно стоял образ Луки. Она вспоминала его ласку и нежность, а в лицо дул слабый вечерний ветер. Лишь очутившись на своей улице, Софи огляделась: вымощенный булыжником бульвар все еще помнил его клятвы и ее счастливое дыхание. Одинокая слезинка выкатилась из глаза, но она быстро смахнула ее. Со слезами покончено, надо как-то решать возникшую перед ней непростую задачу — не дать убить живущего в ней человека. Открывая скрипучие ворота, Софи чувствовала себя такой одинокой, такой растерянной. Губы ее дрожали — она с трудом сдерживала готовые хлынуть слезы ярости и отчаяния. Она так сильно любила своего Луку! Софи вернулась в полночь, а сейчас уже был третий час утра, но спать совсем не хотелось. Мысли ее вертелись вокруг все той же проблемы, но когда она пыталась найти выход из положения, те разбредались в разные стороны. Выхода просто не было. Как он мог с ней так обойтись? Она думала, что Лука увезет ее подальше от дяди в Америку или еще куда-нибудь, и там они поженятся. Сейчас она поняла, что все это — детские фантазии! Она была для Луки все равно что его автомобиль или, например, шляпа. Ее поносят и поменяют на новую! Софи почувствовала на губах соленый вкус и переместилась с одного края подушки на другой. Ну за что ей такие мучения? Беременность и без того не большое удовольствие. Она стала смотреть в окно, за ним было темно, только свет уличных фонарей освещал комнату. Вдруг Софи услышала шум подъезжающей машины. На потолке появились длинные тени, вызванные к жизни светом автомобильных фар, потом двигатель затих, и девушка догадалась, что это приехал Каллисто. Лежа в постели, она слышала, как он вошел в дом и двинулся к лестнице своей тяжелой походкой. По ступеням застучали его ботинки. Софи вскочила с постели и, распахнув дверь, тут же наткнулась на резко остановившегося Каллисто. Через минуту они вошли в его кабинет, прикрыв за собой дверь, после чего Каллисто окинул оценивающим взглядом сидящую напротив девчонку и пришел к выводу, что фигура у нее в полном порядке. Кому-кому, а Софи шла беременность, вот о чем он думал. Каллисто улыбнулся. — Мне очень лестно, что ты удостоила меня своим посещением, Сеттима, но зачем терять время зря в этом неловком молчании? — это было сказано с таким ехидством, что Софи в бешенстве сжала зубы, но голос ее звучал мягко, когда она выдавила из себя: — Помоги мне. Каллисто, потрепав лежащие перед ним бумаги, покачал головой, все еще улыбаясь этой своей, бесившей ее, улыбкой. Софи поправила полы ночного платья, заметив, что взгляд дяди коснулся ее обнаженных ног. — Помочь тебе? А чем? Софи вздохнула, опуская руку на живот, и Каллисто сведомо запустил в зубы сигарету, щелкая зажигалкой. Сделав глубокую затяжку, он ещё раз посмотрел на Софи, опуская глаза на бумаги. — С чего бы я должен? Какая причина, Сеттима? Софи прикусила губу. — Ты знаешь. Каллисто прищурился: был ли он отцом ее дитя? Один половой акт, и у них получился ребёнок — это было слишком необычно. Он знал, что у него есть другие дети, помимо Лилианы, он слышал сплетни на протяжении многих лет, но никогда не испытывал желания увидеться с ними. Зачем ему это? Многие шутили, что Лука Чангретта был яловым представителем, и, возможно, это было правдой. Ведь других детей у него не было, и Каллисто знал, что это не из-за отсутствия попыток. — Твоему любовнику сегодня был выставлен очевидный ультиматум: либо юбка и приплод, либо статус и жизнь, как его, так и его семьи, потому что, ты же знаешь, я был в праве перебить их всех. И, раз уж ты здесь — он выбрал второе, моя девочка, — Каллисто стряхнул пепел, поднимая глаза все с той же ухмылкой. Голова у Софи кружилась. — Ты сделала меня посмешищем в глазах всей округи, черт тебя побери! Теперь надо мной будет потешаться каждый подонок от Палермо до Трапани. Я мог бы прибить тебя к чертовой матери! Но мы вроде как не чужие после той ночи, верно? Софи его не слушала. Она ни о чем не могла сейчас думать, только о том, что Лука был вынужден выбирать. И где-то в самой глубине души в ней зрели зерна презрения и жалости к нему. Значит, это не она, а обстоятельства, страх потерять близких стал катализатором к его отступлению. И значит, не она воздвигла стену между ними. Но это нисколько не утешало Софи. Напротив, чувство отвращения к Луке стало столь острым, что она ощущала его на вкус! Трусливый ублюдок! Грязный, трусливый ублюдок… У него даже не хватило мужества сказать ей правду. Он ее уничтожил и не счел нужным объяснить, в чем дело. А она носит под сердцем его ребенка. Плод их так называемой «любви», за который ей придётся бороться. Появись он сейчас здесь, Софи растерзала бы его на куски, не дожидаясь, пока это сделает Каллисто. Да, она собственными руками убила бы этого презренного труса. Она сама, а не ее дядя. Каллисто как зачарованный смотрел на меняющееся лицо Софи, довольный подобным раскладом и ее явлением. Подняв на него глаза, Софи постаралась забыть, как мог быть зачат ее ребенок, представив его прекрасной маленькой девочкой, которую она уже успела полюбить. Поднимаясь на ноги, сбрасывая с плеч ночное платье, она была готова позволить Каллисто Спинетте насиловать ее каждый день, если это оставит ее дитя живым и позволит увидеть свет. Это дитя могло быть плодом изнасилования, попав на эту землю из-за поступка, который был таким гнусным, таким злым, и все же она любила его. Ребёнок был невинной стороной, он был катализатором разрушения ее жизни, в этот миг превратившись в катализатор, который придал ее жизни смысл, необходимый для выживания. Когда Каллисто прижал ее к столу, Софи была совершенно равнодушна к его ласкам. Он из кожи вон лез, демонстрируя свои мужские способности, мерзко пыхтя ей в шею, когда зазвонил телефон, стоявший на углу стола. Каллисто посмотрел на часы. Было три часа утра. Он снял трубку, не сочтя нужным прерывать столь приятное занятие. Софи с неприязнью наблюдала за его лицом. Она поняла, что, если лежать не двигаясь, его хватит ненадолго. И хотя она не испытывала к этому толстому, уже не молодому мужчине никаких чувств, кроме ненависти и отвращения, ее женское самолюбие было задето: стоя над ней и продолжая вколачиваться с шумными вздохами, он позволил себе говорить по телефону. — Да? — произнес он каким-то неестественным, прерывающимся голосом. — Да, и я хочу посмотреть на это. Через пять минут из берлоги Каллисто появились двое мужчин. Он грубо поднял Софи со стола и повернул ее за голову к окну, облокотив на раму, за которой она увидела шедшего к их дому Луку. Софи, подавляя отвращение, сглатывая слезы поражения, наблюдала, как Луке сначала угрожали самыми настоящими ломами, а затем жестоко избили среди ночи на безлюдной улице. Никто не вмешался, никто не вызвал полицию, никому до него не было дела. Кроме нее да, возможно, Каллисто, потому что именно ему однажды придется вынести на себе последствия его гнева и ярости. Софи знала об этом, и эта мысль тревожила ее, пока она прижималась к стеклу, рыдая навзрыд, позволяя Каллисто врезаться в неё, и это было так грубо, что ее начало тошнить. Как может внешность мужчины делать женщину такой безрассудной? Как он может заставить ее обо всем забыть? Она знала, что если посмотрит в глаза Луки еще раз, то вряд ли устоит перед искушением простить его снова. А именно этого ей не следовало делать. После того как он пролежал на земле десять минут, то сумел подняться на ноги и, подняв шляпу, хромая, отправиться прочь.