Вокруг нас

      Совершенно непонятные ощущения впервые не уходили с самого края сознания, и Род умело скрывал растерянность из-за этого. Благо в богатом ресторане их ниша, столик оставались закрытыми ото всех сторонних и лишних взоров, а раздумья можно было легко спрятать за трапезой. Он специально выбрал самое дорогое место, где подавали всякие изыски, куда обычно заходили самые успешные, значимые люди столицы и всего их замкнутого мирка. Хотел порадовать Альму, польстить ей — она заслуживала лучшего. Только самого лучшего. И вроде всё шло как обычно, мужчина чувствовал и ту радость, и ту благодарность, и то понимание, и ту гармонию, что появлялась только с ней. Но сквозь всё это просачивалась, точно сквозь стыки заложенной блоками любви, её обида. Альма раньше никогда себя так с ним не вела: теперь на встречах с ним она чаще указывала так или иначе на то, что он провинился в чём-то. Колола. И сейчас, медленно пережёвывая какое-то блюдо Райсс обдумывал: может ли она так злиться на то, что он не встречается с ней чаще, как прежде? Полагал, что вполне может, ведь какую девушку устроит такое положение дел? Со встречами пару раз в неделю и даже не на полный день? Унизительно, неопределённо. Это его жена как овечка долгие года дотерпела до недавнего срыва. Мужчина даже вкуса еды не чувствовал — всё занимали эти плавные и объёмные думы. Но ведь он любимой несколько раз чётко проговорил, что сейчас, в ближайшие две недели либо так, либо никак. Что он любит её настолько, что предпочитает даже пару спокойных часов с ней, чем без неё вовсе. И за последние дни уже обозначил, что ему неприятны её обиды: он всё понимает и старается как может — им надо лишь потерпеть. И не так уж и много. Определённые сподвижки имелись. Они с женой уже более или менее согласовали новый ритм жизни — несколько раз в неделю Род мог с чистой совестью не ночевать дома. Для начала. Дети уже относились холодней к этой теме, но и спокойней — им хватало более подлинного внимания отца. Так же и Элфрида могла заниматься, чем ей хотелось без мужа — Род не собирался её ограничивать и лишать жизни, к которой так стремился сам. Настоящей и живой. С чувствами любви и красоты. Райсс отложил приборы, мысленно обратился к сердцу, на коем нечто по-прежнему змеилось. Будто все враки и негласные обвинения всё же пустили корни. Как он их ни выдёргивал. Выдохнул, приходя к твёрдому выводу. Он ведь просил не раз Альму быть благоразумней и не делать за него домыслов, он же понимал её лучше других, но так почему она… не могла не упрекать его в том, что всё так сложно?       Эмоции, мужчина понимал, что женщины более подвержены им, но всё же… Неужели она не хотела его понять и принять? Неужели сомневалась в его чувствах настолько, что собственные страхи мешались? — Что-то не так? — спросила Альма, ковыряя в своей тарелке кусок перепёлки.       В её голосе слышалось переживание и тепло, однако в светлых глазах на долю секунды промелькнуло то стервозное. Мол, она прекрасно знала, что он скажет: что именно не так или что он прямо сейчас подрывается к своей семье. Род снова выдохнул, уже тяжелее, и передвинул стул к ней поближе, положил руку ей на колено. Сегодня девушка нарядилась в дорогое, золотистое платье, что он ей подарил. Она его подшила под себя, и одежда головокружительно подчёркивала красоту тела. Чего нельзя было сказать о смятом и нервном настроении. Оно её портило. — Я просто устал, милая Альма, — он улыбнулся и сделал жест свободной рукой, чтобы привлечь её внимание. — Веришь? Я очень стараюсь, чтобы у нас всё было хорошо. — Несколько дней в неделю это не «хорошо», — тут же резковато ответила девушка, а потом смягчилась. — Я хочу жить с тобой, Род. Люди так не живут, это не нормально. Даже если мы будем проводить весь день раз в неделю, — она прикрыла глаза, а потом с равнодушием повела аккуратными плечами. — Этому же ни конца, ни края не видно. — Не так. Мы уже встречаемся без проблем и без утайки, — Райсс тоном подчеркнул значимость слов, взял её под локоть и чуть повернул к себе, чтобы она говорила, а не отмахивалась от него. — Это очень важно. И я понимаю, как тебе тяжело, чего ты боишься. Но верь мне. Я люблю тебя, и только вдвоём мы справимся. Мы не такие как все другие. — Так ты справляешься? Пара встреч. Но сейчас это нормально, просто я переживаю о будущем, понимаешь? — она хмыкнула, совсем сникла, но приблизилась к нему, ища поддержки. — А что потом, Род? Как мы будем жить? Ты думал об этом, или все, о ком ты думаешь, это твои дети и жена, какую ты просто не хочешь обижать? А мы как же? Почему ты с нами так обращаешься?       Заглядывала испытующее, и мужчина улыбнулся, чтобы стряхнуть с себя её навязчивость и опасения, потянулся поправить ей светлый локон. Внезапно фон сделался громче, и подавляемая усталость в голове начала усиливаться.       В ресторане царил лёгкий и приятный гомон, интерьер отдавал богатством: столы, стулья искусно сделаны, официанты обслуживали на высшем уровне, и легко можно было ощутить себя очень важным. Настоящим королём, если кошелёк туго набит. А ещё пахло вкусной едой. Это вдруг стало по-особому приятней и отчётливее общества девушки. Он же всё сказал. Только что. Всё, что требовалось. Не отказывался от стремления. Да даже жена проявила больше понимания, хоть обидел он Элфриду куда как ужасней. Райсс чуть покачал головой, любуясь красотой спутницы, переживая за её душевные волнения: — Нам нужно подождать пару месяцев. Пока я не точно не налажу общение с детьми. Моя жена отпускает меня, — рассудительно проговорил он, аргументируя всё логикой, доступной и понятной. — Это непростой путь, но я хочу, чтобы всем стало хорошо. Всё же я никогда не скрывал от тебя, что женат и имею детей. И то, что это сложно. — Винишь меня? — фыркнула девушка со знающей готовностью и отшатнулась от него. — Я работала служанкой в твоей семье.       Её тонковатые губы поджались, взор сделался отстранённым, и теперь уже она погрузилась в трапезу. Заскрипела от вилки тарелка, зазвенел нож. Род сразу подскочил с места, настолько это отчуждение испугало его, а вина за свои слова вдруг окутала разум. Затмила всё. Действительно без намерения упрекнул её в нетерпении или недальновидности? — Я не хотел тебя обижать этим, Альма, — зашептал он, принялся гладить ей плечи и целовать сзади в шею. — Честно, не хотел. Я всего лишь прошу тебя понять меня, что я хочу. Я не хочу рушить и ломать своих детей, я не хочу оскорблять жену больше, чем уже случилось. Ведь именно нас увидела Фрида, и это вышло так… некрасиво, Альма. Так мерзко. Я, — мужчина прервался, почувствовав, что девушка наклонила к нему голову и всё же слушает, — не люблю такое, не переношу. Я хотел всё сделать нормально. И думал, что ты меня поддерживаешь в этом. — Я просто очень люблю тебя, Род, — негромко произнесла женщина и потёрлась щекой о его ладонь, лежащую поверх её острого плечика. — Мне больно видеть, как ты мучаешься.       От более спокойного понимания, взаимности ему сделалось гораздо спокойней — всё делает правильно. Даже голову замутило от облегчения, не уступавшему по силе в испуге секундами ранее.       Все дурные, призрачные ощущения из-за женской обиды, какую он сейчас растворяет. Поэтому Род кивнул, поцеловал её в щеку и перешёл, чтобы быть к ней лицом. — Я пытаюсь сейчас исправить то, как случилось, для нас же, — присел на колени перед ней, заглядывая в глаза. — И не прошу тебя в этом участвовать. Мне нужно время. Я могу опереться на тебя, Альма? Хотя бы душой? Ты же моя любовь. Та, ради которой бьётся моё сердце. — Я тебя поняла, — осторожно произнесла девушка, чуть поёжилась. — Постараюсь не нагружать тебя своими переживаниями. Они просто… такие сильные. Я не могу представить жизнь без тебя. И каждый день такая мука. — Для меня тоже, — Райсс поцеловал её в руку, как кавалер просящий даму сердца о согласии. — Но вдвоём мы справимся. — Точно. И давай, правда, проведём хороший день вместе, — Альма улыбнулась по-настоящему, и это словно позволило мужчине встать с колен. — Я рада, что ты привёл меня сюда. Так глупо из-за всего этого тратить время на сцены. А вечером мне есть, чем тебя удивить и порадовать.       Род расплылся в улыбке. То, что он хотел ей сказать. Слишком ценно их время вдвоём, чтобы попрекать друг друга. Он же вот ни слова не сказал ей за испорченный гербарий. Списал на ревность, а может, Альма и поругалась с Улькином, когда пыталась познакомиться поближе. Оба не скажут. Да и сейчас это уже не имело никакого значения. Впереди ждал прекрасный вечер с любимой, которая наконец-то услышала его. И всё же, садясь обратно на своё место в более приподнятом настроении, Райсс ощущал, что те непонятные и недобрые ощущения… никуда не делись. Однако теперь ему было за что цепляться и охранять их любовь от этих теней.       Вдали от стен, насколько это представлялось в их мире, лето бушевало красками и жизнью. Аккерман выбрал маршрут далёкий от главных дорог и постоялых дворов. Они двигались сперва на север, где невзначай спрашивали о всяких событиях и происшествиях, заходили и в кузни, памятуя о хитрой пуле с резьбой. Но после, прилично отдалившись от Сины, развернулись на юго-запад. Шли по тропам между деревнями, фермами, порой ехали на повозках. Лошадей предусмотрительно не нанимали. Но Кива и так могла созерцать красоту природы. Деревья раскидывались сплетённым пологом, некоторые кустарники цвели, источая в полдень сильный и необычный запах, между зелёной травы встречались и полевые цветы. Незамысловатые и не очень красочные, однако радовавшие своим видом. У ферм природа становилась более упорядоченной, появлялись плодовые деревья, засеянные открытые поля, раскинувшиеся под небом. Ветер на протяжении всего дня менял свой аромат. От утренней свежести до коры и сухой грязи. От удушливого зноя до вечернего разнотравья. И девушка наслаждалась спокойным созерцанием — всё это приносило ей удовольствие. Хоть приходилось идти долго и оставаться настороже. В дороге всякое могло приключиться. Им ли не знать. Отсутствие особых разговоров в дороге не угнетало — они впервые отдыхали и просто наслаждались друг другом. Иногда обсуждали всякие моменты, даже не связанные с делами. Охотничьи деревушки, животных, крестьян. Будто бы осторожно расслаблялись, щупая нечто новое помимо работы. За всем этим дорога приближала их к Промышленному Городу, и сегодня вечером им повезло: фермер, направляющийся с повозкой сена на юг, предложил их подвезти. Пока Кива с сумками устраивалась у высокого стога, с краю большой повозки, Кенни взял ей у семьи рослого фермера персиков. И она медленно ела их, свежие и вкусные, а телега катила вперёд, поскрипывая колёсами. Двойка больших, грузных лошадей тянула весь немалый вес уверенно.       Жнец расположился рядом с ней, свесив ноги с края, и даже при его немалом росте — ступни не доставали до земли на полметра. Вёз фермер определённо очень много — два попутчика никак не помешают, и с их места то, как труженик насвистывал, было слышно слабо. Их укрывал вечер. Не такой прохладный, поэтому девушка жмурилась на темнеющее небо, держа спелый персик сразу двумя руками. В корзинке их оставалось достаточно, однако Аккерман не притрагивался к ним. Заметив то, как помощница явно сдерживает аппетит, методично поглощая один фрукт за другим, он хмыкнул: — Таких ни в одной столице не купишь, малявка, — самодовольно заметил и откинулся на сено позади себя, заложил руки за затылок. — За городами, прямо с дерева всегда по-другому. — Как мясо с огня? — осторожно спросила Кива, отправила последний кусок в рот вместе с косточкой.       Губы, щёки сделались липкими от сока, как и пальцы, и она потёрла их. К грязи и сору не привыкать, и всё же хотелось потом вымыть или хотя бы обтереть руки с лицом — вода с собой имелась в флягах. Они пополняли её в колодцах. «На вряд ли до утра очень много понадобится», рассудила она, жуя мякоть. На сердце тихонько разливалась не меньшая сладость, чем во рту. Она не просила и даже не думала о лакомстве, и Кенни сам решил её побаловать. Как само собой разумеющееся, плавно входящее в их сложную жизнь. — Да, совсем не то же, что на сковороде, — согласился мужчина, смотря на просветы неба из-под пол сдвинутой шляпы. — Вкус отличается, порой словами не передать. Оно так не только с едой. Во всём есть особый «вкус». Подлинный, малявка. Это как чистокровная скаковая лошадь, как нож, сделанный мастером для дела. Не для красоты.       Кива кивнула и сглотнула, оставив во рту косточку, которую принялась обсасывать и катать на языке. Она понимала, о чём он. Разрез, сделанный лучшим ножом, созданным для убийства, не сравниться ни с чем. Одно удовольствие делать то, где есть этот «особый вкус». И не важно что: готовить, убираться в доме, искать, есть.       Жить. И исполняться этим. Девушка чуть улыбнулась и воздержалась от того, чтобы не взять себе новый персик. Рисковала переесть. Она потянулась к своей сумке, аккуратно достала тряпицу и флягу. Дорога начала углубляться в подлесок, где трудолюбивые крестьяне сами проложили себе путь, заделали ровными блоками. Так что перекат обитых колёс звучал громко, как и цокот подков. Просветы неба в кронах сделались реже да и темнее — закат близился к концу, и на ферме, с которой они отбыли, все в один голос говорили, что дождя по утру не грянет. Можно было спокойно дремать. Кива потянула носом воздух, выплюнула косточку, отряхнула юбку и, встав на колени, развернувшись, отложила рюкзак подальше от края к сену. Чтобы тот точно не выпал в темноте. Кенни, доселе непринуждённо и мирно лежавший, неожиданно перехватил её под живот и завалил на себя. Девушка, приподнялась, посмотреть на него, пока ещё видного в сгущающихся сумерках, а его рука уже зарылась под подол к её бедру. Соглядатай не опасалась секса, но сейчас обстановка сбивала, сковывала. Они в дороге, в повозке и возница, хоть где-то впереди, но как никак рядом. Аккерман лишь сальновато улыбнулся ей и помассировал бедро, переходя на ягодицу, у самого член уже стоял. — Тише, он не услышит, — сказал Потрошитель, видя чужое беспокойство. — Мы не будем шуметь.       Не стал говорить, что фермер, сам будучи мужчиной, явно понял намёк в одной из фраз, которых Кенни отпустил, когда они договаривались насчёт попутного подвоза. Тот был сам не прочь развлечься в дороге подальше от семьи, однако Жнец делить своё с кем-то не любил, и его чужой голод не касался. Фермер мог остановиться ночью на часок у дальних соседей или у постоялого двора.       Главное: Кенни хотелось. И он поглаживал девушку, давая той время на хоть какой-то ответ. Кива помедлила, а потом приподнялась, чтобы устроиться сверху удобней. Во время этого без намерения поёрзала на его члене, и мужчина высвободил руку, и обе устроил у неё на талии, а потом поднял к груди. Грубовато расстёгивал верх рубашки, в которой девушка выглядела по-своему очаровательно и мило. Совсем не так как в воровском наряде или военной форме. Залез пальцами под намотанный бинт, высвободил мягкую, округлую грудь. Помял, и Кива легла на него, поцеловала в шею. Вокруг пахло сеном, персиками, вечером, летом, но запахи их тел смешивались с этим, оставались различимыми. Девушка приподняла пах и теперь уже осознанно потёрлась о выпирающий под тканью член, улыбнулась ему в шею, а потом потянулась расстегнуть его ширинку. И Аккерман направил её за затылок к нему. Кива сползла на его колени и взяла член в рот. Двигалась сегодня сама и работала языком, открывая для себя приятность — чувствовала как ему хорошо, он давал ей это распознать движением и поглаживанием волос. И когда минут через десять девушка, глотая слюну, отстранилась, мужчина сперва подтянул её к себе, а потом опрокинул на пружинящее сено спиной. Задрал юбку, отодвинул бельё. Смоченный член вошёл без особых проблем. И не желая терять момент, Кенни сделал пару пробных фрикций, а потом взял более быстрый темп. За скрипом колёс их возню было не слышно. А поскольку мужчина поглаживал девушку, целовал её, увлекая в мир удовольствия, и не скрывал своего голода по самой ней, Кива скоро намокла, и к возне добавилось влажное. Девушка откинулась на колючее сено, позволяя себя брать грубовато и ненасытно, и мужчина упивался ею, её довольством и их тактильным общением. Один раз с её губ слетел громкий выдох, и он прикрыл её рот рукой. Приник сам, и Кива вжалась в него, двигая бёдрами навстречу, прося его о большем. Это сносило ему крышу, и уже под теменью ночи он кончил внутрь, одаривая девичью шею сильным поцелуем, оставляющим багряный след. А потом рукой довёл и её, уткнувшуюся ему во вторую ладонь, до завершения, впервые хоть сколько-то яркого. Она сжимала его пальцы и содрогалась, пока из неё вытекало его семя.