Наедине с собой

— Разумеется, ты жаждешь моей смерти, — с сожалением тянешь ты, лишая возможности осознать твоё возвращение. Руки дрожат, ноги свинцовые, на лице — уверена — застывает равнодушие от непонимания, какую из сотни эмоций от удушающего гнева до заливистой радости хочу показать. Один мой шаг, и ты узнаешь то, что всегда хотелось скрыть. Один шаг. Который, чёрт тебя дери, никогда не сделаю. — А вот я очень скучал, — улыбаешься. Широко. Кажется — добродушно, но серые глаза — два куска льда. Кажется, раньше в импровизациях ты был искусней. Выдыхаю — так, чтобы не заметил даже не отводя глаз. — Здравствуй, — хрипло. От напряжения голос звучит загнанно и разбито — совсем не вяжется с натянутой насмешкой, но ты одобрительно киваешь. И не надоела нам старая игра? — Каин. Грудь точно стискивает стальной обруч — каждый вздох подобен пытке, но пытаюсь набрать воздуха больше. Нашёл, когда вернуться. И как я должна снова примерить амплуа шута при короле, когда последние шесть лет мне достойно удавалась лишь карикатура мима на площади? — Значит, не рада? Бледной рукой касаешься зеркала. Не пускает? Облегчённо выдыхаю. В конце концов, каменная тронная — клетка разума. Моего. Не больше. Значит, я должна тебя впустить? Теперь улыбаюсь искренне. — Не выходит? — иронично. Смело и глупо — раньше тебе хватало куда меньшего, чтобы меня разгадать. Приближаюсь, касаюсь стекла с обратной стороны. — Какая печаль. — Костяная, — поправляешь между делом. Улыбка на моём лице застывает лучше всякого грима. А ты повторяешь, — костяная — не каменная. Не клетка — башня. Хотя в твоём случае — разница не велика. Взглядом всё ещё скольжу по грани зеркала — избегая пронзительного взгляда и слишком самоуверенного лица. А я ведь даже поверила, что разучился кривляться. Наивная. Слишком. Да? — Нет, просто твоей защитой всегда был я. Разве не для этого ты меня воскресила? Холодные пальцы невесомо касаются моей ладони — вздрагиваю. — Так что тебе стоит от неё освободиться?