Flightless bird

Луи/Настоящее время Наша первая репетиция начиналась только в семь, но я приехал в студию к пяти. Я хотел разогреться и потренироваться как минимум два часа, прежде чем приедет Гарри. Я снял толстовку и джоггеры. В студии было пусто и жарко, поэтому я решил танцевать в боксерах. Они были пурпурными с гигантской золотой короной на заднице. Моя мама купила их мне, когда я получил роль принца Зигфрида. Дерзко. Я подошел к стереосистеме. Там была стопка компакт-дисков, но я решил попытать счастья с тем, что уже был внутри. Cascada. Почему нет? Я разогрелся у станка. Затем я перешел на пол, чтобы потренироваться в поворотах и прыжках. Я немного отвлекся на запоминающиеся поп-песни и какое-то время танцевал фристайл. Я не переутомился, так что я все еще свеж для репетиции. Будь я проклят, если позволю Стайлсу обскакать меня! Примерно без четверти семь танцоров я оделся. Танцоры начали сонно бродить по студии, женщины зевали, заклеивая пластырями свежие раны и шнуруя пуанты, Зейн и другие мужчины в компании лежали на виниловом полу, растягивая подколенные сухожилия. Мы встречаемся с хореографом впервые. Это была неформальная репетиция. Он планировал представить себя и свое творческое видение, а также немного рассказать о своем стиле работы и о том, чего мы можем ожидать в ближайшие недели и месяцы. Мы также разобрали первый акт. Несмотря на то, что мы не особенно занимались хореографией, эта первая репетиция была важна. Присутствовали все, включая художественного руководителя балета Кеннета. Найл и Лиам вошли с двумя гигантскими чашками кофе и уселись на раскладные стулья в задней части студии. Затем вошли Джиджи и Элеонор и плюхнулись на пол рядом со мной. Джиджи будет играть белого лебедя, Одетту, а Элеонор сыграет черного лебедя, Одил. Я танцевал с ними обоими с одиннадцати лет. Мы прекрасно понимали сильные и слабые стороны друг друга и хорошо работали вместе. Я воспринимал их не как коллег, а скорее как сестер. И, как и мои настоящие сестры, они тоже сводили меня с ума. Гарри снова опаздывал. Я надеялся, что это не станет для него закономерностью. Кеннет встал в начале зала с блокнотом, готовым представить швейцарского хореографа Мориса Шара. Я поднял руку. «Подождите, нам не хватает одного из главных танцоров. Гарри Стайлс все еще не с нами». Кеннет почесал бледную бороду. «Гарри сегодня не будет. Он репетирует один в Студии Б. " «Как это возможно? Это репетиция для всей труппы, — сказал я, повторив то, что было выделено жирным шрифтом в электронном письме, которое Лиам отправил неделями ранее. Кеннет откашлялся и продолжил свое представление. Я знал, что он хотел, чтобы я отпустил эту ситуацию, но не я не мог. Кто когда-нибудь слышал о том, чтобы ведущий артист пропустил первый день репетиции? Что подумает о нас Морис? После представления Джиджи, Эль и я образовали небольшой кружок и перешептывались. «Кем Гарри себя возомнил?» — прошипел я. Джиджи пожал плечами. «Может, у него травма?» «Он мог быть втянут в какой-то скандал», — предположила Элеонора. «Иначе зачем ему уходить из Большого театра? В Москве к артистам балета относятся как к королевской семье!» «К черту Большой театр», — рявкнул я. «Зачем нам вообще его возвращать? Он перебежчик! Откуда мы знаем, что он не кровавый шпион? Я почти задумался о том, чтобы связаться с МИ-6 по этому поводу». «Да ладно тебе, Луи», — сказала Джиджи, вставляя заколку в пучок. «Он, наверное, лучший из ныне живущих танцоров. Меня не волнует, почему он здесь. С тех пор, как он присоединился к труппе, продажи билетов увеличились втрое». Элеонор кивнула. «Вот почему Кеннет позволяет ему поступать по-своему. Он их дойная корова». «Вы двое с ума посходили? Гарри не лучший из ныне живущих танцоров!» Элеонор вытащила из сумки журнал «Vanity Fair». «Назови другого танцора, который за последние пятьдесят лет попал на обложки всех главных глянцевых журналов. Почему я этого не видел? Это была глянцевая черно-белая обложка, снятая Энни Лейбовиц. Гарри лежал на спине, длинные темные волосы собирались у его щеки, его полуприкрытый взгляд впился в линзу, влажные губы приоткрылись. Заголовок гласил: «Темный принц балета: может ли Гарри Стайлс сделать танец снова великим?» Он был похож на гиперсексуальную рок-звезду. И вернуть танец откуда? Танцец никуда не уходил. И как будто уже это не было оскорбительно, я подумал, что каждый, кто видел это, вероятно, подумал бы, что Гарри играл принца Зигфрида, а не я. «Зачем ты притащила это сюда?» — спросила я Элеонор, тряся журнал ей перед лицом. Она выхватила его обратно. «Эй! Не мни его! Я надеялась, что он сможет подписать его для меня». Я умоляюще посмотрел на Джиджи: «Мы говорим о Гарри. Гарри Стайлсе». «Это не парень из академии, который не умеет делать арабески. Он на вершине своей профессии. Это дает особые привилегии, например, сниматься на обложках журналов и репетировать в одиночестве». «Ну уж нет, мне есть что сказать по этому поводу». У нас был небольшой перерыв перед тем, как мы начали застриавать первый акт. Я проскользнул мимо Лиама в дверном проеме и устремился по коридору в Студию Б. Я заглянул в маленькое окошко двери и увидела Гарри, без рубашки, в черных трико, его волосы были собраны в беспорядочный пучок. Его правое колено было обмотано эластичным ремнем, и он шагал по студии, как тигр. У него были длинные стройные мускулы и татуировки на груди и руках, как и у меня. Я удивлен. Какая-то часть меня ожидала, что его тело будет выглядеть так, как в школе, мягкое, без опознавательных знаков, застывшее во времени. Я вошел в студию без стука. «Какого черта ты здесь делаешь?» — крикнул я, атакуя. «Вся компания находится в Студии А, даже Кеннет и музыкальный директор Найл. Считаешь ли ты, что твое время более ценно, чем их? Уверяю тебя, что это не так. Никогда в жизни я не слышал, чтобы танцор так себя вел! Ни Барышников, ни Нуреев, ни Годунов. Никто. Кем ты себя возомнил?» Гарри обернулся. Он вынул наушники и выключил iPod на бедре. «Извини, ты что-то сказал?» Ах! «Я не знаю, как это делают в Москве, но здесь, в Лондоне, когда всех танцоров просят присутствовать на репетиции, это означает, что все танцоры посещают репетицию». Задыхаясь, Гарри прислонился к перекладине и скрестил одну длинную ногу над другой. «Мне лучше работается в одиночестве». «Это не театр одного актера». «Это мой процесс». «Ты танцор, у тебя нет процесса! Делай, как тебе говорят! Что, если бы мы все решили репетировать в одиночку? Должны ли все в компании делать все, что хотят, и когда хотят?» Он шагнул ко мне, вытирая полотенце. «Я не такой, как другие танцоры». «Думаешь, ты лучше их?» «Да». Я хотел залепить ему пощечину. «Это не так. Не знаю, кто вдолбил тебе это в голову». «Ты сделал это, Луи. Ты всегда говорил мне, что я твой любимый танцор, помнишь? — сказал он так невинно, что я мельком увидел застенчивого мальчика из класса мадам Лесоваж. «Это не то, что я имел в виду под этим и ты это знаешь». Его полные губы образовали крошечную ухмылку. «Что ты имел в виду в таком случае?» Я растерялся. «Я… я просто пытался быть дружелюбным». Он подошел ближе, приподняв бровь, подталкивая меня к двери своей блестящей грудью и широкими плечами. «Очень дружелюбным». Он повесил мокрое полотенце мне на шею. Если он пытался склеить меня, это работало. Я был полностью очарован его красотой. Когда он был моложе, он был красив, но теперь он знал, как этим пользоваться. «Мне нужно вернуться к репетиции, — пробормотал я, — потому что это то, что делают члены компании. Они репетируют. Вместе». «Пока». Я не мог позволить ему сказать последнее слово. «Не вздумай обращаться ко мне, когда тебя возненавидит вся труппа». «Мне не нужно ничье одобрение и уж тем более твое», — усмехнулся он. «В чем блять твоя проблема? Ты должен быть благодарен, что я вообще разговариваю с тобой после того, как ты со мной поступил!» Гарри сердито обернулся. «Не делай мне одолжений». Приходить сюда было ошибкой. Единственное, что было более мерзко, чем ненависть, — это ненависть к тому, кого раньше любил. По моим венам тек яд. Я не мог смотреть в лицо Гарри, не думая о том дне. Я стою на коленях и плачу, а он смотрит на меня с полным безразличием. То, как он смотрел на меня сейчас. Почему же тогда я почувствовал к нему прилив нежности? Почему я смотрел на бандаж на его колене и волновался? Почему я держал его вспотевшее полотенце, как будто оно было из тончайшего хлопка? «Знаешь, Гарри, я бы простил тебя тогда, если бы ты извинился». Затем я сделал паузу, собравшись с духом. «Я прощу тебя сейчас, если ты извинишься». Он взял полотенце из моих рук, его пальцы нежно коснулись моих ладоней. Мое сердце застучало быстрее. В тот момент меня не волновали ни миллионы обложек, ни партии в «Лебедином озере». Мне было все равно. Я бы простил его, если бы он попросил меня об этом. Ему просто нужно было сказать это слово, и мы бы стали такими как прежде: лучшие друзья, родственные души, первая любовь. Он наклонился так, что его щека оказалась рядом с моей, и я почувствовал его дыхание на своем ухе. «Я никогда не извинюсь, потому что мне не жаль». Я снова почувствовал себя шестнадцатилетним, я попятился к двери, ошарашенный и разбитый. Гарри вставил наушники, но вынул их снова, когда я уходил. «О, Луи, пока я не забыл, твой энтрешат требует доработки. Ты поднимаешься недостаточно высоко». Я сжал руки в кулаки. «Что, черт возьми, ты знаешь о моем энтрешате?» «Я смотрел, как ты разминаешься сегодня утром. Кстати, классные боксеры. И Каскада… Вау. Я понятия не имел, что ты увлекаешься европейской танцевальной музыкой». Он безжалостно подмигнул. Мои щеки горели. «Ты в студии с пяти?» «Я приехал в четыре». Гарри встал и безупречно продемонстрировал, как нужно выполнять этот элемент.