Can I call you tonight?

Ронан все для себя решил — он не заслуживает хороших дней рождения. Слов Эндрю оказалось достаточно, чтобы земля у него под ногами содрогнулась и взорвалась на миллионы кусочков, погрузив его в самые темные закоулки разума. Адам попал в аварию. Ронан даже не помнил, как он сел в машину, не помнил, как ехал в больницу, адрес которой ему назвал Эндрю. Он просто давил на газ, не заботясь больше ни о чем и ни о ком, чувствуя только беспокойство, грусть, гнев и ярость. Он мог думать только об Адаме. О руках Адама, его лице, его синих, как океан, глазах, о его улыбке, заставляющей все нутро Ронана пылать. Он не мог представлять себе то, с чем пришлось столкнуться Нилу. Он не хотел знать. Он боялся, что это сломает его безвозвратно. Перед глазами мелькали образы Адама разных лет. Их первый поцелуй — даже если Ронан был пьян в хламину в тот момент, черта с два он забудет о том, как Адам Пэрриш целует его. В конце концов, это был первый в жизни поцелуй Ронана, и даже если это было неправильно, ощущалось совсем наоборот, независимо от количества выпитого. Ронан тогда сказал что-то вроде: «Пэрриш, ты такой красавчик, я бы засосал тебя прямо сейчас», и в следующий миг губы Адама оказались на его губах. Они были теплыми и обветренными, и все это закончилось слишком быстро, как легкое дуновение ветерка. Он помнил, как Адам сбежал, устыдившись того, что сделал. Ронан не злился, но хотел бы поговорить с ним, пусть и в последний раз. Он ясно помнил, как спустя много месяцев увидел Адама в баре. Как горячо он тогда выглядел, черт бы его побрал. На этот раз Ронан поцеловал его будучи трезвым. Адам пах дешевым шампунем и дезодорантом, а на вкус был, как лимонная газировка и мятная зубная паста. Ронан вспомнил, что они вытворяли в темном туалете. Он четко помнил искреннюю улыбку Адама, в то время как все вокруг него выглядело слегка размытым. Его смех, будто разряд, прошел сквозь тело Ронана, затронув уши, сердце и все остальное. Он помнил, как Адам уходил, но всегда возвращался. Всегда. Ронан вспомнил их свидание, вспомнил, как сказал ему, что все еще его любит. Да и как он мог перестать? Будь любовь к Адаму Пэрришу величайшим из грехов, Ронан предпочел бы вечные муки раскаянию. Он продолжал мысленно пролистывать свои воспоминания. Их первый поцелуй, первое свидание, первая ссора, первое «Я люблю тебя», их первый раз. Первый раз, когда они спали в одной постели, первая ночь без кошмаров, первый раз, когда он задумался о том, чтобы остаться навсегда и построить жизнь с Адамом. Сейчас все это зависло над пропастью, на острие лезвия, балансируя между жизнью и смертью. Ронан остановился на воспоминании о сегодняшнем дне, когда он в последний раз слышал смех Адама — хриплый и беззаботный, от которого в груди Ронана разливалось тепло. Он так боялся, что больше не услышит его. Однажды Ронан уже потерял Адама, вряд ли он сможет справиться с этим снова. Он был уверен, что не сможет. Он замер перед входом в больницу, наблюдая за тем, как Мазерати паркуется рядом с его БМВ и Эндрю выскакивает из машины. Кожу покалывало от гнева, но в большей степени от ужаса. Ронан уже собирался зайти, когда Эндрю поймал его запястье. Он обернулся, раздраженный. Эндрю выглядел ничуть не лучше. — Линч, не делай глупостей. — Отъебись. Ронан вырвал руку из его хватки и зашел внутрь.

***

— Дыхание остановилось… Сердце Ронана пропустило удар. — Блять, что? — После операции его пульс внезапно упал до нуля. Мы… Вдруг стало слишком громко. Ронан чувствовал, что задыхается. Вокруг стояла оглушающая тишина, а в голове было чересчур шумно. Адам мертв — вот и все. Земля ушла из-под ног, тихо и быстро. Ронан никак не мог разобраться, на что это похоже — на падение или столкновение со взрывом. Он бросился прочь, громко хлопнув дверью. От сильных порывов ветра перед глазами все расплывалось, когда он шел к машине. Он больше не увидит Адама, он больше не сможет заглянуть в его глаза. Больше не увидит его улыбку и не услышит его смех. Больше ничего, связанного с Адамом Пэрришем. Бог, в которого он так верил, не ответил на его молитвы, вместо этого воплотив в жизнь его самый страшный кошмар. Его охватила ярость, хотелось что-нибудь сломать. Содрать с себя кожу, и продолжать это делать, пока не вырвет из себя все чувства. Он был полностью опустошен, как полая раковина. В это невозможно было поверить, просто невозможно — Адам Пэрриш умер. Гарвардского умника и второго секрета Ронана Линча больше не существует. Ронан не мог дышать, не мог уловить хоть что-то из размытой пустоты вокруг него. Он яростно потер глаза. Как же он будет скучать по разговорам с Адамом, по его низкому, хриплому голосу, особенного низкому, когда он шепчет милые глупости и драгоценные слова на ухо Ронану, идущие прямиком в его сердце. Он будет скучать по его лицу, во всем своем загорелом и веснушчатом великолепии, по его рукам, его тонким пальцам в руках Ронана. Ни у кого больше не было таких рук, и ничьи руки не подходили Ронану так, как руки Адама. С его потрескавшейся кожей и розовыми ногтями на длинных пальцах. Те самые пальцы, что изучали линии его татуировки, те самые, что всегда находили свой путь к изгибам его тела, его лицу, его волосам, губам, груди, в жаркие глубины его души, заставляли его чувствовать. Любить. Ронан горько посмеялся над самим собой. Эта любовь привела его сюда, на порог ее потери, потери единственного человека, которого он смог полюбить. Полюбить так сильно, что это причиняло постоянную боль. Он ни о чем не жалел и сделал бы что угодно, лишь бы пережить эту боль вновь — боль от любви к Адаму Пэрришу. Ронан сел в машину и уже собирался завести ее, когда заметил Персефону. Она тихонько поскреблась в окно и отошла, дав Ронану возможность открыть дверь и выйти наружу. — Что? — Змея. — Какого хера тебе надо, Персефона? — резко спросил он. Ее улыбка показалось Ронану жутковатой. Она осторожно коснулась его груди, взглянув на него серьезными глазами. — Поезжай, но возвращайся, когда он проснется. Ронан уставился на нее широко распахнутыми глазами. — Что за хрень ты несешь? Ты не слышала, что сказала эта гребаная регистраторша? Он не хотел произносить вслух эти слова, что Адам мертв, потому что до сих пор не мог в это поверить, не сейчас. И вряд ли сможет когда-нибудь. Она просто улыбнулась, развернулась и ушла. Раздражение Ронана только усилилось. Нахмурившись, он залез в машину и вдарил по газам. Он ни о чем не думал, просто смотрел на дорогу и ехал вперед. Было темно — за окнами только мерцающие звезды и миллионы городских огней. Вокруг мельтешили люди, они гуляли, улыбались и смеялись, а Ронан чувствовал то, что совсем не хотел чувствовать. У него просто взяли и отняли его часть. В груди — лишь обломки и пустота. Было хуже, чем, когда они ссорились и ругались, хуже, чем, когда расставались. Он ехал, не обращая внимание на жжение в глазах и влагу на щеках. Гнал вперед, превышая допустимую скорость, чувствуя, как адреналин курсирует по его венам. Перед глазами снова все поплыло. Ронан яростно вытер глаза и продолжил путь. Примерно через полчаса или около того, он выехал из города, оставив позади его суету, и вокруг наступила тишина, только легкое колыхание засеянных полей. Он снизил скорость, когда выехал на знакомую дорогу. Через час он остановился и вылез из машины. Дом выглядел по-другому: мрачным и пугающим в ночи, освещенный фарами БМВ. Ронан сел на ступеньки, которые громко скрипнули, внезапно нарушив тишину вокруг. Рисующий Адам с высунутым языком так и стоял у него перед глазами. Волосы цвета пыли падали ему на лицо, скрывая морскую синеву глаз. Пальцы бережно держали старую кисть. Его взгляд скользил между бескрайним цветочным полем и холстом, пока он окунал кисть в желтую, розовую и зеленую краску. Ронан почти физически ощущал его присутствие. Адам умер, но продолжал жить внутри Ронана, перед его глазами, в его подсознании, на его губах и руках. Он ощущался живым, таким живым, что это согревало Ронана в холодной ночи. Его глаза увлажнились, горло сдавило, и вновь слезы полились по щекам. Майка прилипла к телу, от кожанки чесалось все тело, а ботинки были зашнурованы слишком туго. Он не мог вспомнить, когда плакал в последний раз. Возможно, когда умерли родители, или, когда Адам его бросил, а, может, когда он вернулся. Ронан почувствовал кусачий ветер на ушах и руках, когда провел пальцами по волосам. — Да пошел ты, Пэрриш, пошел ты, — прорычал он, обращаюсь к призраку Адама из воспоминаний. — Ты не можешь просто ворваться в мою жизнь, заставить в тебя влюбиться, а потом слиться. Не можешь. У него перехватило дыхание. — Ты не можешь вернуться и просто, блять, сказать, что любишь меня. Адам Пэрриш любит меня? Охуенные у тебя шуточки, знаешь ли. Ну естественно, ты был до фига смелым или просто таким тупым, чтобы ответить на мои чувства. Ты любил меня все это время, да, Пэрриш? Щеки горели под дорожками слез. — Мой храбрый, храбрый волшебник. Ты умер. Тебя нет. Вот так просто. Ты был жив, не прошло и дня, как ты сидел здесь, на этом самом месте, и смотрел на меня так, будто это я повесил луну на небо, и звезды, и всю остальную хрень, которая делает гребаный небосвод таким красивым. Ронан поднялся и направился к полю, включив фонарик на телефоне. Трава хрустела под его тяжелыми ботинками. — Сегодня, когда мы лежали здесь, я думал, что когда-нибудь попрошу тебя выйти за меня, Пэрриш, потому что я, черт возьми, хотел провести с тобой всю мою жизнь. Но ты забрал это у меня. У тебя, блять, не было никакого права лишать меня счастья, усек? Не было. Ронан опустился на колени, вырвав из земли охапку хризантем. Ярко-оранжевых, покрытых желтой пыльцой, с сочно-зелеными листьями. — Они тебе нравились, помнишь? Такие же росли в Барнс. Мама тоже их любила. Интересно, ты видел их где-то раньше? Наверное, сейчас ты бы прожег меня злобным взглядом и без конца фыркал бы из-за того, что я их сорвал. Он перехватил букет поудобнее и пошел в обратную сторону. Ступеньки снова скрипнули под его весом, когда он сел на них и положил цветы себе на колени, запачкав руки и джинсы. На крыльце остались брызги краски, а дикие маргаритки пробивались через дыры и трещины в деревянном настиле. Белоснежные — их было видно даже в темноте. Сердце Ронана забилось чаще, когда он вспомнил о колечке из маргариток. Все, что Адам получил, когда на самом деле его пальцы заслуживали гораздо большего. Ронана охватило отчаяние. Закрыв глаза, он попытался сделать вдох. Разум подкидывал ему яркие картинки: они с Адамом вместе, как два кусочка идеально сложившегося паззла, некогда сломанного, который стал нечто большим. Зазвонил телефон. Ронан яростно вытащил его из джинсов и взглянул на экран. Нил. На часах было почти двенадцать ночи. — Ронан? — Нил? — голос Ронана дрогнул. — Скорее возвращайся в больницу. — За каким чертом? — Персефона звонила. Мы ничего не знаем. Едем туда. Давай быстрее. Ронан нажал на отбой. Сердце бешено молотило о ребра. Что могло случиться? Он ничего не понимал, но, судя по голосу Нила, что-то срочное. Поэтому он отряхнулся от пыли, положил цветы на пассажирское сидение, сел в машину и поехал обратно. Он не помнил, как добрался до больницы. Выйдя из машины, Ронан бережно взял букет и пошел внутрь. Кажется, он напугал своим видом медсестру, но ему было плевать. Оглянувшись, он заметил Нила и Эндрю, сидящих на диване. Персефону нигде не было видно. Нил увидел его и бросился к нему чуть ли не бегом. Ронан кивнул, когда он врезался в его грудь. Они тут же обнялись, и пальцы Нила вонзились ему в спину. — Нил. — Ронан, он… он ушел. — Нет, нет, нет. Ронан оцепенел. Он заметил, как Эндрю, широко раскрыв глаза, поднялся и пошел к ним. Тело будто перестало его слушаться после тех слов. Колени подкосились, но Нил и Эндрю его поймали. — Не сейчас, Линч, не… Голос Эндрю дрожал, и Ронан подчинился без возражений. У него не осталось на это сил. Они сели на диван, Нил положил голову на его левое плечо, а Эндрю — на правое. Хризантемы лежали на коленях. Эндрю нервно теребил свои пальцы. Ронан решил хранить молчание. Он тихо сидел с закрытыми глазами и старался дышать. В голове было болезненно пусто, а тишина вокруг оглушала. Внезапно раздался звук шагов по мраморному полу. Ронан открыл глаза и увидел Персефону, приближающуюся к ним. На ее лице расплылась жутковатая улыбка, которая привела Ронана в замешательство. — Змея. — Что? — Я же говорила, что он вернется. Он почувствовал, как Нил и Эндрю напряглись рядом с ним. — Какого черта? — Он не умер. Он так же жив, как мы с вами. Я поговорила с врачом. Он еще спит, но вы можете к нему зайти. Он проспит еще часов двенадцать. Состояние все еще немного критическое, но он справится. — Черт возьми! Какого хрена тут вообще происходит? — Он ушел, да, но доктора продолжали бороться. Ему наложили кучу швов, у него множество переломов, но он поправится. Через какое-то время. — Он… Ронан не смог договорить, до боли вцепившись пальцами в свои колени. Адам жив. Он жив, его сердце бьется. Ронан никак не мог в это поверить. Эндрю разжал его пальцы, пристально глядя ему в глаза. — Блять, только не раскисай мне тут. Я собираюсь его увидеть, — сказал он и поднялся. — Только по одному за… Эндрю не дал Персефоне закончить. — Похоже, что мне есть до этого дело? Идем. Его взгляд метнулся к Нилу и Ронану, которые подскочили в мгновение ока. Персефона только вздохнула и улыбнулась. Она объяснила им, как пройти, и они направились к палате номер 621. Ронан остановился перед дверью. Сердце громко колотилось в груди, руки дрожали, цветы казались ледяными на ощупь. Эндрю осторожно коснулся его спины. — Давай, Ронан. — Ага, да. Ронан толкнул дверь, но замер, как вкопанный, увидев Адама Пэрриша на кровати. Часть лица в синяках, часть — в бинтах, покрытых волосами цвета пыли. Одна рука в гипсе. Он выглядел бледным, но, в то же время, умиротворенным. Ронан хотел только одного — увидеть его глаза цвета океана и услышать его хриплый голос. Ноги будто налились свинцом, но он все равно прошел в палату и присел на стул рядом с кроватью. Нил и Эндрю устроились на соседней кровати. Никто не проронил ни слова, тишину нарушал лишь непрерывный писк кардиомонитора. Ронан наполнил пустой стакан водой, поставил в него цветы и пристроил его на прикроватной тумбочке. Положив голову на край кровати рядом с не загипсованной рукой Адама, Ронан — сам от себя не ожидая — тут же заснул. Ему снилось, что он в церкви Святой Агнессы в Генриетте, у алтаря. Он стоит на коленях, весь в слезах, читает молитву, умоляет, просит: «Пожалуйста, пусть он выживет и поправится, пусть будет со мной. Я уже достаточно похерил всего в своей жизни, но в этот раз я хочу все сделать правильно, я буду заботиться о нем, как он того заслуживает. У меня ничего нет, кроме любви, и, если этого достаточно, я буду любить его до конца своих дней». Его разбудил Эндрю и отправил умываться, после чего Ронан вернулся, чувствуя запах еды. Нил все еще спал, а Эндрю сидел рядом с местом Ронана. Ронан выбрал что-то из еды и взглянул на Эндрю, поигрывающего стаканчиком мороженого. — Не играй с едой, Миньярд. — Заткнись и жри свой дурацкий сэндвич. Ронан не смог сдержать улыбку, и глаза Эндрю заблестели при виде ее. Откусив кусочек от сэндвича, Ронан обвел взглядом палату, прислушиваясь к писку монитора. Когда он почти доел, проснулся Нил. Он был такой забавный и взъерошенный. Громко рассмеявшись, он тут же прикрыл рот рукой, как догадался Ронан, заметив их с Эндрю выразительно поднятые брови. — Простите. — Все нормально, Нил, — успокоил его Ронан. — Иди умойся, а потом поедим. Я тоже проголодался, — предложил Эндрю. — Ладно. Нил улыбнулся и слез с кровати. Они с Эндрю помахали Ронану и ушли. Ронан выбросил фольгу от сэндвича и выпил воды, прежде чем сесть на место. Он перебирал пальцы Адама, аккуратно, чтобы не повредить иголку, торчащую из его запястья. — Хэй, Пэрриш. Ты в отключке и не слышишь меня, но я здесь. Так что, привет. — Мне пиздец как стремно видеть тебя таким. Помнишь, как ты возвращался в школу с синяками после нескольких дней отсутствия? Ага, Пэрриш, я не совсем тупица. Я, блять, ненавидел и до сих пор ненавижу этого мерзавца, что ты называл отцом. — Наверное, когда ты проснешься, то сразу заведешь свою шарманку о больничных счетах, пропущенных уроках и прочей хрени, не успев перевести дух. — Сильно болит? Думаю, сильно. Когда мы вернемся домой, я прилеплю твою задницу на суперклей к кровати, пока ты не будешь здоров на сто процентов. Не хочу, чтобы Миньярд прикончил меня из-за того, что я о тебе не забочусь. И он не будет не прав, знаешь? Ты заслуживаешь только самого лучшего, Пэрриш. — Я скучаю по тебе. Блять, ты и правда умер на какое-то время. Я думал, что опять потерял тебя, и в этот раз навсегда, но ты крутой чувак, Пэрриш, я никогда в этом не сомневался. — Твое гребаное сердце. — Я сейчас как поезд, который съехал с рельсов. Тут слишком тихо без твоего голоса. Я просто хочу снова слышать твою улыбку. — У меня все болит. — Я больше никогда не буду спорить с тобой, если это вернет тебя ко мне. — Я просто хочу, чтобы ты проснулся и посмотрел на меня. — Не знаю, почему ты выбрал меня, но я так рад, что ты это сделал. Рад, что ты увидел во мне что-то, достойное любви, Пэрриш. — И я никогда не пойму, почему ты полюбил этого сломленного парня, который и мечтать не смел, что сможет так сильно влюбиться в кого-нибудь, так сильно, что этой любви кажется недостаточно. — Но вот мы здесь, и я надеюсь, что ты слышишь, как я говорю тебе, что люблю тебя. Я люблю тебя, Адам Пэрриш. Сказать это вслух было очень сложно и очень просто. — Любить. Я и забыл, каково это, пока не встретил тебя. И все, я сорвался. Со скалы. И знал, что приземление будет жестким, но ты меня поймал. — Все это время ты был тут, ждал, чтобы поймать меня. Почему? — Чтоб тебя. — Ты не можешь просто появиться в моей жизни, проделать всю эту хрень с моим сердцем, а потом свалить. Навечно. Не тебе, блять, принимать это решение. Не тебе. А мне. — Скажи мне, что я твой, потому что я твой, я твой, твой, а ты мой, ты мой. — Я твой, и никого больше не смогу назвать своим. — Не знаю, что делать без тебя. — Скажи, что никогда не сдашься. Только не ты. Я потерял слишком многих, я уже сбился со счета. — Ты стоил моего первого поцелуя, первой любви, первого всего, Пэрриш. И я чертовски благодарен за то, что ты — мой первый, и, наверное, нет, точно — мой последний. — Я так боялся, что ты уйдешь. — Вернись ко мне, пожалуйста. — Ты — все, что мне нужно. — Мой храбрый, храбрый волшебник. — Адам. — Tamquam.