выстрелы в молоко

Волков постоянно отбивается от коллектива: идет стряпушничать, пока все чистят оружие, чистит оружие, пока все, пожрав, садятся в круг за карты расслабиться, а к вечеру и вовсе вечно уединяется поодаль от костра. Вадим поглядывает на него, все чаще подмечает: Волков достает из внутреннего кармана куртки — несложно догадаться — фотку и таращится на нее. А на телефон тебя фоткать не учили, да? Романтик хренов. У них каждый день марш-бросок через джунгли, а он вместо того, чтобы отдыхать, как нормальный человек, таращится на свой прямоугольничек. И это подобие личного пространства, подобие тайны выводит из себя. Они, черт возьми, посрать ходят, сев в рядок в выкопанные рядом ямки, а он мнется с грустной мордой и думает о возвышенном. Вадим не накручивает себя, нет. Голова у него всегда холодная, мозги работают четко, без сбоев. Просто ищет повод фотку у Волкова вытащить и посмотреть — что же там за красота неземная, что он по ней вздыхает и разве что не разговаривает с ней вслух? Любопытство немного отравляет тот факт, что Волков к нему вроде как неплохо относится, с Джошем и Джесс почти не разговаривает, только сквозь зубы на ломанном английском что-то цедит, а с Вадимом порой и без повода начинает болтать, срезая остро наточенным мачете ветви деревьев на их пути. Видимо, скучает все же без общения, не может вечно хмурую рожу держать. Не такой уж он каменный, каким хочет казаться. Но муки совести все же не прорастают на грунте сомнительной привязанности — не то чтобы взаимной. На привале у реки Вадим решает: ну, или сегодня, или никогда, потому что завтра начнется такая жара, что их, может, домой по частям вернут. Волков, закончив скрести ложкой по тарелке, подхватывает свой вещмешок, уходит к берегу. Там же уже и Джош чуть в стороне плещется. Камуфляжная куртка Волкова остается лежать на раскладном стуле, и Вадим смотрит на нее, будто на гремучую змею. Только тянет к ней руку — как оживает Джесс, еще недавно озабоченная разглядыванием своих ногтей: — Что делаешь, ковбой? Вадим кидает на нее взгляд. Сжимает куртку, понимая, что уже не отступится от задуманного, и ухмыляется: — Померить хочу. Как считаешь, в плечах сядет нормально? Джесс коротко улыбается в ответ. Смотрит с интересом. Вадим шарится во внутренних карманах, и наконец пальцы натыкаются на замятый край плотной фотобумаги. — Это — Волкова, — предупреждает Джесс. Вадим, достав фотку, сует ее в карман брюк, куртку бросает обратно на стул. Улыбается: — А он тебе нравится? Джесс хмыкает. Не нравится, конечно. Он ее из себя выводит своей непрошибаемой мордой и вечным “шуры-муры после задания”, душнит так, что обычная тропическая жара кажется приятной прохладой. Поэтому Джесс не выдаст. Вадим в этом точно уверен. Он подхватывает свою тарелку, вальяжно идет с ней к реке. Джош уже вылез из воды и стоит, раскинув руки, подставившись солнцу, а Волков в стороне намывается, словно на свидание собрался. Вадим присаживается у берега, сует руки в холодную мутную воду. Усмехается. Да, Волков, давай, три как следует спинку, вечером тебя сюрприз ждет. Фотография, спрятанная в кармане, жжет через брюки. Вадим даже мельком не успел глянуть. Но так интереснее. Внизу живота тянет, будто в предвкушении отменного секса, будто у него запланированы ужин, вино и приглашение в постель, а не мешок в палатке и тонкая пенка поверх жесткой земли. Солнце начинает клониться к горизонту. Поставив две палатки, они собирают манатки, чтобы завтра сразу сняться с месте, Вадим с Волковым потом курят поодаль, и подмывает сказать: угадай, что у меня есть. А у тебя больше нет. Ха. Но Вадим сдерживается, только пару раз искоса поглядывает на Волкова, пока тот рублеными фразами узнает о дальнейших планах Вадима, когда они получат деньги. Вадим присаживается, тушит бычок о песок и зарывает его. — Да какие у меня планы, — бурчит он. — Деньги вперед брать буду. А то паришься две недели, координаты выбиваешь, через джунгли эти ползешь… И все это пока что забесплатно. Хрен знает, как мы вывезем, Поварешкин. Мне морально было бы легче, если б бабло уже на счету лежало. Волков тоже садится на корточки, хоронит бычок. Коротко отвечает: — Нормально вывезем, Вад. Как всегда. Я на пару месяцев свалю. — Удивил, — фыркает Вад. — Ты всегда сваливаешь. Любитель отпусков. Иди, я еще подышу немного. Кивнув, Волков отправляется к палатке. В одной уже уединились Джесс с Джошем, что у них — хрен поймешь, потому что трахаются они каждый раз, как оказываются рядом, потом Джесс вешается на всех, кто проходит мимо, Джош чернеет лицом, и они снова трахаются — особенно громко. Поэтому лучше уж с Волковым палатку делить, чем с этими… Вадим оглядывается через плечо. Волков забирается в палатку. А Вадим, присев на заплечный мешок с барахлом, достает наконец фотку. В закатных лучах солнца можно еще как следует разглядеть. Он на миг словно на курорте оказывается: пропала духота, не печет голову, но и гнус еще не появился в катастрофических количествах, перед ним плещется вода, а на горизонте начинает багроветь тонкая полоска. И он сидит посреди этой пасторали, уставившись на чужую фотографию. Она небольшая, половинка от девять на двенадцать — весь фон обрезан ножницами, остался лишь портрет по плечи. И это совсем не дама. Вадим хмыкает. Почему-то ожидал подобного. Слишком уж критично Волков относился ко всем страстным подкатам Джесс. Но, знаешь, Поварешкин, парень твой тоже на телку похож. У него длинные рыжие волосы, поразительный цвет — настоящий, что ли? Они небрежно стекают на плечи, сияют под городским солнцем. Губы растянуты в улыбке — вот это хавалка, он, наверное, как пылесос сосет, да в этот рот кулак влезет. И глаза — какие-то удивительные глаза, не синие, не голубые, а будто, хрен их знает, васильковые. Наверное, ненастоящий оттенок. Линзы или цветокоррекция. Не может быть у человека таких глаз. Он, чуть повернув голову, чуть склонив ее к плечу, смотрит в камеру, хитро улыбаясь, и словно вот-вот оживет, что-то скажет, например, позовет по имени, пожалуется, что уже устал позировать, и хоть он обрезан по плечи, Вадим запросто представляет, как этот рыжий притягивает в объятия белыми руками — такими же изысканно-мраморными, как кожа его лица, лишь едва заметные рыжие крапинки портят ровный тон. Нет, как ни крути, необычный пацан. Где только Волков с ним познакомился? Не в детдоме же, чересчур элитная морда, словно он над всей чернью возвышается. Линия подбородка, скулы, точеный нос, чудные брови — или рисует, или укладывает, такая же фальшивка, как и цвет глаз, иначе быть не может. Но чем дольше Вадим разглядывает фото, тем больше с неудовольствием констратирует: да нет, кажется, все у него настоящее. Просто такой вот… Вертится на языке слово “красивый”, но разве это красота, невозможно назвать этого эксцентричного попугая красивым. Зато как Олег упивается им, налюбоваться не может. Вадим не хочет себе признаваться в этом, но все же понимает его. Взгляд не получается оторвать от парня. Что-то в нем есть. Завлекает, как навка, с такой — только в омут с головой, с такой — солнечный удар в полдень в чистом поле. Вот же Поварешкин… выискал. Рука сама тянется к ширинке, хочется, глядя в эти обманчиво-безмятежные глаза, помять себя, погладить член, представить, как рыжий, наклонившись, отбрасывает мешающие волосы и поднимает взгляд — серьезный, вдумчивый, видно ведь по нему — не глупый мальчик. Только ум в этом деле не нужен, ага? Вадим наскоро расстегивает ремень, глядя на губы, этот насмешливый рот — язык у него точно острый, а еще рядом с таким, как Волков, нужно обязательно быть болтуном. Поэтому хорошо бы тебе глотку заткнуть, солнышко, взял бы ты уже поглубже и покрепче… И Вадим проводит кулаком по члену, глядя на фото незнакомого человека, которое кто-то любовно сделал не для него, совсем не для него; и от этого заводится еще сильнее — будто оскорбляет святыню Волкова своей дрочкой, никакой личной неприязни, Поварешкин, просто охота сломать что-то красивое, а у тебя с ним — пиздец как красиво, да? Вадим дышит ртом, торопится — надо закончить, раз уж начал, но побыстрее, им всем надо как следует выспаться перед завтрашней атакой… Рыжий улыбается ему, лично ему, и его так золотит солнце, что Вадиму и самому в закатных лучах становится светлее. Он уже почти не видит, что на фотографии, закат через минуту-другую схлопнется, закатится горящий шарик за горизонт, но ему много и не надо, только представить, что рукой зарывается в рыжие пряди, наматывает их на кулак и натягивает его глоткой на свой член, а тот стонет от удовольствия, потому что обожает отсасывать, и горло его сжимается в спазме, он давится, из васильковых глаз брызжут слезы, но он все принимает, а потом вытирает рот тыльной стороной ладони и хрипло говорит: мне понравилось. Вадим содрогается, едва успевает отвести руку с фоткой — не хватало ее еще спермой запачкать, он же не в младших классах, чтобы обдрочить личные вещи угрюмого мальчишки… Тяжело дышит. Прячет фотку обратно в карман, подходит к реке, ополаскивает руки. Плюхается задницей прямо на песок, застегивается. В голове — пустота, как бывает после хорошего секса, а дрочку с этой фоткой вполне можно назвать полноценным свиданием, давно уже не было такого на чье-то изображение. Вадим слышит, как вдалеке вжикает молния палатки, слышит быстрые шаги, прекрасно понимает, чьи они, даже определяет степень злости идущего, но продолжает смотреть вперед, в темноту, солнце окончательно скрылось, и лишь подсвечено еще немного небо, но и оно скоро станет чернильным. Вадим позволяет Волкову толкнуть себя в плечо, даже делает вид, что для него это было неожиданностью. Волков рычит: — Вад, какого хрена? — Ты о чем, Поварешкин? Заснуть без меня не можешь? Вадим оборачивается и, раззявив рот в ухмылке, поигрывает бровями. Смотрит на Волкова снизу вверх. Тот будто теряет запал, плюхается рядом с ним — уже в одних трусах, в белой майке. Так и подмывает спросить: ты вот так же по дому ходишь, чтобы он любовался твоей талией, плечами и узкими бедрами, чтобы он как кошка течь начинал от контраста белого со смуглой от солнца кожей? Но Вадим прикусывает язык. — Фото верни, — мрачно говорит Волков. — На хрена спиздил? Вадим лезет в карман. Кладет в протянутую ладонь Волкова. — Ну спиздил и спиздил, — миролюбиво говорит. — Посмотреть охота было. Ты ж ничего не рассказываешь. Поигрывает с ним в дружбу — опасно, Волков может чересчур поверить, а фальши он точно не уловит. Тот подносит фото к лицу, проверяя. Переводит взгляд на Вадима. — Еще раз. Зачем? — Да я тебе с первого раза ответил, — изумляется Вадим. — И вообще мне обидно, Волков, что ты меня сразу заподозрил. Может, это Джессика возжелала еще один объект для своих блядских фантазий. Волков чуть усмехается. Надо же — уже не злится. Не зря Вадим старался фотку биологическими жидкостями не запачкать… Вадим кладет ладонь ему на плечо, и Волков искоса на него смотрит. Ждет, наверное, шуток. Оскорблений. Вадим говорит: — Красивый парень. Где подцепил? — Да так… друг детства, — нехотя отвечает Волков. — Ну, передавай ему привет от меня. Пошли, Олег. Время баиньки. И Волков, вопреки всему, улыбается. Чуть-чуть, но все же — улыбается. Вадиму почти жаль его — наивный какой. К этому своему другу детства возвращается после каждого задания преданной собачкой, а мог бы бабки зашибать. Хотя… К такому Вадим и сам, может быть, вернулся бы.