выстрелы в молоко

Мальчишка бесит. Ведет себя, будто самый умный, хотя у самого молоко на губах не обсохло, общается словно на равных, а еще — у него уголок рта дергается, если хоть немного пофлиртовать. Прекрасно ясно, что у мальчишки какая-то девчонка осталась на гражданке, а может, просто не любит мужчин, но Вадиму уже поебать. На привале он медленно ест гречку с консервами, которую сварганил в котелке мальчишка, и пялится на него. Под солнцем им всем жарко. У Волкова плечи блестят и грудь в вырезе черной майки, и желтый солнечный свет ему удивительно к лицу. Вадим делает еще одну попытку установить контакт: — Классно готовишь. Посещала кулинарные курсы, малышка? Волков стискивает челюсти, выдыхает и цедит: — Угу. В школе кройки и шитья ты последнее место занял, пришлось другой кружок искать. Вадим хмыкает. Так себе ответ. Бросает взгляд в сторону — другие ушли к реке мыть тарелки — и вполголоса говорит: — Я ведь в рот тебя выебу, если продолжишь дерзить. Оскалившись, Волков отвечает: — Рискни. Без члена останешься. Смотрит так зло, что почти неприятно становится. Ну, раз по-хорошему не хочешь, раз руки с плеча сбрасывал, стоило тебе эротический массаж предложить, раз на все подкаты корчил морду и вздергивал нос, то будет по-плохому. Вообще-то Вадим не из таких. Соблазнять парой шуток и намеками он умел. Никто еще не отказывался присесть на его огромный болт. Но угрюмый Волков над шутками не смеялся, на намеки ощеривался, а еще — раздражал своей юной мордашкой, красивой линией челюсти и пушистыми темными ресницами, плечами и талией, бедрами, ногами длинными… Из себя выводил. Такого всегда хочется выебать. Особенно когда из компании вот уже пару месяцев только собственная рука… Вадим, наверное, глядит на него слишком пристально, потому что Волков, буркнув: — Хватит глазеть, — встает и уходит тоже к реке. Вадим соскребает недоеденную гречку обратно в котелок. Не так уж и вкусно. Хуйня, честно говоря. Укладываясь поверх спального мешка вечером, он еще немного сомневается. Порвет ведь мальчишке жопу. Даже спизженный у Родригез крем не поможет. А еще тот начнет голосить… Хотя нет. Стиснет зубы и будет терпеть, он же гордый, на помощь никого не позовет. Вытерпит и словом потом не обмолвится, но смотреть придется в оба — с него станется подкрасться и в печень ножом пырнуть. Совсем старших не уважает… Вадиму вспоминается вдруг, как Волков раздевался однажды, не замечая, что за ним подглядывают. Как возле реки бережно снял брюки, сложил их аккуратно, положил на них трусы с носками, сверху — куртку и майку. И после этого, обнаженный, зашел в воду. Вид его задницы у Вадима на сетчатке глаз отпечатался — подтянутые мальчишеские ягодицы, крепкая спина, баланс между бедрами, талией и плечами — как у модели. Даже от мысли о нем встает… Вадим, рывком поднявшись, берет тюбик крема и тихонько выбирается из палатки. Подходя к палатке Волкова, самой крайней, он расстегивает ремень и вытаскивает его из шлевок. Складывает пополам. Темнота такая — что хоть глаз коли. Жаль, не увидит, как мальчишка будет краснеть, сопротивляясь. Вадим осторожно тянет молнию на двери его палатки, чтобы не вжикнула, не разрезала тишину резким звуком. И вдруг на небе, словно знак ему, появляется луна. Мертвеный свет на мгновение выхватывает стопы Волкова — спит на животе, раскинув ноги, будто специально, будто ждал готовенький, пока Вадим придет и вставит в его попку тесную… Внизу живота екает. Так, может, и лучше. В рот совать — опасно, действительно откусит ведь. А вот в задницу… от такого унижения он не сразу оправится. Вадим, нагнувшись, беззвучно залезает в палатку, ставит одно колено между ног Волкова. Не видит ни зги, больше угадывает, где его руки, и, навалившись на спину, резко хватает за локоть, стискивает запястье. — Что… — хрипло выдыхает Волков, дернувшись, но Вадим молниеносно заводит руки ему за спину, накидывает ремень в два оборота. — Не ори, — шепчет. — Все услышат. — Вад, — зло отвечает Волков. — Ебнулся? Но голос не повышает. Вадим крепко затягивает ремень на его руках. Колено упирает ему под яйца. Волков, кажется, еще не верит, что все происходит взаправду. Он возится, пытаясь приподняться, и Вадим небрежно толкает его в затылок, чтобы вжался носом в спальник и не мешал. И тогда до него доходит. Волков резко дергается, в челюсть Вадиму прилетает затылком, возня и дыхание кажутся оглушительно громкими, шуршат одежда и голая кожа по полу палатки. А Волков — горячущий, злой, ухитряется даже связанными руками ткнуть в живот, почти поднимается на колени, но Вадим наваливается сверху всем весом. Сука дерзкая… Он обхватывает Волкова одной рукой за шею, зажимает ее в локте так, что тот хрипеть начинает, подпрыгивает его кадык. От близости напряженного тела встает мгновенно, дурит так, что голова почти кружится. Вадим дергает резинку его трусов вниз, ладонью проходится по заднице, лезет между ягодиц ребром, и Волков, извернувшись, кусает предплечье. Только Вадим все равно придавил крепко. Да, давай, жопой еще потрись, мне так даже больше нравится… — Тебе пиздец, — обещает Волков свистящим шепотом. — Свихнулся? — Рот закрой, — велит Вадим. И сжимает челюсть ему двумя пальцами, словно коту ретивому. В темноте все — на ощупь. Он толкается пахом к Волкову, мнет ягодицы — не может отказать себе в мимолетном удовольствии. У него там все в жестких волосах, а дырочка — мягкая и нежная, такая узкая, что хрен знает, как туда протолкнуться… Волков, взбрыкнув, едва не сбрасывает его с себя, и Вадим, обозлившись, прикладывает его носом о пол. На мгновение Волков стихает — видимо, крепкий удар вышел. А Вадиму лишь это промедление и нужно. Он наскоро облизывает пальцы, тычется одним, хотя бы одним сначала — и проникает в тесное, горячее нутро. Волков глухо воет, уткнувшись лицом в спальник, по спине его проходит дрожь. Вадим устраивается удобнее. Приподнявшись на локте, кладет ладонь на его мигом вспотевший загривок, надавливает — только рыпнись, щенок, и сломаю шею… Дырочка сжимается на пальце. А-а, не нравится?.. Зато мне — охуеть как кайфово… Вадим толкается в него пару раз грубо, чтобы хоть немного разработать. Бедра Волкова дергаются, опять пытается сбросить с себя. Вадим, вытащив, торопливо достает из кармана крем — то ли для рожи, то ли для рук, он не присматривался, — и, отщелкнув крышку, выдавливает, даже не видя, куда. Опускает ладонь, проводит между ягодиц. — Я убью тебя, — шепчет Волков. Шепчет тихо и спокойно, словно не лежит тут со сдернутыми трусами и жопой, измазанной в паршивом креме. — Нихуя ты мне не сделаешь, — отвечает Вадим так же спокойно и вставляет в него два пальца, елозит ими внутри — ни черта с кремом этим не легче, такая же узкая задница, зря только руки перепачкал. Волков сдавленно стонет, дергается вперед, словно отползти пытаясь, и Вадим крепче сжимает его шею. Ощущает каждый позвонок под ладонью и понимает: действительно ведь запросто сверну ему голову. И он это знает. А еще знает, что не в той весовой категории, чтобы вырваться, и руки-то у него ремнем так стянуты, что следы на коже останутся алые. И ничего, ровным счетом ничего он не сделает, запала ему не хватит, чтобы в приступе ярости схватить автомат и перестрелять всех, слишком послушный, а потому — будет лежать и терпеть. Трахать его пальцами — почти приятно. Зажимается так, будто может вытолкнуть, тело — каменное, липкое от пота. Вадим, вытащив, наскоро расстегивает ширинку. Член стоит до боли. Он наклоняется ниже, прижимается грудью к рукам Волкова, к жестким плечам и шепчет: — Расслабься и получай удовольствие. — Пошел нахуй, — сипло выдыхает Волков. Проходит волна по его телу — но Вадим сверху так давит, что сопротивление гаснет в зародыше. Волков растекается по спальнику, будто бы сдается, и Вадим, взяв себя у головки, приставляет ее к дырке, надавливает — не-а, не идет, не лезет. Волков всхлипывает вдруг, и от этого звука еще сильнее приливает возбуждение. Вадим опять обхватывает его за шею в медвежьем объятии, чувствует, как часто он сглатывает, как шумно и коротко дышит, все мышцы его напряжены, сцепленные в замок ладони упираются в живот. Да что ж ты узкий, как целка… Вадим с трудом толкается в него, и Волков почти вскрикивает. Но больше не сопротивляется. Лежит и принимает безропотно, словно вовсе отключился. Головка едва влезает, мышцы обхватывают ее так плотно, как ни один рот не сосал, и Вадиму даже больно почти. Выдохнув, он толкается дальше, протискивается, может, на сантиметр, а Волков начинает дрожать. Вадим сжимает его бедро. Жадно втягивает воздух — у шеи Волкова горчит, пахнет страхом. Он молчит, не пытается бороться. Шлюха. Играет в недотрогу, а как в него член вставят — тут же поддается, разве что не подмахивает… И Вадим с этой мыслью рывком входит до конца, въезжает на всю длину под хриплый стон боли. Засадив по самые яйца, навалившись всем весом, он замирает. Распятое под ним тело почти неподвижно — видимо, избегает неприятных ощущений. Это ничего, Волков. Это ненадолго. Лежи, я сам все сделаю… Вадим протискивает руку под живот Волкову, устраивается удобнее, и от каждого крошечного движения вспыхивают искры под веками — так туго в нем, что и двигаться-то почти не надо, чистый кайф… Стиснув покрепче его, Вадим коротко дергает бедрами, и Волков сипит, будто задыхается, прикусывает, кажется, спальник, чтобы не орать. — Правильно, — шепчет Вадим и легонько толкается в него — пока совсем по чуть-чуть, из него ни на миллиметр выходить не хочется. — Веди себя тихо. Может, тогда никто не узнает, как я тебя выебал, а ты ноги разводил и просил еще… Волков не ведется. Не отвечает. Уткнулся мордой в пол и терпит. В нем ни на йоту не стало просторнее, все такой же зажатый, все так же обхватывает дыркой. Вадим в тишине, в темноте двигается в нем, размашисто входит — и замирает, трогает ладонью низ живота Волкова и будто бы даже чувствует в нем свой член, как глубоко вставил. Жаль, при свете дня так не сделать, не увидеть, как покраснела задница, как растянулась на нем дырка эта девственная, как лицо блестит от слез — а Вадим их чувствует, они катятся по щекам Волкова и падают ему на предплечье. И он берет его, безропотного, слабого, вытрахивает так, что тот от грубых движений иногда сдавленно всхлипывает, не может даже звуков сдержать — так о каком сопротивлении вообще речь могла идти… Пьянея, он все быстрее толкается в него, стирает о тесную дырочку член, смазки не хватает до того, что у самого уже саднит — будто сухую ладонь ебет, только внутри жарко, внутри хорошо-о… — Волков, — заполошно шепчет Вадим, ускоряясь. — Ты скажи перестать. Попроси. — От… отъебись, — выдыхает тот. — Значит… нравится тебе. Нравится, сука… Вадим налегает на него грудью, прижимает ладонью его щеку к спальнику. Проводит пальцами по мокрой от слез щеке. По губам. Волков тут же вцепляется зубами так, что еще немного — и откусит пол-фаланги, и Вадим в отместку толкается так сильно, что зубы у Волкова сами разжимаются, он ахает, всхлипывает, и больше уже не кусается. Вадим сует пальцы пригоршней ему в рот, в его аккуратный маленький ротик, прижимает язык. Был бы посговорчивей — могли бы по слюне, мог бы вообще горловым отделаться, а теперь — терпи. Вадим затыкает его с обеих сторон — пальцами, членом, замирает в нем — по костяшки, по яйца. Не удерживается и кусает шею. Это словно что-то меняет, Волков окончательно сдается и начинает бесстыдно жалобно всхлипывать от каждого толчка, его бьет крупная дрожь. Вот так, малыш… вот так… будешь знать, как старшим дерзить… Вадим не понимает уже — вслух произносит или у себя в голове. Разумная деятельность отключается, он прижимается носом к горячей шее Волкова, к тонкой нежной коже на его горле, путается — то ли слюна на ладони, то ли его слезы градом, но главное — его тесная задница, такая тесная, что больно, член в ней едва ходит, но много и не надо, достаточно еще слегка толкнуться, еще пару раз в рваном темпе, проникая коротко, прошивая его так глубоко, что почти до живота. Скручивается все так, что Вадим хрипит — так содрогается все тело, что пальцы на ногах подгибаются. Он вбивается в последний раз и будто даже чувствует, как сперма проходит от яиц через весь член — и выплескивается в Волкова, остается в нем, заполняет его. Вадим выдыхает весь воздух из легких, позволяет себе с пару секунд полежать еще на дрожащем теле, а потом медленно вытаскивает пальцы из его рта, легонько шлепает по щеке — а ты не расслабляйся, тебе еще задницу отмывать… И после этого выходит. Он садится на бедра Волкова. Трогает ремень на его руках. Оставить бы и посмотреть, как он возиться будет, чтобы высвободиться, да жалко, пряжка тут тяжелая, в сувенир досталась от одного душегуба. Вадим прячет член в трусы, застегивает ширинку. Волков молчит, только дышит громко. Ноги его подрагивают. Нет, не в том он состоянии, чтобы прямо сейчас, как только освободится, напасть. И Вадим спокойно снимает ремень с его запястий, неторопливо вдевает его в шлевки брюк. И пока он тянет время, Волков тихо дрожит. Хмыкнув, Вадим шлепает его по заднице. Не ошибся. Никакого сопротивления. Давалка. И он уходит, даже не закрыв на молнию палатку Волкова.