выстрелы в молоко

Чисто помочь друг другу, думает Вадим, скользя кулаком по члену Волкова, пока тот полирует ему в ответ. В каморке тесно, пыльно, но стоит заворчать — как Олег весело отвечает: как в детдоме, очень даже уютно. И продолжает оттягивать от головки вниз под шумное дыхание, и Вадим от простой дрочки плывет сильнее, чем положено, упирается ладонью в стену в поиске точки опоры, иначе уткнулся бы лбом в плечо Волкову. Тот в руке горячий, течет смазкой, и Вадим заводится от его желания даже больше, чем от хватки на своем члене, и изо всех сил думает о посторонних вещах, чтобы не кончить первым; назло Волкову выворачивает запястье, ускоряя его, и тот, хрипло выдохнув, содрогается, выплескивается весь, пальцы его замирают на члене. Разом вдруг теряет равновесие и кладет голову на плечо Вадиму, обнимает за шею, продолжает ласкать — и Вадим, одурев от его дыхания на коже, срывается тоже. Чисто потрахаться пару раз, думает Вадим, укладывая Поварешкина грудью на стол в кабинете командира, пока тот в отъезде. Дышит ему между лопаток, спускает штаны до колен, лезет в него пальцами по слюне и крему для рук, купленному в ларьке рядом с частью, просроченному, наверное, он ведь тут нахер никому не всрался; лезет в него пальцами и стонет от того, как жарко, как тесно... Поварешкин давится воздухом, пихает берцем в голень: понежнее, скотина. Ага, понежнее... Вадим честно пытается помедленнее, но от возбуждения руки дрожат, как у девственника. Протискивает пальцы, прикусывает воротник футболки Поварешкина, потому что шею почему-то тронуть губами боится, робеет почти перед ним. Наконец обмазывает и член кремом — будет бархатистым, если верить надписи на тюбике, — и приставляет головку к наскоро растянутой дырочке, с трудом проталкивается внутрь, и Поварешкин с тихим рыком бьет кулаком по столу. Вадим, сграбастав его локтем под горлом, налегает всем телом сверху, медленно проталкивается дальше, зачем-то шепчет: щас полегче будет, щас, у меня большой просто, скоро привыкнешь... Поварешкин только огрызается: не льсти себе, обычный. Вадим тихо стонет ему в затылок. Вдыхает горький его запах, замирает в нем по самые яйца, внизу живота будто пульс мелко дрожит, ноги сводит от бешеного желания. Поварешкин вдруг дергается легонько, словно пытаясь сильнее насадиться, и у Вадима в груди плотину прорывает. Он двигается почти хаотично, мелкими беспорядочными фрикциями, ухитряется обнять Поварешкина, и стол подло бьет по локтю от каждого толчка. Вытащить не успевает: так и кончает в него под недовольное пыхтение — говорил же, не внутрь... И чтобы загладить вину, Вадим сползает на колени, разворачивает его, берет в рот. Да плевать мне, что грязный, че ты душнишь постоянно, молчи и получай удовольствие... У Поварешкина аж ноги дрожат, позвякивает о пол пряжка ремня, и оргазм у него совершенно невообразимый — проходит крупной дрожью через все тело, он скулит, кусая свою ладонь, и приходится самому на нем ширинку и ремень застегивать, он совсем размазанный. Чисто полюбить, может, даже на всю жизнь, думает Вадим, когда Олег трогает его, сонного, под одеялом, и простыни аж скрипят от чистоты, и весь он пахнет шампунем, мылом, выбрит везде гладко. Что ж мы люкс для новобрачных не сняли, а?.. Олег трется о его щеку кончиком носа и тихо отвечает: так ты денег зажал. А я бы не отказался на кровати королевского размера... Вадим занимается с ним любовью лицом к лицу, при включенном свете, чтобы ловить каждый его выдох, чтобы смотреть в глаза, любоваться им. Олег берет его медленно, словно и вправду первая брачная ночь, и Вадиму хватает одних лишь его движений внутри, чтобы запачкать белоснежное постельное белье. Чисто набухаться, как брошенка, думает Вадим и просит бармена повторить, вливает в себя еще пару стопок. Лезет в телефон и удаляет тупую фотку с их съемной хаты, фотку, где они смотрят в зеркало над раковиной, и Олег лыбится, как щеночек, а Вадим и предположить не может, что он свалит, почти ничего не объяснив.