no one can fix me but you

      Цукишима зол.       Со вчерашнего дня всё изменилось. Кагеяма ходил с этим рыжим Гриффиндорцем, как привязанный. Что не перерыв – то внеплановая тренировка по Квиддичу. Что не разговор, то послушай про этого идиота Хинату, а что ни приём пищи – то совместный ор по поводу очередного матча.       Тобио даже удалось втереться в доверие к друзьям, неустанно окружавших стол придурка-Шоё. Ну, не то, чтобы они так уж дружили, скорее просто терпеть научились чешуйчатого рядом с собой. Чаще всего Слизеринец просто сидел молча, слушая горячие обсуждения этого жалкого сброда. Парень мог бы показаться там лишним кому-то другому, но Кей-то всегда видел, что тупоголовый Хината не отходил ни на шаг от своего змеиного дружка, всегда краем глаза посматривал на Кагеяму, иногда даже за руку хватал от перевозбуждения, испуганно прятался за большую спину чистокровки и неустанно улыбался ему, как дебил, как самый отсталый аутист на свете.       Цукишима не злился из-за этого, потому что вечерами Тобио всё равно будет возвращаться в их общую спальню. Кагеяма мог строить из себя кого угодно, претворяться хорошим, добрым, общительным, заботливым, но день его всё равно будет заканчиваться в подземельях Хогвартса. Он будет засыпать под зелёными флагами, даже если завтракал, обедал и ужинал под рубиновыми. Утром он будет надевать накидку с эмблемой змеи, даже если днём сидит плечом к плечу с львами и барсуками, даже если в библиотеке учится рядом с воронами. Каждое очко, которое Кагеяма будет приобретать или терять, отражается на доске Слизерина, даже если виновниками этого были имена, значащиеся под громкими фамилиями Пуффендуй и Гриффиндор.       И Цукишима вовсе не ревновал. По правде говоря, ему было по боку то, где Тобио проводит свои дни и ночи, потому что Кей любит проводить время один. Ему не нужен никто на занятиях, потому что он и сам прекрасно справляется с учёбой, а так он отделался от одного паразита, что постоянно раздражающе бубнил себе под нос и неустанно просил списать. И Цукишиме точно не нужна компания за обедом или на любом другом перерыве. Если честно, людей, что лезут к нему в любую свободную минуту, их слишком много. Блондину гораздо приятнее провести время за книгой, надев наушники, слушать знакомые биты. А если Кею и понадобится компания, если появится потребность в социализации (что случается так же редко, как снег идёт в Апреле), он всегда может пойти к Куроо и Ойкаве. Надо всего лишь идти на звук плача первогодок, это несложно.       В крайнем случае, рано или поздно Кагеяма всё равно вернётся в их общую спальню. И не важно, чем именно в этот момент занят Цукишима: читает он книгу, делает домашнее задание или слушает музыку – Тобио никак не сможет сдержаться, и, просидев четверть часа в подозрительной тишине, парень рано или поздно взорвётся. Так или иначе Кагеяма начнёт рассказывать другу, как прошёл его день и насколько удивителен его новый друг. Кей может не просить об этом, и иногда это, надо признать, всё-таки раздражает, но Тобио остаётся его другом.       Цукишима не будет этого отрицать, это для него важно.       Вот только не поэтому он сейчас зол. А потому, что с тех пор, как этот тупоголовый идиот обзавёлся друзьями с других факультетов, друзьями, которые таки соответствуют общепринятому определению слова «друг», этот мальчишка стал считать себя лучше всех.       Сегодня утром всё было как обычно. Всё должно было быть как обычно. Пока не подошёл этот полоумный коротышка, рядом с которым Тобио становился сам не свой, строил из себя кого-то, кем не являлся, играл и обманывал. И ведь кого он обманывал? Врал ведь этот придурок даже не Хинате, и уж точно не Кею, – парня, которого он знал столько лет, не обмануть. Тобио врал сам себе, лгал и нагло претворялся.       Цукишиму тошнило от этой игры притворства, будто бы он вновь попал на один из званых вечеров своей семьи, где отец делал вид, что любил своего сына, жену, которой изменял столько лет, и дом, в котором толком не появлялся. Где мать делала вид, что ничего-то не замечает, и попросту игнорировала всю ту боль, которая раньше целиком заполняла её сына, а теперь превратилась в ненависть. И где его брат ни минуты не мог умолчать о том, как оказался самым молодым работником министерства.       Те вещи, которых Кей так отчаянно избегал вот уже много лет, скрываясь за корешками книг и динамиками наушников, настигли его и в этом злосчастном замке, наполненном идиотами до верху. Столько тупости, что она уже скоро польётся через край, выпрыгивая из окна так же просто, как совы вылетали из высоких башен, направляясь в любимый дом.       Цукишима хотел прекратить этот спектакль, и он по-настоящему считает, что это было правильным решением. Он мог переборщить, но такой реакции Тобио на кличку «Король» никак не ожидал. Кей называл так своего друга вот уже добрых четыре года, с тех самых пор, как Кагеяму выгнали с поля по Квиддичу, сказав, как бы талантлив парень ни был, а Загонщиком ему не стать, пока не начнёт играть в команде. Слизеринец мог стать вторым гением, получившим своё заслуженное место на метле наравне с Шоё, но вместо этого по всему замку за ним стало следовать лаконичное «Король».       Кагеяма раскричался. Так, что узел в животе скрутился даже у Цукишимы, а на глаза крошки мандарина навернулись слёзы.       — Зовёшь меня Королём, а сам-то кто?! Я ненавижу только грязнокровок, а ты, Цукишима, ненавидишь всех сразу! — Тонкий палец прилетает прямо в грудь, и будь Кей чуть более вспыльчивым, уже сломал бы его. — Ходишь по замку, словно элита, всех идиотами называешь, смеёшься и подкалываешь, но только я не идиот и с такими, как ты, с детства знаком! Думаешь, я не знаю, почему ты в книги с головой зарываешься?! — Цукишима испуганно сглатывает. Тобио не посмеет этого сказать. — Это единственное, что у тебя получается – занудствовать! Думаешь, это может оправдать, почему у тебя нет друзей, потому что ты постоянно учишься. Но всё как раз таки наоборот, ты просто мудак и никому до тебя дела нет, даже твоей чёртовой семейке! Ты всех заебал!       Кей ничего не говорит в ответ. Просто разворачивается на пятках и уходит туда, куда направлялся в самом начале – в оранжерею, чтобы разобраться с этой конченной травологией, что никак ему не давалась. Цукишима не злился на Тобио, и от слов его больно не было. Если бы блондин всего этого не знал, может, это и было бы неприятно, но всё, что Кагеяма сказал, уже было известно Цукишиме. Он знал себя лучше, чем кто-либо другой, и какой-то полоумный мальчишка, одержимый другим гномом-идиотом, не сможет «открыть» Слизеринцу глаза.       Во всяком случае, так Кей говорит сам себе. Только кулаки всё равно сжаты, челюсть напряжена, брови хмурятся, и в груди что-то болезненно колется, будто царапает рёбра и лёгкие, желая выбраться наружу. Так Цукишима себя чувствует, когда толкает дверь маленькой оранжереи и тёплый, затхлый воздух ударяет ему в лицо – будто бы внутри него маленькая буря, которую он всеми силами пытается игнорировать. Быть чистокровкой хорошо, потому что с детства тебя учат, как игнорировать свои настоящие чувства. Почему же сейчас это представляет для Кея такую большую проблему? Он всегда был в этом лучше всех, если даже он не может, значит никто не сможет. Но и это не поднимает настроения парня.       Цукишима бубнит себе под нос, когда заходит внутрь, и совершенно уверен, ничто сейчас не сможет поднять ему настроения или хоть как-то отвлечь от неприятных мыслей. Но не успевает он сделать и пары шагов в сторону цветка, – первого попавшегося надо признать, – как из-за длинного стола, заменявшего детям парты, выныривает мальчишка. Первое, за что цепляется грозный взгляд – жёлтый шарф, в который кутается незнакомец, с трудом взваливший целый мешок грунта на стол. И Кей, почти не контролируя себя, фыркает: кто бы сомневался, что в свободное от занятий время здесь будут ошиваться именно Пуфендуйцы?       Мальчик тоже смотрит на Цукишиму. Долго и немного испуганно, будто бы совсем не ожидал встретить здесь хоть кого-то (Кей привык, что на его изумрудный галстук и змеиную нашивку реагируют именно так и никак иначе). Глаза у незнакомца большие, как у кролика, увидевшего хищника, и он продолжает цепляться за грубую ткань мешка так, будто она может спасти от запрещённого заклятия (ещё один фырк – мнение, что все Слизеринцы пользуются ими до смешного грустно). Пальцы у парнишки длинные, спрятаны в грязные перчатки, чёрно-жёлтая накидка небрежно висит на спинке стула, белая рубашка в редких зелено-коричневых пятнах, и только длинный шарф, висящий чуть ли не до колен, идеально чистый. Вьющиеся зелёные пряди завязаны в маленький хвостик сзади, многие из них выпадают, но открывают вид на высветленные до белоснежно-белого цвета локоны на затылке.       Пуффендуйец переминается с ноги на ногу, опускает глаза вниз, неуверенно теребит верёвку, удерживающую грунт внутри мешка. Он быстро снимает перчатки, пытается вытереть пару пятен с рубашки, поправляет шарф, и только после всех этих нервных действий возвращает глаза на Кея. Неуверенно машет и очень тихо произносит:       — Привет.       Цукишима не отвечает, только кивает, а потом уверенно направляется к полке с большим количеством растений. Это занимает какое-то время, но Слизеринец находит тот самый цветок, который ему поручил Такеда-семпай. Спасение этого полумёртвого растения должно спасти его средний балл, но Кей даже приблизительно не знает, что должен делать. Набирает только из корзинок под столом всего, что только нашёл: от крошечных лопаточек и грабель, до каких-то настоек, – потом достаёт книги и свитки, – всё, что парень смог найти в библиотеке, – и нервно листает страницы.       Цукишима даже не знает, как это чудо природы называется, чтобы хоть что-то с ним сделать, а потому злится, раздражается, ведь впервые за долгие годы учёбы в Хогвартсе, парень чувствует себя абсолютно беспомощным. И это, очевидно, заметно, потому что неизвестный Пуффендуйец делает несколько неуверенных шагов в его сторону, и почти неслышно произносит:       — Я могу уйти, если хочешь, — Кей поднимает на незнакомца глаза, и тот тут же дёргается, как от ожога ну или знаете… змеи, что нечаянно заметил в саду своей бабушки, когда поливал крокусы. — Я просто… эм… не хочу мешать тебе. Цветы подождут, я могу пересадить их в другой раз.       — Ты не мешаешь. Просто не разговаривай со мной, не шуми и не лезь не в своё дело.       Прежде, чем мальчишка успевает что-то ответить, Кей отворачивается и надевает на голову наушники. Он не хотел быть грубым, просто ему осточертело терпеть это. Каждый раз, как кто-то завидит зелёные оттенки в его одежде, всё сразу меняется. Цукишима перестаёт быть таким же подростком, который пришёл выполнить дополнительное задание по предмету, что ему никак не даётся. Он перестаёт быть человеком, которому, может, нужна помощь с домашкой, или нравится слушать музыку, или требуется совет в том, что это за растение, или кто тоже не может сам поднять тяжелый мешок земли. Или кем-то, у кого, – блять, – тоже есть чувства, и сейчас он расстроен, потому что его лучший и единственный друг наговорил гадостей, о которых сам Кей даже боялся подумать, которые одолевали его кошмары вот уже многие годы, которые врезались в память и сердце слишком плотно и болезненно.       Нет, как только люди замечали его принадлежность к этому блядскому факультету, они сразу видели лишь будущего Пожирателя Смерти.       Подумать только, прошло столько лет, а люди до сих пор боятся этих двух слов.       Цукишима слишком часто видел, как это происходит с людьми. Улыбка слетает с губ, глаза расширяются, наполняются почти животным страхом. Губы открываются, видимо, желая что-то сказать (а, может, закричать в ужасе), но тут же закрываются, и шея изгибается в нервном глотке. Из ноздрей вылетает слишком много воздуха, будто бы незнакомец сейчас задохнётся. Глаза детей наполняются слезами, словно сказками про Слизерин запугивали с детства, вместо историй про монстров под кроватью, ведьм и призраков. Очи более взрослых людей, кому не повезло ощутить весь ужас войны на себе, обычно горят ненавистью. И неважно, что Цукишима родился сильно позже войны. По-честному, никому дела до этого нет, есть только факт того, что когда-то не так давно люди с такими же галстуком и нашивкой перебили их семьи.       Что же делают сверстники Кея? Что ж, то же самое, что и этот мальчишка – пару секунд переминаются с ноги на ногу, заламывают пальцы от стресса, пытаются что-то сказать, а потом убегают, чуть ли не крестясь от радости. Будто бы повезло уйти живым. Будто бы только что сам Бог их благословил, чудо сотворил, дал второй шанс. Подобная глупость – смешна, но Цукишиму тянет только недовольно цыкнуть и закатить глаза.       Кто там говорил, что Пуффиндуйцы дружелюбны? Брехня! Может, эти тупоголовые грызуны и любят новые знакомства, людей и общение, только вот, очевидно, по отношению ко всем, кроме чешуйчато-ползучих. Кею от этого не обидно и не больно. В конце концов, у этого паренька нашлась капля смелости всё же остаться в оранжерее, тогда как любой другой уже схватил бы вещи и оставил в стене дыру, до боли похожую на человеческое тело. А вот на это Цукишима посмотрел бы.       Если честно, Кей даже не замечает, как все его мысли обращаются к мальчишке на другом конце стола. Может, дело в том, что все его книги оказываются бесполезны. Может, в том, что блондин совершенно не ладит с волшебными (да и не только с ними) растениями. Может, в том, что Слизеринец совсем не знает, что ему делать с этим куском чего-то живого и бесполезного, а, может, в том, что чьё-то решение остаться – в новинку.       Какова бы ни была причина этому, но Цукишима достаточно быстро забывает про свою истинную причину пребывания в душной оранжерее. Ему удаётся создать видимость хоть какого-то занятия – блондин кое-как вынимает крикливое растение из горшка и начинает одну за другой сыпать разные слои земли, но происходит это крайне медленно, и за те сорок минут, что Кей проводит бок о бок с незнакомцем, он доводит своё умение смотреть искоса до совершенства.       Слизеринец делает всё, чтобы его интерес не был замечен, но даже если бы навыки Кея были совершенно беспросветно ужасны в этом – мальчишка даже не заметил бы пристального взгляда шампанских глаз на себе. Пуффендуйец очень быстро забывает, что в теплице есть хоть кто-то, помимо него самого, и тут же окунается с головой в работу, которая выглядит по меньшей мере завораживающей.       Следующий час мальчишка полностью поглощён растениями вокруг себя, а Кей – незнакомцем перед ним. Янтарному волшебнику удаётся уделить внимание буквально всем горшкам вокруг себя: какие-то он пересаживает в глиняные домики побольше (к слову, Цукишима готов спорить, каждый из них сделан лично Пуффендуйцем, и не только потому, что паренёк достаёт их из тряпочного пакета с гербом барсучьего факультета; а потому, что каждое глиняное изделие имеет личный, разноцветный, радостный рисунок), другие же растения подвергаются тщательному обследованию, в конце которого зеленоголовый смешивает в пробирке несколько масел, зелий и порой даже ядов и в самом конце мажет своим творением стебель растения. Мальчишка перерывает землю у корней, суёт туда маленькое подобие таблетки, которую самостоятельно только что сделал при помощи порошков, масел, корней и зелий, и зарывает всё это обратно, с той бережностью и аккуратностью, которой Кей ещё не видел.       Пуффендуйец с участием относится к каждому, даже самому заурядному цветку. Он набирает воды в лейку, капает туда жидкость, которую, – Цукишима уверен, – нельзя применять здесь, ведь она ярко-фиолетового цвета и достал мальчишка её не из одобренных Такедой-семпаем запасов в верхнем правом ящичке, а из собственного кармана, перед этим испуганно оглядевшись по сторонам. Потом незнакомец нежно поливает цветы, но далеко не всё. Для особенных в своём списке он берёт пульверизатор, достает уже другое не одобренное зелье ярко-красного цвета, и начинает с аккуратностью опрыскивать листья.       В какой-то момент мальчик, кажется, окончательно забывает о том, где и с кем находится, и из его уст вырывается несколько нот. Кей уверен, что ему это только кажется, потому что никто не может быть настолько беспечен, когда рядом находится змей, но стоит ему только сделать звук в наушниках на пару делений ниже, как голос Пуффендуйца становится таким же чётким, какими были и его действия секунду назад.       Мелодия тихая, медленная, но какая-то по-особенному надрывная, словно не слова, наложенные на музыку, а музыка, так удачно совпавшая с чьими-то чувствами. Незнакомец не спешит поведать историю, то и дело останавливаясь, то ли слова вспоминая, то ли свою рифму придумывая. Он наклоняется к лепесткам, шепчет им секрет, непрошенным обладателем которого становится и сам Кей. Он даже не замечает, как сам перестаёт шуметь, как замирает мелодия в его наушниках и больше никогда не возобновляется. Не замечает и того, как легонько наклоняется в сторону барсукоголового. Не замечает, как мысли в голове затихают, и только чужие слова в голове эхом отдаются.       — I'd believe in anything were it not for you...       Цукишима не любит слащавые песенки, но эта неплохая.       — Showing me by just existing only this is true...       Цукишима слышит много фальши, но остановиться подслушивать почему-то не может.       — I love you, I love you, without question I love you.       Цукишима чувствует себя странно. И не потому, что подслушивает за каким-то грызуном. Не потому, что за целый час не сделал ни черта из положенной ему работы. И даже не потому, что всё это время потратил на абсолютно бессмысленное наблюдение за неизвестным ему мальчишкой, который не только забыл о нём через пять минут, но который ко всему прочему скорее всего и сбежит от него, стоит только рот открыть.       Нет, Кей чувствует себя странно, потому что такого пения никогда не слышал.       В жизнях чистокровок бывает три вида песен, и ни одна из них не имеет ничего общего с этой. Первый – оперные и музыкальные постановки, на которые родители тебя таскают чуть ли не с пелёнок. Второй – вечерние приёмы, когда отец садится за инструмент, а мать (и сестра, если тебе не повезло) встают рядом и начинают тянуть настолько заунывные песни, что тошнит от одном только воспоминании, а тексты их такие старые, что даже сами носители латыни скоро повыбираются из своих могил и начнут греметь цепями, пытаясь заставить всех прекратить мучить язык и пойти спать. Третий вид песен – пьяные гулянки. Об этом виде Кей узнал пару лет назад, когда Ойкава и Куроо впервые решили, что Цукишима и Кагеяма достаточно взрослые, чтобы выпить. Тогда оба старших Слизеринца так сильно напились, что пели гимн факультета (придуманный лично ими) на столе в пивнушке.       Ничто из этого не было мечтой ушей Цукишимы, и ничто из этого даже близко не стояло с заунывными мотивчиками незнакомца. А они особенные, в этом парень не сомневается ни на секунду.       Кей вспоминает хоть о каких-то мало-мальски приличиях только тогда, когда парень перестаёт петь. Он снимает свою сумку с дальнего стула, и Цукишима уже решает, что незнакомец собирается уходить. В этот момент какая-то непонятная, неизвестная грусть пробирает его тело, начинаясь с кончиков пальцев и заканчиваясь в самом сердце. Но вместо того, чтобы проделать свой путь к двери, Пуффендуйец достает свиток, какую-то потрепанную книжку, перо с чернилами и маленькое угощение, к которому приковываются глаза Кея – торт в несколько нежных, манящих своим идеальным цветом коржей, целая тонна идеально белых сливок, увенчанные кроваво-красной клубникой, словно только что сорванной с грядки.       Слизеринец фыркает (очевидно, слишком громко), потому что только мысли о том, что живующие рядом с кухней барсукоголовые, видимо, не могут прожить без нелепых вкусняшех, могут остановить его от куда более интересных рассуждений о том, почему же этот божий одунван не направится к себе в комнату делать домашнее задание. Это ведь даже не мило, это жалко, тот факт, что этот странный мальчишка проводит своё свободное время здесь, в оранжерее, совсем один, без друзей или семьи, как все нормальные дети это делают на праздники. Вместо прекрасного ужина в кругу любимых и родных, мальчишка прячется в застекленном помещении, ухаживая за цветами и напевая мотивчики человеку, которому нет до него дела.       Правильно будет отметить, что Кею, вероятно, не так уж нет до него дела, но произносить это вслух, очевидно, излишне.       Помимо прочего, стоит сказать, вряд ли этот растение-дрочер пел именно для Цукишимы. Очевидно, расчёт шёл именно на то, что другой студент находится в наушниках. И, тем не менее, Кею нравилось именно это толкование ситуации, отказываться от которого он не собирался.       Цукишима, видимо, слишком теряется в собственных мыслях, потому что впервые за всё время он не додумывается отвести взгляд. Может, проблема в этом, может, в его слишком громком фырке, а, может, живот, который опять решил, что обойдётся утром одним виноградом и половинкой тоста с джемом, взбунтовался и решил оповестить о своей проблеме всё помещение; но, как бы то ни было, Кей даже не замечает, когда парнишка поднимает на него свой взгляд. Пару минут он тупо моргает, а потом почему-то улыбается и легко смеётся. Слизеринец даже не успевает сообразить, как мальчик указывает маленькой вилочкой на второй кусок угощения и непринужденно спрашивает:       — Хочешь?       Цукишима мало что успевает сообразить. Его инстинкт грязнокровки действует быстрее: он фыркает, поправляя наушники на голове и тут же отворачивается, опуская глаза на закиданную землёй книжную страницу. Насрать, всё равно она была бесполезна.       — Нет. Я занят.       — Да ладно тебе! Не стесняйся!       Глаза как-то сами собой невольно расширяются от этой фразы незнакомца: Слизеринцы не умеют стесняться! Ещё хуже становится, когда мальчишка подлетает с места и за считанные доли секунды преодолевает расстояние между ними, садится на стул прямо рядом с Кеем и нагло ставит кусок торта прямо на запачканную землёй книгу. Он что, совсем ничего не боится?       — Попробуй. Я сам его приготовил, Хината говорит, что получилось очень вкусно, — видимо, идиоты собираются в группы, от чего становится ещё более жутко. — Клубника свежая, не переживай и даже очень вкусная. Ячи понравилось, а она готовит лучше меня. Такеда-сенсей добавил мне за этот торт баллы, только два правда, но это ведь тоже баллы, не так ли? А Тендо…       — Если я попробую, ты заткнёшься?       Мальчишка хватается за губы и неуверенно кивает. Видимо, пугается строгости Слизеринца, но Цукишиму это не особенно волнует, как не волнует и то, насколько баллов оценили это творение, кому оно понравилось, свежая ли ягода утоплена в сливках. Единственное, что Кея волнует по-настоящему, так это тот факт, что незнакомец ужасно тараторит и совсем не боится обладателя зелёного галстука. Насколько ещё более странным этот мальчишка может быть?       Цукишима неуверенно берёт вилку и медленно отламывает кусочек лакомства. Барсукоголовый в этот момент – Кей готов поклясться – затаил дыхание. Его выдают большие глаза, жадно наблюдающие за происходящим, и фигура, неустанно и нервно подпрыгивающая на маленькой скрипучей табуретке, издающей соответствующие звуки каждый раз, как тело поднимается и приземляется на крошечную сидушку. Это не столько раздражает, сколько забавляет.       Кей кладёт кусочек торта себе в рот, и, сколько бы он ни хотел отрицать происходящее, сладость ударяет по рецепторам так, что сводит скулы. Мать Цукишимы нередко готовила клубничные торты (некоторые вещи грязнокровок она себе позволяла, что сильно бесило отца), но ни один из них ни шёл в сравнение с тем, что сейчас находилось во рту Слизеринца. Приторно сладкий, разбавляемый лишь кислотой красной ягоды, оно охватывало всё внутри Цукишимы так, что впервые в жизни худое тело не хотело извергнуть пищу наружу. Впервые за очень долгое время Кей чувствовал голод и, если бы не манеры, он накинулся бы на этот небольшой кусок торта так, как только звери накидываются на свою добычу.       — Тебе нравится?! — Кажется, Пуффендуйец готов взорваться от нетерпения.       Кей в ответ кивает, аккуратно возвращая вилку на положенное ей место.       — Вкусно, — Цукишима старается никогда не врать, да и сейчас это было бы очень сложно.       Мальчишка разражается хохотом, и Кей даже на секунду успевает подумать, что в сливки было что-то подмешано, но незнакомец выглядит таким счастливым, что это мысль тут же исчезает, так же быстро, как и появилась. Пуффендуйец подрывается с места, наматывает круги вокруг Цукишимы и тараторит-тараторит-тараторит, словно малое дитя:       — Прекрасно, я так рад. Боялся, что тебе не понравится, а я ведь всё утро на это убил. Знаешь, самое сложно в этом деле сготовить сливки, они должны получиться нежным и воздухательными, а мне это никогда не удавалось. Ячи, например, может всё сделать правильной контингенции, а Тендо так хорош в готовлении круассанов, как никто другой. Если бы ты мог попробовать их, тут же забыл про этот торт.       Очевидно, половина слов была перепутана, но сегодня это почему-то веселит, а не раздражает.       Пуффендуйец вдруг дёргается, застывает на месте, опять прикрывая рот. Пару секунд молчит, а потом очень испуганно шепчет:       — Я нарушил обещание, прости. Я тебя раздражаю?       Цукишима улыбается так, как давненько уже не улыбался: будто бы добыча с ним в прятки играет.       — Не больше, чем все остальные.       — Ты, кстати, неправильно всё делаешь. Это алихоция. То, как она сейчас выглядит – это цветение. Выглядит жутковато, но всё в порядке. Скоро эти лепестки можно будет собирать для зелий.       Парень радостно улыбается, а Цукишима совсем уж ничего не понимает. Что же тогда он должен сделать, чтобы получить необходимый зачет по травологии?       — Я и сам собирался её пересадить, но Такеда-сенсей сказал, что надо её для кого-то оставить. Видимо, для тебя.       — Видимо, — это всё, что Кей придумывает в качестве ответа, но тишина между ними виснет тяжёлым грузом, и Цукишима находит единственное, что приходит в его голову, — значит, её просто надо пересадить?       — Да. Можно ещё побрызгать парой зелий для более комфортного процесса цветения, но большего не потребуется.       Кей даже не уверен, что знает, как нужно правильно пересаживать растения, что уж говорить про зелья, о которых он не имеет ни малейшего понятия. — Если хочешь, я могу помочь тебе. Мне несложно, я люблю Сьюзи.       — Оно девочка? — Звучит слишком презрительно.       — Да, и она сама выбрала себе это имя.       — Это интересно как же? — Кей усмехается, и эта улыбка уже куда больше походит на настоящую, той, которой улыбаются нормальные люди, а не выдрессированные чистокровки.       — О, это длинная история.       — У нас есть время, — ещё один кусочек торта летит прямо в рот.       Следующие несколько часов они проводят, зарывшись носами в землю, пытаясь помочь Сьюзи цвести так, чтобы ей было комфортно и безопасно. Ямагучи, – как выясняется в процессе работы, – достает из своей сумки очередной горшок, будто бы специально сделанный зелёным и с маленькими вкраплениями белых ландышей. Он также выуживает из глубин своих вещей маленькую колонку, через которую быстро начинают звучать любимые мелодии Слизерина (Слизеринца?), а Тадаши – что было удивительным и почти волшебным – подпевает этим мелодиям, будто бы знает их. Так и оказывается, и Кею сложно не удивляться, потому что, как он всегда считал, вкус у него специфический, но ведь находится кто-то, кому нравится то же, что и ему с такой же силой.       Ямагучи не стесняется и не боится, а его знание растений завораживает. Впервые в жизни Цукишима оказывается глупее кого-то, но этот факт совсем его не волнует, не пугает и не отталкивает. Наоборот, чужой ум завораживает, заставляет интересоваться таким бесполезным предметом, слово это что-то волшебное и чудесное. Тадаши хороший учитель. Он разбавляет повествование шутками и захватывающими дух историями, даёт необходимые перерывы на смех, музыку и еду. Тортик, к слову, быстро оказывается съеденным, и Ямагучи обещает завтра на завтраке принести ещё кусочек специально для Кея (который почему-то абсолютно точно уверен, что Тадаши проведёт на кухне всю ночь).       Цукишима замечает, насколько необычный Тадаши: в его ушах штук семь разных серёжек, включая туннели и большую штангу от одного края раковины до другого, а на пальцах, когда тот снимает перчатки, можно заметить с десяток разных колец. Его сумка увешана большим количеством значков, и пальцы усеяны маленькими ранками от частой работы на кухне и в оранжерее. Он носит радужные браслеты и футболки с разными группами, о которых Кей даже не слышал, а ещё его джинсы порваны на коленках. В перерывах между работой Ямагучи хватает свой клубничный вейп и ходит кругами в клубах дыма, пока рассказывает очередную историю, раскидывая руки в разные стороны, улыбаясь, а глазами сверкая так, как ни одни глаза никогда в жизни Кея не горели. Тадаши почти танцует, потому что музыка сочится не из колонок, а, кажется, из чужого тела, и он светится, когда делает лёгкие па бёдрами в такт.       И Цукишима просто не знает, что должен сделать, чтобы спугнуть этого мальчишку. Он как сама радость, неуверенная и неуклюжая, но такая, что сила её разносится по всему помещению маленькой оранжереи, если не по всему Хогвартсу. Он добрый, чуткий, вежливый и такой заботливый, что Кея должно бы тошнить от сочетания всех этих Пуффендуйских качеств, но его не тошнит, только голова слегка кружится от чужой смелости, с которой он так просто общается со Слизеринцем.       И Цукишима как-то само собой верит, что это что-то особенное, потому что резко все страхи и убеждения рушатся, когда один человек не уходит, а остаётся здесь всё это время без каких-либо вопросов. И всё меняется как-то само собой, когда кто-то остаётся рядом без вопросов и лишних придумок, когда всё это приобретает какой-то свет и радость внутри и снаружи, везде сразу.       Когда время переваливает за очень позднее, когда им надо идти на обед, Цукишима не двигается с места. Впервые в жизни ему просто не хочется прерывать с кем-то общение на ровном месте и уходить в свой маленький мир наушников и книг, про которые он, к слову, забывает на всё это долгое время, что он проводит с Ямагучи. И Кей молчит так долго об этом, как может, надеясь, что другой подросток забудет про приём пищи. Но он не забывает.       — Нам пора на обед. Я видел, сегодня будет сырный суп.       — Я не голоден, — Цукишима надеется, что этого хватит, но он знает, что этого недостаточно. Он не хочет расходиться по разным столам, не хочет увеличивать дистанцию, не хочет забывать про этот момент, как про ещё один совершенно неважный.       — Да ладно тебе, всем нужны витамины! — Ямагучи почти гундит, и от этого внутри что-то сжимается. Это вот-вот закончится. — Пойдём, я расскажу тебе за обедом про жаборосли. Мы даже можем послушать музыку, только в наушниках, чтобы никому не мешать.       Цукишима пучит от удивления глаза и выдаёт, почти не подумав:       — Ты сядешь со змеем?       Ямаучи гадко улыбается.       — Сяду ли я с человеком, который ничего не смыслит в растениях, чтобы достать его своими историями? Да, пожалуй, есть такая вероятность.       Цукишима смеётся так, что хохот разносится на всю оранжерею.       — Ты козёл, ты знаешь это?       — Да, возможно, один блондинистый очкарик уже говорил мне это.       — Ой, заткнись, Ямагучи.       — Как скажешь, но тогда ни одной истории не услышишь.       — Это манипуляция, — Кей смеётся, поднимаясь со стула. Видимо, обедать он сегодня будет не один.       Ямагучи не думает об этом, потому что для него это нормально и совершенно неважно. Он просто разворачивается, закинув сумку себе на плечо, и направляется к выходу.       — Знаешь, если тебе так нужны баллы, я собирался как-нибудь ночью отправиться в лес, собрать заунывники. Такеде-сенсею это понравится.       Цукишима задумчиво фыркает.       — Прогулка под луной за цветами? Звучит почти как свидание.       — Ой, заткнись.